Ф. И. Тютчев: Россия и Европа

Известно, что судьба Ф.И. Тютчева неординарна и, можно даже сказать, необычна для русского писателя: почти 22 года из неполных 70 лет жизни он провел за границей (в основном в Германии и Италии, с выездами во Францию, Грецию, Чехию) в связи со своей дипломатической службой, притом это захватило возраст (с 18 до 40 лет), наиболее плодотворный для развития творческой личности. Федор Иванович был женат дважды и оба раза на иностранках: с 1826 по 1838 год на Элеоноре Петерсон, урожденной Ботмер (1799–1838), а после ее смерти с 1839 года до конца своей жизни на Эрнестине Дёрнберг, урожденной Пфеффель (1810–1894). Все это говорит о том, что Тютчев знал жизнь Западной Европы не понаслышке и не как праздный путешественник – она глубоко вошла в его судьбу, в бытовое и общественное повседневное существование. Первый биограф поэта, его зять И.С. Аксаков отмечал: "<…> по своим привычкам и вкусам он был вполне "европеец", и европеец самой высшей пробы, со всеми духовными потребностями, воспитываемыми западною цивилизацией. Удобства и средства, доставляемые заграничным бытом для удовлетворения этих потребностей, были ему, разумеется, дороги. Его не переставала также манить к себе, по возвращении в Россию, роскошная природа Южной Германии и Италии <…>"[1].

Тем не менее личная жизнь поэта имела и глубинно-таинственный российский контекст, представляя собой весьма сложное переплетение "роковых страстей" в его душе ("как бы двойное бытие"). Свидетельством тому может служить "последняя любовь" к Елене Александровне Денисьевой (1826–1864), вписавшаяся пространной страницей в судьбу Федора Ивановича. Эта "блаженно-роковая" любовь, начавшаяся в июле 1850 года, продолжалась до преждевременной кончины Елены Александровны в августе 1864 года, и было у Тютчева от этого гражданского брака трое детей (Федор, Елена и умерший в младенчестве Николай), как трое и от первого (Анна, Дарья, Екатерина), и от второго (Мария, Дмитрий, Иван) законных.

Нужно сказать, что переплетение российских и западноевропейских биографических линий в жизни Тютчева имеет свой определенный мистический смысл и выходит за рамки внешней канвы событий. Может быть, поэтому наш современник дипломат, чрезвычайный и полномочный посол, представитель министерства иностранных дел России в Санкт-Петербурге Виктор Алексеевич Лопатников замечает: "Федор Тютчев – одна из духовных вершин XIX века. Индивидуальность Тютчева, его судьба, несмотря на то, что о нем написано немало статей и книг, до сих пор остается одной из загадок русской жизни"[2]. О сложности понимания не только житейских поступков поэта, но и сокровенного смысла его сочинений свидетельствует хотя бы тот факт, что, издавая "публицистические произведения" Федора Ивановича, Б.Н. Тарасов был вынужден к ста страницам русского перевода тютчевских текстов, написанных по-французски, дать развернутые комментарии на трехстах.

Относя к публицистике такие сочинения Тютчева, как "<Письмо русского>", адресованное редактору аугсбургской газеты "Allgemeine Zeitung" ("Всеобщая газета") доктору Густаву Кольбу и опубликованное в ней 21 марта 1844 года, последовавшее за ним второе письмо доктору Густаву Кольбу, получившее название "Россия и Германия" (лето 1844), "<Записка>", направленная императору Николаю I (по всей вероятности, в первой половине 1845 года), "записка" "Россия и Революция" (12 апреля 1848), статья "Римский вопрос" (1849), "черновые материалы" для незавершенного трактата "Россия и Запад" (1848–1849), "<Отрывок>" (13 сентября 1849), непосредственно примыкающий к этому трактату, и "Письмо о цензуре в России" (ноябрь 1857), Б.Н. Тарасов называет их автора мыслителем, который "неповторимо и органично" сочетает "злободневное" и "непреходящее" и оценивает "острые проблемы современности sub speciae aeternitatis (под знаком вечности – лат.), в контексте первооснов человеческого бытия и "исполинского размаха" мировой истории". "В историософской системе поэта мир относительного (государственного, общественного или идеологического) подчинен миру абсолютного (религиозного), – отмечает он в комментариях, – а христианская метафизика определяет духовно-нравственную антропологию, от которой, в свою очередь, зависит подлинное содержание социально-политической деятельности"[3]. При этом вспоминаются слова И.С. Аксакова, говорившего о Тютчеве, что Откровение Божие в истории "всегда могущественно приковывало к себе его умственные взоры"[4]. О своем мистическом восприятии судьбы России Федор Иванович откровенно заявлял, например, во втором письме доктору Густаву Кольбу: "Нет, милостивый государь, не об апологии России пойдет речь в моем письме. Апология России!.. Боже мой, эту задачу взял на себя превосходящий всех нас мастер, который, как мне кажется, выполнял ее до сих пор с достаточной славой. Истинный защитник России – История, в течение трех столетий разрешавшая в ее пользу все тяжбы, в которые русский народ раз за разом ввергал все это время свои таинственные судьбы…"[5].

В одной из своих работ, посвященных писателю, Б.Н. Тарасов справедливо пишет: "Тютчев принадлежит к наиболее вдумчивым представителям отечественной культуры, которых волновала в первую очередь (разумеется, каждого из них на свой лад и в особой форме) "тайна человека" (Достоевский), как бы не видимые на поверхности текущего существования, но непреложные законы и основополагающие смыслы бытия и истории. Такие писатели пристальнее, нежели "актуальные", "политические" и т.п. литераторы, всматривались в злободневные проблемы, но оценивали их не с точки зрения абсолютизированных модных идей или "прогрессивных" изменений, а как очередную историческую модификацию неизменных корневых начал жизни, уходящих за пределы обозреваемого мира"[6].

Ф.И. Тютчев был, пожалуй, одним из первых русских, который искренне, убежденно и в то же время смело выразил свои взгляды на взаимоотношения Европы и России. Оценивая авторский пафос второго письма поэта к доктору Густаву Кольбу, И.С. Аксаков отмечал: "Нельзя не признать, что с появлением этой статьи Тютчева впервые раздался в Европе твердый и мужественный голос Русского общественного мнения. Никто никогда из частных лиц в России еще не осмеливался говорить прямо с Европою таким тоном, с таким достоинством и свободой. <...> Он на чужбине явился передовым Русским – даже для Русских в самой России..." [7]. Ф.И. Тютчев в этом письме пытался корректно и аргументировано указать редактору немецкой газеты на несправедливость журналистов в оценке исторических взаимоотношений Европы и России, на искаженное их представление в прессе, на откровенные недоброжелательства в оценке российской действительности. Свои наблюдения над высказываниями европейской прессы о России поэт обобщил в записке, направленной императору Николаю I. "Разве современное поколение так заблудилось в тени горы, что с трудом различает ее вершину? – риторически вопрошал автор записки и тут же отвечал: – Впрочем, не надо забывать: веками европейский Запад считал себя вправе полагать, что в нравственном отношении он единственный в мире, что он и представляет целиком всю Европу. Он рос, жил, старел с этой мыслью, а теперь вдруг обнаруживает, что ошибся, что рядом с ним существовала другая Европа, его сестра, возможно младшая сестра, но, во всяком случае, совершенно законная, одним словом, что он является лишь только половиной великого целого. Подобное открытие представляет целую революцию, влекущую за собой величайшее смещение идей, которое когда-либо совершалось в умственном мире"[8].

Следует заметить, что подобные мысли высказал также А.С. Хомяков в статье "Мнение иностранцев в России", опубликованной в четвертом номере журнала "Москвитянин" за 1845 год. "Недоброжелательство к нам других народов, очевидно, основывается на двух причинах: на глубоком сознании различия во всех началах духовного и общественного развития России и Западной Европы и на невольной досаде перед этою самостоятельною силою, которая потребовала и взяла все права равенства в обществе европейских народов. Отказать нам в наших правах они не могут: мы для этого слишком сильны; но и признать наши права заслуженными они также не могут, потому что всякое просвещение и всякое духовное начало, не вполне еще проникнутые человеческою любовью, имеют свою гордость и свою исключительность. Поэтому полной любви и братства мы ожидать не можем, но мы могли бы и должны ожидать уважения. К несчастью, если только справедливы рассказы о новейших отзывах европейской литературы, мы и того не приобрели" [9]. Тем не менее именно Тютчев "первый осветил историческую жизнь Запада светом Русской, христианской, православной мысли, – первый заговорил с западным обществом языком Русского и православного, и не поколебался пред лицом всего мира указать ему новый мир мысли и духа – в России"[10]. Все это дало И.С. Аксакову основания с полной уверенностью заявить, что "Тютчев был не только самобытный, глубокий мыслитель, не только своеобразный, истинный художник-поэт, но и один из малого числа носителей, даже двигателей нашего Русского, народного самосознания" [11].
Рассуждая об историческом месте России, Ф.И. Тютчев развивает собственную концепцию "Восточной Империи", что позволило ему в 1849 году "с немалой вероятностью предвидеть в будущем два великих провиденциальных факта, которые должны увенчать на Западе революционное междуцарствие трех последних веков и положить начало в Европе новой эре" как спасительной для всего человечества: это "1) окончательное образование великой Православной Империи, законной Империи Востока – одним словом, России ближайшего будущего, – осуществленное поглощением Австрии и возвращением Константинополя; 2) объединение Восточной и Западной Церквей" [12]. В таком развитии событий он видит не логику политического развития Европы и России, в какой-то мере подвластную дипломатическим решениям, а провиденциальную, мистическую их неизбежность. "Западная Европа еще только складывалась, – писал он, – а мы уже существовали, и существовали, несомненно, со славой. Вся разница в том, что тогда нас называли Восточной Империей, Восточной Церковью; мы и по сей день остаемся тем же, чем были тогда.

Что такое Восточная Империя? Это законная и прямая преемница верховной власти Цезарей. Это полная и всецелая верховная власть, которая, в отличие от власти западных государств, не принадлежит какому бы то ни было внешнему авторитету и не исходит от него, а несет в себе самой свой собственный принцип власти, но упорядочиваемой, сдерживаемой и освящаемой Христианством"[13]. В самобытном и в своей основе глубоко религиозном взгляде Тютчева на историю некоторым исследователям до сих пор мерещится экспансионистская подоплека. Предвидя такое превратное понимание позиции Федора Ивановича, И.С. Аксаков писал: "Было бы ошибочно, кажется нам, соединять с термином Тютчева "Вселенская Империя" представление о каком-то воплощенном завоевательном принципе, ищущем поработить себе все народы и страны, и проч. <...> его будущая Империя характеризуется тою особенностью, что духовное начало, которым она имеет жить и двигаться, есть начало православное, т.е. христианское церковное предание, сохранившееся теперь на Востоке, – одним словом, начало, исключающее понятие о завоевании и порабощении. Напротив, судя по программе, Россия, по мнению Тютчева, призвана поставить все народы и страны в правильные, нормальные условия бытия, освободить и объединить мир Славянский, мир Восточный, вообще явить на земле силу земную, государственную, просветленную или определенную началом Веры, служащую только делу самозащиты, освобождения и добровольного объединения <…>"[14]. Биограф поэта при этом указывает, "что в противоположность Бисмарку, спаявшему единство Германии "железом и кровью"", Тютчев призывал положить в основу объединения славянских народов христианскую любовь. В стихотворении "Два единства" (сентябрь 1870) читаем:

Из переполненной Господним гневом чаши
Кровь льется через край, и Запад тонет в ней –
Кровь хлынет и на вас, друзья и братья наши! –
Славянский мир, сомкнись тесней…

"Единство, – возвестил оракул наших дней, –
Быть может спаяно железом лишь и кровью…"
Но мы попробуем спаять его любовью, –
А там увидим, что прочней…[15]

К сожалению, приходится признаться, что до сих пор мир так и не спаян той таинственной вселенской любовью, на которую возлагал свои надежды Ф.И. Тютчев. Но и современная ситуация во многом получает довольно прозрачный смысл, будучи освещенной провиденциальными предсказаниями русского поэта. О Европе, потрясенной к середине XIX столетия революционными нестроениями, он писал в своей работе "Россия и Революция": "Для уяснения сущности огромного потрясения, охватившего ныне Европу, вот что следовало бы себе сказать. Уже давно в Европе существует только две действительные силы: Революция и Россия. Эти две силы сегодня стоят друг против друга, а завтра, быть может, схватятся между собой. Между ними невозможны никакие соглашения и договоры. Жизнь одной из них означает смерть другой. От исхода борьбы между ними, величайшей борьбы, когда-либо виденной миром, зависит на века вся политическая и религиозная будущность человечества" [16]. Любопытно, что автор здесь приближает друг к другу два важнейших фактора развития мировой истории (политический и религиозный), как бы соединяя их, определяя им общую судьбу. Тем более недавняя история являла собой пример такого священного единения. В 1815 году по инициативе российского императора Александра I был создан именно религиозно-политический Братский Христианский Союз, более известный в истории под названием "Священный Союз", объединивший монархов России, Пруссии и Австрии. Согласно "единому преобладающему правилу" этого Союза, следовало "почитать всем себя как бы членами единого народа Христианского"[17]. (Кстати, в Священный Союз в течение двух лет после его создания вступили многие другие правители Европы, в том числе Швеции, Дании, Норвегии, Германии).

Для Тютчева именно религиозное начало является определяющим в историческом развитии событий. Оно лежит в основе и его определения самобытности России и сущности Революции: "Прежде всего Россия – христианская держава, а русский народ является христианским не только вследствие православия своих верований, но и благодаря той способности к самоотречению и самопожертвованию, которая составляет как бы основу его нравственной природы. Революция же прежде всего – враг христианства. Антихристианский дух есть душа Революции, ее сущностное, отличительное свойство. Ее последовательно обновляемые формы и лозунги, даже насилия и преступления – всё это частности и случайные подробности. А оживляет ее именно антихристианское начало, дающее ей также (нельзя не признать) столь грозную власть над миром. Кто этого не понимает, тот уже в течение шестидесяти лет присутствует на разыгрывающемся в мире спектакле в качестве слепого зрителя"[18].

Именно в православной России Федор Иванович видел спасительную силу мира, ибо не сомневался, что "у России, верующей страны, достанет веры в решительную минуту. Она не устрашится величия своих судеб, не отступит перед своим призванием". Охваченная революционными брожениями Европа представлялась русскому поэту "цивилизацией, убивающей себя собственными руками". Его оптимистический взгляд был устремлен с надеждой на Россию, предстающую в образе спасительного библейского Ноева ковчега: "И когда над столь громадным крушением мы видим еще более громадную Империю, всплывающую подобно Святому Ковчегу, кто дерзнет сомневаться в ее призвании, и нам ли, ее детям, проявлять неверие и малодушие?.." [19].
По Ф.И. Тютчеву, нарушение именно священного религиозного начала привело Европу к политическим катастрофам. Римский вопрос в судьбах исторического развития Запада был для него ключевым. Говоря о разделении христианской Церкви на католическую и православную, окончательно произошедшем в 1054 году, автор статьи "Римский вопрос" в 1849 году отмечал: "Скоро исполнится восемь веков с того дня, как Рим разорвал последнее звено, связывавшее его с православным преданием вселенской Церкви. Создавая себе в тот день отдельную судьбу, он на многие века определил и судьбу Запада". В результате, по мнению Ф.И. Тютчева, в человеческой истории образовалась пропасть: "не между двумя Церквами, ибо Вселенская Церковь Одна, но между двумя мирами, между двумя, так сказать, человечествами, пошедшими под двумя разными знаменами" [20]. Не принимая никакие уклонения от Единой Вселенской Церкви – будь то католицизм или протестантизм, – русский мыслитель в революционной ситуации, сложившейся в Европе к середине XIX столетия, встает все же на сторону Ватикана: "Теперь всё, еще остающееся на Западе от положительного Христианства, связано либо наглядным, либо более или менее явным сродством с римским Католицизмом, для которого Папство, как оно сложилось за века, является очевидной основой и условием существования. И вряд ли кто решится бросить обвинения в парадоксальности или клевете такого утверждения"[21]. Он понимал, что революция под привлекательными политическими лозунгами пытается лишить человечество скрепляющего мировую историю религиозного начала: "Одним словом, Папство – вот единственный в своем роде столп, худо-бедно подпирающий на Западе ту часть христианского здания, которая уцелела и устояла после великого разрушения шестнадцатого века и последовавших затем крушений. И именно этот столп и собираются теперь разрушить, направив удар на саму его основу"[22].

Тем не менее вину за происходящие на Западе крушения и исторические катастрофы Ф.И. Тютчев возлагал именно на римскую церковь: "В течение веков Церковь на Западе, под покровительством Рима, почти совсем растеряла предписанный ей изначально законом характер. Среди великого человеческого сообщества она перестала быть обществом верных, свободно соединившихся в духе и истине под Христовым законом. Она стала учреждением, политической силой – Государством в Государстве. По правде сказать, в Средние века Церковь на Западе оставалась лишь римской колонией, устроенной в завоеванной стране" [23]. Всё это послужило причиной Реформации и возникновения протестантизма: "Но так как издавна Рим старательно вклинился между вселенской Церковью и Западом, то вожди Реформации вместо того, чтобы нести свои жалобы на суд законной и сведущей власти, предпочли взывать к суду личной совести, то есть сделали себя судьями в своем собственном деле"[24]. Дойдя до отрицания авторитета Церкви, протестантизм подменил христианскую сущность веры революционным по своему существу человеческим чувством: "Через брешь, проделанную Протестантизмом, так сказать, бессознательно, и вторглось позднее в западное общество антихристианское начало. Такой исход стал неизбежным, ибо предоставленное самому себе человеческое я по своей сущности является антихристианским. Бунт и злоупотребления этого я возникли, конечно, не в три последних века. Но именно в это время, что оказалось новым, впервые в истории человечества можно было наблюдать, как бунт и злоупотребления человеческого я возводятся в принцип и осуществляются под видом неотъемлемо присущего личности права" [25].

Ф.И. Тютчев раскрывает причины поразившей европейские народы революционной болезни, развившейся постепенно и проявившейся не сразу: "В течение трех последних веков историческая жизнь Запада была – и не могла не быть – лишь непрерывной войной, постоянной атакой на всякий христианский элемент в составе старого западного общества. Эта разрушительная работа продолжалась долго, так как до нападения на установления необходимо было уничтожить их скрепляющую силу, то есть веру. Первая французская революция навсегда останется памятной датой мировой истории именно тем, что положила почин возведению антихристианской идеи на престол правительственного управления политическим обществом. <…> Впрочем, Революция сама позаботилась о том, чтобы не оставить нам ни малейшего сомнения относительно ее истинной природы, так высказав свое отношение к христианству: "Государство как таковое не имеет никакой религии". Вот Символ веры современного Государства и, собственно говоря, та великая новость, которую Революция принесла в мир"[26]. Беды и страдания мятущегося человечества, пораженного безверием, поэт выразил в написанном 10 июня 1851 года стихотворении с характерным обобщающим названием – "Наш век":

Не плоть, а дух растлился в наши дни,
И человек отчаянно тоскует…
Он к свету рвется из ночной тени
И, свет обретши, ропщет и бунтует.

Безверием палим и иссушен,
Невыносимое он днесь выносит…
И сознает свою погибель он,
И жаждет веры – но о ней не просит…

Не скажет ввек, с молитвой и слезой,
Как ни скорбит перед замкнутой дверью:
"Впусти меня! – Я верю, Боже мой!
Приди на помощь моему неверью!.." [27].

Русский мыслитель видел, что у Европы и России общий враг – это Революция со своим антихристианским, "злым началом, самым изобретательным и чудовищным из когда-либо виденного людьми", с ее "церковью безверия" и "мятежным правительством". В данной ситуации он надеялся, что "Бог соблаговолит соразмерить силы Своей Церкви с предназначенной ей новой задачей", что "накануне готовящихся битв Он соблаговолит восстановить всю полноту ее сил и Сам в положенный час придет и Своей милосердной рукой уврачует рану, нанесенную ее телу рукой человеческой, – ту открытую рану, которая уже восемьсот лет не перестает кровоточить!..". Главный путь при исцелении зараженной революционным духом Европы – восстановление единства Вселенской Церкви. "Православная Церковь, – писал Ф.И. Тютчев, – никогда не теряла надежды на такое исцеление. Она ждет его, рассчитывает на него – не только с верой, но и с уверенностью. Как Единому по своему началу и Единому в Вечности не восторжествовать над разъединением во времени? Вопреки многовековому разделению и всем человеческим предубеждениям она всегда признавала, что христианское начало никогда не погибало в римской Церкви и что оно в ней всегда сильнее людских заблуждений и страстей. Поэтому она глубоко убеждена, что христианское начало окажется сильнее всех его врагов. Православная Церковь знает и то, что теперь, как и в продолжение многих веков, судьба христианства на Западе все еще находятся в руках римской Церкви, и надеется, что в день великого воссоединения та возвратит ей неповрежденным сей священный залог"[28]. Но для этого необходимо было открытое понимание и искреннее приятие Западом православного характера души Российского государства.

Однако одной из главнейших проблем в выстраивании благоприятных и дружеских взаимоотношений Европы и России Ф.И. Тютчев считал именно недоверие западноевропейского человека к русскому, недоброжелательство, которое "постоянно повторяемым припевом" утверждается в западной прессе, чуждой европейских национальных интересов. "Ту самую державу, – с горечью писал Федор Иванович во втором письме к редактору немецкой "Всеобщей Газеты" Густаву Кольбу, – которую великое поколение 1813 года приветствовало с восторженной благодарностью, а верный союз и бескорыстная деятельная дружба которой и с народами, и с правителями Германии не изменяет себе в течение тридцати лет, почти удалось превратить в пугало для большинства представителей нынешнего поколения, сызмальства не перестававшего слышать постоянно повторяемый припев. И множество зрелых умов нашего времени без колебаний опустилось до младенчески простодушного слабоумия, чтобы доставить себе удовольствие видеть в России какого-то людоеда XIX века"[29].

В материалах к трактату "Россия и Запад" Ф.И. Тютчев не случайно отметил: "Западные люди, судящие о России, немного похожи на китайцев, судящих о Европе, или, скорее, на греков (Greculi), судящих о Риме. Это, видимо, закон истории: никогда то или иное общество, цивилизация не понимает тех, кто должен их сменить. <…> Запад, поныне видящий в России лишь материальный факт, материальную силу. Для него Россия – следствие без причины. То есть, являясь идеалистами, они не видят идеи. Ученые и философы, они в своих исторических мнениях зачеркнули целую половину европейского мира"[30]. Непонимание России Западом является, по Тютчеву, одной из ключевых причин в проблематичном выстраивании их взаимоотношений. Эта историософская точка зрения имела для него глубинные основания и своеобразно отразилась в художественных сочинениях поэта, созданных позже. Таким программным произведением является стихотворение "Эти бедные селенья…", написанное 13 августа 1855 года:
Эти бедные селенья,
Эта скудная природа –
Край родной долготерпенья,
Край ты Русского народа!

Не поймет и не заметит
Гордый взор иноплеменный,
Что сквозит и тайно светит
В наготе твоей смиренной.

Удрученный ношей крестной,
Всю тебя, земля родная,
В рабском виде Царь Небесный
Исходил, благословляя[31] .

Уже на склоне лет, 28 ноября 1866 года, поэт напишет свое знаменитое четверостишие, в котором в афористичной стихотворной форме выразит таинственный сакральный смысл своей Отчизны:

Умом – Россию не понять,
Аршином общим не измерить.
У ней особенная стать –
В Россию можно только верить[32].

Сами жанры размышлений Тютчева о современных ему событиях (письма к активному общественному деятелю, каковым являлся редактор популярной и авторитетной на Западе газеты, или записки к здравствующему российскому императору) свидетельствуют о его живой заинтересованности в приводимых оценках. "Февральский мятеж [Февральская революция 1848 г. во Франции. – В.З.], – пишет в биографическом очерке И.С. Аксаков, – сильно возбудил и подвиг все нравственное существо Тютчева, и как поэта, и как мыслителя, и как Русского, постоянно созерцавшего, в своих думах, будущие судьбы России, – но он не удивил его, не изменил его взглядов и мнений, а напротив явился для него новым свидетельством, новым подтверждением в пользу его выводов и гаданий. <...> Как в статье о Революции, так и в другой статье "О Римском вопросе и па<п>стве" <...> выступает наружу замечательная способность Тютчева: усматривать в отдельном явлении, в данном внешнем событии, его внутренний, сокровенный, мировой смысл. Откидывая внешние частности, он в каждой заботе текущего дня обращается мыслью назад, к ее историческим основам, ищет и отыскивает в случайном и временном вопрос пребывающий, – роковой, как он выражается. Вот и причина, почему его политические статьи <...> нисколько не утрачивают значения современности. <...> время не упразднило самих вопросов, а многие из них поставило еще резче"[33].

Восприятие происходящих в мире событий, когда их рассмотрение и оценка выходят за рамки не только "европейской политики вообще", но и "европейской цивилизации в целом", расценивается современной исследовательницей А.В. Мыриковой как самобытность "политического дискурса" Ф.И. Тютчева. "Отсюда понятно, – замечает она, – почему сама по себе эмпирическая канва событий не очень волнует русского мыслителя. Восшествие на римскую кафедру папы Пия IX, либеральные преобразования в Риме, влияние февральской революции и последующих событий во Франции на создание и скорую гибель Римской республики, бегство из Вечного города и возвращение в него Пия IX на фоне весьма сложной политической ситуации в Италии – все это рассматривается как более или менее хаотическое выражение глубинного смысла"[34].

Взгляд Тютчева на современные события, в том числе и на взаимоотношения Европы и России, постоянно находившиеся в центре его внимания, имеет как бы двоякую природу: с одной стороны, он непременно конкретен (актуален и историчен), а с другой – всеобъемлющ и провиденциален. Исследователями уже отмечалось, что "<…> в целом историко-философская концепция Ф.И. Тютчева опирается на русскую православную духовную и историческую традицию. Вместе с тем многие историко-философские идеи поэта были вызваны самой эпохой, в которую он жил, ее политическими реалиями, достижениями русской и западной философской мысли"[35]. Здесь уместно вспомнить слова И.С. Аксакова, сказанные о Тютчеве: "<…> он был постоянно и естественно современен и даже упреждал мыслью время, отводя всем явлениям текущей действительности законное место в общем историческом строе, находя им всем историческое объяснение и оправдание"[36].

Среди "особенностей политического дискурса Ф.И. Тютчева" А.В. Мырикова выделяет три наиболее существенные и характерные черты и аргументированно подкрепляет свои наблюдения: "Во-первых, все политические высказывания Тютчева глубоко историчны. Широкий политический кругозор, блестящее знание не только европейской и русской, но и мировой истории позволяют поэту рассматривать любое значимое событие в его ретроспективной глубине, а проясняющаяся историческая аналогия используется для выявления детерминант всего событийного ряда.

Во-вторых, политическая мысль Тютчева не только исторична, но и метаисторична. Явления политической жизни, даже рутинные процессы, происходящие в социальном мире, суть для него знаки и символы той последней духовной реальности, которая по-настоящему их определяет и которая есть подлинный субъект историко-политического процесса.

В-третьих, русский мыслитель в поиске, как он выражался, "нейтральной почвы", возвышая уровень своих историко-политических размышлений до сферы историософских принципов, смело заглядывает в будущее. Его анализ крупнейших политических событий того времени не только ретроспективен, но и проективен, а его историзм профетичен. Практически все исследователи политических взглядов Тютчева с удивлением отмечают предсказанную им еще в 30–40-х годах катастрофу Крымской войны, неизбежность фашистской диктатуры в Германии, конфигурацию политических альянсов Европы на многие десятилетия вперед"[37]. А.В. Мырикова обратила внимание на то, что "не случайно крупнейший исследователь теоретического наследия Тютчева последнего времени В.В. Кожинов так и назвал свою книгу о нем – "Пророк в своем отечестве"".

Современный культуролог из Санкт-Петербурга А.Л. Казин также отмечает провиденциальный характер исторической мысли писателя. "Как дипломат и политик, – пишет он, – Федор Тютчев предсказал Первую мировую войну и натиск революции в самой России. Историософской и геополитической мечтой ("альтернативой") Тютчева было построение великой греко-российско-славянской Восточной империи со столицей в Царьграде (Константинополе), т.е. возвращение Третьего Рима к своему первоистоку"[38]. В примечании же исследователь пояснял: "Законную Империю (в противовес беззаконной революции) Тютчев понимал именно как Православное Царство во главе с помазанником Божиим, т.е. как Удерживающее начало мира – удерживающее его от окончательного броска в бездну (2 Фес. 2: 7). В этом состоит основное отличие тютчевской историософии от классического славянофильства, для которого ключевым словом было "община""[39]. Для подкрепления своего наблюдения А.Л. Казин прибегает к авторитетному библейскому источнику – Второму Посланию к Фессалоникийцам святого апостола Павла, в указанном стихе которого сказано: "Ибо тайна беззакония уже в действии, только не совершится до тех пор, пока не будет взят от среды удерживающий теперь".

Следует заметить, что за два года до выхода в свет означенного выше труда В.В. Кожинова, в 1999 году, И.А. Виноградов составил любопытную композицию из фрагментов незавершенного трактата, писем и стихотворений поэта и издал ее в виде книги с характерным названием "Ф.И. Тютчев. Россия и Запад: Книга пророчеств". Из самой структуры этой книги, построенной в основном по хронологическому принципу, видно, что фундаментальные рассуждения Тютчева о взаимоотношениях Европы и России не случайно актуализировались и связывались с текущими событиями, а каждая мысль в этом интеллектуальном и духовном ареале поэта имеет свою предысторию и дальнейшее развитие в поэтическом творчестве автора, в конкретных его стихотворениях.

По справедливому наблюдению А.В. Мыриковой, для политической мысли Тютчева "были характерны трезвость, эмпирическая осведомленность и философско-историческая глубина, наличие определенных концептуальных схем и в то же время их гибкость, не препятствующая, а, скорее, предполагающая использовать интуицию и творческое воображение для адекватного постижения того или иного политического события"[40]. Несмотря на такую, казалось бы, строгую последовательность и основательную продуманность размышлений Ф.И. Тютчева, приходится констатировать, что трактат "Россия и Запад", над которым поэт работал в 1848–1849 годах, так и остался незавершенным. По этому поводу А.В. Мырикова пишет: "В свое время наиболее тщательно исследовал вопрос о том, почему Тютчев остыл к своему труду, Кожинов. Он проанализировал всю совокупность биографических и исторических фактов, которые могли бы пролить свет на данный вопрос: от "отсутствия навыков систематического труда" у поэта до "нежелания возражать оппонентам" его статей, например Э. Форкаду и П. Лоранси. Но и от этого проницательнейшего знатока Тютчева укрылось, на наш взгляд, главное. Представляется, что не обстоятельства личной жизни, не тем более исторические события (Крымская война и т.д.) побудили Тютчева бросить на половине пути начатую работу, задуманную для "диалога, который в каком-то конечном итоге явился бы основой для установления отношений подлинного мира между Западом и Россией". В ходе работы над статьями, которые были завершены и вышли в свет, Тютчев обнаружил теоретическую невозможность осуществления всего проекта. Он отчетливо осознавал, что его теоретические выкладки и практические советы обречены на непонимание Западом. И эта обреченность обусловлена не чьей-то злой волей или недоразумением. Истоки ее глубже – в асcиметричности объективных онтологических оснований Запада и России. С русской точки зрения можно не только понять, но и разрешить римский вопрос. С западноевропейской же не только этот вопрос не может получить свое окончательное разрешение, но и основное содержание современной Тютчеву эпохи, в том числе смысл русской политики и культуры, неизбежно подвергается искажению. По той же причине, по которой Запад не может справиться с кризисом собственной культуры, он не может понять Россию и все, что от ее имени предлагается Европе. Иными словами, обнаруживается парадокс: диалог культур по поводу римского вопроса был бы возможен, если бы не было самой почвы для этого вопроса"[41]. Однако Ф.И. Тютчев верил в благоденствие Европы и России, надеялся, что все-таки произойдет "великое воссоединение" и мир озарится животворными лучами единой Вселенской Церкви.

Конечно, нельзя забывать, что при всей глубине и поистине провиденциальности взглядов Тютчева на историю и на взаимоотношения Европы и России, он во многом оставался в душе поэтом. Эта двойственность природы гения – мыслителя и поэта – органично уживалась в Федоре Ивановиче. На это еще в 1859 году в журнале "Русское слово" обратил внимание А.А. Фет (Шеншин): "Называя г. Тютчева поэтом мысли, мы указали только на главное свойство его природы, но она так богата, что и другие ее стороны не менее блестящи. Кроме глубины, создания его отличаются неуловимой тонкостью и грацией, вернейшим доказательством силы"[42]. И.С. Аксаков также отмечал своеобразную природу стихотворений своего тестя, граничащую с рассудительным философским началом: "У него не то что мыслящая поэзия, – а поэтическая мысль; не чувство рассуждающее, мыслящее, – а мысль чувствующая и живая. От этого внешняя художественная форма не является у него надетою на мысль, как перчатка на руку, а срослась с нею, как покров кожи с телом, сотворена вместе и одновременно, одним процессом: это сама плоть мысли"[43]. Не случайно утонченный в своих наблюдениях А.А. Фет (Шеншин) в декабре 1883 года записал в частности на книжке стихотворений Ф.И. Тютчева:
<…>
Здесь духа мощного господство,
Здесь утонченной жизни цвет.
<...>
Но Муза, правду соблюдая,
Глядит – а на весах у ней
Вот эта книжка небольшая
Томов премногих тяжелей[44].

Безусловно, оценки историософских взглядов Ф.И. Тютчева его современниками и нынешними исследователями, пытавшимися дать прозрачное толкование во многом загадочного и таинственного их смысла, не могут быть окончательными, так как, по справедливому замечанию И.С. Аксакова, "и в области мысли он пролил лучи яркого, неугасимого света, не только озарившего прошлое и настоящее в судьбах человечества, но и проницающего в даль грядущих веков..."[45]. В этой провиденциальной природе рассуждений Федора Ивановича Тютчева есть своя сокровенная тайна, которая будет привлекать еще не одно поколение как представителей России, так и Европы, ибо не только в статьях, стихотворениях, но и в отдельных набросках незавершенных его сочинений бьется живая мысль о глубинных причинах мирового бытия.

Литература

1. Аксаков И.С. Биография Федора Ивановича Тютчева. – М., 1886. – С. 54–55.
2. Лопатников В.А. Тютчев и Горчаков. Настоящая политика России – не за границей, а внутри ее самой // Международная жизнь. – 2003. – № 11. – С. 118.
3. Тютчев Ф.И. Полн. собр. соч. и письма: В 6 т. – Т. 3: Публицистические произведения. – М., 2003. – С. 220.
4. Аксаков И.С. Указ. соч. – С. 45.
5. Тютчев Ф.И. Полн. собр. соч. и письма: В 6 т. – Т. 3. – С.112.
6. Тарасов Б.Н. "Мыслящий тростник" (влияние Паскаля на христианское мышление Тютчева) // Вестник Российского гуманитарного научного фонда. – 2000. – № 3. – С. 127.
7. Аксаков И.С. Указ. соч. – С. 132–133.
8. Тютчев Ф.И. Полн. собр. соч. и письма: В 6 т. – Т. 3. – С.140.
9. Хомяков А.С. О старом и новом: Статьи и очерки. – М., 1988. – С. 84.
10. Аксаков И.С. Указ. соч. – С. 174–175.
11. Там же. – С. 6.
12. Тютчев Ф.И. Полн. собр. соч. и письма: В 6 т. – Т. 3. – С. 201.
13. Там же. – С. 130–131.
14. Аксаков И.С. Указ. соч. – С. 230.
15. Тютчев Ф.И. Полн. собр. соч. и письма: В 6 т. – Т. 2: Стихотворения. 1850–1873. – М., 2003. – С. 221.
16. Там же. – Т. 3. – С. 144.
17. Трактат Братского Христианского Союза. 1815. Сентября 14/26 // Полн. собр. законов Российской Империи. – Т. 33. – СПб., 1830. – С. 280–281.
18. Тютчев Ф.И. Полн. собр. соч. и письма: В 6 т. – Т. 3. – С. 144–145.
19. Там же. – С. 157.
20. Там же. – С. 161.
21. Там же. – 158–159.
22. Там же. – С. 159.
23. Там же. – С. 163.
24. Там же. – С. 164.
25. Там же.
26. Там же. – С. 164–165, 165.
27. Там же. – Т. 2. – С. 40.
28. Там же. – Т. 3. – С. 177.
29. Там же. – С. 113–114.
30. Там же. – С. 194.
31. Там же. – Т. 2. – С. 71.
32. Там же. – С. 165.
33. Аксаков И.С. Указ. соч. – С. 133–134.
34. Мырикова А.В. Особенности политического дискурса Ф.И. Тютчева // Вестник Московского университета. Серия 12. Политические науки. – 2003. – № 5. – С. 113.
35. Соловьева О.Ю. Историко-философские взгляды Ф.И. Тютчева // Вестник Московского университета. Серия 8. История. – 1999. – № 4. – С. 46.
36. Аксаков И.С. Указ. соч. – С. 299.
37. Мырикова А.В. Указ. соч. – С. 107–108.
38. Казин А.Л. Формула России (К двухсотлетию со дня рождения Федора Тютчева) // Всерусский собор. – 2003. – № 3. – С. 289.
39. Там же. – С. 292.
40. Мырикова А.В. Указ. соч. – С. 108.
41. Там же. – С. 114–115.
42. Фет А.А. О стихотворениях Ф. Тютчева // Ф.И. Тютчев в документах, статьях и воспоминаниях современников. – М., 1999. – С. 131.
43. Аксаков И.С. Указ. соч. – С. 107.
44. Фет А.А. На книжке стихотворений Тютчева // Фет А.А. Стихотворения. – СПб., 2001. – С. 291.
45. Аксаков И.С. Указ. соч.– С. 199.