Литературный контекст романа М. Ю. Лермонтова «Герой нашего времени»

Как сделан поединок

Редкая светская повесть не обходится без дуэли, — иногда предполагаемой, но предотвращенной, но часто состоявшейся. Дуэль обычно изображается как кровавый и бессмысленный условный ритуал. Персонаж, убивший соперника на дуэли, или одержим неправедным, злым мстительным чувством, или является холодным жестокосердным "игроком" — бретером, которому нравится подвергать соперника смертельному испытанию. Персонаж повести Александра Бестужева-Марлинского  "Роман в семи письмах"(1823) вызывает на дуэль благородного и чувствительного Эраста только за то, что Эраст, а не он понравился девушке. "Нет, я не из тех людей, над которыми смеются безнаказанно. Мне кровавыми слезами заплатит она за обман, если сбудутся мои подозрения... и соперник мой скорее обручится с смертною пулею, чем с Аделью. Но меня спросят, какое право имею я требовать отчета в склонностях Адели? Какие обязанности имеет она быть мне верною?.. О, конечно, никаких, если дело идет о наружных приличиях; но все возможные, все священнейшие, если добровольное слово есть закон для душ благородных. <...>

Но если она в самом деле любит его? Тем хуже для них: я ли потерплю, чтобы он с усмешкою повел под венец ту, в которой любил я жизнь? <...> Я или он должен кровию своею связать союз соперника с Аделью, —  далее что будет, то будет, но во всяком случае лучше жить памятью мести, чем иссыхать от мук ревности", — такими чувствами одержим бестужевский персонаж накануне дуэли.

Он убивает соперника (сцена дуэли описана с кровавыми и мелодраматическими подробностями) и терзается раскаянием: "Я убил его, убил этого благородного, великодушного человека! <...> Я видел, как Эраст вздрогнул... Когда пронесло дым — он уже лежал на снегу, и хлынувшая из раны кровь, шипя, в нем застывала. Удалите, удалите от глаз моих эту картину, сдвиньте с сердца о ней воспоминание! Я кинулся к нему... он отходил... взглянул на меня без гнева, подал мне руку, прижал к устам ленту, которая навязана была у него на руке, — это был пояс Адели. "Адель!.." — произнес он тихо, и свет выкатился из очей — слушаем... пульс молчит; подносим к устам сабельную полосу — нет следов дыхания: он умер!

<...> День проходит в угрызениях совести; ночь населяет темноту страшилищами и... поверишь ли, друг, каждый стук, каждый оклик часового заставляют меня вздрагивать. <...> Засыпаю ль — и ужасные грезы волнуют сердце: роковой выстрел звучит, смертное стенание раздирает слух мой; то опять шепчущая тишина, то вдруг похоронное пение, надо мной стук заступа, мне душно, я вдыхаю могильную пыль... гробовая доска давит грудь... червяк ползет по лицу... "Га!" — вскакиваю, и капли холодного пота мне чудятся каплями крови... О, кто избавит убийцу ненавистной жизни! Для чего мы не на войне... для чего не расстреляют меня!"

Другая версия дуэли как сюжетного мотива содержится в повести хорошей знакомой Лермонтова и Владимира Одоевского графини Е.П. Ростопчиной "Поединок"(1838). Полковник Валевич не может и слышать о дуэлях и решительно останавливает молодого офицера: " — Поединок... Безумец! <...> Тебе пролить кровь товарища, кровь друга... потом... Знаете ли вы, что такое угрызение совести, совести неумолимой, неусыпной совести?.. Понимаешь ли ты, что можно целые годы, целую жизнь протомиться под бременем совести, запятнанной преступлением?" Поединок для Валевича — проявление "язвы Средних веков", дуэли порождены "ложными понятиями о чести" и противоречат "всем правилам нравственности, справедливости и человеколюбия".

На совести у Валевича лежит убийство, совершенное на поединке. Валевич узнал тайну платонической, невинной любви замужней Юлии и Алексея Дольского. Одержимый тщеславием, но не любовью, Валевич решает покорить добродетельную и прекрасную Юлию. Когда ему это не удается, Валевич предъявляет товарищам в присутствии Дольского случайно оброненные Юлией перчатку и платок с ее инициалами. Он говорит, что эти предметы принадлежат его любовнице и готовится назвать имя дамы. Дольский останавливает Валевича, вызывая его на дуэль. Соперники стреляются до смертельного исхода, после первых выстрелов оба были легко ранены, при втором обмене выстрелами Валевич был вновь ранен, а его соперник убит. "В одно мгновение вся гнусность моего поступка, моего обмана, моего умышленного, постоянного преследования — весь ужас убийства, все предстало моей мысли. Досада, зависть, ненависть, самолюбие — все сгинуло, все рушилось, жгучий укор, жестокое раскаяние пронзили мою душу. Совесть воскресла, застонала — она ропщет и теперь, когда девять лет прошли над роковым событием...", — так вспоминает об дуэли Валевич. Умирая, Дольский прощает своего убийцу.

В "Поединке" Ростопчиной присутствует также мистический мотив: когда Дольский был еще ребенком, цыганка-ворожея гадала о его судьбе, и оказалось, что Алексея ждет смерть на дуэли. Мать взяла с сына клятву никогда не участвовать в поединках. Но он нарушил ее, вступившись за честь Юлии, и был убит.

И у Бестужева-Марлинского, и у Ростопчиной неблагородный и жестокий убийца противопоставлен убитому им сопернику, честному и чистому, который был вынужден стреляться. Убийца горько раскаивается в совершенном. В обоих повестях поединок связан с любовью одного или обоих дуэлянтов к женщине. В "Романе в семи письмах" к дуэли приводит любовный конфликт, в "Поединке" — тщеславие и зависть Валевича. Но и здесь важна роль женщины. В "Княжне Мери" конфликт между Печориным и Грушницким имеет иную природу. Это борьба двух самолюбий, двух воль. И лишь частично она объясняется желанием обоих соперников добиться внимания княжны. И Грушницкий, и Печорин к этому стремятся. Но нет никаких признаков, что чувство Грушницкого к Мери — это любовь. А его противник Мери не любит и влюбляет ее в себя, желая показать свою власть над чужой душой и досадить Грушницкому. "<...> Встреча Печорина с Мери и искание ее любви были скорее главным приемом его борьбы с Грушницким, чем проявлением зарождающегося, еще неосознанного чувства любви к ней. <...>

С Мери связана у Печорина не любовь, как с Верой и не страстное увлечение, как с Бэлой, — с Мери связан у него один из тех опасных опытов освоения женского сердца, которых было в жизни у него так много и которые, в конце концов, так ему прискучили. Встретив со стороны Мери серьезное чувство, Печорин прервал этот опыт, — как прервал бы такой опытсо всякой другой девушкой, в которой нашел бы такой же серьезный отклик, как у Мери" — так пишет об отношении Печорина к Мери С.Н.Дурылин в своей книге " "Герой нашего времени" М.Ю.Лермонтова" (М., 1940. С. 159).

Обоими лермонтовскими персонажами — Печориным и Грушницким — движет отнюдь не безумная ревность, толкнувшая героя Бестужева-Марлинского на поединок с несчастным Эрастом. Поводом к дуэли оказывается сплетня Грушницкого, что княжна ночью принимала у себя любовника. Внешне вызов Печорина выглядит как заступничество за оклеветанную княжну: " — Прошу вас, <...> прошу вас сейчас же отказаться от ваших слов; вы очень хорошо знаете, что это выдумка. Я не думаю, чтобы равнодушие женщины к вашим блестящим достоинствам заслуживало такое ужасное мщение". Так все случившееся воспринимают муж Веры, случайно ставший очевидцем сцены вызова на дуэль, и княгиня Литовская. Но сплетня Грушницкого — только повод: дуэль была неизбежной, ибо столкнулись две воли, два самолюбия, и ни один из соперников не желал уступить другому. Лишь на поверхностный взгляд Печорин чуть похож на Дольского. Именно он, а не Грушницкий принес княжне страдания, и она оказалась разменной монетой в жестокой и изощренной игре главного героя. Нимало не похож на благородного героя "Поединка" и Грушницкий, пытающий ославить княжну и готовый совершить подлость, злонамеренное убийство в чистом виде: участвовать в дуэли, зная, что заряжен будет только его пистолет, а Печорину будет вручено оружие без пули. Второго Дольского в "Княжне Мери" нет, но оба дуэлянта напоминают нераскаявшегося Валевича. Но Грушницкий, в противоположность платоническому возлюбленному Юлии, не прощает перед смертью убийцу: "Я себя презираю, а вас ненавижу. Если вы меня не убьете, я вас зарежу ночью из-за угла. Нам на земле вдвоем нет места...". А Печорин не раскаивается в убийстве Грушницкого. Его реакция подчеркнуто бесстрастна: "Я пожал плечами и раскланялся с секундантами Грушницкого". Если некая "история", за которую Печорин был переведен на Кавказ, это тоже дуэль, то в таком случае на совести Печорина до поединка с Грушницким, возможно, уже была одна смерть, но это не остановило его от нового выстрела. (В первоначальном варианте текста лермонтовской повести доктор Вернер сообщал Печорину: "Княгиня мне стала рассказывать о какой-то дуэли", в которой участвовал главный герой романа до перевода на Кавказ.)

В описании дуэли (которое, напомним, принадлежит Печорину!) отсутствуют кровавые, отталкивающие детали, подчеркнутые в повестях Бестужева-Марлинского и Ростопчиной. Еще раз приведу эти строки: "Я выстрелил...

Когда дым рассеялся, Грушницкого на площадке не было. Только прах легким столбом еще вился на краю обрыва". Страшная сцена ранения и падения Грушницкого в пропасть скрыта за пеленой пистолетного дыма. В повести Бестужева-Марлинского после того как дым рассеивается, мы видим Эраста, лежащего в агонии на окровавленном снегу. В "Княжне Мери" смерть Грушницкого не изображается.

Нет в "Княжне Мери" и мистических, таинственных мотивов, играющих такую важную роль в "Поединке" Ростопчиной. Правда, Печорин заранее предчувствует, что он и Грушницкий столкнутся "когда-нибудь <...> на узкой дороге" и что "одному из нас не сдобровать". И эти слова — устойчивый речевой оборот, фразеологизм — сбываются почти буквально: дуэль происходит на тесной, узкой горной площадке. Но в этом предчувствии, не требующем особой проницательности, нет ничего мистического. Княжна Мери говорит о Печорине, что он "хуже убийцы". И эти слова оказываются своеобразным пророчеством, но невольным: княжна, произнося их, отнюдь не хотела быть пророчицей. Нет в повести Лермонтова ни окровавленной пули, которая висит на стене у Валевича, напоминая об убийстве Дольского. Ни "лампады, выделанной из человеческого черепа", горящей днем и ночью на столе Валевича. Мистические мотивы есть в другой повести из "Героя нашего времени", в "Фаталисте", фамилия одного из персонажей которой, Вулича, может быть, не случайно созвучна фамилии героя "Поединка". Но и там явной, "демонстративной" мистики нет, а вопрос о существовании судьбы остается нерешенным.

Каков же смысл этих внешних совпадений и этих глубинных различий между "Романом в семи письмах", "Поединком" и "Княжной Мери"? Очевидно, что Лермонтов отказывается от романтических сюжетных ходов, и этот отказ должен восприниматься читателем как свидетельство жизненности, правдоподобия и вместе с тем неожиданности, новизны "Княжны Мери". История дуэли Печорина и Грушницкого в сравнении с сюжетами повестей Бестужева—Марлинского и Ростопчиной прозаична, обыденна. Но вместе с тем Печорин, не способный к раскаянию и действующий не под влиянием аффекта, а холодного рассудка, рядом с персонажем "Романа в семи письмах" и с полковником Валевичем из "Поединка" обнаруживает всю силу зла, демонизма, живущую в своей душе. Изображенный не романтическими художественными средствами, Печорин в этом отношении "романтичнее" и мелодраматического персонажа Бестужева—Марлинского, и таинственного героя повести Ростопчиной.

Итак, соотнесенность "Княжны Мери" со светскими повестями 1820—1830-х гг. приоткрывает в лермонтовской повести новые грани смысла. Так проявляются и ее укорененность в литературной традиции, и новизна, оригинальность произведения, занимающего центральное место в композиции романа "Герой нашего времени".