Няня И.А.Гончарова

Ивана Александровича Гончарова часто называли "рафинированным" романистом, плохо знавшим народную жизнь. Он,  в самом деле, не слишком глубоко вникал в народный быт. Однажды он признался: "Я не знаю быта, нравов крестьян… Я не владел крестьянами, не было у меня никакой деревни, земли…Простой народ, то есть крестьян, земледельцев, я видел… мимоездом: то из вагона железной дороги, то с палубы корабля". Но откуда же тогда глубинное постижение национального характера в "Обломове"?   Ведь в его Илье Обломове  отраженным светом светятся главные, коренные мотивы русской  волшебной  сказки, былины о богатыре Илье Муромце и пр.  Гончаров сам разрешает этот парадокс: "Я немало потратил красок на изображение дворовых людей, слуг… слуги, дворовые люди … – тоже "народ"… Я… воспитанный среди слуг… жил сначала дома в провинции среди многочисленной дворни…".

К сожалению,  научная биография Гончарова пока еще не написана,  причем особенно неясным периодом является детство Гончарова.  А ведь именно в детстве художники,  как правило,  органично усваивают "золотой запас" народного творчества.  "Я прожил в деревне два года",- пишет в "Слугах старого века" романист.  Речь идет о селе Репьевка на берегу Волги, где Гончаров  учился в частном пансионе священника Ф.С. Троицкого.  Из гончаровских автобиографий мы знаем, что в пансионе Гончаров учил французский и немецкий языки, много читал. В автобиографиях писатель никак не акцентирует знакомство с  фольклором,  но  все-таки отмечает  в  одной  из них,  что находил "в лакейской дома у себя сказки о Еруслане Лазаревиче,  Бове Королевиче и другие,  читал и их". Между прочим, сказка о Еруслане Лазаревиче эхом отзовется в романе "Обломов":  "Он любит вообразить  себя  иногда каким-нибудь непобедимым полководцем, перед которым не только Наполеон, но и Еруслан Лазаревич ничего не значит...".

Однако очевидно, что  не лакейская была для Гончарова главным источником познания фольклора. Судя по всему, главную роль сыграла здесь его няня.  О ней романист упомянул в воспоминаниях "На родине", а также в письмах к родным. Звали ее Аннушкой.  К счастью, сохранилась ее фотография 1862 года.  На всю жизнь Гончаров сохранил к няне сердечную любовь. Это глубокое благодарное чувство к Анне Михайловне отмечают мемуаристы.  Так, племянник писателя М.В.Кирмалов пишет: "Иван Александрович нежно любил свою няню Аннушку.  Я хорошо помню эту старушку,  нянчившую и меня и жившую в то  время  на покое у бабушки моей Александры Александровны в Хухореве.  В ее слабом, иссохшем теле жила кристально чистая душа ребенка,  полная до краев любовью к детям и ко всем  домашним...".  Перед нами вполне  классический со времен  Арины Родионовны образ своеобразной "литературной няни":  чем-то оказалась она слишком дорога писателю, помнившему ее до конца своей жизни.  И это "что-то", думается, верно обозначено в воспоминаниях Г.Н.Потанина:  "волшебные сказки"!  В отличие  от Пушкина,  автор "Обломова" не посвящал своей няне отдельных литературных произведений, но заслуживает внимания образ няни, например,  в "Сне Обломова". Здесь явно чувствуются личные впечатления автора. Няня дает маленькому Илюше сказочное, мифологическое объяснение мира, которым довольствуется сама. При этом она развивает в ребенке воображение и поэтическое мировосприятие:
- Отчего это,  няня,  тут темно,  а там светло, а ужо будет и там светло? - спрашивал ребенок.
- Оттого,  батюшка, что солнце идет навстречу месяцу и не видит его,  так и хмурится;  а ужо, как завидит издали, так и просветлеет.
Можно не сомневаться,  что эти перлы народного воображения  и поэзии Гончаров узнал от своей няни,  Аннушки. В романе он как бы вспоминает, как он "в бесконечный зимний вечер робко жмется к няне,  а она нашептывает ему о какой-то неведомой стороне,  где нет ни ночей,  ни холода". В "Сне Обломова" указан репертуар, видимо, близкий репертуару  реальной  няни  Гончарова:  "Она   повествует ему... об удали Ильи Муромца, Добрыни Никитича, Алеши Поповича, о Полкане-богатыре,  о  Колечище  прохожем".  Здесь  же  сказка   о Жар-птице,  Емеле-дураке, Медведе на деревянной ноге. Въяве видим мы и манеру Анны Михайловны рассказывать чудные народные сказки:  "Рассказ лился за рассказом.  Няня повествовала с пылом, живописно, с увлечением, местами вдохновенно, потому что сама вполовину верила рассказам.  Глаза старухи искрились огнем:  голова дрожала от волнения; голос возвышался до непривычных нот". Свое восприятие этих рассказов Гончаров также описывает: "Ребенок, объятый неведомым ужасом, жался к ней со слезами на глазах... ребенок не выдерживал: он с трепетом и визгом бросался на руки к няне;  у него брызжут слезы испуга, и вместе хохочет он от радости, что он не в когтях у зверя, а на лежанке, подле няни".

Образ няни в "Сне Обломова" абсолютно верен реальности.  Исследователи  не  обращали внимания на этот главный источник гончаровского  фольклоризма,  а зря.  О реальности этого образа, о том, что  няня  Аннушка навсегда заняла в жизни взрослого писателя свое значительное и важное место,  свидетельствует уже  не  художественное, а документально-очерковое произведение: "Фрегат "Паллада"".  В очерке "Русские в Японии в 1854 году" Гончаров, как и в "Сне  Обломова",  вдруг вспомнил свою нянюшку:  "Мне не верилось, что все это делается наяву. В иную минуту мне казалось, что я ребенок, что няня рассказала мне чудную сказку о неслыханных людях, а я заснул у ней на руках и вижу все это во сне".

В "Обломове" Гончаров перечислил,  очевидно,  лишь малую часть исполнительского репертуара Аннушки. Несомненно, в запасе у нее было бесчисленное множество не только сказок, но и песен, поговорок, былин. Следует помнить, что Симбирская губерния в XIX в. была одна из самых "фольклорных".  Известно, что "Собрание народных песен П.В.Киреевского" в значительной  его  части  составляет именно  материал,  собранный в Симбирской губернии поэтом Н.М.Языковым и его родственниками. Сам Симбирск,  население которого в  середине XIX века составляло всего двадцать четыре тысячи человек, был городом хотя и губернским, но не потерявшим еще связей с деревенской округой. Достаточно сказать, что большую часть песен семья Языковых собрала в своем собственном  доме,  от дворовых  и крепостных.  Такова была фольклорная атмосфера в обычном дворянском доме Симбирска. Такова же она была, очевидно, и в стоящем недалеко от дома Языковых купеческом доме Гончаровых, где главную роль для будущего писателя играла, конечно же, его няня.

Любопытно, что в  "Собрании народных песен П.В.Киреевского"  наличествуют былинные сюжеты, входившие в репертуар нянюшки Ильи  Обломова.  Былины,  очевидно, были  весьма  широко распространены в поволжской устной традиции, что и отметил в своем романе Гончаров. Любопытно и другое: собрание  П.В.Киреевского  десятью выпусками публиковалось с 1860 г.  по 1874 г.,  т.е. гораздо позже выхода в свет "Сна Обломова". В этой связи встает вопрос об источниках, по которым Гончарову были известны еще в 1840-е гг.  сюжеты  былин  об Илье  Муромце  и других богатырях.  Почти наверное можно сказать, что этот источник указан в "Сне Обломова"  самим  писателем:  это его нянюшка, Анна Михайловна.  Кстати, в собрание П.В.Киреевского вошли поволжские былины о тех богатырях,  которых узнал по няниным рассказам Илюша Обломов:  это былины об Илье Муромце, Добрыне Никитиче, Алеше Поповиче... Очень близок Гончарову оказался жанр былины. Особенно дорога писателю,  судя по роману "Обломов", былина об Илье Муромце. Недаром и своего героя он назвал Ильей.  Только в изображении автора "Обломова", Илья Ильич – богатырь, просидевший на печи всю жизнь, да так и не успевший совершить никаких подвигов.

Начавшиеся  в середине Х1Х века и,  думается, неплохо известные Гончарову публикации фольклорного материала вряд ли,  однако,  дали ему более, чем впечатления самого раннего детства. Главное знакомство с фольклором было именно там,  в Симбирске, в общении с няней Анной Михайловной. Гончаров сам описал процесс вырабатывания в человеке родного языка, в частности, и "фольклорных" его пластов, указывая на огромную роль детских впечатлений:  "Ему учатся не по тетрадкам и книгам,  в  гостиной у папа и мама - а первый учитель – кормилица со своим агу,  агу ....  и другими междометиями,  потом нянька  с своими прибаутками и сказками...  а затем уже обработанный, книжный, чистый или литературный язык - в образцовых писателях. Стало быть,  язык, а  с  ним  русскую  жизнь,    всасывают с  молоком матери   –  учатся и играют в детстве по-русски, зреют, мужают и приносят пользу по-русски".
"Обработанный, чистый, книжный", очень литературный язык Гончарова зачинался с "агу", "агу", с прибауток и сказок Анны Михайловны.  Этот язык не пестрит, конечно, пословицами и поговорками, оборотами народной речи, но и не чужд им. Романист знает их немало:  "Если б не бы, да не но, были бы мы богаты давно", "Дурень ты, дурень, неразумный ты бабин,  то же бы ты слово, да не так бы ты молвил", "Не в пору гость хуже татарина", "Недаром народ говорит, что дитя до семи лет - ангел, с  семи до десяти – отрок",  "Кто на море не бывал, тот Богу не маливался", "На грех мастера нет",  "Бог труды любит" и пр. Пословицы, поговорки встречаются и в романах, и в письмах Гончарова.

Однако еще более в текстах Гончарова встречается  простонародных оборотов речи:  "Живем - хлеб жуем", "Хромать на обе ноги",  "Провал бы  тебя  взял!",  "Ни Богу не свеча,  ни черту кочерга", "Не в бровь, а прямо в глаз" и т.д. Где мог услышать все это Гончаров?

Центральное место  в русском фольклоре для романиста,  несомненно,  занимает сказка,  причем, главным образом, сказка волшебная. Сам Гончаров, судя по "Сну Обломова",  в детстве выслушал от няни Анны Михайловны немало волшебных  сказок.  Впрочем,  упомянул их здесь писатель всего несколько: сказку "о Емеле-дурачке" ("Емеля-дурак",  "По щучьему  велению"), сказку  о  Жар-птице ("Сказка об Иване-царевиче,  жар-птице и о сером волке"), сказку "о медведе с деревянной ногой" ("Медведь"). Последнюю сказку о медведе Гончаров подробно цитирует, приводя из нее слова медведя,  отправившегося на поиски своей ноги: "Скрипи, скрипи,  нога липовая;  я по селам шел,  по деревне шел, все бабы спят, одна баба не спит, на моей шкуре сидит, мое мясо варит, мою шерстку  прядет".  В сборнике сказок Афанасьева мы не найдем подобных слов. Это значит, что Гончаров не пользовался им, а скорее всего просто хорошо помнил сказки своего детства, приводя какой-то поволжский вариант текста сказки о медведе на липовой ноге. Очевидно,  и в этом, и в ряде иных случаев следует говорить о каком-то поволжском варианте сказки,  поведанной все той же Анной Михайловной.

Но, конечно, главное влияние няни распространялось на нравственность писателя, на самые глубинные, в душе залегающие пласты мировосприятия. Этого влияния нельзя ни измерить, ни оценить. Но кто знает, как бы сложился писательский путь Гончарова, не будь в его жизни "симбирской Арины Родионовны", его няни – Анны Михайловны?  Недаром он пишет, что няня "с простотою и добродушием Гомера, с тою же животрепещущею верностью подробностей и рельефностью картин влагала в детскую память и воображение Илиаду русской жизни…" А ведь "животрепещущая верность подробностей и рельефность картин" – это главные отличительные свойства художественного таланта Гончарова. Было бы все это у него без его няни?   В воспоминаниях писателя Г.Н.Потанина приведен характерный эпизод,  относящийся ко времени пребывания Гончарова  в  Симбирске  в 1849 году:  "Трогательны были его беседы со слепой няней. Мне кажется, иногда он слов не находил, как бы нежнее ее назвать. "Голубка  моя  возлюбленная! Помнишь,  какие волшебные сказки  ворковала ты мне?.." И он поцелует голубку и погладит по голове.  "Хочешь, я золотом  засыплю  тебя за них?" Старушка обидится и шепчет с укором:  "Эх, Ваня, Ваня неразумный! На что мне твои деньги в могилу? Мне всего на свете дороже твоя любовь!" – и  разрыдается до истерики".

Жаль, что мы почти ничего не можем сказать об этой безвестной русской женщине-симбирянке, вложившей душу в своего "Ваню" и так полно, хотя и безымянно, поучаствовавшей в создании "Обломова", да и других гончаровских шедевров. Она была лишь одной из многих, поддерживавших великую духовную связь многих русских родов и поколений. В своем романе Гончаров пишет: "И старик Обломов, и дед выслушивали в детстве те же сказки, прошедшие в стереотипном издании старины, в устах нянек и дядек, сквозь века и поколения". Анна Михайловна отличалась очень высокими  нравственными качествами и, может быть, повлияла на своего воспитанника не только своими чудными сказками, но и, еще более, своей самоотверженностью и кристально чистой, детской душой. Гончаров помнил именно это до конца своей жизни. Уже в 1881 году  в прибалтийском Дуббельне он вспоминал "образ своей старушки няни,  кроткого, смиренного и самоотверженного существа,  всю жизнь свою положившего за других, и с грустью указывал на то,  как много таких существований проходит у нас  незамеченными и неоцененными".
 


© Все права защищены http://www.portal-slovo.ru

 
 
 
Rambler's Top100

Веб-студия Православные.Ру