Тайна пшеничного зерна

На рубеже XX и XXI столетий все yже сжимается круг книг, которые берутся человеком в руки, но Достоевский остается во всем мире одним из самых читаемых писателей, а его произведения, в частности, "Братья Карамазовы", входят как значимые события в жизни все новых и новых поколений читателей.

В начале двадцатого века Лев Толстой, в последние, трагические дни своей жизни, перед уходом из Ясной Поляны, читал именно "Братьев Карамазовых", и взял роман с собой, отправившись в Оптину пустынь. В середине века Хемингуэй поместил "Братьев Карамазовых" в список своих любимых книг. И сейчас, когда, по словам известного русского мыслителя С. Фуделя, все более ослабевают невидимые скрепы, соединявшие людей, а искусство, расщепляясь в холоде абстракции, все более делается дорогой в никуда, имя Достоевского и его слово продолжают говорить людям о горячем, обладающем силой и властью достоверности исповедании, облеченном в художественную форму и дающем глубокие, ясные и масштабные ответы на злободневные современные вопросы.

Поразительно сходство проблем, возникавших в жизни России в годы работы Достоевского над последним романом и век спустя. Если в 1860-х - начале 1870-х гг., в эпоху создания "Преступления и наказания" и "Бесов", писателем акцентировались несостоятельность и катастрофизм нигилистических и безбожно-бунтарских попыток молодого поколения "служить" человечеству, то со второй половины 1870-х гг. он с возрастающим сочувствием отмечал высоту и искренность пробудившихся нравственных запросов молодежи, готовой "пожертвовать всем, даже жизнью, за правду и за слово правды" (30, кн.1; 23) . Видя ложь со всех сторон и то, что русская молодежь не в силах "разобрать дело в полноте", Достоевский говорил: блаженны те, кому удастся найти правую дорогу. И безусловно, писатель ставил в своем творчестве задачу способствовать обретению этой дороги, что делает "Братья Карамазовы" особенно актуальным произведением для юного читателя, вступающего во "взрослую жизнь" и пытающегося осмыслить свое место в ней.

Создавая последний роман в виде своеобразной семейной хроники, Достоевский показывал, как светлые и темные стороны уходящей в прошлое жизни, никуда не исчезая, а проникая "по наследству" от "отцов" в души "детей", развиваются или угасают в зависимости от стремления к правде или отсутствия такового.

Достоевский остро ощущал состояние брожения в современном ему русском обществе (да и не только в русском, но и в Европе, где, как отмечал писатель, поднялись разом, одновременно, все мировые вопросы и противоречия). С одной стороны, тревожная политическая ситуация в России, приведшая, после ряда покушений, к убийству в 1881 году императора Александра II народовольцами, подпитывалась безответственными мечтаниями о таком устройстве мира, при котором на первом месте - "хлебы" и преувеличенное значение денег. С другой стороны, пробуждался массовый интерес к глубоким, коренным проблемам человеческой жизни. (И читатель "Братьев Карамазовых" оказывается свидетелем, как уже в первой книге романа обсуждение в келье старца Зосимы актуального тогда вопроса судебной реформы перерастает в спор о соотношении авторитетов и самого назначения, смысла Церкви и государства: "не Церковь должна искать себе определенного места в государстве, как "всякий общественный союз" или как "союз людей для религиозных целей" <…>, а, напротив, всякое земное государство должно бы впоследствии обратиться в Церковь вполне и стать не чем иным, как лишь Церковью, и уже отклонив всякие несходные с церковными свои цели. Все же это ничем не унизит его, не отнимет ни чести, ни славы его как великого государства, ни славы властителей его, а лишь поставит его с ложной, еще языческой и ошибочной дороги на правильную и истинную дорогу, единственно ведущую к вечным целям. <…> по иным теориям, слишком выяснившимся в наш девятнадцатый век, Церковь должна перерождаться в государство, так как бы из низшего в высший вид, чтобы затем в нем исчезнуть, уступив науке, духу времени и цивилизации. Если же не хочет того и сопротивляется, то отводится ей в государстве за то как бы некоторый лишь угол, да и то под надзором, - и это повсеместно в наше время в современных европейских землях. По русскому же пониманию и упованию надо, чтобы не Церковь перерождалась в государство, как из низшего в высший тип, а, напротив, государство должно кончить тем, чтобы сподобиться стать единственно лишь Церковью и ничем иным более" - 14; 58). Кроме того, порожденное освободительной войной славян против турецкого ига на Балканах добровольческое движение среди русского народа, с готовностью и воодушевлением устремившегося на помощь страждущим единоверцам, подтверждало, в глазах Достоевского, что в национальном характере по-прежнему присутствовала высокая черта самопожертвования ради правды.

Предчувствуя, что Россия "стоит на какой-то окончательной точке, колеблясь над бездной" (30, кн.1; 23), Достоевский видел надежду в той чистоте сердца и жажде истины и правды, которой в особенности обладало молодое поколение, хотя и понимал, в то же время, что оно несет в себе "ложь всех двух веков" послепетровской эпохи, прерывавшей основанные на православной вере вековые традиции и вносившей индивидуалистические начала европейской цивилизации, замещая главные для России святыни. Поэтому для автора "Братьев Карамазовых" было важно, как он подчеркивал в "Дневнике писателя", "написать роман о русских теперешних детях, ну и, конечно, о теперешних их отцах, в теперешнем взаимном их соотношении" (22; 7).

Обладая способностью проникновенного уяснения подчас завуалированной связи и внутреннего единства, родственности, казалось бы, далеко отстоящих друг от друга жизненных явлений, Достоевский углублялся в духовно-психологические и идейно-исторические корни текущих процессов, высвечивая до дна не только их содержание, но и происхождение и питательную среду, и тем самым отделяя "зерна" от "плевел". Отвечая на вопрос, как в современном ему обществе возможны явления "Нечаевых", т.е. анархо-революционеров во главе с Нечаевым, предполагавших для осуществления своих задач использование самых безнравственных и разбойничьих средств (С.Г. Нечаев был руководителем тайного общества "Народная расправа", программа которого предусматривала подрыв государственной власти, христианской религии, социальных установлений. Для этого Нечаев создал несколько пятерок, состоявших преимущественно из студентов. Достижение поставленных задач предполагало неукоснительное повиновение руководителю, использование взаимного шпионства и кровавой мести, скрепляющей ее участников. В нечаевском "катехизисе революционера" выражалось требование задавить "единой холодною страстью революционного дела" нормальные человеческие чувства, ибо "наше дело - страшное, полное, повсеместное и беспощадное разрушение". Предлагалось "рядом зверских поступков" довести народ "до неотвратимого бунта", для чего необходимо соединиться с "диким разбойничьим миром, этим истинным и единственным революционером в России". Недовольство И.И. Иванова, одного из членов пятерки, методами Нечаева побудило последнего дать указание убить возроптавшего студента), Достоевский писал: "Эти явления - прямое последствие вековой оторванности всего просвещения русского от родных и самобытных начал русской жизни. Даже самые талантливые представители нашего псевдоевропейского развития давным-давно уже пришли к убеждению о совершенной преступности для нас, русских, мечтать о своей самобытности... А между тем главнейшие проповедники нашей национальной несамобытности с ужасом и первые отвернулись бы от нечаевского дела. Наши Белинские и Грановские (Т.Н. Грановский - историк, общественный деятель, профессор всеобщей истории Московского университета, известный западник - Ф.Т.) не поверили бы, если б им сказали, что они прямые отцы Нечаева...".

Достоевский обнаруживал удивительный парадокс превращения величественных и великодушных "новых идей" в хаос, мрак и разрушение. Неизбежное снижение, измельчание и замутнение "великодушных идей", по убеждению писателя, объясняется их нравственной скудостью, пренебрежением глубинными проблемами человеческой природы и свободы. Отрыв русского "культурного сословия" от "почвы", означавший для автора "Братьев Карамазовых" отказ от Православия ("кто теряет свой народ и народность, тот теряет и веру отеческую, и Бога"), разрушал подлинное, неискаженное жизнеустроение.

Из двух путей, открытых, как видел Достоевский, для молодого русского поколения, один - ведущий в "европеизм" - ложный, другой - приводящий к народу и его Святыне, ко Христу - истинный. Писатель ощущал, что "возрождается и идет новая интеллигенция", которая "хочет быть с народом" - а "первый признак неразрывного общения с народом есть уважение и любовь к тому, что народ всею целостию своей любит и уважает более и выше всего, что есть в мире, - то есть своего Бога и свою веру" (30, кн.1; 236-237). И изображая в "Братьях Карамазовых" три поколения ("отцам" - Федору Павловичу Карамазову, штабс-капитану Снегиреву, Миусову, госпоже Хохлаковой и пр. - и противопоставленным им "детям" - трем братьям Карамазовым, Смердякову, Катерине Ивановне, Грушеньке, Ракитину - уже приуготовляется на смену поколение, представленное в романе сплотившимися вокруг Алеши Карамазова "мальчиками") - изображая, тем самым, прошедшее, настоящее и будущее России, Достоевский воплощал идею такого "превосхождения естества", когда даже вековое безнравственное наследие преодолевается духовным родством в воскрешающей любви. С особой силой звучит это торжество победы любви над враждой и разделением во зле и смерти в финальном аккорде романа: мальчики-гимназисты, враждовавшие между собой и с Алешей Карамазовым, во многом по вине "отцов" и как бы в подражание им, становятся именно благодаря самоотверженной любви, превозмогающей все препоны эгоизма и гордыни, дорогими друг для друга на всю жизнь людьми.

"Ну вот и кончен роман! Работал его три года, печатал два - знаменательная для меня минута", - писал Достоевский 8 ноября 1880 г. Н.А. Любимову, редактору журнала "Русский вестник", где публиковались "Братья Карамазовы" (30, кн.1; 227). Выраженное Достоевским в нескольких простых словах, переживание необычайно близко и созвучно другой, как он сам говорил, "самой восхитительной минуте" во всей его жизни, вспоминая которую, он на каторге "укреплялся духом" - когда восторженные отклики первых читателей его первого творения - романа "Бедные люди", - тогда еще молодых литераторов Д.В. Григоровича и Н.А. Некрасова и уже известного критика В.Г. Белинского пробудили в нем сознание "перелома навеки" и начала чего-то совершенно нового - рождения писателя (21; 28-31).

Да и "славная минута" "воскресенья из мертвых" - выхода из каторги, описанная в финале "Записок из Мертвого дома", также принадлежит к этим связанным незримой нитью знаменательным моментам одновременно и жизненного, и творческого пути Достоевского. Последний из них, запечатленный в письме к Н.А. Любимову - не только "вершина, с которой открывается органическое единство всего творчества писателя",  но, безусловно, и свершившееся художественное завещание Достоевского. Не случайно слова из Евангелия от Иоанна, взятые им в качестве эпиграфа к "Братьям Карамазовым" ("Истинно, истинно говорю вам: если пшеничное зерно, падши в землю, не умрет, то останется одно, а если умрет, но принесет много плода" - Ин. 12, 24), высечены на могиле писателя в Александро-Невской лавре в Петербурге, став, таким образом, как бы эпиграфом к его жизни и посмертным его словом.

Сам Достоевский оставил свидетельство в черновике одного из писем: "…никогда ни на какое сочинение мое не смотрел я серьезнее, чем на это" (30, кн.1; 250), имея в виду свой итоговый, как его часто называют, роман. Работа над ним была столь напряженной, что писатель сравнивал ее с каторжной: "…если есть человек в каторжной работе, то это я. Я был в каторге в Сибири 4 года, но там работа и жизнь были сноснее моей теперешней" (30, кн.1; 216). "Вы не поверите, - обращается Достоевский к И.С. Аксакову, - до какой степени я занят, день и ночь, как в каторжной работе!" (30, кн.1; 214).

Конечно, невозможно со всей определенностью утверждать, что напряженный характер работы над "Братьями Карамазовыми", сопровождавшейся чувством повышенной ответственности за свое писательское слово, связан именно с сознанием, что этот роман - последний. Ведь существует заметка в одной из записных тетрадей Достоевского, содержащая план его литературной деятельности "minimum на 10 лет" и сделанная в конце декабря 1877 года, т.е. когда он прервал издание "Дневника писателя", чтобы приступить к "Братьям Карамазовым". А в предваряющем роман предисловии "От автора" он прямо назван лишь первым и даже отнюдь не главным из задуманных двух романов, посвященных жизнеописанию главного героя - Алексея Федоровича Карамазова.

И тем не менее, несмотря на это, Достоевским, в то же время, ощущалось сомнение, "удастся ли ему еще что-либо крупное напечатать" (15; 482). За полтора же года до смерти, 9 (21) августа 1879 г., в разгар работы над "Братьями Карамазовыми", он писал известному государственному деятелю, обер-прокурору Священного Синода К.П. Победоносцеву: "Я … беспрерывно думаю о том, что уже, разумеется, я скоро умру, ну через год или через два…" (30, кн.1; 104). Такое удивительное прозрение, проникновение под покровы собственной судьбы (впоследствии даже день своей кончины Достоевский, как известно, определил безошибочно) не могло не сказаться на характере последнего, столь грандиозного по глубине и масштабу творения писателя.

В "Братьях Карамазовых" собраны воедино фундаментальные проблемы не только предшествующих четырех "больших" романов Достоевского ("Преступления и наказания", "Идиота", "Бесов", "Подростка"), составляющих, вместе с последним, его знаменитое "пятикнижие" (как их часто называют исследователи по аналогии с пятикнижием Моисея, входящим в состав Ветхого Завета), но и ранних его произведений, созданных еще до каторги. Здесь и мотив раздвоения личности, воплощения ее тайных и смутных темных желаний в уродливом и ненавистном двойнике, принципиально важный для понимания образа Ивана Карамазова и восходящий, помимо "Бесов", к одной из самых ранних повестей Достоевского - "Двойнику". И идея великого инквизитора о свободе как невыносимом бремени для "слабого человека", присутствующая уже в "Хозяйке". И тема нищего чиновничьего семейства, вливающаяся в сюжет "Братьев Карамазовых" через описание судьбы Илюши Снегирева, эскизно намеченная еще в "Бедных людях" (семья Горшковых). Образы "взрослых детей", рано задумывающихся над трагической сложностью жизни, центральные в таких докаторжных произведениях писателя, как "Неточка Незванова" и "Маленький герой", отдаленно подготавливают главы о Коле Красоткине и других "мальчиках", нравственно руководимых Алексеем Карамазовым. Наброски лакейской психологии в "Селе Степанчикове" получают законченное выражение в личности Смердякова. Разрушительная стихия сладострастия, носителем которой стал герой "Униженных и оскорбленных" князь Валковский, превращается в "карамазовскую" стихию. Столкновение преступника и следователя вырастает в последнем романе Достоевского, по сравнению с "Преступлением и наказанием", в целое "предварительное следствие" по делу Дмитрия. Драматическое соперничество "оскорбленной" и "гордой" красавиц, развивающееся вокруг "страстных" и "бесплотных" героев, сближает романы "Идиот" и "Братья Карамазовы". В исповеди атеиста Ставрогина святителю Тихону в "Бесах" предвосхищено столкновение веры и неверия, воплощенное в противопоставленных образах старца Зосимы и Ивана Карамазова. Построение семейной хроники, отражающей трагедию "отцов и детей", во многом подготовлено романом "Подросток". Через эти и другие бесчисленные связи "Братьев Карамазовых" со всем предшествующим творчеством Достоевского в итоговом романе писателя собираются воедино глобальные вопросы, сложно переплетаясь, оттеняя и дополняя друг друга. Вина и преступление, наказание и суд, судебные учреждения при господстве бескрылого материализма, полуагрессивного атеизма и утилитарной морали, страдания детей, ускоренное распространение "случайных" семейств и беспутное воспитание в "век пороков и железных дорог", торжество "ротшильдовской идеи" и иссыхание почвы для произрастания "положительно прекрасной" личности, все более представляющейся рассудочному сознанию "идиотской", "юродивой", идея государства и идея Церкви, прошлое, настоящее и будущее России и всего человечества, мировое зло и пути его преодоления - таков идейный горизонт романа.