Василий Андреевич Жуковский (1783-1852)

Лирика.

1) Общие замечания.

Жуковский "открыл русской поэзии душу человеческую" . То, что прежде считалось достоянием разума, у него - часть душевной жизни. Не только любовь и дружба, но и философия, мораль, политика стали предметом внутреннего переживания. Стихи на смерть коронованной особы у него не ода, а элегия, проникнутая личным чувством:

О наша жизнь, где верны лишь утраты,

Где милому мгновенье лишь дано,

Где скорбь без крыл, а радости крылаты

И где навек минувшее одно…

("На кончину ее величества королевы Виртембергской", 1819)

Стихи Жуковского окрашены особым, возвышенным душевным настроем, единым и узнаваемым во всех его произведениях, хотя большая их часть - переводы. Даже в "Одиссее", стремясь во всем следовать оригиналу, Жуковский привнес "свое" в изображение супружеской верности, родительской любви и т.п.  Личность поэта удивительным, но равным образом запечатлелась в оригинальных и переводных произведениях. Об этом хорошо написал Гоголь в "Выбранных местах из переписки с друзьями": "Переводчик теряет свою собственную личность, но Жуковский показал ее больше всех наших поэтов. Пробежав оглавление стихотворений его, видишь: одно взято из Шиллера, другое из Уланда, третье из Вальтер Скотта, четвертое у Байрона, и все - вернейший сколок, слово в слово, личность каждого поэта сохранена, негде было и высунуться самому переводчику; но когда прочтешь несколько стихотворений вдруг и спросишь себя: чьи стихотворения читал? - не предстанет пред глаза твои ни Шиллер, ни Уланд, ни Вальтер Скотт, но поэт, от них всех отдельный, достойный поместиться не у ног их, но сесть с ними рядом, как равный с равными. Каким образом сквозь личности пронеслась его собственная личность - это загадка, но она так и видится всем. Нет русского, который бы не составил себе из самих же произведений Жуковского верного портрета самой души его. […] Переводя, производил он переводами такое действие, как самобытный и самоцветный поэт" (Письмо XXXI. "В чем же наконец существо русской поэзии и в чем ее особенность").

Лирика Жуковского сосредоточена на "жизни души", однако в ней нет откровения страстей, на которое так щедры были, напр., Байрон и его подражатели, или углубленного психологического анализа. В элегиях, романсах и песнях Жуковского господствуют обобщенные обозначения эмоций: "скорбь", "радость", "тишина", "надежда", "любовь" и т.п. Это не прямолинейно-однозначные слова, а своего рода сигналы, которые читатель должен наполнить своим содержанием, собственным эмоциональным опытом.

Скорбь и радость давних лет

Отозвались мне,

И минувшего привет

Слышу в тишине.

Лейся, мой ручей, стремись!

Жизнь уж отцвела;

Так надежды пронеслись,

Так любовь ушла.

("К месяцу", 1817)

Эти "слова-сигналы" в его стихах по многозначности тяготеют к символу. Часто особая эмоциональная и философская значимость слова отмечается курсивом или написанием с большой буквы:

О милый гость, святое Прежде,

Зачем в мою теснишься грудь?

Могу ль сказать: живи надежде?

Сказать тому, что было: будь?

("Песня" /"Минувших лет очарованье"/, 1818)

Все творчество зрелого Жуковского пронизывает романтическая идея двух миров: мира видимого и осязаемого и мира таинственного, потустороннего. Разум имеет дело лишь с видимостью. Внешняя точность описания только мешает постигнуть тайны мироздания, доступные лишь интуиции, мгновенному поэтическому озарению и нравственному чувству. Поэт потому и сосредоточен на "чувствах души", что на них откликается "незримая душа" природы:

...Мой слух в сей тишине приветный голос слышит;

Как бы эфирное там веет меж листов,

Как бы невидимое дышит;

Как бы сокрытая под юных древ корой,

С сей очарованной мешаясь тишиною,

Душа незримая подъемлет голос свой

С моей беседовать душою…

("Славянка", 1815)

"Двоемирие" у него часто предстает как религиозное противопоставление земли и неба, печального "здесь" и "очарованного Там".

И вовеки надо мною

Не сольется, как поднесь,

Небо светлое с землею…

Там не будет вечно здесь.

("Путешественник", 1809)

Или - как антитеза сиюминутного, преходящего и вечного, обещающего душе бессмертие:

Но вы к земле, цветы, прикованы;

Вам на земле и умереть…

[…]

Пускай же к вам, резвясь, ласкается,

Как вы, минутный ветерок;

Иною прелестью пленяется

Бессмертья вестник мотылек…

("Мотылек и цветы", 1824).

Высокое назначение поэзии Жуковский видит как раз в том, чтобы приносить людям вести из иного, лучшего мира, смягчать нравы, очищать душу:

Ах! не с нами обитает

Гений чистой красоты;

Лишь порой он навещает

Нас с небесной высоты...

[...]

Он лишь в чистые мгновенья

Бытия бывает к нам

И приносит откровенья,

Благотворные сердцам;

Чтоб о небе сердце знало

В темной области земной

Нам туда сквозь покрывало

Он дает взглянуть порой...

("Лалла Рук", 1821)

"Гений чистой красоты" у Жуковского - образ поэзии, которой освящена жизнь поэта.

...Все, что от милых темных, ясных

Минувших дней я сохранил -

Цветы мечты уединенной

И жизни лучшие цветы, -

Кладу на твой алтарь священный,

О Гений чистой красоты!

("Я Музу юную, бывало…", 1823)

"Минувшие дни", "милое прошлое", "святое Прежде" - постоянная тема его лирики, неразлучные с темой упования на радость в ином мире. "Воспоминание" и "упование", проходящие через всю лирику Жуковского, во многом определяют ее своеобразие и единство. На них строятся уже первые его элегии - "Сельское кладбище" и "Вечер".

2) "Сельское кладбище" (1802).

Первый вариант перевода элегии Томаса Грея Жуковский создал еще в 1801 г., однако он вызвал замечания Н.М.Карамзина, которому был предложен для публикации. Летом 1802 г., находясь в Мишенском, Жуковский переписал элегию заново, сумев найти еще неведомые в русской поэзии интонации:

Уже бледнеет день, скрываясь за горою;

Шумящие стада толпятся над рекой;

Усталый селянин медлительной стопою

Идет, задумавшись, в шалаш спокойный свой.

В туманном сумраке окрестность исчезает…

Повсюду тишина; повсюду мертвый сон;

Лишь изредка, жужжа, вечерний жук мелькает,

Лишь слышится вдали рогов унылый звон.

Лишь дикая сова, таясь под древним сводом

Той башни, сетует, внимаема луной…

Перед нами обыденный сельский пейзаж, увиденный в движении (сгущаются сумерки, стихают звуки, восходит луна) и во всех подробностях (селянин, бредущий домой, стадо коров со звенящими колокольчиками между рогов, вечерний жук). Но важен не столько пейзаж, сколько общее настроение, передаваемое нарочито замедленным темпом речи ("усталый селянин медлительной стопою…"). Монотонность стиха "убаюкивает" читателя. Важны оказываются не столько слова, сколько звуки, тщательно подобранные. В первых же двух строках гласные, на которые падает метрическое ударение, повторяются (е-е-е-а-а-о / а-е-а-а-а-о), т.е. возникает ассонанс. В седьмой - используется аллитерация (из-жуж-жу). В девятой строке есть более тонкая (поскольку менее заметная) аллитерация: "дикая сова таясь под древним сводом". Повторяются и слова в начале стихов: лишь - лишь - лишь (этот прием называется анафорой). В результате стихи звучат почти как музыка.

Большая часть элегии - раздумья о скромном уделе покоящихся на кладбище "праотцев села". Их простота и миролюбие противопоставлены жестокосердию и бесплодным страстям "наперсников фортуны", любимцев богатства и счастья. В заключительных строфах появляется образ юноши-поэта, погребенного среди простых людей. Эпитафия на его могиле проникнута печалью, просветленной христианским упованием на спасение души:

Прохожий, помолись над этою могилой;

Он в ней нашел приют от всех земных тревог;

Здесь все оставил он, что в нем греховно было,

С надеждою, что жив его Спаситель-Бог.

С английским оригиналом Грея Жуковский в своем "Сельском кладбище" обращается вольно, стремясь в первую очередь передать неопределенную, но и необыденную грусть, владеющую душой. (В 1839 г. он создаст новый, уже гораздо более точный перевод элегии, используя гекзаметр и отказавшись от рифм.) Эта грусть и произвела впечатление на читателей, доставив автору первый успех и вызвав множество подражаний. Поэт и философ Владимир Соловьев посвятил "Сельскому кладбищу" стихотворение с красноречивым заглавием "Родина русской поэзии" (1897); заканчивалось оно обращением к русской поэзии:

На сельском кладбище явилась ты недаром,

О гений сладостный земли моей родной!

Хоть радугой мечты, хоть юной страсти жаром

Пленяла после ты, - но первым лучшим даром

Останется та грусть, что на кладбище старом

Тебе навеял Бог осеннею порой.

3) "Вечер" (1806).

В первой оригинальной элегии Жуковского "Вечер" узнавали окрестности Белева, где она была написана: "в зеркале воды колеблющийся град" (Белев расположен на возвышенности над берегом Оки), "поля в тени", "рощи отдаленны", "поток, кустами осененный", сливающийся с рекой (речка Белевка, впадающая в Оку). Однако точность описания - не главное в картинах природы, занимающих первые одиннадцать строф элегии.

А.Н. Веселовский называл пейзажи Жуковского "пейзажем души". Это значит, что в его картинах природы всегда присутствует воспринимающий ее человек и его душевное состояние гармонирует с воссоздаваемым пейзажем. Так, в строке "Как сладко в тишине у брега струй плесканье!" слово "сладко" относится, конечно, не к плеску воды, а к чувствам находящегося поблизости человека.

О тихое небес задумчивых светило,

Как зыблется твой блеск на сумраке лесов!

Как бледно брег ты озлатило!

Разве небеса могут быть "задумчивыми" или луна - не "тихой", а шумной? На самом деле, тих и задумчив поэт, и его состояние передается природе. С другой стороны, предметно-точные "сумрак лесов" и "зыблющийся" бледный свет луны метафорически характеризуют настроение поэта - сумрачное, зыбкое, едва "озлащенное" вдохновением и воспоминанием. Многозначно само заглавие элегии: это и время суток и вечер жизни, предчувствие близкой кончины. Движение пейзажа по мере угасания заката ("Последний луч зари на башнях умирает") и приближения лунной ночи отвечает чувствам души поэта, сетующего о безвозвратно скрывшихся "днях весны" и обращающего взор к "протекшим временам", к рассеянному судьбой "священному кругу" друзей.

Биографическая и предметная реальность в элегии претворена в условные поэтические формулы. Соловей назван "Филомелой", дома - "башнями", "над тихой юноши могилой" придут мечтать условно-литературные Альпин и Минвана. "Священный круг друзей" - это участники Дружеского литературного общества (Жуковский вспоминает безвременно умершего Андрея Тургенева, сошедшего с ума Родзянко). Условна и сама фигура певца, жизнью и судьбой которого стала поэзия.

Мне рок судил брести неведомой стезей,

Быть другом мирных сел, любить красы природы,

Дышать под сумраком дубравной тишиной,

И, взор склонив на пенны воды,

Творца, друзей, любовь и счастье воспевать.

В "Вечере" Жуковский создал образец элегии нового типа с ее основными ценностями (дружба, любовь, память, противостоящая скоротечности жизни), вечерним пейзажем и меланхолической тональностью.

4) "Невыразимое (Отрывок)" (1819).

Жанр этого стихотворения автор определил как "отрывок". Первоначально оно, видимо, действительно задумывалось как часть более обширного произведения. Однако подзаголовок имеет и другой смысл. Вопрос, с которого начинается стихотворение  ("Что наш язык земной пред дивною природой?"), не может получить окончательного и полного ответа, да и не требует его. Это риторический вопрос, которым Жуковский начинает размышление о том, что можно и что нельзя выразить словом.

Через все стихотворение проходят противопоставления: "мертвое" и "живое", "слово" и "создание", природа и искусство, доступное и недоступное выражению. Для "блестящей" красоты природы у поэта "есть слова":

…сей пламень облаков

По небу тихому летящих,

Сие дрожанье вод блестящих,

Сии картины берегов

В пожаре пышного заката…

Но все это лишь видимость: "пламень облаков", а не облака, "дрожанье вод", а не сами воды. Природа словно прячется за этими "яркими чертами", бросающимися в глаза. Тайна, заключенная Творцом в "создании", Его присутствие в нем не видимы очами, но открыты душе человека в те мгновения, когда она полна неясным "пророчеством великого виденья" и унесена "в беспредельное". И вот эту тайну мироздания, как и чувства постигающего ее человека, оказывается невозможно выразить словом.

...Сие столь смутное, волнующее нас,

Сей внемлемый одной душою

Обворожающего глас,

Сей миновавшего привет

(Как прилетевшее внезапно дуновенье

От луга родины, где был когда-то цвет,

Святая молодость, где жило упованье)…

Прилагательные и причастия оказываются в роли существительных ("смутное", "волнующее", "обворожающее"), поскольку то, что они должны определять, словом невыразимо. От строки к строке нагнетается ощущение таинственности. Мы не знаем, о каком "луге родины", о каком "цвете", о каком "упованье" идет речь, но интуитивно ощущаем многозначность и содержательность этих образов. На чувства и явления, невыразимые словом, можно лишь указать, что и делает поэт, повторяя в начале строк указательные местоимения ("сей", "сия"). Невыразимость возникающих чувств достигает вершины и разрешается в последней строке:

Горе душа летит,

Все необъятное в единый вздох теснится,

И лишь молчание понятно говорит.

5) "Море" (1822).

В элегии "Море", на первый взгляд, есть лишь картина водной стихии, но на самом деле в ней два персонажа, обозначенные уже в первых двух строках:

Безмолвное море, лазурное море,

Стою очарован над бездной твоей.

На берегу стоит человек, и все, что происходит с морем, подобно тому, что происходит в его душе. Оно, как и человек, полно "смятенной любовью" и "тревожною думой" и тянется к небу "из земныя неволи", воет и бьется, когда это небо пытаются у него отнять. За морским пейзажем скрывается емкий символ. Ведь в душе человека тоже заключена "бездна", он также тоскует в разлуке со смыслом и источником своего существования, он также "безмолвен", не умея выразить свои чувства, только "любуясь" им и "дрожа за него" (ср. "Невыразимое"). Пейзаж можно истолковать и как образ мира, лишенного цельности и единства, и тогда море предстанет "созданием", отторженным от "Создателя".

Вместе с тем в стихотворении слышится движение настоящего моря. Это впечатление создается мелодикой стиха. Нерифмованные строки, написанные протяжным трехсложным размером (четырехстопным амфибрахием), повторяющееся слова (полностью повторяется первая строка, многие строки начинаются с обращения: ты… ты…) создают впечатление непрерывно набегающих волн.

В отличие от "Невыразимого", где акцент сделан на антитезе видимого и невидимого, выразимого и неподвластного выраженью, в "Море" на первом плане противопоставление небесного и земного, божественного и человеческого.

Страница 2 - 2 из 3
Начало | Пред. | 1 2 3 | След. | Конец | Все
© Все права защищены http://www.portal-slovo.ru