Школа жизни

Книги для домашнего чтения

Школа – многообъемлющее слово. Это и сам гражданский институт, который может быть и частным и общественным: что лучше? И система образования, та или иная: какая нам нужнее? И комплекс отношений со старшими и со сверстниками: как и кого в кого они воспитывают? Пожалуй, и родителей не упустишь: сферы влияния – всегда болезненная вещь: кто и на что имеет право?... Это как в созерцании произведений живописи – этот зал классицизма, а в том романтизм: что лучше? Или стоишь перед батальной сценой, сам не участвуешь, только видишь, кто чем занят – это борьба за систему – нам бы тут за тот редут! Отношения дети-родители-учителя-сверстники-дети – многообразие жанровых сцен. Тут то изможденная тройка детей на крепком морозе из последних сил тащит повозку с бочкой воды, то изображение семьи Амальфи с демонстрацией новообретенной роскоши, то опять «двойка», но в конечном счете «всюду жизнь». Однако в нашем родном языке есть еще устойчивые словосочетания «школа жизни», «школа мужества», и именно они здесь будут нам интересны. Это уже портрет глаза в глаза – смысл внутренней глубины того, кто напротив, его влияние на душу.

Вспоминая повесть Константина Михайловича Станюковича «Вокруг света на «Коршуне», при перечитывании ее первых страниц вдруг возникла ассоциация Лазарев – Корнилов – Нахимов – Истомин. Дорогие имена. Откуда это? Сам Станюкович, сын адмирала, юношей-подростком находился в Севастополе во время его обороны и даже получил памятную медаль. Он все знал про море и моряков и, не любя морской карьеры, любил людей, и простых, и сановных, которые служили на флоте. И по настроению, живущему в строках повести, по настроению настоящего чистого мужества, от радости, что это есть в человечестве, вспомнилась крипта собора св. Владимира в Севастополе.

Будете в Севастополе – пойдите туда и на оборонительные бастионы, в особенности со своими мальчиками. «До высадки войск противника в Крыму в сентябре 1854 г. успели построить подвальный этаж храма, стены которого поднялись над землей на 60-90 см. С началом обороны Севастополя возведение собора приостановилось, а все рабочие были переведены на сооружение сухопутных укреплений вокруг города. В первые дни обороны Севастополя адмиралы В.А.Корнилов и П.С.Нахимов выразили пожелание, чтобы их похоронили возле М.П.Лазарева, так как склеп, где покоился его прах, мог вместить еще две могилы. Это пожелание адмиралов было не только известно, но и понятно всем. Еще в знаменитом Наваринском бою 1827 г. капитан 1-го ранга М.П.Лазарев, командовавший линейным кораблем "Азов", обратил внимание на своих незаурядных подчиненных лейтенанта П. Нахимова, мичмана В. Корнилова и гардемарина В.Истомина, которые впоследствии стали его преданными учениками и талантливыми продолжателями лучших традиций Российского военно-морского флота. 5 октября 1854 г. во время 1-й бомбардировки Севастополя вице-адмирал Владимир Алексеевич Корнилов был смертельно ранен на Малаховом кургане и через несколько часов скончался. Последние его слова: "Отстаивайте же Севастополь" стали лейтмотивом всей обороны города. За заслуги перед флотом, перед Россией В.А.Корнилову была оказана честь – его похоронили в склепе строящегося собора, рядом с адмиралом М.П.Лазаревым. 7 марта 1855г. на Камчатском люнете, близ Малахова кургана, был убит ядром в голову контр-адмирал Владимир Иванович Истомин. П.С.Нахимов предложил похоронить его в том же склепе, где уже покоились адмиралы Лазарев и Корнилов. Вместе с другими офицерами адмирал Нахимов нес на руках гроб с телом своего сподвижника и друга до самого склепа, не сменившись ни разу. Войска отдали последние почести – прогремел пушечный салют, гроб опустили на дно склепа. Нахимов сказал: "Есть место еще для одного, лягу хоть в ногах у своих товарищей"… В письме брату В.И.Истомина Константину Нахимов писал: "По единственному желанию всех нас, бывших его сослуживцев, мы погребли его в почетной и священной могиле для черноморских моряков, в... склепе, где лежит прах незабвенного Михаила Петровича и Владимира Алексеевича. Я берег это место для себя, но решил уступить ему. Три праха в склепе Владимирского собора будут служить святынею для всех настоящих и будущих моряков Черноморского флота". 28 июня 1855 г. на Малаховом кургане был смертельно ранен Павел Степанович Нахимов: "Пуля прошла выше виска над левым глазом, пробила череп и тронула мозг. Адмирал произнес что-то невнятное и более не приходил в сознание", 30 июня в 11 час. 10 мин. он скончался". Его положили в то место, где он стоял при погребении Истомина – около того, которое он сам себе готовил в твердой уверенности, что должен пасть за Севастополь". Так в ходе Крымской войны еще недостроенный собор святого Владимира стал усыпальницей выдающихся адмиралов Российского флота, памятником героям обороны Севастополя 1854-1855 гг. Через два месяца после похорон Нахимова оборона Севастополя подошла к концу. Южная сторона города была оккупирована войсками неприятеля. "...Севастополь пал, но пал с такою славою, что каждый русский, а в особенности каждый моряк должен гордиться таким падением, которое стоит блестящих побед. К сожалению, подобная слава не покупается дешево. Россия потеряла трех героев; черноморские моряки – трех славных адмиралов..." (из письма М.А.Бестужева к М.Ф.Рейнеке 1 января 1856г.)».

В повести «Вокруг света на «Коршуне» Станюкович пишет, как возможно взращивать в душе человека те свойства, которые слепляют мужество. Не в смысле только подвига – однократного и блестящего деяния, а в смысле душевного состава настоящего мужчины.

И вот Володя Ашанин в преддверии долгого морского путешествия: «Никогда в жизни никуда не опаздывавший и не терпевший, чтобы кто-нибудь опаздывал, адмирал тотчас же после обеда то и дело посматривал на свою старинную золотую английскую луковицу и спрашивал:

- Который час у тебя, Володя?
И Володя не без удовольствия вынимал из-за борта своей куртки новые золотые часы, подаренные адмиралом, и говорил дяде время.


- Твои часы верные... Секунда в секунду с моими... А вещи твои отправлены? Лаврентьич увез?
- Увез, дядя.
- Ну, пора, пора, Володя, а то опоздаешь, - нетерпеливо говорил адмирал. - Пять часов!

Володя пошел прощаться с няней Матреной. Завтра все приедут в Кронштадт на казенном пароходе и все утро пробудут на корвете, а няня останется дома.

Старуха долго целовала Володю, крестила его, всхлипывала и сунула ему в руку только что доконченную пару шерстяных носков.

Володя обнимает мать, сестру и брата, еще раз подбегает к рыдающей няне,  чтобы  поцеловать ее,  и  торопливо спускается с  лестницы  вместе  с адмиралом, который вызвался проводить племянника на пароход.

На извозчике старик-адмирал, между прочим, говорит, вернее выкрикивает, племяннику: - Старайся,  мой друг,  быть справедливым... Служи хорошо... Правды не бойся... Перед ней флага не спускай... Не спустишь, а?

- Не спущу, дядя.
- Люби нашего чудного матроса... За твою любовь он тебе воздаст сторицей... Один страх - плохое дело... при нем не может быть той нравственной, крепкой связи начальника с подчиненными, без которой морская лужба становится в тягость... Ну, да ты добрый, честный мальчик... Недаром влюбился в  своего капитана... И времена нынче другие,  не наши,  когда во флоте было много жестокости... Скоро, Бог даст, они будут  одними воспоминаниями... Готовится отмена телесных наказаний... Ты ведь знаешь, и я против них... Однако и я наказывал - такие были времена... Но и тогда, когда жестокость была в  обычае,  я  не  был жесток,  и  на моей душе нет упрека в загубленной жизни...  Бог миловал!  И -  спроси у Лаврентьича - меня матросы любили! - прибавил старик.


- Еще бы не любить вас!  -  воскликнул Володя, умиленный наставлениями, которые так отвечали стремлениям его юной души.

- Помни,  что ни отец твой,  ни я  ни в  ком не искали и  честно тянули лямку...  Надеюсь,  и ты...  Извозчик,  что ж ты плетешься!  - вдруг крикнул адмирал, когда уже пристань была в виду».


А впереди три года плаванья, три года опыта, наблюдений, переживаний, выводов и решений.

«- Тихий  ход  вперед!  -  скомандовал капитан в  переговорную трубку  в машину, когда встал якорь.
Машина  тихо  застучала.  Забурлил  винт,  и  "Коршун" двинулся вперед, плавно рассекая воду своим острым носом. Матросы обнажили головы и  осеняли себя крестными знамениями,  глядя на золоченые маковки кронштадтских церквей. С парохода кричали, махали платками, зонтиками. С корвета офицеры, толпившиеся у борта, махали фуражками…

…Когда корвет поравнялся с  Петровской батареей и  старший офицер махнул артиллеристу головой, он скомандовал: - Первое пли... второе пли... третье пли... Командовал он с видимым увлечением,  перебегая от орудия к орудию и про себя отсчитывая такты, чтобы между выстрелами были ровные промежутки.

И  девять выстрелов гулко разнеслись по  рейду.  Белый дымок из  орудий застлал на минуту корвет и скоро исчез, словно растаял в воздухе.

С батареи отвечали таким же прощальным салютом. Скоро корвет миновал брандвахту,  стоявшую у  входа с  моря на  большой рейд:  Кронштадт исчез в  осенней мгле пасмурного дня.  Впереди и сзади было серое, свинцовое, неприветное море.

- Прощай, матушка Рассея! Прощай, родимая! - говорили матросы.
И снова крестились, кланяясь по направлению к Кронштадту…»

«"Так вот он,  океан!" - мысленно повторял Ашанин, увидавший его впервые на своей утренней вахте.

И он впился в него восторженными глазами, пораженный его величием, его красотой, его беспредельностью.

А солнце все выше и выше поднималось по нежно-голубой синеве неба, по которому бежали нежные перистые облачка;  в остром утреннем воздухе, полном какой-то бодрящей свежести, чувствовалась уже теплая струя благодатного юга.

- Господи! Как хорошо! - невольно прошептал юноша.  И,  весь душевно приподнятый,  восторженный и умиленный, он отдался благоговейному созерцанию величия и красоты беспредельного океана. Нервы его трепетали, какая-то волна счастья приливала к  его сердцу.  Он чувствовал и  радость и  в  то же время внутреннюю неудовлетворенность. Ему хотелось быть и лучше, и добрее, и чище.

Ему хотелось обнять весь мир и никогда не сделать никому зла в жизни.

Он  переживал одни  из  тех  счастливых и  значительных минут,  которые переживаются только в молодости, и словно бы перед лицом океана обнажал свою душу и внутренне молился идеалу правды и добра…»

«…Увидав Бастрюкова,  который по обыкновению, стоя на вахте, не оставался без работы,  а  плел мат и  мурлыкал себе под нос какую-то  песенку,  Володя подошел к нему и поздоровался.

- Здравия желаю,  барин, - весело приветствовал его Бастрюков. - Хорошо ли почивали?
- Отлично, брат.
- Вчерась-то  вас не видно было;  верно укачало...  Ну,  да и  качка же была. Мало кого не тронуло, особливо кто здесь не бывал.

- А тебя вчера укачало?
- Меня не берет,  барин...  Нутренность, значит, привыкла, а как первый раз  был в  этом самом Немецком море,  так с  ног свалило.  Через силу вахту справлял.

- И меня, брат, совсем укачало.
- То-то на вахту не выходили...
- Не мог, - невольно краснея, проговорил Ашанин и подумал: "А вот матросы же могли... их также укачивало".

- Отлеживаться лучше-то.
- Зато сегодня меня нисколько не укачивает, Бастрюков. Ни капельки.
- То-то вы,  баринок, такой веселый. Это бог, значит, к вам милостив... дает вам легче справлять службу.
- Ведь и теперь качка порядочная. Не правда ли?
- Здорово покачивает.
- А мне ничего, - с наивной радостью говорил Володя.
- Теперь  вам,  барин,  никакая  качка  не  страшна  после  вчерашнего.
Нутренность ваша,  значит,  вся  вчера  перетряслась и  больше не  принимает качки. Шабаш, мол. Другие есть, которые долго не привыкают.

Володя заходил по баку, стараясь, как боцман Федотов, спокойно и просто ходить во  время качки по палубе,  но эта ходьба,  заставляя напрягать ноги, скоро  его  утомила,  и  он  снова  подошел  к  пушке,  около  которой стоял Бастрюков.

Его как-то всегда тянуло поговорить с ним.
- А вчера шторм-таки сильный был, - начал Володя.
- Д-д-д-а,  было-таки. Не дай бог, какая ночь... Совсем страшная... Ну, да с  нашим "голубем" и страху словно меньше и завсегда обнадеженность есть.

Он башковатый... и не в такую штурму вызволит.
- А страшно было?
- Как еще страшно... Во втором часу ночи самый разгар был... Бе-да.
- Ты разве боялся?
- А  то как же не бояться?  -  переспросил Бастрюков,  ласково улыбаясь своими добрыми умными глазами.  - Всякий человек боится, потому что никто не согласен в  воде топнуть.  Дело свое сполняй как следовает,  по  совести,  а все-таки бойся...  И  всякая тварь гибели боится,  а  человек и  подавно.  А который ежели говорит,  что  ничего не  боится,  так  это  он,  милый барин, куражится и людей обманывает.  Думает, и в самом деле, примерно, цаца какая, что ничего, мол, не боится... А я так полагаю, что и капитан наш - уж на что смелый,  а  и тот бури боится,  хотя по своему званию и не показывает страху людям... И, по-моему, по рассудку, еще больше других боится...

- Почему ты так думаешь?  -  спросил Ашанин,  несколько удивленный этим своеобразным рассуждением матроса.

- А потому,  барин,  что мы боимся только за себя,  а он-то за всех, за людей,  кои под его командой. Господу богу отвечать-то придется ему: охранил ли,  как мог,  по старанию,  доглядел ли... Так,  значит,  который командир большую совесть имеет, тот беспременно должен бояться.

Володя  почувствовал  глубочайшую истину в этих словах доброго и необыкновенного симпатичного матроса и понял, как фальшивы и ложны его собственные понятия о стыде страха перед опасностью…» И много-много еще всего понял Володя Ашанин за срок своей службы. Путешествие закончилось. «…Но вот, наконец, и Финский залив. Все выскочили наверх.

Шел мелкий,  назойливый дождь,  пронизывало холодом и сыростью,  мутное небо тяжело повисло над горизонтом.  Но, несмотря на то что родина встречала озвращавшихся моряков так неприветливо, они радостными глазами глядели и на эти  серо-свинцовые воды Финского залива и  на  мутное небо,  не  замечая ни холода, ни сырости.

- Рассея-матушка, братцы! - радостно говорили матросы…»


К. М. Станюкович известен как писатель, сочувствовавший демократическому  движению шестидесятников своего века. Однако, это сочувствие ни словом, ни делом не проявилось ни в одной из крайностей и, надо думать, имело для себя поводы и основания в современной Станюковичу жизни. Одно теперь представляется очень большой заслугой писателя Станюковича, что в персонажах разных, кто хуже, кто лучше, кто выше, кто ниже по положению, в ситуациях то серьезных, то смешных проявляется такой узнаваемый родной национальный характер.


Использованы материалы сайта
www.pobeda.ru


© Все права защищены http://www.portal-slovo.ru

 
 
 
Rambler's Top100

Веб-студия Православные.Ру