Прозрения и иллюзии русского космизма

По мере того, как растворяется и уходит в историю призрак русского  коммунизма, ощутимо приобретают весомость и влияние идеи так называемого русского космизма. При всем различии индивидуальных  позиций ведущих  представителей этого течения –  Константина Циолковского  (1857-1935),  Николая Федорова (1828-1903) и Владимира  Вернадского (1863-1945) их несомненно объединяет вселенский размах выдвигаемых  задач, стремление занять  "космическую точку зрения", сочетать научно-технические и  социальные проекты с метафизическими концепциями и религиозными идеалами. Очевидная связь их теоретических построений с первыми шагами в  освоении космического пространства и экологической проблематикой вполне объясняет популярность этих имен в среде  научно-технической  интеллигенции, как в России, так и за ее пределами.

Однако реальные корни "космической  философии" Циолковского, "Философии  общего дела" Федорова и учения о ноосфере Вернадского, к сожалению,  остаются до сих пор недостаточно выясненными, а потому пребывает безответным и такой немаловажный вопрос: как и почему идеям русского  космизма удалось достаточно долго и достаточно благополучно сосуществовать с официальным марксизмом? Небольшой экскурс в историю идей, по-видимому, сможет внести здесь известную ясность.

Вопреки распространенному убеждению, термин "космическая философия" не был изобретением К.Э. Циолковского. В англоязычной литературе он связан  прежде всего с именем американского мыслителя Джона Фиска (1842-1901),  удивительным образом эволюционировавшего от трансцендентализма Эмерсона, Торо и Паркера к позитивизму Спенсера. С Циолковским Фиска несомненно сближает стремление найти "научные основания религии", но в космические дали он никого не призывал и уж тем более не строил дерзких планов управления всей вселенной...

В этом отношении русский космизм превзошел самые смелые мечты утопистов предшествующих веков, которые в основном были заняты отлаживанием  идеальных моделей общественного устройства. Для Федорова же и Циолковского акценты принципиально смещаются –  общественные преобразования  (задуманные  обоими вполне в  духе военного  коммунизма) являются  для них только необходимой ступенью  и средством  осуществления  космических планов технического овладения природой.

Таким  образом, общее родство русского космизма с марксизмом есть все основания просматривать по линии утопического социализма, и здесь в первую очередь приходится вспомнить о Шарле Фурье.

В своей книге "Теория четырех движений и всеобщих судеб" (1808)  Фурье  настаивал на том, что открытая им теория социального, животного,  органического и материального движений справедлива не только для Земли, но и для других планет, и только она позволяет прийти к благоденствию  обществам разумных существ. Более того, эта научная теория претендует обосновать и разъяснить истины христианского вероучения.Фурье утверждает,что человечеству суждено пребывать на земном шаре в течение 80.000 лет, после чего души людей еще раз соединятся с материей в других мирах, от благосостояния которых будет зависеть осуществление надежды на "вечное блаженство".

Указанный отрезок времени Фурье разделяет на четыре фазы (две по  5 и две по 35.000 лет) и 32 периода, сопровождаемые определенными природными   явлениями. В частности, он предсказывает постепенное изменение ориентации  земной оси, которое завершится ее фиксацией на Солнце и приведет земной шар к естественной смерти. Однако прежде чей это произойдет, человечество, перейдя от "цивилизации" к "сосиетарному строю", распространит свою хозяйственную деятельность далеко за 60-ым градусом северной  широты, климат планеты значительно смягчится и урегулируется, что  будет сопровождаться все более частым появлением северного сияния, которое в  конце концов примет устойчивую форму широкого кольца или  венца в районе полюса. Эта корона будет символизировать прогресс разума на Земле  и  одновременно содействовать дальнейшему улучшению природных условий.

Таким образом, в самом начале XIX  века Фурье предсказывает, что  деятельность человечества в скором времени должна принять  общепланетарный характер, а символизирующая этот ее качественно новый  этап "северная  корона" окажется, пользуясь термином Вернадского – Ле Руа  и Тейяра де Шардена, природным выражением прогресса "ноосферы"...

Именно в этот  момент, согласно  Фурье, человечество включится в  сообщество космических цивилизаций, находящихся на более высокой ступени развития. По его убеждению, обитатели небесных тел, имеющих кольца, наподобие Сатурна, минуют дикость, варварство и цивилизацию  и  на протяжении всего своего развития сохраняют высший, серийный строй общественной жизни.

Насколько прочными узами связал Фурье  свою натурфилософию с  христианским откровением – задолго  до Фиска и Циолковского –  можно заключить по его рассуждениям о галактике как громадной саморегулирующейся системе. Фурье считает, что рождение на земле  Богочеловека-Христа совпало с началом упадка солнечной активности,  и  одновременно со сверхъестественной помощью человечеству якобы  произошли и существенные изменения  на звездном  небе, а именно:  колонна в составе трехсот планет якобы двинулась в путь, чтобы присоединиться к нашей планетной  системе и поднять ее из третьеразрядных в  четвертый разряд... Подтверждение своей гипотезе Фурье склонен находить в наблюдениях астронома В.Гершеля...

Идея включения Земли в "хоровод планет" вполне определенно выражалась  и другим французским мыслителем-утопистом В.Консидераном, так  что когда у Н.Ф.Федорова мы встретимся с проектом превращения нашей планеты из  "стихийно-самодвижущейся" в управляемый всем человеческим родом "земноход", не следует слишком торопиться с выдачей патента на изобретение.

Но в чем Федоров несомненно превзошел всех своих предшественников, так  это масштабами своей утопии. Он мыслил не только об управлении небесными телами в пространстве, но и об овладении временем, обращении хода  исторического процесса. При этом в основание своего проекта им заложен  мощный нравственно-религиозный императив.

Согласно Федорову, греховность человеческого  общества проявляется в  первую очередь  в том, что оно живет, поедая прах отцов. Евангельскую весть о воскресении Христа он интерпретирует как сверхъестественное откровение  о необходимости обратить все силы людей на воскрешение предшествующих поколений. Космос  в его нынешнем состоянии потерял изначальную красоту и гармонию, превратился в хаос. Возвратить ему совершенство сможет основанное на небесной механике "Коперниканское искусство", осуществляемое хороводами воскрешенных поколений. Вселенная превратится в движущийся храм, в котором управляемое движение планет будет воздействовать и на Солнце, сообщит регулярность его жизни.

Ближайший шаг в реализации Федоровского проекта – превращение человечества в единое "земное  войско", которому предстоит вести полномасштабную войну против природы, сделать милитаризм "производительным". Эта в полном смысле противоестественная деятельность предполагает отказ от деторождения, ибо похоть воспроизведения, по Федорову, надо заменить сознательным  воссозданием   отцов.  Разуму, науке  как  главному инструменту осуществления "общего дела" должны быть в конечном счете подчинены и индивидуальная и общественная жизнь, и метеорические явления – дождь, ветер, гроза...

Более смелой технократической программы в истории человечества никогда не было и, наверное, появиться в принципе не может. Особую парадоксальность и  даже привлекательность ей придает именно сочетание религиозного  нравственного императива в подчеркнуто православно-русском одеянии и  самого крайнего рационализма и сциентизма.

Конечно, на кардинальные для  его проекта вопросы Федоров, как это обычно бывает с утопическими мыслителями, ответа не имел. Он ровным счетом ничего не мог сказать о том, что же такое человеческая личность и как она, образ и подобие Божие, может быть воссоздана в  своем материальном  воплощении  из разрозненных атомов и молекул, откуда позаимствовать ту живительную силу, которая их удержит в единстве и позволит научно воскрешенному человеку  вновь осуществить в мире свою самобытность. Ведь технически, внешне,  можно воссоздать только то, что аналитически разложимо, а стало быть лишено способности к внутреннему свободному самоопределению. Не было у Федорова и  конкретных мыслей  о том, как же от "небратского" состояния народов  перейти к "всесословной земельной общине", занятой регуляцией метеорической и теллурической. Все надежды он возлагал на Всемирную Конференцию и помощь журналистов, которые поверят в его идеи...

Тем не менее, Федорову удалось увлечь на какое-то время своими  идеями  даже  таких  мыслителей, как  Вл. Соловьев и Ф.М.остоевский, вызвать  определенные симпатии у Фета и Брюсова, Бердяева и о. Василия Зеньковского. Имела место и резкая критика его взглядов со стороны православных богословов, но в целом нельзя  сказать, чтобы русская христианская культура однозначно увидела в "общем деле" Федорова совершенно чужеродное явление.

Не отвернулся от Федорова и большевизм. Сразу после революции 1917 г. в Советской России возникает движение так называемого "биокосмизма" ,  в рамках которого разрабатываются и новые принципы "пролетарской этики" . От православных облачений и вообще от каких-либо религиозных реминисценций здесь, разумеется, не осталось и  следа, но основной комплекс федоровских идей, включая "научное" воскрешение мертвых, остался. Тоталитарная социальная утопия конечно же должна была включить в свою идеологию предельные космические задачи, и учение Федорова было  для нее  весьма кстати. Оно нуждалось только в стилистической обработке, освобождении от совершенно внешних для него и ненужных  диалектико-материалистическому мировоззрению образов христианства.

Зримым выражением близости федоровских идей и  "научного" пролетарского мировоззрения стал мавзолей вождя революции на Красной площади. Мумифицированные останки его, приобретая свойство  "нетленности"  благодаря усилиям научно-технической мысли, должны были внушать веру в то, что благодаря дальнейшему прогрессу знаний станет реальностью и научное воскрешение мертвых.

Правда, на  уровень официальной идеологии "философию общего дела" помешали перевести именно ее изначальные религиозные предпосылки и фразеология, но вполне определенные шаги в этом направлении предпринимались. Наиболее значительный из них связан с именем Валериана Муравьева (1884-1931?).

Начал Муравьев с личного общения с Л.Д.Троцким и критики его проекта  милиционной системы. Главный ее недостаток он видел в фрагментарности  трактовки  проблемы. Милиционную систему  надо   выстраивать,  исходя   их  глобальных космократических задач, помимо которых общественные преобразования лишены глубокого смысла. Муравьев сознательно пошел на сотрудничество с Советской властью, рассчитывая постепенно втянуть ее  в планы "Космической революции", и не случайно о нем говорили, что он стал "большим большевиком, чем сами большевики". Третий  Интернационал он  сближает с допетровской теократической мечтой о Москве как о Третьем Риме, а в юрисдикцию последнего надеется перевести со временем и Солнечную систему, и Галактику...

Но начать надо, разумеется, с достижения  совершенной организации здесь,  на Земле.  В 1924  г. выходит  его  книга "Овладение временем  как основная  задача организации труда". Научная организация труда (НОТ) была в то время очень модной, политически окрашенной темой. Ведь  в самом общем виде новой религией  пролетариата  стали  сциентизм  и  техницизм. Сила марксизма виделась  именно в  том, что  он – "научная" теория преобразования  общества. А скорейшего выхода из разрухи естественно было  ждать  от  "научной"  организации  труда  и производства. Один из видных политических деятелей той поры А.А.Богданов (Малиновский)  тоже работал  над своей "Всеобщей организационной наукой (Тектологией)", и с ним Муравьеву, наверное, легче было бы достичь взаимопонимания, чем с Троцким, который, впрочем, охотно обсуждал философские проблемы с П.А.Флоренским.

В "Овладении временем" Муравьев вполне откровенно говорит о том, что его вдохновляет хорошо организованное масонство, "строившее  в веках  под видом  Храма  Соломона здание Мира". Настала пора приобщить к этой работе все человечество. Для этого необходимо создать ряд общечеловеческих руководящих органов. Например,  Верховный Научный  Совет, Высший Художественный Совет, Всемирный Экономический Совет и т.д. При этом Муравьев отдает себе отчет в том, что подобная "заорганизованность"  может  вызвать инстинктивное  недоверие к его плану, и потому он настоятельно подчеркивает, что ни о каком принуждении в сфере творчества не может быть и речи: художник должен свободно развить свой дар предвидения, приносить обществу  свои  откровения, и организация  искусства  будет собственно "организацией  пророческой  деятельности". Ветхий Израиль побивал своих пророков камнями, а космократия даст им талоны на усиленное питание и литерные билеты в театр...

Но не следует, по-видимому, слишком обольщаться относительно "свободы"  будущих  пророков  космократии: все  они будут находится под строжайшим  контролем науки. "Евгеника и наука производства  людей, –  пишет В.Муравьев, – будут знать формулы  каждого  существа  и  соответственно  творить  их  и воспитывать". Это возможно благодаря тому, что у Муравьева, как и у его  учителя  Н.Ф.Федорова, совершенно отсутствует ощущение  сверхрациональной тайны личности как образа и подобия Божия. Личность он  понимает просто как некоторое множество, существующее  в общении  с  другими подобными же множествами, а потому и проблема  воскрешения  сводится к установлению схемы, формулы и воссозданию определенной комбинации элементов.

Во взглядах Муравьева было очень много с параллельно и независимо развивающимися идеями П.А.Флоренского, хотя подобная трактовка  понятия личности  для последнего  вряд ли была приемлема. Оба  они мыслят культуру в терминах термодинамики, как явление энтропийных тенденций, противостоящих закону всеобщего уравнивания, энтропии, оба стремятся к соединению христианского идеала с научно-техническим миропокорительством, оба симпатизируют пифагореизму и математическому идеализму, оба сотрудничают с большевиками не только по причине реалистичности своего политического сознания, но и намереваясь через эту власть в дальнейшем осуществить планы какого-то вселенского дела.

Флоренский, конечно,утонченнее и прикровеннее Муравьева, к тому же  не расстается со священнической рясой, но основательно погружается в реализацию плана ГОЭЛРО, подсчитывает возможности использования свободной энергии  пустого пространства, изучает диэлектрики и  т.д., искренне считая, что содействует созданию нового  типа культуры,  характеризующейся коллективизмом, диалектикой, "реализмом" ("материализмом"), синтетичностью  и  т.д., нуждающейся  в  обширном применении евгеники и психофизиологического тестирования. В начале 1930-х  гг., когда Муравьев уже покинул земной мир, отбывая заключение  в одном из северных лагерей, Флоренский еще строил планы сотрудничества с Рабоче-крестьянской Красной Армией, и даже оказавшись в тюрьме писал проекты социальных преобразований, строившиеся на власти "сильной личности".

Ознакомившись с  идеями "биосферы", он вступает  в 20-х гг. в переписку с В.И.Вернадским, обсуждая возможность введения аналогичного понятия "пневматосферы". С точки зрения аналитической психологии  К.Юнга, круг или сфера – это архетип, идеальный образ совершенства, вполне закономерно выдвинутый еще пифагорейско-платоновской традицией. И потому вполне естественно, что новая религиозность, тяготеющая к научным формам   самовыражения и отворачивающаяся от личностного идеала, помещает  свой собственный идеал именно в эту форму. А поскольку задача здесь решается типично религиозная – выражения некоторой  предельной ценности и идеала  –  никому не приходит в голову задавать вопросы, как это разум, пространству и  времени в известном смысле трансцендентный, оказался заключенным в  геометрическую форму (и, стало быть, может быть как-то формально  исчисляем по "объему" и т.п.?), как в такую же неорганическую  форму поместилась  душа, неизвестно какому субъекту принадлежащая,  и т.д.

Но что, пожалуй, особенно занимательно, так это то, что "ноосфера" оказалась способной примирить сциентистов, занимавших совершенно несовместимые конфессиональные позиции: Флоренский, так же как и Тейяр де Шарден, начинал с христианства и, по крайней мере, формально никогда с ним не  порывал, Вернадский же всю жизнь стоял в оппозиции к "иудео-христианской" традиции.

Этим замечательным свойством "ноосфера" обязана многообразию своих  смысловых коннотаций: с одной стороны, это понятие возникает и употребляется в контексте чисто научных или натурфилософских рассуждений как некоторая гипотетическая, но логически вполне правомерная  экстраполяция концептуального аппарата геологии на сопредельные ей области знания. С другой стороны, оно, обозначая не столько фактическую  реальность, сколько тенденцию  и отвлеченный  предел прогрессивной эволюции, оказывается весьма подходящим сосудом для концентрации в нем внеконфессионального "космического" религиозного чувства.

Вряд ли нужно подобно объяснять, что с иудео-христианским представлением  о личном Боге,  трансцендентным по отношению к  тварному миру, космосу, с идеей личного бессмертия это  космическое чувство и боготворимая им "сфера разума" согласуются очень  плохо. Любопытно  другое: сам Вернадский в своих религиозных  исканиях тяготел  к своеобразному персоналистическому атеизму,  т.е. стремился сочетать отрицание Бога с утверждением  бессмертия личности.  И, нужно заметить, идея "ноосферы" была  явно  недостаточным  основанием  для  такого мировоззрения, ибо "ноосфера" может поглотить личность, но не ввести ее в "жизнь вечную".

Г.Т.Фехнер, мысли  которого  во  многом  созвучны  идеям Фурье и  предвосхищают построения русских космистов, все-таки не отрывался  от христианской  традиции и  склонен был персонифицировать "ноосферу"  в личности Христа. При таком подходе как-то удается  стыковать и  персонализм, и  представление  о Земле как саморазвивающемся организме. "Мать-земля" же Вернадского необходимо безлична и безымянна.


Страница 1 - 1 из 2
Начало | Пред. | 1 2 | След. | КонецВсе

© Все права защищены http://www.portal-slovo.ru

 
 
 
Rambler's Top100

Веб-студия Православные.Ру