«Нельзя приобщиться к культуре без насилия»

Беседа с В.В. Мироновым, деканом философского факультета МГУ имени М.В. Ломоносова

Владимир Васильевич Миронов — доктор философских наук, профессор, заслуженный профессор МГУ имени М. В. Ломоносова, член-корреспондент РАН, заведующий кафедрой онтологии и теории познания философского факультета МГУ им. М. В. Ломоносова, декан философского факультета МГУ им. М. В. Ломоносова.

Владимир Васильевич, для большинства людей философ — это кто-то не от мира сего. По крайней мере, это очевидно нерыночная профессия. Зачем современному обществу философы и философия?

— Ответ на этот вопрос достаточно прост, хотя парадоксален. Я достаточно часто говорю, что философия это бесполезная наука. Это вызывает праведный гнев моих коллег, и, напротив, с восторгом встречается людьми, которым философия не импонирует. Однако дело обстоит гораздо глубже.

Слово «бесполезный» в этом случае имеет несколько другое значение, чем то, в котором мы его часто употребляем. Бесполезность здесь означает принципиальное отделение от примитивной прагматики, когда мы быстро и непосредственно получаем пользу от чего-то, причем ощутимую пользу. В таком смысле любой предмет, с помощью которого мы нечто делаем в нашей обыденной жизни, более полезен, чем философия. Но слава Богу, жизнь не сводится лишь к реализации наших практических устремлений, а наполнена возможностью размышлять над миром, переживать наше внутреннее состояние в мире, наконец, восхищаться или, напротив, не соглашаться с некоторыми перипетиями нашего бытия.

В этом смысле человек живет и в мире бесполезного. Окружен бесполезными, но красивыми предметами, тратит «впустую» время, наслаждаясь музыкой или картинами, переживает даже незначительное опоздание на свидание своей любимой, часто даже не пытаясь рационально все объяснить транспортными проблемами. Таким образом, в жизни человека, окруженного бесполезными предметами и ненужностями, они оказываются, напротив, весьма полезными для его существования. Насколько, например, полезны красивые вещи? Какую пользу они приносят, кроме наслаждения? Насколько полезны картины Третьяковской галереи или Лувра? По крайней мере, гвозди ими точно забивать не станешь.

Философия имеет любопытную специфику, это двойственная дисциплина. С одной стороны, это, безусловно, рационально-теоретическая сфера освоения бытия, и её вектор направлен на познание мира, подобно другим наукам. В этом смысле философия исследует и обосновывает основания других наук и сфер деятельности человека, что косвенно, конечно, может носить и прикладной характер. Например, исследуя основания политической деятельности, философ может повлиять на формирование той или иной политической позиции как отдельного человека, так и государства в целом. И таких примеров, от позитивных до самых негативных, в истории человечества очень много. Именно поэтому философы часто выступают в роли аналитиков, консультантов. С другой стороны, философия — сфера рефлексии над ценностно-эмоциональными аспектами, связанными с тем, что человек не только познаёт мир, рассматривая последний в качестве отдалённого объекта, но и переживает его, живет внутри него как личность. Поэтому философия опирается в своих выводах на самые разнообразные области духовного освоения бытия, от науки до религии.

Кажется, Макс Шелер писал, что высшее образование это особый, утонченный способ наслаждаться жизнью.

— Не помню как это звучит у Шелера, вряд ли речь идет о высшем образовании, ибо это уже некая социальная институализация, в том числе связанная с рутинными процессами, многими из которых вряд ли можно наслаждаться, даже понимая их необходимость. Не думаю, например, что гуманитарий с наслаждением изучает основы высшей математики, хотя, наверное, такое бывает. Шелер имеет в виду образование как таковое и прежде всего индивидуальное самосовершенствование человека, которое стоит в центре формирования культуры.

Об этом следует помнить различного реформаторам-менеджерам от образования, которые не понимают, что образование является системообразующей частью культуры, и то, что мы закладываем в него сегодня, может дать результаты, в том числе и негативные, в отдалённом будущем.

А вот индивидуальное образование — это действительно один из видов наслаждения, связанного с ощущением изменения собственной сущности и совершенствованием своего «Я», своей индивидуальности. В Античности наука изначально выступает как одна из форм чувственного наслаждения, а познание, по Платону, является одной из высших форм эстетической деятельности. Это, кстати, объясняет название многотомного труда А.Ф. Лосева «История Античной эстетики», который по существу является историей Античной философии и культуры в целом, а не только эстетики. Впрочем, особенность философского наслаждения всегда связана с попыткой понять и рационально объяснить, в чём истоки этого наслаждения и какова его сущность, что опять же блестяще делал Платон в поисках обоснования категории Прекрасного.

Мне нравится такая метафора: поэт улавливает в бытии гармонию ритма и звуков, ученый — гармонию закона, философ же пытается уловить гармонию смысла, проявляющуюся, например, как некое единство бытия, осознание прекрасного или понимание необходимости осуществлять нравственные поступки и противиться безнравственным.

Где сегодня работают специалисты, получившие философское образование?

— Это традиционный прагматичный вопрос, в котором надо выделять по крайней мере два уровня. Философские факультеты готовят специалистов-преподавателей или в аспирантуре — исследователей. Это сфера практического приложения философии в соответствующей образовательной или научной сфере.

И надо прямо сказать, что по специальности в настоящее время идут работать очень мало наших выпускников. При этом философия является обязательной во всех вузах и, казалось бы, здесь не должно быть проблемы, а выпускники, конечно, хотели бы работать в том числе и преподавателями.

Но государство за последние годы слишком опустило материальный уровень существования молодых преподавателей, который в настоящее время просто не позволяет достойно жить. И это основная причина того, что выпускники не идут в вузы. А вторая причина, опять же государственного масштаба — это отсутствие реального механизма ротации кадров, что приводит к стагнации кадрового состава и тому, чего там греха таить, что в вузах часто преподают философию не самые талантливые преподаватели. А если ещё это философия как обязательная дисциплина для других специальностей, то это может привести в ряде случае к чувству отвращения к тому, что называется философией.

Однако это не только наша проблема. Точно так же не работают по специальности физики или химики, так как фундаментальная наука в серии реформ образования и науки, длящихся уже более 20 лет, оказывается невостребованной государством. Лишь в последние годы наметилась тенденция к улучшению в этом отношении, но здесь для выводов нужно время.

Таким образом, выпускники вузов перемещаются в офисы: экономические, юридические, административные. А здесь главными факторами выступает вовсе не качество и характер образования, которое они получили. Это тот самый офисный планктон, зарплата которого выше зарплат профессоров университетов.

В этом плане философам даже несколько проще устраиваться, ибо современное общество является прежде всего обществом коммуникативным, и востребованность специалистов, которые в этом разбираются, очень высока. Причём речь идёт не просто о пиарщиках, так как здесь часто необходима достаточно глубокая рациональная работа, тогда как пиар-деятельность выступает скорее лишь как приложение или оформление этого.

Поэтому наши выпускники достаточно хорошо трудоустраиваются в сфере коммуникации, масс-медиа в целом, в различных общественных организациях, от научных до религиозных, то есть там, где требуется масштабность, аналитичность и умение мыслить стратегически (то есть, кстати говоря, не только прагматически, что более важно для принятия тактических решений). Наши выпускники именно поэтому затребованы в бизнесе, в различного рода партийных и административных организациях в качестве специалистов и консультантов высшего класса.

Но кроме этого прагматичного приложения философии как специальности, есть ещё понимание философии в её высшем смысле, как говорил Кант, в её всемирно-историческом значении. В этом качестве философия выступает своеобразным основанием постижения мира, в том числе и анализируя самые различные способы его научного познания, придавая осмысленность и выстраивая перспективы использования и развития знания и предупреждая общество, в том числе об опасностях, которые могут грозить человечеству при забвении этических принципов использования научных знаний. В этом смысле философия, ещё со времён Античности, это форма наиболее свободного мышления. И вот любопытно, что такое свободное мышление также оказывается сегодня неожиданно востребованным на рынке труда

Представим человека, который никогда не изучал философию. Могут ли философы, скажем, Платон или Хайдеггер, помочь ему в поисках смысла жизни, поиске ответов на важные жизненные вопросы?

— Конечно. Карл Ясперс когда-то отмечал, что философия начинается с детских вопросов. Почему? Потому что на ребенка не давят культурные стереотипы, стереотипы семьи, воспитания. И ребенок, во многом еще погруженный в себя, часто задает такие вопросы, которые могут показаться взрослому человеку неудобными и даже неприличными.

Александр Львович Доброхотов в одной из своих работ написал, что в философии нет возрастного ценза — ни в ту, ни в другую сторону. Философом можно стать, будучи очень молодым, и такие примеры есть. Немецкая классическая философия была создана молодыми юношами. И наоборот, нельзя сказать, что человек, уже умудренный опытом, не может начать изучать философию.

Поэтому философия начинается с детских вопросов, с любопытства, а вот философ как таковой, отмечал тот же Ясперс, просыпается в каждом индивидуально. И поэтому мы можем окончить тысячи философских факультетов и не стать философом, а можем не окончить ни одного и мыслить глубоко и интересно.

Вы предвосхитили мой вопрос. Можно ли считать философом человека из неакадемической среды? Например, философ ли певица Земфира, которая, кстати, поступала на философский факультет?

— Этот вопрос и сложный, и простой одновременно. Можно привести множество примеров, когда философами становились люди других профессий: Спиноза занимался шлифовкой линз, Якоб Бёме был сапожником.

Но если человек действительно задумывается над сложными проблемами, ставит вопросы, а философия — это часто постановка вопросов, а не получение ответов — то изучение истории философии в университете является подспорьем, помогает приобщаться к накопленным знаниям и формулировать и развивать какие-то свои идеи, не изобретая заново велосипед.

В определенных случаях это может и помешать. Как это часто бывает в музыке: есть целый ряд певцов, которые отказывались учиться в консерваториях, им это мешало — и тем не менее стали известными исполнителями. Вспомните Шаляпина.

Я бы сказал так: индивидуальные примеры, когда человек стремится философски осмысливать окружающий мир, самого себя, без соответствующего образования, безусловно, есть, но это не является правилом.

Земфира, на мой взгляд, действительно тот самый редкий случай. Целый ряд ее песен, в которых она размышляет над судьбой человека, его переживаниями, имеют глубокое философское содержание.

Кстати, когда она пришла учиться на философский факультет, это была не просто прихоть. Она действительно собиралась учиться, даже хотела на некоторое время уйти из творчества, чтобы заниматься предметом. Ей, конечно, не дали этого сделать, потому что есть продюсеры и контракты.

Более того, она включилась в студенческую жизнь, играла в баскетбол за нашу команду (она мастер спорта по баскетболу). Ей это было интересно. Она даже логику сдала, а это на нашем факультете один из самых сложных предметов. Планировала — хотя, может, это была шутка — в случае продолжения учебы специализироваться по кафедре логики, чем нас немного напугала.

Как Вы думаете, нужна ли современному философу аскеза, или для занятий философией это не так важно максимально абстрагироваться от окружающей соблазняющей и отвлекающей действительности?

— Сложно сказать, потому что в истории философии были совершенно разные варианты. Например, Эпикур наоборот призывал к наслаждению жизнью.

Лично я не вижу смысла в жестком отказе от жизни, та же античная философия опиралась на чувственность. Но это мое частное мнение, и я допускаю, что возможны и другие типы философствования, когда человек напрягает свой разум путем отказа от земных услад.

Философия — это занятие личностное. Это не векторная дисциплина, как в науке, а, если хотите, некое смысловое пространство, границы которого определены достаточно общими сходными предельными вопросами, а вот внутри этого пространства существует огромное разнообразие, плюрализм. На один и тот же вопрос могут быть сотни противоречащих друг другу ответов. Тем не менее они находятся в едином смысловом пространстве.

Тут главное не уйти в профанацию. Такое бывает, и это очень модно в нашей стране, особенно в последние годы — когда человек считает, что философия — это нечто сложное, непонятное, а значит философ должен использовать непонятный язык. Логика такова: чем меньшее число людей меня поймут, тем в большей степени я философ. Ну, в таком случае идеальный вариант — когда я сам себя не понимаю перед зеркалом, но это уже скорее случай для исследования психиатром.

Помню, во время учебы в университете нас специально переучивали писать тексты простым языком…

— Понимаете, в чем дело: очень легко писать сложно, и очень трудно писать просто. Можно очень простые, банальные вещи выразить таким сложным языком, что никто не поймет. К сожалению, некоторые увлекаются таким творчеством.

«Философия делает явным то, что было смутным в мифе», — говаривал Гегель. Философия должна прояснять сознание, а не замутнять его. Не во всем и не всегда это удается, но, по крайней мере, попытка прояснения должна присутствовать.

Вы много говорите об Античности. Есть точка зрения, что вся современная философия это не что иное, как развернутый комментарий к трудам Платона и Аристотеля? В таком случае отличается ли радикально философское мышление современного человека от мышления человека Античности? Или речь идет о тех же самых вопросах, но заданных в другой исторический период?

— Комментарий верный, поскольку глобальные вопросы, которые стояли перед человеком, остаются и сейчас. Как, например, и переживания взаимоотношений между людьми.

Взять, к примеру, трагедию «Ромео и Джульетта». Эти отношения бессмертны. Кстати, многим людям даже в голову не приходит, что шекспировской Джульетте было меньше 15 лет. Меняются формы, но Шекспир всегда остается современным.

В философии то же самое. Декарт поставил психофизическую проблему — соотношения сознания и мозга. Современная философия постоянно соприкасается с этой проблемой, но решает ее, опираясь на существенное приращение знания. Сегодня появились современные технологии, мощнейшие исследования мозговой деятельности — то, чего Декарт не знал. Но Декарт отвечал на те же вопросы.

Нередко, когда неспециалисты начинают рассуждать о философии, всплывает утверждение, что в России философии не было, что русская философия это чистое подражательство. Что можно ответить на такой тезис?

— Банальная вещь: на это не надо обижаться. Пусть обижаются те, кто задает эти вопросы, не понимая, вообще говоря, самой сути культуры. Потому что, если уж на то пошло, мы можем назвать, наряду с Россией, очень много аналогичных примеров. Много ли философов из Норвегии или Дании вы с ходу вспомните? Это известно, пожалуй, только профессионалам.

Нельзя навязывать культурную форму философии из той или иной страны всем остальным культурам и странам. Страны очень разные, с разной историей. Представьте себе, в Германии уже написал свои труды Гегель (а это наиболее развитая форма европейской философии, немецкий идеализм), а в России Белинский еще размышляет над его фразой "Все действительное разумно, все разумное действительно".

Если таким образом проводить параллели, то, конечно, в этот период философии профессиональной, такой, как в Германии, в России не было. Ну и что? В России была литература, которая содержала огромное количество философских идей. Русская литература чрезвычайно философична, это просто кладезь мудрости. Неслучайно Достоевского иногда называют основателем экзистенциализма. Я уже не говорю о загадочной фразе Эйнштейна: «Достоевский дает мне больше, чем любой научный мыслитель, больше, чем Гаусс!». Кстати, в Германии русская литература имеет просто невероятный успех. Вот так складывается, потому что мысль может быть во всем.

И еще один момент. Конечно, в России профессиональная философия появляется достаточно поздно, начиная с Владимира Соловьева (хотя, повторюсь, в снятом виде она была в литературе), но зато как появляется! В России неожиданно возрождается, фактически возвращая нам античные традиции, платоновская линия философии — философия софийности, мудрости. В Европе господствовала аристотелевская линия — более жесткая, во многом больше рассчитанная на науку. Поэтому все не так просто.

Наверняка есть культуры, где серьезные вещи облекались не в литературные формы, а выражались через живопись или музыку. Другое дело, что был ряд стран, где философствование было концентрированным, носило профессиональный характер, как в Европе. Но даже в европейских странах мы видим доминирование национальной культуры в изучении философии. Например, если вы будете изучать философию в Германии, вы будете более близки к некоторому рефлексивному идеализму, феноменологии, во Франции вас будет тянуть к материализму, в Англии вы обязательно будете субъективным идеалистом. И ведь это неслучайно. Сама культура детерминирует и философию. Поэтому традиционные заклинания об отсутствии философии в России это, к сожалению, тоже часть самовыражения культуры нашей интеллигенции, одним из качеств которой является абсолютизированная критика самих себя и своей культуры. Своеобразный интеллигентский мазохизм вместо желания понять и разобраться.

Конечно, в условиях глобального мира, когда происходит давление одного языка — английского, страдают все культуры. Сейчас два крупнейших авторитетных немецких журнала о Канте и Гегеле фактически на грани закрытия, потому что они не попадают в высокие рейтинги, так как публикуются на немецком языке. Но это же абсурд — говорить о Канте и Гегеле на английском языке.

Кстати, наши студенты, как мне представляется, находятся в более выигрышном положении. Они все-таки знают мировую философию. А когда мы общаемся со студентами других стран, видим, что их знания более узкие, они изучают только какое-то одно направление (например, аналитическую философию) или, в лучшем случае, философию своей страны. Если копнуть глубже, то с зарубежными авторами они не знакомы.

Безусловно, есть и объективные обстоятельства, почему русскую философию не знают — все-таки 70 лет жесткой идеологии, закрытая страна, люди не выезжали и не обменивались идеями. Если бы в советский период людям дали возможность выезжать, читать, то многие европейцы (а я много общался с Хабермасом, Гадамером и другими философами) оценили бы креативные потенции русских людей и русской философии. Я считаю, что креативность в русских людях очень высока. Неслучайно многие известные западные актеры, писатели, художники берут в жены именно русских женщин. И дело не только в красоте или сексуальности, но и в вещах, связанных с интеллектом и креативностью, как сейчас говорят, эмоциональным интеллектом. Это мое личное мнение, моя жена — немка, как известно (смеется).

Классический курс истории философии оканчивается периодом 70-х и постмодернизмом. А что дальше? Философы конца ХХ начала ХХI века кто они?

— Кроме всем известного Юргена Хабермаса это, например, Дэниел Денет, который занимается проблемой соотношения сознания и мозга и развивает аналитическую философию. Он тоже приезжал к нам на факультет, рассказывал об очень интересных вещах, он очень увлеченный человек, но знаете что? Он говорил о вещах, которые, вообще-то говоря, рассматривались еще в советской философии, например, Давидом Израилевичем Дубровским.

У западной философии было одно преимущество, которого не было у нас из-за жестких рамок советского периода. Дело в том, что нас учили очень жестко относиться к текстам и цитированию, к тому же не все тексты можно было получить. Это приучало к очень кропотливой работе по поиску и оформлению цитат и ссылок и придавало сухость самому тексту. То есть я постесняюсь высказаться не потому, что мысль неудачна, а потому, что я себе говорю: а дай-ка я посмотрю, в каких источниках это есть. А вот если бы этих правил не было, многие наши философы (как Мераб Мамардашвили, Федор Гиренок) воспринимались бы не хуже.

Ведь что лежит в основе популярности? Просто раскрепощение. Западные философы пишут легко.

У нас философия долгое время не являлась публичной сферой. С лекцией, которую Денет читал нашим студентам, он выступал уже, наверное, в пятидесятый раз. Для нас это фантастика. Подобных публичных лекций для всех желающих у нас нет. В советские времена вы могли приехать в МГУ, купить билет и прослушать лекцию, например, по истории. Стоило это копейки.

Сейчас у нас это пытаются активно делать, к примеру, Парк Горького, какие-то другие развлекательные и образовательные площадки, но я считаю, что лучше всего, когда это происходит в университетах в формате «образование для всех». Но тут сразу же возникают проблемы с пропусками, безопасностью — те проблемы, которых раньше не было.

А вообще философию за рубежом — в Европе, в Америке — изучают как-то по-другому?

— По-разному. Как правило, этот вопрос поднимается в рамках дискуссии о том, почему у нас философия — это обязательный предмет. Тут необходимо уточнение.

Во-первых, есть страны с разной традицией. Например, в Германии за образование отвечает не государство, а земля. Есть земли, где философия в гимназиях является обязательным предметом и, более того, ее начинают изучать с 10 класса (при 13-летней системе образования), то есть 4 года. Параллельно с этим отдельно идет предмет по выбору — «Этика» или «Религия», которые тоже рассматривают часть философских проблем. Фактически это соответствует 1 и 2 курсу вуза в нашей системе образования.

Во Франции то же самое: преподавание философии является обязательным, по меньшей мере, в выпускных классах средней школы. Кстати говоря, учебник по истории философии авторов Джованни Реале и Дарио Антисери, который иногда критикуют за чрезмерное упрощение, на самом деле предназначен для колледжей, а не для вузов. То есть, как вы можете себе представить, философию во французских школах преподают на весьма приличном уровне.

В США своя система: элементы философии присутствуют во всех школах, но как правило в виде этики. Изучение философии здесь носит даже не игровой, а скорее ситуативный характер. Например, могут задать вопрос: как вы относитесь к смертной казни? Начинается обсуждение этой темы, рассматриваются разные варианты. Мне не очень близка такая форма, но она имеет право на существование.

В США еще есть одна особенность, в чем-то оправданная: прежде чем вы начнете изучать философию, вы должны уже иметь первую профессию. Допустим, вы получаете биологическое образование и только затем начинаете изучать философию. Определенный смысл в этом есть.

Поэтому я считаю, что уж если мы вычеркиваем философию из вузовской программы, то давайте вводить ее в школах, вместо нелепого обществознания.

Вы много пишете о трансформации культуры, происходящей на наших глазах, о различных культурных вызовах, которые возникают сегодня, в том числе в связи с глобализацией и теми процессами, которые ей сопутствуют. Какие конкретно тенденции можно отметить в этой связи? Как меняется вектор развития общества?

— Для меня трансформация культуры — это переход к другому типу культуры. Например, в истории уже был переход от устной культуры к рукописной и печатной. Кстати говоря, когда это происходило в средневековых университетах (а студентов туда принимали очень юными, в 14 лет, чтобы они могли запоминать большое количество материала, пока хорошо работает память), когда появилась печатная культура, студенты стали протестовать, потому что преподаватели перестали им диктовать лекции и предлагали вместо этого почитать книжки.

В наши дни произошел мощнейший переход к электронной культуре, к электронным технологиям, к совершенно другому способу воспринимать мир. В каком-то смысле это возвращение к устной культуре, к образу.

Что такое трансформация культуры в данном случае? Это не революция, а именно трансформация, и главное отличие в том, что она происходит изнутри. Благодаря глобализации в культуру как бы привносится вирус.

Раньше локальные культуры общались между собой внутри диалога, как это хорошо описал Лотман. Что такое диалог? Это пересечение неких двух множеств, прежде всего семиотических, языковых, которые должны были друг друга понять. Лотман очень точно подмечает: пересекающаяся часть была незначительной, а непересекающаяся — огромной.

Логика такая: для того чтобы понять другую культуру, я должен погрузиться в эту культуру, познать ее язык. Но до конца это невозможно. Поэтому между культурами возникает напряжение и знаменитые оппозиции, которые исследовал Георгий Кнабе. Например, оппозиция «свой — чужой». Ничего плохого в ней нет: для человека носитель чужой культуры всегда будет «чужим», вплоть до того, что люди разных культур не могут воспринимать некоторые ценности и стереотипы поведения друг друга (пример: японец не понимает поведение русского и наоборот). Но на определенной стадии такое безобидное противопоставление может приводить даже к вражде, когда «чужой» может стать врагом.

Существует оппозиция «откровенность — прикровенность культуры»: в старых классических культурах всегда было нечто сокрытое, а нечто открытое. Например, взаимоотношения между мужчиной и женщиной. Всем понятно, что они были всегда. Но, тем не менее, вся система культуры строилась таким образом, что, во-первых, подступ к этой теме шел достаточно медленно, во-вторых, часть тем все равно считалась запретной.

Иногда это доходило до абсурда, и даже возникали специальные языки, которые выполняли функцию прикрытия этого неприличного, как, например, французский язык в России. Как у Гоголя, помните: «Дамы города N никогда не говорили: «Я высморкалась», а говорили: «Я облегчила свой нос посредством платка».

Возвращаясь к поднятой теме, раньше коммуникация происходила между двумя или несколькими культурами. И процесс коммуникации подчинялся самим культурам, их содержанию.

Что происходит сейчас? Благодаря возможностям масс-медиа создается глобальное коммуникационное пространство. Сегодня все культуры погрузились в единый информационный мешок, навязывающий определенные стандарты поведения.

Понятно, что это коммуникационное пространство не может быть абстрактным. В этом пространстве доминирует та культура, которая доминирует в научно-техническом отношении. В данном случае — американская. Отсюда — и стереотипы поведения, и языковые нормы, доминирование одного языка. Создается возможность глобальной культуры, и она, кстати, несводима к той культуре, которая доминирует. Эта культура тоже претерпевает изменения.

Например, сегодня дети очень хорошо знают, кто такой Микки Маус, но не знают, кто такая Баба Яга. Вот тот самый вирус, который привносится в культуру и начинает незаметно для нас на нее воздействовать.

Мы без нужды используем чужие слова, и они постепенно меняют нашу культуру. Мы начинаем подчиняться некоторым стереотипам. Кстати, это очень опасная вещь, потому что при внешней свободе интернет — совершенно великолепная среда для манипуляций.

Я часто говорю, что молодежь сегодня плохо социализирована. Казалось бы, все сидят в социальных сетях, все друг с другом могут говорить, а на самом деле социализация очень слабая. Очень трудно побудить людей на какие-то серьезные вещи, но очень легко на какие-то простые — перформансы, демонстрации. Потому что все сводится к игре. Игра из интернета переносится в действительность.

Современная ситуация в культуре — это господство попсы, карнавал. Средневековый карнавал господствовал неделю, две, может быть, месяц, а сегодня благодаря интернету и масс-медиа он господствует постоянно. И, кстати, характеристики те же. Кто самый главный на карнавале? Дурак в колпаке. Человек, который надевает маску. Интернет, социальные сети позволяют надевать маску, скрывать свое настоящее лицо, быть анонимным. Это очень удобно: вы можете оскорбить другого человека, как это происходит на карнавале.

Доминирование попсовой культуры страшно еще и тем, что она проникает даже в науку. В науке тоже стало полно попсы, потому что ученому легче напугать или пообещать что-то чиновнику (например, бессмертие), и тогда он даст деньги, чем заставить его разбираться в научных проблемах. В философии тоже есть попсовость, когда начинают обсуждать ряд проблем, о которых я бы, например, постеснялся вслух говорить. Мне сейчас в таком случае могут сказать: если вы стесняетесь, это пережиток классический культуры. Философ не должен ничего стесняться. Но это не так.

Можно ли сказать, что мы что-то в культуре безвозвратно потеряли, что-то разрушилось без шанса на восстановление?

— Я не говорю о разрушении культуры. Я как раз противник лить крокодиловы слезы. Считаю, что мы как философы должны выполнять функцию предупреждения.

Я сам технически продвинутый человек и постоянно использую интернет и социальные сети. Мы как раз должны понимать, что это неизбежная стадия культуры. И если мы это будем понимать, мы будем более ответственно с этим обращаться.

Есть ведь и масса плюсов. Представьте, что вы филолог и вам нужно найти, сколько раз в «Войне и мире» Толстой употребляет твердый знак. Представьте себе эту работу, если у вас нет компьютера. Можно построить очень красивые серьезные игры, например, для изучения философии. Поэтому я говорю не о разрушении культуры, а о необходимости понимания происходящих процессов.

И еще один очень важный момент. Поскольку изменения нарастают стремительно, то сегодня возникает новая форма коллизий между молодежью и пожилыми преподавателями, которые иногда по возрасту могут приходиться студентам прадедушками. Представляете, сколько технологических изменений произошло на протяжении жизни 90-летнего человека? Он уже не в силах их освоить. В преподавании это тоже создает проблемы, которые нужно осознавать. Более того, между студентами первого и пятого курсов уже затруднена коммуникация, а ведь между ними всего пять лет разницы.

— Российскую школу обычно ругают. Профессура жалуется, что студенты совсем не читают тексты первоисточников. А недавно канадские школы ввели у себя в качестве нормы чтения 4-5 книг из списка классической литературы в год. Для поколений 80-х это немыслимо мало: нам выдавали огромные листы со списком книг на лето, которые нужно было прочитать. Как Вы думаете, навык чтения больших текстов утерян безвозвратно?

— Я думаю, что профессура лукавит. Говорят, студенты мало читают, студенты не могут слушать, они не выдерживают лекции. Тогда непонятно, зачем делать презентации? Логика должна быть обратной. Если мы считаем, что студент должен слушать, читать, мы должны вырабатывать эти навыки. Кстати, когда человек читает книгу или смотрит картинки, у него задействуются разные отделы мозга и, соответственно, воспитывается другой тип поведения. Казалось бы, в таком случае я должен отказаться делать презентации по философии. Чтобы человек учился слушать, понимать и дискутировать.

Да, можно говорить, что сейчас доминирует клиповое мышление. Да, студенты меньше читают. Но нужно не идти на поводу у студентов и тренировать у них другие навыки.

Но я вот еще что хочу сказать. Это ведь тоже признак классической культуры, когда грамота и чтение считались важным навыком. Давайте вообразим, что вы живете сто лет и каждый день читаете по 20 книг. Сколько книг за всю жизнь вы сможете прочитать? Относительно мирового запаса литературы — ничтожно мало. Поэтому на самом деле правильнее сказать, что мы не читаем, чем читаем, даже если читаем много. Это утопия — что можно все прочитать.

Важны профессиональные навыки. Например, для философа важно уметь просматривать книги, выбирая важное. Конечно, то, что тебе нравится, можно прочитать спокойно и в дальнейшем перечитывать, это естественно.

То, что нынешние студенты меньше читают — это закономерный процесс, потому что они сегодня перегружены информацией. И наша задача на связи поколений — показать, что читать важно, что это отрабатывает другой тип мышления, но при этом не отвергать новое.

Например, вы говорите ребенку: ах, компьютер — это вредно для глаз (а он действительно вреден для глаз) и не пускаете его к компьютеру. Через 10 лет ваш ребенок безнадежно отстанет от своих сверстников.

Современные люди не могут запомнить номера телефонов. Школьники делают поразительные ошибки, например, разрывают слова и пишут их раздельно — потому, что в основном слушают, а не читают. Если бы читали, то никогда бы таких ошибок не сделали.

Повторюсь, здесь можно занять позицию «Ах, какая плохая молодежь!», вместо того чтобы попытаться синтезировать те новые возможности, которые дают современные технологии.

Интересно, когда смотришь на выпускные фотографии Вашего поколения, кажется, что люди выглядят очень взросло. Наше же поколение и в 30 лет кажется двадцатилетним.

— Это совершенно нормально. Сейчас и преподаватели выглядят моложе, так как, метафорически выражаясь, идет своеобразный обмен энергией. Любой преподаватель — вампир, он что-то берет от студента, и немножко актер, подражает ему. Это неизбежно.

А мы были старше по факту. Школьников тогда поступало в вузы очень мало, гораздо чаще попадали в университет уже после армии.

Повальное увлечение играми — это не симптом инфантилизма?

— Это зависит от того, как человек к этому относится. Можно и книги читать так, что вы реальной жизни знать не будете. Можно заболеть и книгами.

Проблема другая — четко различать условность игры. Если мы различаем условность игры, то мы понимаем, что то, что происходит на экране, не является реальной жизнью, это виртуальная реальность. Вот когда этого не происходит, то это печально.

Вообще, игра, особенно стрелялки, приучает к одному поведенческому стереотипу, не всегда осознаваемому — когда человек сначала осуществляет действие, а потом думает. Появляется у вас на экране враг, и вы должны сразу его пристрелить. Это приучает игрока к другому мышлению, когда в реальной жизни он уже воспринимает живого человека на уровне образа. И точно так же действует.

Сегодня присутствует определенная связь между игрой и реальными преступлениями. Уровень агрессии благодаря играм тоже может нарастать. Здесь общество должно думать.

Понятно, что есть система образования, которая помогает человеку пройти все ступени социализации и получить нужный объем и знаний, и культурных ценностей. А о чем заботиться родителям, которые хотят передать своим детям важнейшие культурные ценности?

— Роль родителей, конечно, очень высока, но современные родители оказались под спудом тех же вещей, что и их дети. Сегодня из-за поп-культуры подростковый возраст сильно продлился, примерно лет до сорока. Передачи на ТВ в основном рассчитаны на подростковое мышление. А подростки как раз телевизор не смотрят. Поэтому это большая проблема, что сегодня воспитанием детей занимаются люди, многие из которых по сознанию являются подростками, почти с той же системой ценностей. Это инфантилизм, который перерастает возраст.

Приобщение человека к культуре, к образованию — специально скажу жесткую фразу — должно осуществляться через элементы насилия. Нельзя приобщиться к культуре без насилия. Кант писал, критикуя свободные школы в Германии: это хорошо — учиться всему через игру, но в жизни вам не всегда придется играть. Ваша профессия может совпасть с вашим желанием, а может быть прямо противоположной, не нравиться вам, но тем не менее вы должны быть там профессионалом.

В идеале родители должны понимать, что им нужно давать образование ребенку не по своему подобию, а по тому, что ребенок будет делать, учитывая реалии быстро меняющегося мира. В воспитании родители могут просто базироваться на системе апробированных ценностей — а это и есть культура.

Например, ребенку не нравится в музыкальной школе разучивать гаммы, он стонет от них. А потом он становится гениальным пианистом, скрипачом — и говорит спасибо родителям. Бывает наоборот: родители отдают ребенка в математическую школу, а он музыкант, и губят в нем это. Поэтому родители должны четко понять, к чему у ребенка способности — это, может быть, самое главное. И не мешать ему развивать эти способности, а не вести за ручку на юридический или экономический факультет, потому что это перспективно. Вероятно, он его окончит и может быть даже будет много зарабатывать, но мы до конца не понимаем, какие из этого могут выйти трагедии. При этом из того же мальчика или девочки вышел бы гениальный математик, который смог бы впоследствии окупить свое образование финансово.

Конечно, говорить о других легко, самому воспитывать сложно. Но тем не менее.

Одна из самых значимых тем человеческие отношения. В XX веке многие философы писали о массовом обществе, с одной стороны, и о нарастающей атомизации общества, с другой. Как людям услышать друг друга? Что говорит философия по этому поводу?

— Вряд ли есть какой-то рецепт, поскольку философия очень разная. Были философы, которые говорили прямо об обратном.

Вообще, идеальная форма философствования — это беседа, диалог. В диалоге мы понимаем друг друга гораздо больше. Диалог позволяет оттачивать понимание, понимать то, что произошло, почему что-то написано, почему что-то не написано. Интересный эксперимент — проанализировать литературу по моментам умолчания: почему в это время человек об этом вроде бы должен был написать, но не написал. Гадамер писал, что если люди друг друга понимают, то им даже говорить не нужно.

Было бы прекрасно, если бы нам удалось создать такую структуру, по примеру Античности, где люди смогут обсуждать проблемы, оценивать поступки, измерять долю ответственности. Никакое учебное занятие, никакая аудитория этого не даст. Это очень сложный процесс воспитания, выбора самой модели воспитания и, конечно, моральных качеств, отношений людей друг с другом, которые во многом детерминируются внешними обстоятельствами, прагматикой, той же попсой.

Кстати, ни в одной стране в университете вы не увидите так красиво раздетых девушек. И это действительно красиво и эстетично. Я сейчас их не осуждаю, у каждого свой вкус, но в любой стране университет — это очень скромно одетые люди. Трудно представить в Германии юношу, приезжающего на мерседесе — даже если он у него есть. А у нас юноша не просто приезжает на Бентли, он хочет показать, что он приехал на Бентли. Это действительно специфика нашей культуры. Иностранцы, когда приезжают, очень этому удивляются: количеству машин вокруг университета и их качеству.

Давайте поговорим немного про высшую школу. Известна Ваша точка зрения по поводу Болонского процесса, ЕГЭ, проблем с защитой диссертаций. Если говорить обобщенно, в каком направлении нужно повышать качество образования в России?

— Я считаю, что образование пошло по пути массового, рыночного образования, и этим сейчас пытаются оправдать все то, что происходит в образовании в нашей стране.

С моей точки зрения, логика должна быть такая: образование должно быть очень разнообразным. И оно должно быть, конечно, не только массовым, но и элитным.

Конечно, может быть четырехлетняя система бакалавриата, которая носит массовый характер, и по которой человек получает образование. Но это не значит, что он до конца образован. Одновременно должно присутствовать элитное образование, вузы, куда людям трудно поступить, и уж конечно не через ЕГЭ. Оно есть во всем мире: Гейдельберг, Оксфорд, Кембридж — там нет никакого ЕГЭ. В Германии, например, в вузы идут не более 30% школьников, остальные отсеиваются. И можно привести много примеров такого рода.

Вузы должны ранжироваться, должен быть жесткий отбор при поступлении. Нужно отказаться от школьной проблематики на экзаменах — вуз должен сам определять, кто ему нужен, чтобы получить хорошее математическое, физическое или иное образование.

Нынешний принцип демократии способствует только одному, тому, что выгодно государству — во-первых, понизить роль образования для более простой манипуляции и, во-вторых, убрать людей с улицы. Понятно, что если на улицах много людей, то мы должны им что-то предложить: либо пособие по безработице, либо что-то еще. Рассуждают так: давайте их втянем в систему образования, а там что получится. Получится в итоге очень плохо: получатся майданы и аналогичные вещи, которые почти неизбежны, так как большое число людей концентрируются в центрах, а они могут быть недовольными даже тем, чем, в общем-то, трудно быть недовольным — люди ведь выходят на митинги, имея хорошие зарплаты, хорошее положение в обществе.

Поэтому я думаю, что нам надо в противоположность тому, что происходит, отказаться от массового образования в принципе. Не потому, что другие люди не должны понимать реальное положение вещей, а просто исходить из того, что должны быть разные уровни образования.

И при этом не ориентироваться на требования рынка, делая образование более автономным?

— Абсолютно. В некоторых специальностях это особенно важно. Ну кто бы сегодня спонсировал Эйнштейна? Работник патентного бюро, авторитетные физики его не признавали. Понимаете, в науке так: люди 10 лет в лаборатории пьют чай, их за это упрекают, а потом одно открытие покрывает все. В науке это очень часто, особенно фундаментальной.

Что бы Вы ответили, если бы человек, плохо знакомый с философией, спросил у Вас, труды каких философов нужно прочитать обязательно?

— Я сторонник позиции, что к философии можно подойти практически наугад, буквально взять с полки первую попавшуюся философскую книгу. Конечно, стоит прочесть сочинения тех философов, которые вошли в историю. Из современных мне, например, очень близок Карл Ясперс. Конечно, я считаю, что в философии нельзя обойти Канта. Это мой любимый философ.

Ну а дальше нужно смотреть по проблемам. Ведь современная философия плюралистична, она строится по проблемам. Условно говоря, этика, онтология, теория познания — этими вопросами занимаются разные философы. Конечно, в XX веке были крупные философы с громкими именами: Хайдеггер, Гуссерль. Без сомнения, русская философия очень интересна. Например, для меня очень значима фигура Густава Шпета.

На такой вопрос с ходу трудно ответить, так как всегда боишься кого-то забыть.

Хороший преподаватель какой он? Что им движет? Какова его цель?

— Хороший преподаватель — это преподаватель, который уважает студентов и вообще уважает Другого, с большой буквы. И понимает, что человек, который перед ним находится, может быть другим. По разным признакам: по возрасту, по физическим характеристикам. И если он будет другого уважать, он всегда найдет способ, как донести свои знания до студентов. В идеале — если присутствует взаимоуважение, то и диалог возможен, хотя бы в силу того, что люди смогут друг друга слушать и слышать. Если в основе лежит неуважение или панибратство, то диалог прерывается. Я, например, категорический противник снятия барьеров между студентом и преподавателем. Это плохо прежде всего для студента.

А дальше обычные и понятные критерии: профессиональная честность, требовательность к студентам (сейчас это особенно важно, в условиях доступа к большому количеству информации в сети), умение ярко говорить, умение понимать публику, которая перед тобой.

Получается, что педагогика это во многом искусство устанавливать взаимоотношения?

— Да, во многом, это искусство выстраивать отношения, чтобы приращивать знания и передавать культурные ценности. Нужно уметь найти общий язык.

Беседовала А.С. Храмутичева,

редактор портала «Тезис.ru. Гуманитарные дискуссии»


© Все права защищены http://www.portal-slovo.ru

 
 
 
Rambler's Top100

Веб-студия Православные.Ру