Проблема развития идеи русского самодержавия в XVI-XVII вв. в дореволюционной историографии

Вопросы, касающиеся самодержавной идеи, составляли основу исследований первого отечественного историка В.Н. Татищева. Историограф рассматривает проблемы самодержавия с монархических позиций, доказывая, что единодеражавный образ правления обусловлен всем ходом исторического развития России.

В фундаментальном труде «История Российская» Татищев уделяет значительное внимание вопросу происхождения и становления самодержавной власти на Руси. Необходимо принимать во внимание, что данное сочинение не лишено исторических неточностей, тем не менее, в работе содержится ряд наблюдений автора, касающихся самодержавной идеи в XVI–XVII веках, которые необходимо отразить в нашем исследовании.

Татищев высказывает мысль, что самодержавие зародилось на Руси с наследованием Рюриком русского престола, а первое «монархии падение» наступает, по мнению автора, с кончиной Мстислава Великого. Восстановление самодержавия Татищев связывает с властвованием Ивана III, «отвергнувшего власть татарскую». Автор отмечает, что именно Иван III первым назвался царём, принял в качестве государственного герба византийского двуглавого орла, а также венчал на царство своего внука Дмитрия по византийскому обряду, отмечая тем самым преемственность Москвы и Константинополя. Иван Грозный, согласно Татищеву, во всём продолжил дела своего отца и деда в укреплении самодержавия и расширении пределов царства. С прерыванием династии Рюриковичей Татищев связывает второе падение самодержавия. Все беды Смуты автор видит в разновластии, с которым удалось справиться Алексею Михайловичу. Окончательное становление самодержавия в России Татищев находит во времени правления Петра I, который «из определений и указов «великий государь указал и бояре приговорили», — как противное самодержавию, повелел выкинуть, а писать одно свое повеление, чрез что власть вельмож отринута, а единовластие утверждено» (1).

Необходимо учесть, что на протяжении всего произведения, Татищев обосновывает необходимость монархической власти в России: «Из чего всякий может видеть, насколько монархическое правление государству нашему прочих полезнее, через него богатство, сила и слава государства умножается, а через прочее умаляется и гинет» (2).

Таким образом, Татищев видит развитие самодержавной идеи XVI–XVII веков исключительно в усилении и абсолютизации власти, постепенной концентрации её в одних руках. Будучи сторонником идей просвещения, автор также отмечает законность самодержавия в России, и что монархи на Руси всегда действовали по закону, а удельный период и Смута отличались беззаконием и упадком. Отмечая принятие византийских обрядов, а также исследуя геральдические источники, автор не придаёт им серьёзного значения в становлении и развитии самодержавной идеи XVI–XVII веков, а мысль о происхождении Рюрика от римского императора Августа называет «басней». Тем не менее, Василий Никитич Татищев внёс неоценимый вклад в изучение русского самодержавия, проработав множество летописей и обнаружив ряд важнейших исторических документов, позволивших потомкам значительно продвинуться в исследовании вопросов как отечественной истории в целом, так и проблем самодержавной идеи в частности (3).

В записке «О древней и новой России в её гражданском и политическом отношении», а также многотомной «Истории государства российского» Н.М. Карамзин так же, как и Татищев отстаивает необходимость сильной самодержавной власти, независимой как от внешних сил, так и от внутренней «многоглавой гидры аристократии». Причины столь стремительного развития Древнерусского государства автор видит в единодержавии, принесённом на Русь варягами. Карамзин отмечает, что самодержавие и единодержавие постепенно складывалось в Московском государстве и до XVI века, указывая: «Самодержавие, искоренив злоупотребления, устранило важные препятствия на пути России к независимости, и таким образом возникало вместе с единодержавием до времен Иоанна III, которому надлежало совершить то и другое». Историк отмечает, что именно Иван III, «разгадав все тайны самодержавия», установил обряд целования монаршей руки, был главой церкви и старался всячески возвышаться над людьми, став для подданных земным Богом. Необходимо отметить, что под самодержавием в данном контексте следует понимать суверенитет, а под единодержавием — самовластие, единоличное правление (4).

Развитие самодержавной идеи в XVI и XVII веках, согласно Карамзину, происходило в тесном переплетении во властных отношениях черт как восточного, так и западного мира: славянских и варяжских обычаев, складывавшихся на протяжении веков, азиатских нравов, принесённых ордынским игом, а также византийских обрядов и символики, установленных Иваном III. Далее Карамзин утверждает, что такая «смесь в нравах казалась нам природною, Россияне любили оную, как свою народную собственность» (5).

Идея о народной любви к самодержавию проходит своеобразным лейтмотивом и в описании историком событий опричнины, к которой Карамзин относился крайне негативно. В смиренном каждодневном ожидании смерти, люди не смели замыслить что-либо против Ивана Грозного, в чём, по мнению автора, заключается великая народная мудрость и добродетель. Рассматривая время правления Ивана IV, Карамзин также указывает на установление совершенного самовластия, когда власть безраздельно принадлежала царю, а высшим «титлом» почиталось не боярское или княжеское, а «слуги Царева» (6).

Окончание смуты и избрание на царство Михаила Романова Карамзин неразрывно связывает с триумфом самодержавной идеи. По утверждению историка, решение древних княжеских родов выбрать «безродного» юношу связано со стремлением утвердить единодержавие, тогда как избрание человека знатного и влиятельного привело бы к аристократии и ослабило самодержавие (7).

Правление Алексея Михайловича Карамзин связывает с отходом от «восточной простоты» в государственном устройстве России. Этим обоснованы развитие приказной системы, снижение роли боярства, постепенное проникновение европейских черт во все стороны общественной и государственной жизни (8).

В становлении и развитии самодержавия Карамзин видит высокую роль церкви, которая никогда не пыталась посягать на верховную власть, но являлась посредником в княжеских усобицах и никогда не изменяла своим высшим постулатам, «умеряя страсти и проповедуя Христианские и государственные добродетели». Данная идея Карамзина о невмешательстве церкви в государственные дела впоследствии активно использовалась в отечественной историографии (9).

В отличие от В.Н. Татищева и Н.М. Карамзина, сторонников идеи о зарождении самодержавных начал на Руси ещё в первом тысячелетии нашей эры, историк середины — второй половины XIX века Н.И. Костомаров убеждён, что идея самодержавия не характерна для свободолюбивых славянских народов. Костомаров приводит в пример Польшу и другие славянские страны, где, несмотря на формальное принятие монархии, народная воля так и не была сломлена. В этой связи историк задаётся вопросом, почему же самодержавие не только установилось на Руси, но и настолько сильно укоренилось в народном сознании. Ответ Костомаров находит в длительном ордынском владычестве, кардинально изменившем характер русского народа, приучившем его к терпению, несправедливости и смирению. Таким образом, главную роль в формировании и развитии монархического принципа на Руси в первую очередь является татаро-монгольское иго (10).

В развитии самодержавной идеи в России XVI–XVII веков значительную роль, согласно Костомарову, сыграла женитьба Ивана III на византийской принцессе Софье Палеолог, благодаря которой государь стал мнить себя наследником православных византийских монархов. В ряде грамот великий князь начал именоваться царём, и венчал своего внука по царскому обряду. С одной стороны, Костомаров видит в подобных переменах в обрядовой стороне монаршей жизни значительное влияние жены Софьи, с другой же, автор высказывает мысль, что Иван III задолго до женитьбы вынашивал идею о необходимости принятия наследия Византии для укрепления собственной власти (11).

Костомаров также указывает, что немалую роль в развитии самодержавия в Московском государстве сыграло дворянство, начавшее укрепляться именно при Иване III: «…Эта служебная привязанность каждого к воле великого князя, это отсутствие сословных интересов были важнейшими средствами к укреплению самодержавной власти». Дьяки, находясь ниже боярской аристократии, но выше народа и кормясь за счёт него, стали отличным инструментом самодержавного института. Более того, при Василии III окончательно запрещается переход служилых людей от одного князя к другому. В это время как служилые люди, включая князей, начинают называться «холопами государевыми». Автор указывает на интересный факт, что слово «холоп» является в XVI веке принадлежностью только служилого сословия, тогда как крестьяне становятся холопами своих господ лишь с принятием «Соборного уложения» в XVII столетии (12).

Апогей самодержавной власти Костомаров находит в правлении Василия III, который не только назывался царём, но и, в отличие от отца, не прислушивался к советам и не терпел возражений, хотел казаться самым мудрым. Историк приводит высказывания современника Василия III Сигизмунда Герберштейна о том, что в общественном сознании укореняется принцип «Воля государя — воля Божия», монарх становится своеобразным исполнителем Господнего промысла на Земле (13).

Рассуждая о развитии самодержавной идеи во времена Ивана Грозного, Костомаров видит причины столь тяжёлого нрава государя, гонений на бояр и князей, опричнины в психологических травмах, уходящих корнями в детство и юность. Будущий государь рос несамостоятельным и трусливым, а также крайне религиозным. Являясь своеобразной игрушкой в руках бояр и сановников, Иван жаждал избавиться от этих оков, стать безраздельным самодержцем, не считаясь ни с кем, поставить свою волю выше нравственности и принятых законов, что и было осуществлено с помощью опричнины (14).

Внимания заслуживает и мысль Костомарова о непогрешимости самодержца в глазах народа. Все проблемы и беды было принято списывать на бояр и служилых людей, но не на самого монарха, который пользовался безграничными любовью и доверием (15).

Исходя из работ Костомарова, можно выявить несколько двойственное отношение историка к самодержавию. Будучи приверженцем либеральных взглядов, автор указывает на беззаконие, творившееся в приказах и на местах, называет самодержавие XVI–XVII веков «смесью деспотизма азиатского и византийского», но зачастую положительно высказывается о личностях монархов и о поддержке самодержавия «народным чувством». Таким образом, порицая институты, сопутствовавшие самодержавной власти XVI–XVII веков, Костомаров не отрицает и положительных её черт, отмечая, что данные проблемы ещё предстоит изучить.

С.М. Соловьёв рассматривает развитие самодержавной идеи в контексте борьбы государственного и родовых начал. Все предпосылки для установления самодержавия историк видит уже в середине XV века, но установлению безраздельного самовластия преграждали путь старые удельные обычаи (16).

Развивая вышеупомянутую идею С.М. Соловьёва, В.О. Ключевский утверждает, что Московские государи, воспринявшие идею самодержавия, «очень туго усвояли себе мысль о единодержавии». Даже Иван IV, завещая царство Фёдору, назначил младшему сыну Дмитрию Углич в качестве удела. Таким образом, призрачные остатки удельной системы сохранялись и при Иване Грозном, который при всей своей смелости преобразователя не мог до конца отступить от «формальной московской логики и политики — логики полумыслей и политики полумер» (17).

Ключевский делает важнейшее замечание, что Иван Грозный первым среди властителей русской земли осознал себя царём в подлинном библейском смысле помазанника Божия, а любимыми темами его размышлений в переписке с различными современниками были рассуждения о власти, её божественном происхождении, государственном порядке и гибельности разноначалия. С другой стороны, не получив практической разработки в, теории Ивана IV находились в отрыве от действительности, так и не перейдя в государственный порядок, политическую программу, превращаясь в каприз и орудие бесконтрольного произвола. Этот разрыв сознания Ивана Грозного и действительности выражался, по мнению Ключевского, прежде всего в том, что боярство продолжало воспринимать своё служение не как пожалование, а как наследственное право. В этом историк и видит корень будущей опричнины — попытки «бегства» царя от бояр (18).

В заключение повествования о самодержавной идее Ивана Грозного Ключевский констатирует, что, при всех выдающихся политических замыслах и идеях государственного устройства, Иван IV погряз в мнительности и себялюбии, подорвав основы государственного порядка и не оставив ничего взамен (19).

Рассуждая о самодержавии в XVII в., Ключевский отмечает, что Смута решительным образом повлияла на восприятие народом своего Отечества. «Идея государства, — пишет историк, — отделилась от мысли о государе и стала сливаться с мыслью о народе». Самодержавная идея оказалась под угрозой, выбор на царство шестнадцатилетнего Михаила Романова, который во всех вопросах держал совет с боярами и регулярно собирал Земские Соборы, в которых участвовали выборные и от простого народа свидетельствовал о фактическом отсутствии единодержавия. Монархии необходимы было успокоить московские умы, которые не могли свыкнуться с идеей о выборности царя, уходящей корнями в отсутствие идентификации народом самого себя в качестве политической силы (20).

Взойдя на престол, Алексей Михайлович, не даёт «на себя никакого письма», то есть не закрепляет за собой никаких обязанностей по отношению к боярам и другим категориям населения. Постепенно снижая роль Боярской Думы и Земских Соборов, усиливая значение приказной системы, второй монарх из рода Романовых возрождает идею о всесильном православном самодержце, которую выработал ещё Иван Грозный. Вкупе с беспримерной набожностью, благочестием, кротостью и стремлением «не забыть в себе человека» Алексей Михайлович, по мысли Ключевского, становится образцом православного царя, которому чужды мнительность, властолюбие, свойственные Ивану IV (21).

Политические успехи России на международной арене, а также поражение православного Востока способствуют появлению в русском церковном обществе, по словам историка, «религиозной самонадеянности», выражавшейся в мысли о православной Руси как последнем оплоте христианской истины, правой веры. Отсюда и реформа Никона, которая приближает русскую церковь к церкви греческой, оформляя, таким образом, притязания на занятия русской церковью положения вселенской (22).

Черты византийского наследия в государственной жизни России подробно изучает в работе «Византизм и славянство» философ К.Н. Леонтьев. Автор утверждает, что идея византизма, утверждавшаяся на Руси постепенно, сложна по своей структуре. В государственном устройстве византизм подразумевает самодержавие, в религиозном — православие, лишённое ересей и расколов, в нравственной жизни — разочарование во всём земном и стремление к постоянному душевному совершенствованию. Леонтьев отмечает, что идея византизма на Руси прежде всего означала сильную самодержавную власть, которая вступала в борьбу с родовыми началами, столь свойственными славянскому народу. В результате трансформации родового начала в начало государственное в XVI–XVII веках, монархическое чувство приобретает значение высшей легитимности в глазах народа. Византизм, неразрывно связываемый Леонтьевым с самодержавной идеей, не только укоренился в русском организме, но и приобрёл собственные национальные основы (23).

Развивая идеи Леонтьева, исследователь истории правовых учений М. А. Дьяконов считает основным вопросом отечественного государственного права возникновение и развитие идеи самодержавной власти. Идея самодержавия позаимствована из Византии и пришла на Русь с принятием христианства, а в распространении этой идеи серьёзную роль сыграло духовенство. Исследователь, впрочем, отмечает, что не следует чрезмерно преувеличивать значение заимствования и стороннего влияния. Уже с XV века самодержавная идея развивается собственной основе, со своими атрибутами и чертами. Основное значение в обосновании самодержавия XVI–XVII веков внесла идея о божественном происхождении царской власти, из которой были вынесены положения о невозможности насильственного захвата престола, что монархом руководит божественный промысел, а также о подотчётности государя лишь перед самим Богом (24).

Согласно Дьяконову, монарх выступал своего рода символом правоверия, нравственности и мудрости, а его поддержка православной церковью безгранично укрепляла божественный образ государя в глазах верующего народа. Для единения церкви и государства, подчёркивает Дьяконов, многое было сделано Иваном Грозным, а в XVII веке и позднее это единение постепенно переходит в зависимость. Охрана православной веры становится предметом главных забот, смысла бытия, как народа, так и государства (25).

На развитие идеи самодержавия и её практическое воплощение повлияло множество факторов, утверждает исследователь, — это татаро-монгольское иго, изменения в позициях духовенства, боярские группировки и Земские соборы. Дьяконов также отмечает, что обилие фактов и недостаточная разработанность вопроса оставляют широкий простор для будущих исследователей (26).

Один из последних историков-классиков рубежа XIX–XX С.Ф. Платонов в сборнике работ «Под шапкой Мономаха» подробно изучает русское самодержавие XVI–XVII веков. Огромное значение в формировании взглядов Ивана IV о вселенском православном царстве с самодержавным монархом во главе сыграл митрополит Макарий. Однако, отмечает Платонов, эта идея, вкупе с больным нравом царя привела к плачевным для государства последствиям. Основную же причину опричнины историк видит в желании Ивана IV вывести с удельных земель княжат, чтобы искоренить оппозицию и память об удельных порядках, ослабить знать и утвердить безраздельное самовластие (27).

В данном контексте немалый интерес представляют размышления Платонова о самодержавной идее периода Смуты. Автор отвергает распространённую в историографии позицию о кризисе самодержавия, доказывая, что даже в «Крестоцеловальной записи» Шуйского нет ни одного упоминания об ограничении власти монарха, но лишь обещания: «…Хотим держати Московское государство по тому же, как прародители наши великие государи Российские цари, а вас хотим жаловати и любити свыше прежняго и смотря по вашей службе». По утверждению Платонова, Шуйский лишь говорит о возвращении к самодержавным порядкам, царившим в Московском государстве до Ивана Грозного, воздерживаясь от личного произвола и держа совет с боярами. Также историк указывает, что высказывания Котошихина об «обирании» на царство неверно понимается в историографии как «выборность», тогда как в действительности под данным термином следует подразумевать особый обряд венчания на царство с присутствием «всей земли» (28).

Воплощением самодержавной идеи Платонов, так же как и Ключевский, видит в личности Алексея Михайловича — нравственно чуткого монарха, который был активным, но не деятельным, то есть «сам не работал, но своею суетою и голосом давал ритм для тех, кто трудился». Историк отмечает, что Алексей собрал вокруг себя сильную когорту энергичных государственных деятелей и реформаторов — Ордина-Нащокина, Никона, Ртищева и т.д., воплощая при этом истинный замысел о «слугах государевых» (29).

В труде «Монархическая государственность» сторонник монархической идеи Л.А. Тихомиров проводит фундаментальное исследование самодержавной идеи во всём многообразии её аспектов, начиная со времён Древнего Рима до конца XIX века. Проблемы становления самодержавия в России Тихомиров рассматривает на фоне непростых исторических условий. Выработке типа самодержавной монархии способствовали религиозные (христианская религия), социально-бытовые (первобытный родовой строй) и внешнеполитические условия (преемственность Византийских традиций с охранением русских национальных основ и особенностей, постоянная борьба с иноземными захватчиками и многолетнее ордынское иго) (30).

Тихомиров пишет, что в XVI–XVII веках влияние церковной идеи и, вместе с тем византийской идеи государственности чрезвычайно усилились. Христианская мысль о необходимости в Божием заступничестве сформировала потребность в сильной единоличной власти. Народ предоставлял свою волю царю, служа при этом не самому самодержцу, а Богу, представителем которого на Земле является монарх (31).

Исследователь также развивает идею о подлинном, единении монарха со своим народом, которое было достигнуто при Иване Грозном, как и окончательное формирование царской идеи. Единение это осуществлялось, во-первых, благодаря мысли о единообразии идеалов царя и подданных, что самодержавная власть исходит не от народа, а от Божией милости к народу, ответственности царя не перед народом, но перед Богом. Искания русского человека, согласно Тихомирову, приводят его от мира относительного, «вещного», к миру абсолютному, религиозному. Во-вторых, единение осуществляется благодаря воздействию церкви, которая являлась могущественным инструментом распространения самодержавной идеи. В- третьих, Тихомиров говорит о непосредственной связи монарха и подданных через возможность угнетённых «печалования» на царском суде и участия в Земских соборах (32).

Кардинально расходится во взглядах с современниками и предшественниками первый отечественный историк-марксист, изучавший самодержавную власть с позиций материалистического понимания истории М.Н. Покровский. Автор рассматривает монархическую идею в XVI–XVII веках исключительно как вымышленную московскими книжниками, саркастически подмечая, что изучение оной более относится к истории литературы, нежели к действительно исторической науке (33). Изучая теорию о «Москве — третьем Риме», Покровский находит множество исторических противоречий, тем не менее, не отрицает роли, которую данная теория сыграла в развитии самодержавия (34).

Историк так же отмечает, что свадьба Ивана III и Софьи Палеолог — продуманный дипломатический ход Москвы, как и принятие наследия Византии, вкупе с Божественным происхождением власти. Покровский утверждает, что все эти идеи были призваны дать монарху такую власть, которая «смогла бы обосновать его претензии в области, в которой старая удельная традиция не давала ему твёрдой почвы», а также по-другому проводить международную политику, ставя себя на более высокие позиции, нежели монархи других государств (35).

Покровский утверждает, что власть церкви, практически безраздельно владевшая умами людей ещё в начале XVI века, сильно снизилась к концу столетия. Историк связывает это с увеличением торгового капитала, развитием товарно-денежных отношений и упадком натурального хозяйства. Самодержавную идею XVII века Покровский связывает с окончательным подчинением церкви государству, а также упадком старого московского боярства. XVII столетие историк неразрывно связывает с наступлением эпохи дворянства (36).

Историк Н.А. Рожков также рассматривает самодержавную идею с материалистических позиций. Являясь членом РСДРП, исследователь изучает развитие русского самодержавия через призму экономических и социальных явлений. Основную причину становления самодержавия Рожков находит в кризисе, вызванном переходом в XVI–XVII веках от натурального хозяйства к денежному (37). Но уже в XIII–XV веках формируются предпосылки для утверждения самовластия, возникают в зародыше классы и сословия. Всего Рожков выделяет четыре этапа развития самодержавной идеи в России XVI–XVII веков. На первом этапе, происходящем в конце XV – cередине XVI века разворачивается борьба между боярством и дворянством, в которой верх одерживает боярство, ограничивающее самовластие государя. На втором этапе (середина XVI–начало XVII) осуществляется борьба за самодержавную власть с постепенным формированием дворянского самодержавия. Во время Смуты, четвёртого этапа становления самодержавия, Рожков находит серьёзное ограничение власти. На пятом этапе, после Смуты и до конца XVII века происходит торжество самодержавия, в котором высокую роль сыграли дворянская бюрократия, а также подчинение церкви государству (38).

Как можно видеть, дореволюционная историография накопила колоссальный объём знаний о развитии русской самодержавной идеи в XVI–XVII веках. Весь контраст мнений и подходов к изучению данной проблемы невозможно уместить в рамки данного исследования. Рассматривая проблему идеи самодержавия историографы данного периода сходятся в том, что все предпосылки для её формирования сложились к концу XV века, что важную роль в становлении этой идеи сыграло Византийское наследие, а также что ведущие позиции в формировании общественного сознания периода были сформированы православной церковью. В целом дореволюционные историографы во многом наметили те основные пути изучения идеи самодержавия в XVI–XVII веках, которые были частично или полностью отвергнуты советской историографией, но были использованы и развиты в историографии современной.

ПРИМЕЧАНИЯ

1. Татищев В.Н. История Российская. В 3 Т. Т.1 М., 2005. С. 367, 384.

2. Там же. С. 494.

3. Там же. С. 491- 499.

4. Русская социально-политическая мысль первая половина XIX века / Под ред. А.А. Ширинянца. М., 2011. С. 83.

5. Там же. С. 84.

6. Там же. С. 85.

7. Там же. С. 88.

8. Там же. С. 89.

9. Там же. С. 92.

10. Костомаров Н. И. Русская история в жизнеописаниях ее главнейших деятелей. Изд. 2-е. Т. 1. СПб., 1880. С. 245-246.

11. Там же. С. 252.

12. Там же. С. 265.

13. Там же. С. 271.

14. Там же. С. 308.

15. Там же. С. 317.

16. Соловьев С. М. История России с древнейших времен. Кн. I. М., 1959. С. 58; Кн. III. M., 1960. С. 57–60.

17. Ключевский В.О. Русская история. Полный курс лекций в 3 Т. Т 1. М., 1994. С. 504.

18. Там же. С. 482.

19. Там же. С. 506.

20. Там же. С. 114.

21. Там же. С. 188.

22. Там же. С. 195.

23. Леонтьев К.Н. Византизм и славянство // Россия глазами русского. Чаадаев. Леонтьев. Соловьёв. Спб., 1991. С. 171, 182-183, 188, 191-194.

24. Дьяконов М.А. Власть московских государей. Очерки из истории политических идей Древней Руси. Спб., 1889. С. 29.

25. Там же. С. 42-51.

26. Там же. С. 72-73.

27. Платонов С.Ф. Под шапкой Мономаха. Авторский сборник. М., 2001. С. 217.

28. Там же. С. 330-331.

29. Там же. С. 431,465.

30. Тихомиров Л.А. Монархическая государственность. М., 1905. С. 112.

31. Там же. С. 136.

32. Там же. С. 148,151.

33. Покровский М.Н. Избранные произведения. Русская история с древнейших времён. Кн. 1. М., 1966. С. 242.

34. Там же. С. 244.

35. Там же. С. 236.

36. Там же. С. 281, 654.

37. Рожков Н.А. Происхождение самодержавия в России. М., 2012. С. 205.

38. Там же. С. 20.


© Все права защищены http://www.portal-slovo.ru

 
 
 
Rambler's Top100

Веб-студия Православные.Ру