Знамения Смутного времени

1. ФУНКЦИИ И ОСОБЕННОСТИ ТОЛКОВАНИЯ ЗНАМЕНИЙ, КАК ОСОБОГО СПОСОБА ВОСПРИЯТИЯ ИСТОРИЧЕСКОГО ПРОЦЕССА

Анализ представлений современников о событиях Смутного времени мы начинаем с рассмотрения “чудесных” знамений этого периода. Безусловно, видения и знамения представляют собой определенное единство восприятия, но при ближайшем изучении они обнаруживают существенные функциональные различия, являясь различными этапами в осмыслении исторических реалий, что и способствует их раздельному изучению. Усиленное внимание к знамениям обнаруживает себя на ранних этапах, на стадии подсознательного формирования представлений, которые, как правило, являются фундаментом более устойчивых идей отражаемых в сюжетах видений.

Тема символики чудесных знамений и их связь с историческими событиями к настоящему времени фактически не изучались. Знамения служили для исследователей лишь только неплохим подсобным иллюстративным материалом, но серьезного самостоятельного значения этим явлениям никогда не придавали. Русское ученое богословие традиционно трактовало их, как символические предупреждения Всевышнего роду человеческому. Изредка давалась несложная классификация знамений. Так Полный церковно-славянский словарь Г.М. Дьяченко разделял их на “знамения в глубину” (напр. землетрясения) и “знамения в высоту”, расчленяя последние, в свою очередь, на “знамения на небе” (затмения, кометы и пр.) и “знамения с неба” (молния, буря, град и т.д.) (238. С. 206.) Но даже и русское богословие уделяло этой теме лишь случайный интерес, зачастую просто игнорируя эту тему. Так, например, фундаментальная двенадцатитомная Православная богословская энциклопедия не включает в себя статью о знамениях. (293.) Православные русские богословы по сей день не создали стройной системы толкования христианской символики, тем более они считали ниже своего достоинства обращаться к растолкованию символики знамений, каноничность которых была всегда сомнительной. В светской же научной литературе нами найдено только одно определение знамений, сделанное на периферии исследования Н.И. Прокофьевым в тексте его кандидатской диссертации “Из истории жанров литературы русского средневековья” в 1948 году. “”Знамение” - это такое эпическое произведение, которое, изображая явления природы или атрибуты церковного богослужения, как бы предупреждает общество о его поведении с тенденцией определенного воздействия.” (296. С. 67.) Надо сказать, что это определение, рассматривая знамения, как литературные произведения, которыми они, кстати, становились далеко не всегда, не раскрывает полностью их функциональное своеобразие, как явлений общественного сознания, наделяемых особым значением традициями толкования. Скорее, знамения - это определенные явления экстраординарного характера, которые в коллективных представлениях имеют прогностические функции, и являются в этой традиции способом общения высших сил с людьми, опосредованным через природные явления, церковные атрибуты, животных, реже, предметы быта и зафиксированные в устных преданиях и письменных источниках.

Развертывание исторических событий, особенно таких неожиданных и нестандартных, как события Смутного времени, мгновенно рождало в обществе множество слухов о различных грозных предзнаменованиях. Как сказано выше, появлялись они именно на ранней стадии подсознательного формирования представлений о событиях и о последствиях этих событий, когда перспективы их развития были еще совершенно неопределенны. Популярность знамений, как средства прогноза, обуславливалась их основными качественными особенностями: во-первых, мобильностью образов и гибкостью их толкования; и, во-вторых, широкой зрелищной демонстративностью и связанной с этим массовостью восприятия. Знамения, будучи опосредованными “зашифрованными” посланиями божества, не имели строгой категоричности, которая свойственна языку видений, а потому основной упор в мистике знамений приходился на толкования, когда несовпадение предвестия можно было отнести на счет неверного толкования. Знамения никогда не содержали четкой информации о будущем, но наполняли жуткими неопределенными предвестиями грядущих бедствий, поскольку являлись не рациональным, а эмоциональным способом постижения. Широчайший ассортимент символики знамений и ее неопределенность, гибкость создавали чрезвычайно широкие рамки для толкований и прогнозов даже в условиях неясного понимания происходящего. Символы же вообще, как отметил еще М.А. Барг, “являлись инструментом с помощью которого человеческий ум выражал идеи не столько им уже освоенные, сколько идеи, которыми он еще не овладел и, следовательно, которые рационально сформулировать был еще не в состоянии”. (217. С. 157-158.) Но как раз, именно, эта неотрефлектированность идеи делала знамения универсальным гибким орудием объяснения и прогноза на ранних стадиях исторических катаклизмов. Причем при широком инструментарии символов и явлений, подпадавших под категорию знамений, в сообщениях о них отсутствовал сюжет или он был максимально упрощен, что придавало им еще большую мобильность. Нечеткое выражение идеи приводило к затуханию ее амбивалентности, то есть четкого качественного различия в оценке событий, что в определенной мере вступало в противоречие со строго дуалистической православной этикой жестко разделяющей весь мир на добро и зло. При этом с нарастанием неясности событий лавинообразно нарастало значение глубинной архетипической символики, по сути своей слабо связанной с церковью. Чем менее отточены были выражаемые представления, тем слабее была представлена христианская символика, требующая ясности и категоричности оценок. Кроме того, христианская символика сливалась с символикой языческой, хотя точнее будет сказать - с нехристианской символикой, поскольку применительно к XVII веку говорить о язычестве некорректно. По этим причинам официальная церковь настороженно относилась к слухам о знамениях. Кроме того, они с трудом поддавались контролю, поскольку были стихийны и не санкционированы. Знамения являлись, как правило, грандиозными материальными явлениями, свидетелями которых становились многие. Их с большим вниманием воспринимали в самых различных слоях общества, где способы толкования были идентичны и доверие к ним было всеобщим. Так что знамения в социальном плане были и универсальны, и массовы. Широкая доступность, осязаемость обуславливали их широкое взаимодействие с социальной средой. Они вызывали мощный социальный резонанс, своеобразное “эхо”. Если достаточно много людей были уверенны в том, что , скажем, появление кометы не предвещает ничего хорошего, то это достаточно активно влияло на состояние общества. В связи с этим сами знамения в нестабильные периоды истории могли оказываться первичными по отношению к настроениям общества. Причем, в силу специфики восприятия, знамения всегда служили нагнетанию угрожающей обстановки.

Настораживало церковь в знамениях и их близость к гаданиям. И тот и другой случай были способами получения информации о будущем, но, если знамения в этом отношении были пассивны, так как разгадывали преподнесенные свыше знаки, то гадания были активной формой, так как вызывали эти знаки произвольно, что с точки зрения церкви было предосудительно, поскольку узнавать замыслы творца помимо его воли было грехом. Гадания и знамения оперировали схожей символикой, и грань между ними провести было довольно трудно, даже толковали знамения зачастую некие специалисты, “хытрицы” и “филисофы”, то есть те же гадатели и астрологи.

Таким образом, церковь с явным недоверием относилась к знамениям, поскольку довольно часто они были неканоничны, стихийны, то есть неподконтрольны, и тесно связаны с осуждаемыми гаданиями. Но интенсивность появления знамений, значение, придаваемое им народом, заставляли церковь уделять внимание чудесным знамениям. Здесь для книжников возникала проблема выбора и сортировки. В церковные сочинения попадали знамения исключительно с христианской символикой, уже апробированной предыдущим опытом. Довольно часто явления, не имевшие подобного звучания, позднее наделялись им книжниками или подгонялись под таковое. Светские сочинения были более свободны в подборе. Активнее всего фиксировали знамения (особенно небесные) летописи. Но все же колоссальное количество устных рассказов о них не считали нужным записывать (и при исследовании эту поправку необходимо учитывать), как сообщения сомнительной даже для людей того времени достоверности. Об этом позволяют судить сочинения иностранцев, сообщающих массу неотредактированных московских слухов. Но все же для официального богословия знамения имели одну положительную сторону, они не представляли собой долгосрочной проблемы. Необходимость в них отпадала с прояснением обстановки. Стабилизация заставляла забыть о прежних страхах и грозных предзнаменованиях.

Смутное время родило невиданную вспышку грозных предзнаменований, которая соответствовала размаху событий. По стечению обстоятельств на этот период пришлась масса природных катаклизмов. По данным приведенным Д. Святским в его работе “Астрономические явления в русских летописях с научно-критической точки зрения”, опубликованной в Петрограде в 1915 году, на период с 1590 по 1617 год пришлось 18 полных и частичных солнечных затмений. (302. С. 14.) 17 октября 1607 года наблюдалось прохождение через перегелий кометы Галлея. Кроме того, проходили еще три кометы отмеченные Святским, период обращения которых не установлен. (302. С. 160-162) 17 октября 1602 года прохождение крупного метеорного потока Леонид вызвало обильный звездный дождь. (302. С. 169.) Дважды, в 1600-1605 и в 1616 годах, наблюдались чрезвычайные усиления солнечной активности, которые вызывали активные северные сияния. (302. С. 193.) В 1616 году появились интенсивные солнечные пятна. (302. С. 193.) В 1604 году на небосклоне в созвездии Змееносца появилась новая звезда по яркости значительно превосходившая звезды первой величины, это была вспышка сверхновой. (302. С. 210) В том же 1604 году в сентябре Венера заняла такое положение на небосклоне, что яркость ее стала максимальной, что позволило Мартину Беру, как считал Святский, принять ее за комету. (302. С. 219.) Кроме того, исследования вековых колебаний климата предпринятые французским ученым Э. Ле Руа Ладюри, показывают, что на начало XVII века пришелся вековой циклический климатический кризис, принесший самое значительное похолодание в Европе за последнюю тысячу лет. В России уже летом 1601 года 10-12 недель без перерыва шли дожди. 1 сентября начались морозы, а в октябре уже были метели. Похолодание вызвало в стране страшнейший трехлетний голод 1601-1603 гг., который был воспринят современниками как знамение других грядущих бедствий. (273. С. 172, 212.)

Как видим, природа предоставила современникам Смутного времени прекрасный материал для разгадывания тревожных предзнаменований. Константин Бальмонт, во многом под влиянием Карамзина, поэтически нарисовал образ того тревожного времени по мистической напряженности во многом напоминавшего ситуацию начала ХХ века. Он написал стихотворение, вошедшее в сборник “Горящие здания”.

В ГЛУХИЕ ДНИ

Предание

В глухие дни Бориса Годунова,

Во мгле Российской пасмурной страны,

Толпы людей скиталися без крова,

И по ночам всходило две луны.

Два солнца по утрам светило с неба,

С свирепостью на дольний мир смотря.

И вопль протяжный: “Хлеба! Хлеба! Хлеба!”

Из тьмы лесов стремился до царя.

На улицах иссохшие скелеты

Щипали жадно чахлую траву,

Как скот озверены и неодеты,

И сны осуществлялись наяву.

Гроба, отяжелевшие от гнили,

Живым давали смрадный адский хлеб,

Во рту у мертвых сено находили,

И каждый дом был сумрачный вертеп.

От бурь и вихрей башни низвергались.

И небеса, таясь меж туч тройных,

Внезапно красным светом озарялись,

Являя битву воинств неземных.

Невиданные птицы прилетали,

Орлы парили с криком над Москвой,

На перекрестках молча старцы ждали,

Качая поседевшей головой.

Среди людей блуждали смерть и злоба,

Узрев комету, дрогнула земля.

И в эти дни Димитрий встал из гроба,

В Отрепьева свой дух переселя.

2. I ПЕРИОД (1591-1598). ПЕРИОД СКРЫТОЙ ТРЕВОГИ НАКАНУНЕ СОЦИАЛЬНОГО КРИЗИСА

Весь период Смутного времени в контексте толкования современниками знамений в соответствии с имеющимся материалом со всей очевидностью может быть разделен на четыре этапа. Первый из них, условно названный “латентным”, охватывает период с 1591 по 1598 год.

К смутным событиям начала XVII века Русь приблизилась с богатым мистическим арсеналом, апробированным уже неоднократно. Но при всей своей обширности арсенал символики знамений был не упорядочен. При том что в русском православии существовал как бы негласный запрет на письменную традицию устанавливать рамки и логику толкований, конкретно определявших значение символов, мистика знамений была неопределенна и разнородна. Так, например, символика Константинова креста являющегося государю, о которой говорилось в данной работе уже не раз, несмотря на усилия Степенной книги к концу XVI века уже деградировала. Зимой 7092 (1583-1584) года, как сообщает Новый летописец, “явися знамение на небесех на Москве: меж Благовещенья и Ивана Великого явися крест на небесах, да звезда с хвостом.” Когда ближние поведали о том Ивану Грозному, тот сказал, что “си есть знамение ко смерти моей”. (128. С. 34.) (Иван Грозный умер 9 марта 1584 года) То же сообщение о “кресте на небеси” и “звезде с хвостиком” повторяет и поздний рукописный свод 1652 года. (ОР РГБ Ф.37 (Большакова), № 423. Л.167) От победительного значения креста на небе не осталось и следа.

По смерти грозного царя на престол вступил его сын, Федор Иоаннович, слабоумный, бездетный и болезненный государь. Но пока был жив в Угличе его младший брат Димитрий, ни что не внушало опасения. Но 15 мая 1591 года он был обнаружен мертвым во дворе своего дома. Не смотря на официальное заключение комиссии о том, что царевич сам “набрушился” на нож в припадке “падучей немочи”, народное мнение обвинило в убийстве Бориса Годунова, заодно приписав к его злодеяниям поджог Москвы и наведение на нее татар. В Псковской III летописи за 7100 (1591-1592) год появилась запись, отметившая слух, что “взыде в море кит рыба, и хоте потопити Соловецкои монастырь и остров”, но “молитвами преподобных опять в море пошол”. (174. С. 265.) Никакого толкования этому явлению, почерпнутому из народной молвы, летописец не дает. Этот слух неизвестен и местному Соловецкому летописцу, опубликованному В.И. Корецким. (205.) Явление фантастической рыбы-кита, покусившегося на северную святыню и чрезвычайно напоминавшего библейского кита поглотившего Иону, возможно и в молве не связывалось ни с какими реальными событиями. Но ясно было одно, что это знамение “не на добро”.

Заворочались нехорошие предчувствия. Критическое положение царствующей династии было очевидно еще далеко не всем, в отдалении от столицы этого четко еще не ощущали, но тем не менее был убит царевич, и убит рукой своего же холопа, дело в русской истории “нестаточное”.

По слухам именно на окраинах государства происходят тревожные знамения. Тревога скрывалась и умозрительно на периферии сознания, и географически на периферии государства. Летом 7102 (1594) года, сообщает Пискаревский летописец, близ города Орешка было чудесное явление: “на Неве реке воста буря сильна зело и воду раздели надвое. И много время стояло. И в те поры некий человек прошол между воды по суху. И всем удивление о сем чюдеси”. (137. С. 197.) Область эта, надо сказать, хоть и была окраиной, но в первой половине 90-х годов XVI века к ней было приковано внимание. С похода 1591 года по 1595, до Тявзинского мира со Швецией, Россия пыталась вернуть себе земли утраченные при Иване Грозном. Причем в первом походе участвовали и сам царь Федор Иоаннович, и будущий царь Борис Годунов, и отец будущего царя Федор Никитич Романов, сам будущий патриарх. Следом за сообщением о расступившихся водах под 7106 (1597-1598) годом Летописец поместил рассказ “О звездах”. “Того же года падоша звезды с небеси, аки дождь сильный... перед смертию царя Феодора” (Федор Иоаннович умер в ночь с 6 на 7 января 1598 года), и там же, не прерывая изложения, продолжает: “Того же года на Москве явишася птица сова в большой церкве, в Пречистой на площади, и быша много адва вылете”. (137. С. 198.) (Сова в русских поверьях была особой птицей предвещающей несчастья, и связанной с чародейством. Например, у В. Даля: “Сова не принесет добра. Совушка бедокурная вдовушка” и др. (232. Т. 4. С. 254.)) Поместив в ряд сообщения о знамениях, летописец сгруппировал их вокруг преставления Федора Иоанновича, как они, видимо, ретроспективно и воспринимались. Следом за ними идет сообщение за 7104 (1595-1596) год “О явлении в Нижнем Новеграде” “в монастыре Пчерском: двинулася гора над монастырем и прошла под монастырь, и сташа в реке Волге горою же, что холм велик, а церкви ни келий немного поруша”. (137. С. 198.) Это же событие описано, как минимум, еще в семи вариантах. Новый летописец описал его как “знамение велие пред преставлением царя Федора Иоанновича”. (128. С. 48.) Летописный сборник Новгородского Николаевского Дворищенского собора явно ретроспективно говорит о происшествии, как о “знамении прежде преставления царя Федора Ивановича”, добавляя, что еще там же вверх по Оке провалилась вместе с жителями слобода в 150 дворов, монастырь же был полностью разрушен и от него остался лишь алтарный столп. “Сие все было знаком имущих бысть смятений по смерти благочестиваго Феодора..., но однако вера православная, как оный оставший церковный столп, осталась непоколебима.” (134. С. 453.) Знают это происшествие и нижегородские летописи и помещают они его либо под 12 июля, либо под 18 июня 7105 (1597). Первую дату дают списки летописи макарьевский, новиковский (опубликованный Новиковым в Древней Российской Вивлиофике (111.)), ладинский и брызаловский. Последнюю дату 18 июня 1597 года указывает археографический список. Эту дату и стоит считать подлинной, поскольку в этом списке рассказ о разрушении монастыря является обширной вставной повестью, написанной очевидцем и участником событий, о чем он неоднократно упоминает в тексте. (125. С. 36-43.) Разрушение монастыря “грозным посещением Господним” было вы-звано оползанием холма в Волгу, а отнюдь не землятрясением, как это утверждали В.И. Фаминский (319. С. 22.) и Д.Успенский (318. С. 136.) Комментария этому событию местные летописи не дают, но тревожный его подтекст очевиден. Можно сказать, что современники не восприняли это событие как непосредственное знамение грядущих бедствий, но все же, слух о тревожном “посещении Господнем” очень широко распространился, о чем свидетельствуют многочисленные версии случившегося.

С убийства царевича Димитрия до смерти Федора Иоанновича при стабилизации государственной жизни, страхи о будущем были латентны и неясны, а потому указания на знамения в источниках встречаются относительно нечасто, толкования опускаются, а символика архаична и аморфна. Летописец, не решаясь давать разъяснения, полагается на интуицию читателя. Так Новый Летописец за 7103 (1594-1595) год сообщает:”...Бысть на Москве буря велия, многия храмы и у деревянного града у башень верхи послома, а в Кремле-городе у Бориса Годунова с ворот верх сломило; многи дворы разлома, людей же и скот носящи”. (128. С. 46.) Сама по себе буря уже была недобрым знаком. (М. Забылин, цитируя некую старинную рукопись, которая перечисляет различные поверья и приметы, указывает, что ветры, смерчи и бури предвещают то, что “мор будет и война возстанет,... и плодов в лете в коем не будет”. (246. С. 183.)) Если же буря ломала ворота или сносила крышу дома, то это не сулило хозяину ничего хорошего (в данном случае это мнение было связано с Борисом Годуновым).

Видимо о той же буре “в царствование благовернаго Федора Иоанновича” говорит и Пискаревский летописец. Она выломала сто сажен деревянного города. Буря шла на Москву с Воробьевых гор и Новодевичьего монастыря, где “кресты посломало и ворота выломало”, и кто шел тогда из Москвы в монастырь, того относило обратно. (137. С. 204.) В этом монастыре предстояло принять постриг и скончаться царице Ирине Федоровне, в иночестве Александре. Летописец указывает это знамение в 1604 году в год ее кончины и считает его предвестием пострига и смерти царицы в монастыре. Пожар в нем “очищал скверну и готовил ей место”. В Новодевичьем же монастыре появилась в храме и жила белая как голубь галка, что тоже было предвестием. (По народным повериям, если в дом влетал голубь, то это предвещало пожар или чью-либо скорую смерть. (246. С. 263.)) В 1597 году перед смертью Федора Иоанновича “на Устюге Великом в Преображенском монастыре от образа Спасова идяше миро от грудей.” (210. С. 116.) В нарастающей нервозной обстановке и это знамение вызывало тревогу. Активизация, “оживление “ иконы, если и не было грозным предупреждением, то являлось подготовкой к защите от чего-то недоброго и неведомого.

3. II ПЕРИОД (1598-ЛЕТО 1605). НАРАСТАНИЕ ДЕСТАБИЛИЗАЦИИ ОБЩЕСТВЕННОГО СОЗНАНИЯ

И вот законный царь преставился, оставив трон пустым, “осиротело” государство. На престол был избран “многомятежным самохотением” “рабоцарь” Борис Годунов, за которым по слухам числили отравление Ивана Грозного, убийство царевича Димитрия, поджег Москвы, наведение на нее татар хана Казы-Гирея, уморение царской дочери новорожденной Феодосии, отравлении Федора Иоанновича. Избрание Бориса отнюдь не сопровождалось всеобщим воодушевлением. Толпа под Новодевичьим монастырем умоляла его принять скипетр. Но народ при этом был пригнан приставами неволей, с побоями, приказано было лить слезы, а у кого слез не было, те мочили глаза слюной. (103. Стб. 11-16.) Естественно, что от этого царства добра не ждали. Пискаревская летопись сообщает: “И того же часу, как нарекли его [Бориса Годунова] на царство и начали звонити в большой колокол, и в те поры выпал язык у колокола, и в то время люди учали гово-рить не благо; и не в великое время переехал жити на царьский двор”. (137. С. 201.) В скором времени та же Пискаревская летопись указывает, что “учинилося знамение в Грановитой палате: выпало верху против царьского места с полсажени, а инде весь верх цел.” (137. С. 202.) Народная молва не видела благополучия на этом царском месте, не смотря даже на то, что первые годы царствования Бориса были спокойны и изобильны. Годунов все-таки не был “подлинным” царем от царского рода, на нем не было изначального благословения, и потому будущее при таком государе вызывало опасения. Ожидание нагнетало грозные предзнаменования. В 7108 (1599-1600) году буря “восташа с Западу из Литовского государства и много лесу ломило и храмы и хоромы многие тою бурею ломило”. (66. С. 239.) В том же году в Холмском уезде на озере Бросна под Торопцом вышла чудесным образом из воды песчаная гора. (66. С. 239.) (Видимо, этому озеру придавали некое особое значение, поскольку необычайные явления, связанные с ним, записывали долгое время, и содержатся они в разных памятниках. В рукописном сборнике “О бывших знамениях на небеси и на воздусе” за 6938 [1429-1430] год указано, что вода в этом озере “кроваво стояло”. (ОР РГБ. Ф. 218. № 753. Л. 581.) Бельский летописец дважды за 7132 [1623-1624] и 7133 [1624-1625] года сообщает, что из озера вновь выходила песчанная гора. (66. С. 267.))

В 1601 году холодное дождливое лето и ранние морозы не дали собрать урожай. Начался ужасный голод, продолжавшийся целых три года. Вместе с этим разверзлась пучина бедствий. Вымирали от голода и последовавшей за ним холеры целые города и деревни, стали нередки случаи людоедства, путешественнки опасались останавливаться в незнакомых домах, так как могли быть убиты и съедены хозяевами, на рынках продавали пироги с человечиной, люди ели солому и траву, в одной Москве от голода и холеры умерло больше 127 тысяч человек. И это несчастье стало знамением “умножения грехов”. Рукописное Сказание “О бывших знамениях на небеси и на воздусе” прямо рассматривает этот голод охвативший всю страну и страшный мор в Смоленске в 1603 году в ряду прочих знамений. (ОР РГБ. Ф. 218. №753. Л. 582об.-583) Автор “Иного сказания” считает московские пожары того времени знамением, грозным предупреждением всем отступившим от пути истины. (103. Стб. 141.) Все эти несчастья, сами будучи знамениями, были свершением предыдущщих смутных предзнаменований. Смутно ожидаемые бедствия грянули. Голод и эпидемия холеры косили людей, доводя их до отчаяния. Все попытки Годунова исправить положение ни к чему не приводили. Злоупотребления имущих и разбой неимущих приобрели невиданный размах. Татьба стала принимать форму бунта. Царским войскам не без труда удалось разгромить отряд Хлопка, в бою с которым погиб царский воевода И.Ф. Басманов.

Несчастья притягивал к себе “неподлинный” царь Борис Годунов, к тому же погубивший по устойчивым слухам “подлинных” царей. Необходим был “настоящий” царь, вместе с которым будет снято проклятие с земли Русской. И потому так интенсивно начали распространяться слухи о чудесно спасшемся царевиче Димитрии. Вместе с этим в Москве понеслись и другие разговоры о недобрых предзнаменованиях. Русские книжники остерегались вносить в полном объеме рассказы о них в свои сочинения, но иностранцы, находившиеся в Москве, записали их во множестве со слов московитов.

Особенно чутко отнесся к ним Конрад Буссов, немецкий наемный ландскнехт, европейский военный авантюрист, пробывший в России с 1601 по 1611 год, служивший и Годунову, и Лжедимитрию, в 1606 году бежавший в Калугу к Болотникову, воевавший против России под знаменами польского короля Сигизмунда, и затем вновь просившийся на русскую службу. “Московская хроника” была им написана в соавторстве с Мартином Бером, лютеранским проповедником, находившимся в России более 12 лет с 1600 года, который оставил и собственное сочинение “Летопись Московскую” в части чудес и знамений полностью идентичную Хронике Буссова. И тот и другой приводят свод предзнаменований первых лет XVII века. “По ночам на небе появлялось грозное сверкание, как если бы одно войско билось с другим, и от него становилось так светло и ясно, как будто бы взошел месяц [Кстати, например, сборник знамений конца XVII века Сказание “О знамениях на небеси и на воздусе” часто указывает, что перед разорениями на небе являлись сражающиеся воинства. (ОР РГБ. Ф. 218. №753. Л. 574-583.)], временами стояли на небе две луны, и несколько раз по три солнца, много раз поднимались невиданные бури, которые сносили башни городских ворот и кресты со многих церквей. У людей и скотов рождалось много странных уродов. Не стало рыбы в воде, птицы в воздухе, дичи в лесу, а то, что варилось и подавалось на стол, не имело своего прежнего вкуса, хотя и было хорошо приготовлено. Собака пожрала собаку, а волк пожрал волка. В той местности, откуда пришла война, по ночам раздавался такой вой волков, подобного которому еще не было на людской памяти.” (68. С. 99.) Вокруг самой Москвы волки бродили громадными стаями. В Москве некий немец поймал молодого орла, а эти птицы здесь никогда не водились. По городу среди бела дня бегали лисы, а среди них невиданные в этих краях черные и голубые. У самого Кремля убили такую черную лису, за ее шкуру некий купец выложил 90 рублей. Все это продолжалось целый год. “Все татары толковали это так: разные лукавые народы пройдут в недалеком будущем по московской земле и будут посягать на престол.” (68. С 99.) Волки пожиравшие друг друга знаменовали то, что московиты в скором времени будут уничтожать друг друга. О тех же чудесах, пользуясь сочинениями Буссова и Бера, счел нужным рассказать отдельной главой Петр Петрей в своем сочинении “История о великом княжестве Московском”. (135. С. 194.)

Буссов, неприязненно настроенный к русским, часто указывает на их скудоумие и беспечность, на то, что знамениям они не придавали никакого значения, “московиты не ставили их не во что..., они считали, что это к счастью”. (68. С. 99.) На самом же деле все было скорее наоборот. Сам Буссов в других местах говорит о чрезмерном суеверии русских. Жан Огюст де Ту, добросовестно писавший во Франции со слов очевидцев и по рукописям участников событий Смутного времени Патерсона, Гревенбруха, Маржере-та, Фидлера и др., указывал в “Истории своего времени”, что “в России... во всем видят колдовство и жалуются на чародеев”. (200. С. 143.) Другой иностранец, голландский купец Исаак Масса, проведший в России с 1601 года восемь лет, утверждает, что русские много толковали о знамениях. “...Происходило в Москве много ужасных чудес и знамений, и большей частью ночью, близ царского дворца, так что солдаты, стоявшие на карауле, часто пугались до смерти и прятались. Они клялись в том, что однажды ночью видели, как проехала по воздуху колесница, запряженная шестеркой лошадей, в ней сидел поляк, который хлопал кнутом над Кремлем и кричал так ужасно... Солдаты каждое утро рассказывали об этих видениях своим капитанам...” (124. С. 64.) Все это происходило в 1602 году. При первых успехах Димитрия, как вспоминает Масса, москвичи ужасались страшному вою волков вокруг Москвы и лисам, появившимся на улицах многолюдного города. (124. С. 86.) Независимо от Буссова и Бера Масса подтверждает их сообщения о странном поведении животных, которое, видимо, действительно имело место.

И иностранные и русские источники сходятся в сообщении о прохождении кометы в 1604-1605 году. Конрад Буссов говорит об этом следующее: “В том же 1604 году в следующее воскресенье после Троицы [10 июня], в ясный полдень, над самым московским Кремлем, совсем рядом с солнцем, появилась яркая и ослепительно сверкающая большая звезда, чему даже русские, обычно ни во что ставившие знамения [sic!], весьма изумились”. Что бы растолковать знамение, Годунов призвал к себе старца специально выписанного из Лифляндии. Старец пояснил, что таким образом Господь предостерегает государя, так как эти звезды предвещают обычно раздоры. (68. С. 100.) Абсолютно то же сообщает и Мартин Бер. (68. С. 94-95.) Даниил Святский, разбирая это сообщение, считал, что это была либо вспышка сверхновой, наблюдавшаяся с 30 сентября 1604 года в созвездии Змееносца, что не совпадает с датой 10 июня, “следующее воскресенье после Троицы”, либо Венера, находящаяся в периоде близком к наибольшей яркости. Но скорее всего это была именно комета, на которую в тот же период прямо указывает Павел Пясецкий и кн. И.А. Хворостинин, сообщения которые не были известны Святскому. К тому же толкование, данное лифляндским старцем, было традиционно для комет, а возжигание на небосклоне новой звезды означало, скорее, присутствие благодати. (302. С. 210-212.) Об этой комете толкует Павел Пясецкий, перемышльский бискуп, добросовестный историк, писавший свой труд в тридцатые годы XVII века. Он утверждает, что комета наблюдалась очень долго с октября 1604 года до конца 1605 года. “Комета великия бедства предвещала не иному, токмо Полше да Москве - преблизско следующия беды междоусобныя войны предвозвестила комета тая...” (175. С. 3.) Русский опальный писатель князь И.А. Хворостинин, участник тех событий, говорит, видимо, о том же явлении: “Во времена же его [Федора Борисовича Годунова] и перед смертию отца его [1 апреля 1605 года] быша знамениа многа комитного указаниа”. И далее Хворостинин перечисляет все памятные ему знамения, которые он наблюдал за 20 лет до написания своей Повести, “овогда копейным образом, овогда две луны и едина едину побораше [Здесь, видимо, говорится о том же явлении (двух лунах), что и у Буссова, Бера и Петрея.]; овогда на царственном дворе его в нощи коегождо часа от храма боголепнаго Преображения Спасова и от двора его исхождаше свет, взимашеся на высоту; и тако разумехом, яко присещение Божие отъяся от них и власть милости Божия отъиде от дому их”. (211. Стб. 533.) Хворостинин, человек чрезвычайно начитанный, в последнм сообщении явно сымитировал известный у русских книжников сюжет - отшествие святого духа, проведя как бы параллель с “Повестью о взятии Константинополя турками” с отшествием благодати от константинопольской святой Софии, одним из самых популярных явлений такого рода. Но грозное знамение не означало у Хворостинина отход благодати ото всей России, как было с Византией, у него свет изошел из двора Годуновых, что позволяло сместить акценты и растолковать явление, как исход Божьей милости от династии Годуновых.

О ряде небесных знамений, перекликающихся с вышеприведенными, без комментариев, но с прозрачным грозным подтекстом сообщает Бельский летописец. “В лето 7110 [1601] ноября в 20 день бысть знамение на небесех: гинул месяц ополне по небесному, а осталось ево мало, аки дву ночей молоду, да и опять стал прибывать, и в полтора часа опять стал полон.” (66. С. 240.) “Тое же зимы [1601-1602] видели: солнце в Московском уезде двожды возходило ночью.” (66. С. 240.) В 1603 году “в великий пост, в великий четверг, за час захожения солнца пришло облако копейным образом и разбило его надвое: одна половина пошла за лес, а другая стояла долго и покрыхось его оболоком, а солньце за облако зашло по своему хожению”. (66. С. 240.)

Русские книжники вообще редко давали пространные толкования знамениям. Сам характер знамения был подобен загадке, в содержании которой нужно было отгадать ответ. Не стоит думать, что не комментированная запись знамения была простой фиксацией явления. В рассказе о нем книжник в скрытом виде зашифровывал ответ-разгадку. Так, например, все двоения небесных светил предрекали разделение земли и противостояние самодержцев. Все коллизии солнца и луны, отождествляемых зачастую с государями, связывались с их судьбой. Завуалированные толкования знамений, эмоциональное нерационалистическое их восприятие, отсутствие “ученой” системы толкований, чрезвычайно развитой к тому времени на Западе, позволили, например, Буссову и Беру обвинить русских в небрежении предзнаменованиями и неумением их толковать. Но все же сами их сообщения были почерпнуты из московских слухов, о чем дополнительно свидетельствует и образный ряд присущий русским поверьям (бури сносящие кресты с церквей и ворота, вой волков, поведение лис, рождение уродов и т.д.). О тех самых уродах, которые рождались у людей и животных, упомянутых мимоходом Буссовым и Бером, пространно сообщила III-я Псковская летопись под 7113 (1604-1605) годом. “...Родила корова теля о двух главах, о дву туловах, и двои ноги; родила жена отроча, тело едино, глава едина, хребты вместо, руки двои и ноги двои; прояви в Руси, что разделится царьство Руское надвое, и бысть два царя и двои люди несогласием во всем царьстве и нашествие Литовское и Немецкое. Бывают многажды сия проявления по древнему Даниилу Пророку зверми и птицами, по Ивану Богослову во сне и в зрении”. (174. С. 266.) И далее летопись приводит знамение с волками, касающееся уже непосредственно Пскова: “По зиме внидоша два волка во Псков, поутру, с Великой реки в город в нижнии решетки, и един побежа Псковой реки к монастырю Гримячему, и ту его убиша у ворот, а другий назад...” (174. С. 266.) Причем это знамение в отличии от предыдущего помещено было без каких либо комментариев, но знаменательного характера от этого не теряло. Ясно, что волки должны были означать скорый приход врагов (Стоит вспомнить, например, постоянный эпитет сочинений Смуты, клеймящий разорителей “волками хищными”.), в ретроспективе два волка знаменовали приход ко Пскову шведов и “воровских” людей.

Далее в этом же блоке сообщений о чудесных и грозных предзнаменованиях летопись, подводя им логичный итог, сообщает с эпическим пафосом: “Во 114 [1605-1606] многи знамения быша в солнце и в луне и в звездах, и быша громи велицыи и страх и начаша злая быти на всей Руской земли”. (174. С. 266.)

Рассматривая весь комплекс этих сообщений о знамениях, следует еще учитывать, что, видимо, большинство обсуждаемых знамений оказались ни-где не зафиксированными. По данным Д. Святского только на 1600-1603 год пришлось четыре солнечных затмения, о которых источники нам ничего не сообщили. (302. С. 14.) Хотя, например, прохождение 27 октября 1602 года метеорного потока Леонид и вызванный им звездный дождь, а так же чрезвычайно интенсивные северные сияния, рожденные повышенной солнечной активностью в 1600-1605 году, могут быть отождествлены с сообщениями Буссова и Бера о “грозном сверкании” по ночам, “как если бы одно войско билось с другим”, и Массы за 1602 год о грозных ночных знамениях, которых пугались караулившие солдаты, и смутными упоминаниями русских летописей о знамениях “в солнце, луне и звездах”.

Интенсивность знамений с начала XVII века с первого голодного 1601 года нарастает как снежный ком. Процесс восприятия соответствует нарастанию разрушительности событий. Все признаки хорошо укладывались в святоотеческую и апокрифическую апокалиптику, с которой на Руси были хорошо знакомы. Книжники часто вспоминали Иоанна Богослова, Мефодия Петарского и Исайю. Особо популярно было в XVI-XVII веке “Слово святого пророка Исайи сына Амосова” известное за этот период, как минимум, в восьми списках. Кроме того, Слово входило в популярнейший русский сборник “Измаград”, количество списков которого подсчитать просто невозможно. Вот, что сообщает о “последних днях” Слово в рукописи как раз начала XVII века. Словами самого Господа произносится суровый приговор народу, хоть и избранному, но “отшедшему от пути истины”, с которым упрямо отождествляла себя Русь, как “третиий Рим” и последнее православное царство: “...Отрину вы от сердца своего, зане исполнися земля беззакония..., зависть и лесть жаруеть в вас, и неправда умножися,... и брат брата возненавидит,... и дети начнут не стыдитися родитель своих, и будут учители их лицемерни запойци, а черноризци их будуть злобесници и сквернословци, и князи их будут немилостиви, а судья их несправедливыи...” и т.д. (204. С. 263.) Прегрешения, ведущие к концу света удивительно напоминают те длинные синодики прегрешений русских людей, вызвавшие Смуту, которые приводят писатели Смутного времени и агитационные грамоты. Далее в Слове приводятся те явления, которые ознаменуют грядущий конец света: “...И будут знамения в солнце и в луне и глади части в странах ваших, и будет мятеж и туга и молва в градех, и вложю ярость в сердца князем вашим, и встанеть брань во странех ваших, и не престая воюя род на род не упочиет въстая язык на языкы, и град на град, и станет отець противу сына своего со оружием,... и скует брат на брата своего копие, и ближнии на ближнего своего уготовит стрелы, и посмеются работныи свободному, и живый мертвому позавидить... Наведу рать иноплеменников на землю вашю, и порадуются о вас врази ваши, и положю вы в корысть ненавидящим вас... и земля не дасть плода своего, и опустеет земля ваша..., аще кто сеет 100 сосуд жита и пожнет един сосуд жита..., и сущая во градех гладом уморю, а сущая на путех оружием погублю... и снидуться от семи градов в един жити...” и т.д. (204. С. 264-265.) Современники Смуты в этом пророчестве могли найти подробнейший портрет своего времени. Они видели и грозные знамения “в солнце и в луне”, и страшный голод, когда холопом было быть выгоднее, чем свободным (“и посмеются работныи свободному”), и в Москву сходились из многих городов за хлебом, что бы найти там свою смерть, и земля разделилась, и возрос в ней мятеж, и пришли иноземцы. Далее пророчество обещало навести “страшныа гады, и осквернять землю вашю, наведу на вы песья мухы, начнуть ясти плоть вашю, и пити кровь детей ваших, истерзати зенница младенцам вашим... и погублю рыбы в водах, и не будеть птица парящаа по воздуху, ни звери в лесах ваших...” и т.д. (204. С. 266.) Страшных гадов и песьих мух еще предстояло увидеть, а вот, если вспомнить сообщения Буссова и Бера, рыба, птица и звери пропали.

Стремительно развивающиеся события вызвали незнакомые ранее апокалиптические ощущения. Но вот в чем их особенность - ощущения эти за все время Смуты не родили предчувствий и пророчеств о конце света. Их мы не найдем ни в одном из сочинений Смутного времени. В обществе осознавалась апокалиптика происходящего, но она не вызвала эсхатологии. До второй половины XVII века Русь вообще не знала эсхатологических психозов. Арифметический конец света, “скончание седьмой тысящи” в 1491 году, вычисления, позаимствованные у византийских богословов, никакого резонанса в обществе не произвел, пасхалии были составлены дальше и были разосланы разъяснения. Только раскол родил настоящий ужас конца света, с поисками антихриста и его предтечи, вычислениями Страшного суда, вызванный безвыходным кризисом православия, духовного стержня русского общества. Смутное же время еще могло крепко держаться за целостность православия и, переориентировав тревоги на освободительную борьбу с внешним врагом, избежать деструктивной эсхатологии, которая, обладая значительным зарядом пессимизма и социальной апатии, в совокупности с разорением земли могла привести к полному развалу государства. Кризис православия явно еще себя не обнаруживал, да и иностранная интервенция отвлекла русский народ от самокопания. Война же с иноземцами и иноверцами не способствовала развитию эсхатологических переживаний, которые рождались исключительно на почве внутренних противоречий общества, апокалиптика же могла быть вызвана и внешними по отношению к обществу причинами. Таким образом, интервенция переориентировала настроения русского общества, заставив его, наконец, собраться и предпринять конструктивные действия.

Апокалиптика, таким образом, для Смуты не была непосредственным мотивом разрушительной деятельности, но она стала грозным фоном нарастающей всеобщей растерянности. Вместе со “смутой умов” лавинообразно нарастало количество слухов о знамениях, нарастала неясность и сопутствующий ей страх. Стоит заметить, что в период нарастающего развития Смуты, до царствования Василия Шуйского, мы практически не встречаем ни знамений с христианской символикой, ни христианских видений, которые, в силу своей специфики, оперировали категоричными этическими оценками. Нехристианские знамения, уходящие корнями в глубокую древность, своей глобальностью создавали жуткое ощущение разлада во всей системе мироздания. Появлялось ощущение, что “земля двинулась”, причем не просто двинулась, как социальный организм, а вместе со всем реальным миром. Бедствия, опустившиеся на русский народ, представлялись не общественными неурядицами, а мировой катастрофой, потрясающей основы бытия. Для того чтобы пресечь развернувшуюся смуту, необходимо было обнаружить ее источник, и, причем, не просто узнать о его существовании, а отрефлектировать на всех уровнях общественного сознания. Не смотря на то, что Русь в своем летописном наследии постоянно с патетикой восклицала: “За грехи наши” - это было всего лишь риторикой. У русского общества не сложились механизмы саморегенерации через исправление собственных “нестроений”. И, как водится, вопросу “что делать?” суждено было решаться через вопрос “кто виноват?”. Но что делать было неясно, поскольку еще не вырисовывался четко образ того, кто во всем виноват. Знамения этого периода, до воцарения первого Лжедимитрия, безличны, они не указывают на источник бедствий, их не дублируют видения, они просто внушают ужас. Хотя в некоторых из них обнаруживаются смутные попытки обрисовать врага в традиционном образе ляха, он то проскачет по небу над Кремлем, страшно щелкая кнутом, то бури, сносящие кресты, придут с литовской стороны, то волки завоют там же.

Весь этот период проходит под знаком мутных сомнений и поисков конкретного врага, с одной стороны, и попыток укрепить стремительно деградирующие авторитеты, с другой. Авторитеты и Годунова, и Димитрия, считавших себя хозяевами престола, были сомнительны, при желании, легко находили изъяны и с той и с другой стороны. После смерти Бориса на престоле остался его сын Федор, еще не в “совершенных летах”, и чаша весов окончательно перевесила в пользу Димитрия, которого приняли действительно радостно. Признавая Димитрия, люди не лицемерили в той степени, как это было при избрании на царство Годунова, они были рады обманываться, к тому же верхи общества делали это не без выгоды для себя. Но Димитрий, если не закрывать старательно глаза, оказывался иллюзорной опорой, созданной лишь страстными надеждами на “тишину и покой”, что позже он и неприминул обнаружить, дискредитируя к тому же всем своим поведением традиционный тип православного государя. Духовная опора общества, которой должен был быть патриарх, претерпевала девальвацию вместе с государем, от которого зависел. Иов, ставленник Годунова, которому был обязан патриаршим престолом, с позором был свержен и поруган толпой после смерти своего покровителя. Грек Игнатий, приведенный Димитрием, и его “потаковник”, тоже был позднее свержен, оказавшись к тому же “еретиком” склонным к унии. Авторитеты и ценности двоились, чего с ними не должно было происходить, в результате чего падала их значимость. (Позднее это проявится в массовом поругании церковных святынь.) Расшатывалась основа для позитивных побуждений. Основа для негативизма, внешний враг, виновник смятений, не был еще четко определен. Общество находилось в растерянном вынужденном бездействии. Ему, по-настоящему, некому было подчиняться, и не было того, против кого можно было по-настоящему воевать. В выражениях неофрейдизма Эриха Фромма - фрустрированная (подавленная) потребность деятельности выливалась в необъяснимые страхи.

4. ГАДАНИЯ И КОЛДОВСТВО СМУТНОГО ВРЕМЕНИ

Будущее было чрезвычайно неопределенно, и потому было трудно пассивно довольствоваться случайными знамениями, хотелось самостоятельно подглядеть замыслы Бога, узнав их обходным путем, получив откровение “с черного хода”. Общество охватила болезнь различных гаданий, магии и колдовства.

Русские книжные рынки в изобилии были насыщены различными гадательными книгами, всяческими “Волховниками”, “Чаровницами”, “Мысленниками”, “Колядниками”, “Громниками”, “Молониянниками”, “Сонниками”, “Путниками”, “Воронограями”, “Ухозвонами”, “Лопаточниками”, “Метаниями”, “Лядниками”, “Астрологиями”, “Астономиями”, “Звездочетьями”, “Планидниками”, Бегами небесными”, “Рафлями”, “Шестокрылами”, “Аристотелевыми вратами” и др. Общество оснащало себя разветвленной системой гаданий примет и поверий. Причем, гадания были уделом не только простолюдинов, что было вполне естественно, но и самых верхов общества, вплоть до самих государей. И Годунов, и Лжндмитрий I, и Василий Шуйский уделяли этому вопросу исключительное внимание, и о том сохранилась масса сведений различной степени достоверности. Автор “Иного сказания” сообщает, что Борис, прежде чем покуситься на престол, обратился к гаданиям: “И прежде нача испытовати многими волхвы и звездословцы, от многих стран и язык собирая,... и вопрошая, мочно ли ему доступити престола царского и быти царем. Они же, его видя желание великое о сем, и в большее чаяние и радость вводя его, сказующе ему, яко родися в ту звезду царскую и будешь царь великой России...”. Борис выслушал гадателей и “...потом же коварно и потаенно смерти предая их”. (103. Стб. 10-11.) О том же гадании более красочно, с элементами сказочного предания рассказывает “Сказание о царстве царя Федора Иоанновича”. Борис, “...призвав к себе волхвов и волшебников, и вопроси их: о любимые и милые мои гадатели!... могу ли я свое желание получить, буду ли я царем?” Те сказали, что Борис будет царем, но не долго, только семь лет. Чтобы убедиться в подлинности предсказания, Годунов “восхоте их искусити, волхвов и волшебниц, таки ль истинно знают и прямо ли гадание их”. Он велел привести “сожеребую” кобылу и заставил определить пол жеребенка. Одна из волшебниц, баба Варвара, не только угадала пол жеребенка, но и в деталях описала его масть, что подтвердилось, когда кобыле разрезали живот. То же испытание, и настолько же удачно повторилось с сукой. Борис одарил бабу Варвару и отпустил ее. (198. Стб. 758-759.)

Не смотря на легендарное, фольклорное звучание рассказа о гадании Бориса Годунова о царстве, он, тем не менее, имеет вполне реальную основу. В 1917 году Е.М. Елеонская в актах бывшего Министерства юстиции нашла материалы расследования о некоей бабе Дарьице, обвиняемой в колдовстве, причем, как она утверждала, позволение пророчествовать было ей дано в видении неким “старым мужем”. Среди прочего мы находим любопытное сообщение о том, что “царь Борис Федорович, как был в правителях, прислал к бабе Дарьице села Володятина дмитровского уезда дворянина, Микифором звали..., и тот де дворянин загадывал, быть ли де Борису Федо-ровичу на царстве.” (240. С. 11.)

Исаак Масса указывает, что Борис ходил и к другой ворожее, Елене Юродивой, которая предсказала ему скорую смерть. (124. С. 83.) Предсказала она накануне свадьбы скорую смерть и Димитрию. (124. С. 127.) Наведывался к Елене Юродивой, став царем, и Василий Шуйский. (124. С. 127.) Официальный историк Романовых Грибоедов в “Истории о царях и великих князьях земли Русской” следующим образом интерпретировал рассказы о гаданиях Годунова в пользу Романовых: “...Яко зеле любляше он [Борис Годунов] во время свое волхвы и звездочетцы: и тии усмотревше сказаша ему, яко по милости великаго Бога от рода их Никитичев Романовых востати имать скипетродержецъ”, и Борис, приняв это к сведению, начал гонения на Романовых, которые, кстати, имели тоже “колдовской” характер. (80. С. 28.) По оговору на их дворе были найдены коренья, с помощью которых они якобы собирались умышлять против царя. Один из Шуйских, Иван Иванович, брат будущего царя, кстати, так же стал жертвой анологичного “колдовского процесса”, правда, не имевшего для него столь грозных последствий, как для Романовых.

Внимание к гаданиям на уровне высочайших особ, как видим, было чрезвычайным, тем более оно было велико внизу общества, и это при том, что официальное отношение к гаданиям было крайне негативным. Автор “Иного сказания” пишет: “Не смыслят же кто безумнии и веруют сему... И мнятся окаяннии астрологиею непостижимый Божий промысел предрицати... Звездословцы же истлеют и анафема да будет”. (103. Стб. 11.) Бельский летописец передает поучение патриарха Гермогена, посланное им из заточения, которое в основном посвящено поруганию гаданий. Непреклонный патриарх предостерегая и пугая говорит: “А на волшебные и гадательные книги и на ведовство что надеющиеся, и те что на воду опирающиеся...”. (66. С. 260.)

С гаданиями были прочно связаны ведовство и чернокнижество. Наряду со знамениями и видениями волшебство составляло единый фон мистических переживаний общества, правда, находилось оно на самом нижнем этаже, будучи нелегальным и отреченным, но от этого оно не переставало быть чрезвычайно популярным. (У русского народа для колдунов существовала масса наименований, отражавших их специализацию и, соответственно, спрос на их услуги со стороны общества. Среди них были: чародеи, колдуны, волхвы, чернокнижники, чаровницы, зелейщицы, ведьмы, ведуны, обаянники, кудесники, сновидцы, звездочеты, облакопрогонники, облакохранительники, лихие бабы, волкодлаки, волшебники, ворожеи, оборотни, привораживатели, умилостивители, знахари и пр.) Лжедмитрий, умысливший назваться царем и тем смутивший людей, сделал это не иначе, как колдовством. В чернокнижестве и волшебстве обвиняют Отрепьева “Иное сказание” (“и умыслися злохитренными волшествы своими” и др.), в грамоте Шуйского по воцарении указано, что Отрепьев “воровством и чер-нокнижеством назвал себя царевичем” (103. Стб. 67.) Даже такой здравомыслящий человек, как Авраамий Палицин, говорит, что Отрепьев “юн еще навыче чернокнижию и прочем злым” (179. Стб. 490.), “Сказание о Гришке Отрепьеве” постоянно обвиняет его в волхвовании. “История о первом патриархе Иове” упоминает Отрепьева только как чародея (“волхв и чародей лютый”, “ушол с Москву чародейством” и др.) (106. Стб. 933.). Те же слухи передавали и иностранцы. Исаак Масса указывает, что первого Лжедимитрия обвиняли в том, “что он был чародей и водился с дьяволом”, при этом москвичи рассказывали много “басен”. (124. С. 149.) Конрад Буссов объясняет, что это были за “басни”, передавая слышанные им после убийства Лжедмитрия разговоры: “...Кто-то другой говорил, что это сам дьявол... Третий говорил, что он чернокнижник и научился этому искусству у лапландцев [лапландцы тогда считались не только в России, но и во всей Европе, самыми могущественными колдунами], ибо те, дав умертвить себя, могут действительно снова ожить”. (68. С. 129.) Жан Огюст де Ту утверждает, что “Борис обвинял в чародействе Димитрия; Димитрий уличал в том же Бориса”. (200. С. 143.) Народ не мог понять, как можно было решиться назвать себя царским именем, и как удалось безродному самозванцу обмануть все “многолюдное множество”. Напрашивался вывод, что сделать это можно было только с помощью колдовства. Первый Лжедмитрий выступает в народных представлениях в мрачных мистических красках. На народ его появление и разоблачение произвели колоссальное впечатление. Второго самозванца уже никто не называл чернокнижником, он был уже просто “вором”.

Колдовства боялись и верили ему, так же, как и гаданиям, не только низы общества, но и его верхушка. Стоит только посмотреть подкрестные записи Годунову и Шуйскому, где подданные клянутся не умышлять против своего государя. Добрая их часть состоит из обещаний не умышлять различными колдовскими способами. В этих записях можно ознакомиться с подробным перечнем ведовских ухищрений. Мартин Бер и Петр Петрей передают рассказы о том, как и Василий Шуйский прибегал к помощи колдунов. (Петрей, по всей видимости, всего лишь свободно пересказал сообщение Бера.) Когда Лжедмитрий II соединился с Мариной Мнишек и подступил к Москве, Шуйский “собрал со всей земли колдунов и колдуний, чтобы чего не мог сделать один колдун, умел сделать другой; для употребления этих чортовых детей при их чарах и ворожбе, он велел разрезать многих брюхатых женщин и достать плод из их тела, застрелить нескольких здоровых и резвых коней и вынуть у них сердце”. (135. С. 267.) Затем это все было зарыто в землю “около того места, где стояло царское войско. Оно было невредимо, уверяли чародеи, доколе не выходило за черту; но лишь только переступало ее, всегда было поражаемо. С поляками случалось тоже...”. (67. С. 141.) Сообщение это имеет, конечно, фольклорный сказочный оттенок, но, во-первых, оно могло иметь вполне реальный прецедент, как в случае с гаданиями Бориса Годунова, и, во-вторых, оно было реальностью для тех, кто передавал эти слухи и верил им.

В одном из сообщений Конрада Буссова мы находим еще более неправдоподобный рассказ о том, как Шуйский прибегает даже к помощи чертей, чтобы, запрудив реку Упу, вынудить сдаться Болотникова. Буссов сам слышал эти рассказы. Когда Тулу затопило, явился некий “монах-чародей” и пообещал за 100 рублей нырнуть, разогнать чертей и разрушить плотину. Но после неудачной попытки он сообщил, что Шуйскому помогают 12000 чертей, 6000 ему удалось склонить на свою сторону, но остальные оказались непреклонны. (68. С. 146.)

Народная вера в колдовство, усилившаяся в Смутное время, рождала даже трагикомические последствия. Так в Перми в 1606 году местные жители с полной серьезностью обвинили некоего крестьянина Талева в том, что он напустил на горожан икоту, за что его вполне не шуточно жгли огнем и на пытке ему было три встряски. (АЮ. №388. С. 362.)

Гадания и колдовство, как видим, стали болезнью Смутного времени. Отреченные откровения и чудеса были спутником народных бедствий, зачастую они находились в неразрывной связи со слухами о знамениях, причем внимание к ним было тем сильнее, чем более была непонятна и тревожна обстановка.

5. III ПЕРИОД (ИЮНЬ 1605 - ИЮНЬ 1606). ПИК ДЕСТРУКТИВНОГО РАЗВИТИЯ ОБЩЕСТВЕННЫХ ПРЕДСТАВЛЕНИЙ

Со смертью Бориса Годунова, устранившей его от борьбы за престол, и приходом Лжедмитрия в Москву общественный кризис вступает в новый этап, приближаясь к апогею непонимания, растерянности и психологического дискомфорта. Борис умер, народная молва уверяла, что он отравился от страха. Во имя Димитриево убили сына Годунова, Федора Борисовича, погромили его родственников и сторонников, подняли руку на патриарха. Чаяли чудесного, окружали им все события, и верили, что царевич Димитрий спасся от рук убийц чудесным образом. Но внутри продолжала сидеть заноза сомнений, в особенности боярство не могло поверить в царское происхождение самозванца, он был хорош только для свержения их собрата, Бориса Годунова.

После перехода под Кромами царского войска к самозванцу, московских погромов и присяги с нетерпением ждали Димитрия в Москве, который должен был занять вновь опустевший престол. И когда он, наконец, прибыл к Москве, торжественно встречавшая его толпа стала свидетельницей недоброго предзнаменования. Конрад Буссов, сам присутствовавший при этом, пишет: “Как только Димитрий въехал по наплавному мосту, проложенному через Москву-реку, в Водяные ворота, поднялся сильный вихрь и, хотя в остальном стояла хорошая ясная погода, ветер так сильно погнал песок и пыль на народ, что невозможно было открыть глаза. Русские очень испугались, стали по их обычаю осенять лицо и грудь крестом, восклицая...: “Боже, спаси нас от несчастья.” (68. С. 109.) Причем, как заметил Буссов, при въезде царской невесты в Москву поднялся такой же ужасный вихрь, “что многими было истолковано, как дурное предзнаменование”. (68. С. 115.) Первое сообщение Буссова повторяет компилятор Петр Петрей, добавляя вымышленную подробность о том, что вихрь был так силен, что опрокидывал коня со всадником. (135. С. 207.) Второе сообщение Буссова повторил дословно его соавтор Мартин Бер. (67. С. 73.) Но самое важное то, что знамение при въезде Дмитрия в Москву независимо от иностранцев знает и русский Новый летописец, что указывает на то, что знамению придали действительно серьезное значение. При выезде Дмитрия из Коломенского в Москву было явлено знамение: “Дню же бывшу тогда велми красну, мнози ж людие видеша ту: над Москвою, над градом и над посадом стояше тма, акромеж града нигде не видяху”. (128. С. 66.) Стоит отметить, что даже с литовской стороны от похода Дмитрия на Москву не ждали добра. Летописец крупнейших православных литовских князей Острожских сообщает: “1605. Поляцы до Москвы князя Дмитра Ивановичи на царство отпровадили... Того же року декабря 4 дня трясение земли было”. (130. С. 212.)

Свадьба Дмитрия вновь родила слухи о недобрых знамениях. К тому времени народу стало уже чересчур трудно обманывать себя в отношении самозванца. Женитьба на католичке, введение ее в храм и причащение, буйство гостей-поляков в Москве, все это подтачивало последние крохи доверия к чудесно спасшемуся царю. Исаак Масса сообщает слухи того времени. Во время самой свадьбы Дмитрий потерял с пальца кольцо с алмазом, “многие это приняли за дурной знак”. (124. С. 135.) После свадебных торжеств была намечена травля зверей в Кремле и военная потеха, “собирались брать приступом крепостцу, но все отменили по причине дурных предзнаменований”. (124. С. 136.) Это был именно тот штурм потешной крепости, во время которого по московским слухам должны были по приказу самозванца перебить бояр, чтобы дать волю полякам и ввести латинство. Можно предположить, что ссылка на предзнаменования была лишь удобным предлогом для отмены опасных игрищ, но Масса описывает одно из таких знамений, которое он наблюдал лично. “Около 4 часов дня пополудни на безоблачном небе со стороны Польши поднялись облака подобные горам и пещерам”, причем появились они совершенно внезапно. Облака странным образом трансформировались, приобретая явные очертания то льва, вставшего на задние лапы, то верблюда, то великана, то некоего “со-вершенного” города, “и многие видевшие это люди были повергнуты в страх”. (124. С. 136.)

Распаленное недобрыми предчувствиями воображение искало чудес и находило их. Вскоре после свадьбы 17 мая 1606 года человек, назвавший себя Димитрием, был убит. Толпа, подстрекаемая боярами-заговорщиками во главе с Василием Шуйским, бросилась в Кремль защищать бояр и Дмитрия от якобы собиравшихся их побить поляков, а получилось так, что убили Димитрия. Это соответствовало планам бояр, но в народе это внезапное нечаянное убийство вызвало страх и неуверенность. Этот момент Смуты безусловно можно считать апогеем психологической дестабилизации об-щества, после которого активно развивается социальная деструкция, реаль-ное разорение земли. Непонимание происходящего и его абсурд в этой точке достигли своего максимума. В тот момент еще далеко не все были уверенны, что убили самозванца Гришку Отрепьева, получалось так, что впервые в русской истории народ убил своего царя. К тому же убийство это в народном представлении было совершенно бесцельным. Если Годуновых свергали во имя истинного хозяина престола, то Лжедмитрия просто убили, причем ведь сначала было даже непонятно, кого именно убили, то ли истинного царя, то ли самозванца. Общество вновь осиротело, причем на этот раз исключительно по своей вине. И если государь был отец своему народу, то в Москве свершилось отцеубийство. Чтобы избыть ужас, с остервенением начали громить поляков, а заодно и всех иностранцев, вымещая страх на чужих, в очередной раз доказывая свою ксенофобию. Опьяненная толпа в ужасе от содеянного в исступлении надругалась над трупом своего бывшего царя и его любимца Петра Басманова. Чтобы оправдать себя, толпа готова была верить самым чудовищным слухам, вплоть до того, что самозванец на самом деле был воплощенным дьяволом. Еще при жизни Димитрия являлись обличители, уверявшие, что севший на царский престол есть ни кто иной, как антихрист. Мещанин Федор Калачник, когда его вели на казнь, вопил всему народу, что поклоняются они посланному от сатаны. Народ же тогда ругался над ним и кричал: “Поделом тебе смерть!” (121. С. 186; 180. С. 111.) После убийства лжецаря ситуация радикальным образом изменилась, теперь уже все были готовы верить, что убили “слугу дьяволова” и “проклятого еретика”. Н.И. Костомаров записал в селе Тушино позднюю, но очень показательную легенду о том, как “Гришка-рострижка по прозвищу Отрепкин” заключил с сатаной договор, скрепив его кровью, чтобы стать царем на Москве, в обмен он, как водится, предложил свою душу и, кроме того, обещал ввести в Московском государстве “поганую латинскую ересь”. (268. С. 287.)

В 1606 же году над трупом самозванца явились жуткие знамения. Автор “Иного сказания”, писавший вскоре после событий, рассказывает: “Егда же лежащу трупу его на позорище, не точию человеком гнусно зрети нань, но самая та земля возгнушася, от нея же взят бысть... И лежащу ему на поли, мнози человецы слышаху в полунощное время, даже до куроглашения, над окаянным трупом его великий плащ и бубны и свирели и прочая бесовская игралища: радует бо ся сатана о пришествии своего угодника. Ох, увы и люте тебе окаянному, яко и земля возгнушася на себе держати проклятого твоего еретического трупа и аер ста неблагонравие плодити, облацы дождя не даша, не хотяще его злоокаянного тела омыти, и солнце не восия на землю огревати, и паде мраз на всеплодие и отъят от нию тука пшенична и гроздия, дондеже злосмрадное тело его на земли повержено бяше”. (103. Стб. 59-60.) И так продолжалось до тех пор, пока тело еретика не сожгли. И с воцарением Василия Шуйского Бог “дарова с небеси дождь и теплоту солнечную на всеплодие”. (103. Стб. 62.) (Стоит заметить, что “Иное сказание было написано явно в угоду Шуйскому.) Рассказ “Иного сказания”, добавив ярких сказочных интенций, повторило “Сказание о царстве царя Федора Иоанновича”. (198. Стб. 831-834.)

Это же сообщение дублируют и добавляют к нему массу новых ино-странцы. О морозе, погубившем “всеплодие”, говорят они практически все. Исаак Масса пишет, что “когда тело убрали, в ту самую ночь в окрестностях Москвы содеялось великое чудо, ибо все плоды, как злаки, так и деревья, посохли, словно они были опалены огнем, да, и так на 20 миль вокруг Москвы, да и вершины и ветви сосен... повысохли... Того ради московиты говорили, что он и мертв, но душа его с помощью дьявола творит чары, поэтому сочли за лучшее сжечь его тело”. (124. С. 147.) Жак Маржерет, французский офицер, бывший в России в 1600-1609 годах, капитан иноземных телохранителей Годунова и Лжедмитрия I, сообщает приблизительно то же, но, по его сведениям, мороз начался сразу же после убийства Дмитрия. (123. С. 94-95.) Мартин Бер, тоже очевидец тех событий, пишет, видимо, о том же морозе, но дело в том, что по его сообщению предзнаменование было накануне убийства, а не после него. “Ночью на 16 мая случился такой мороз, какого еще никогда не бывало: все овощи завяли. Это не предвещало ничего доброго”. (97. С. 79.) (Самозванца убили 17 мая.) Такая разница сообщений говорит лишь о том, что кого-то из авторов подвела память, но, тем не менее, явление это имело место и обсуждалось оно чрезвычайно активно. О нем же сообщают со слов очевидцев Жан Огюст де Ту (200. С. 168.) и Элиас Геркман (79. С. 294.). Марина Мнишек, находившаяся в то время фактически в заточении и получавшая слухи из Москвы, видимо, от приближенных, которые могли общаться с горожанами, среди прочего сообщает и о морозе. Когда похоронили трупы всех убитых в погромах, а вместе с ними и Димитрия, “то сделался холод и над могилами чернь видела горящие свечи”. После чего тела вырыли и сожгли, “...когда тащили трупы в последние вороты, внезапно поднялся страшный вихрь и сорвал с оных три щита, которые упав на землю невредимы, стали подле дороги...”. (81. С. 63.) Целый список чудес творившихся у трупа самозванца приводит Конрад Буссов, выделив их даже отдельной главой “О чудесных знамениях, которые происходили у тела Димитрия”. На третью ночь после убийства по обеим сторонам стола, на который выложили на позор тело ложного царя и его любимца Басманова, появились из земли огни, причем, когда сторожа пытались подойти и рассмотреть их, они всякий раз исчезали. Об этом было доложено вельможам. После освидетельствования, чтобы не смущать народ, тело самозванца распорядились вывезти в церковь за Серпуховские ворота. Когда вывозили тело, по пути следования поднялась буря, она сорвала крышу с ворот у башни на Кулишках. Серпуховские же ворота ветер сорвал вместе с деревянной стеной до фундамента. (О том же самом знамении говорит и Марина Мнишек, и Элиас Геркман, писавший со слов очевидцев. При этом “крыша с деревянной стены унесена была так далеко, что до сих пор не найдут”. И починить эти ворота никак не удается, поскольку, не смотря на все старания, они постоянно разрушаются. (79. С. 296.)) В церкви, где тело самозванца лежало вместе с другими, на утро его не нашли, не смотря на то, что церковь была заперта. Труп нашли перед воротами, рядом с ним сидели два голубя. Когда к телу подходили, повторялась та же история, что и с огнями, - голуби улетали. Труп решили бросить в яму, куда складывали нищих, опившихся и замерзших, и закопать ее. Но 27 мая, то есть через 10 дней после убийства, тело обнаружили на другом кладбище. “Весь город немало перепугался”. 28 мая труп был сожжен, а пепел развеян. (68. С. 129.) Передавая эти же сообщния Петр Петрей сделал следующее предисловие, подтверждающее, что русские придавали всем этим загадочным событиям большое значение: “После того, как Гришка или Димитрий получил такой жалкий конец, некоторые русские распустили такой слух, что много чудесных знамений бывает у его тела; я расскажу их несколько, хоть сам и не видел их, а слышал от других и немного сомневаюсь в истине, потому, что русские охотно занимаются такими лжами, баснями и сказками”. (135. С. 231.) Элиас Геркман, голландец, бывший в России уже в царствование Михаила Федоровича, со слов очевидцев рассказывает, что монахи Андрониевского монастыря с одобрения бояр распустили слух, что в их монастыре, где погребен Димитрий, “бывают видения на могиле и вокруг нее горит так много огней и при этом является столько чертей, что монахи не могут ходить рано утром в церковь к заутрене...”. Правительство, воспользовавшись этим слухом, распорядилось вырыть труп и сжечь его. (79. С. 295.) Георг Паерле добавляет, что труп не просто сожгли, но пепел “зарядили в огромную пушку, выстрелили им в те ворота, коими он вступил в Москву”. (99. С. 70.)

Появление и особенно убийство Лжедмитрия I породили целую массу далеко не христианских чудесных явлений. Причем, стоит отметить, что знамения этого периода, по сравнению с предыдущим, теряют природную глобальность, но мельчая, не становятся менее страшными. Но опять же, по сравнению с предыдущим этапом, здесь появилась возможность группировать знамения вокруг совершенно определенной персоны - Дмитрия. Именно поэтому предзнаменования становятся более локальными, опускаясь зачастую до бытовых примет, но возведенных, правда, в ранг государственного значения. Тревожные ожидания сгруппировались вокруг Димитрия и вокруг Москвы, эпицентра событий. Вынужденное бездействие и неопределенность, нагнетающие страх, в этих знамениях достигли максимума. Все это выдвинуло на первый план архетипические образы, наиболее приемлемые в условиях неясности. Знамения связанные с убийством Димитрия прекрасный тому образец. Русский летописец ужасается, что и “сама земля возгнушалася” держать на себе труп еретика, причем это является лейтмотивом рассказов о морозах после убийства самозванца. Для того чтобы умилостивить землю, труп еретика сожгли в потешной крепости на Котлах, а пепел развеяли. Указанные иностранцами, неотредактированные русскими книжниками, знамения отразили непонимание и неоднозначность ощущений вызванных убийством Димитрия. Свечи и голуби над трупом, как и во многих житиях, свидетельствовали скорее о святости, чем о сатанинстве убиенного. С другой стороны, перемещения трупа и слух о том, что Дмитрий научился у лапландцев искусству оживать после смерти, позволяют реконструировать представления об убиенном Димитрии, как о “залежном” или “заложенном” мертвеце, который, по русским поверьям, мог оживать и являться в нужное время, что уже предвещало его скорое появление во втором самозванце. Общество готовилось к появлению нового Лжедимитрия.

Максимилиан Волошин, глубоко понимавший судьбы России, в 1917 году в стихотворении “Диметриус-император” из сборника “Неопалимая купина”, выявляя так волновавшие его примеры “исторического демонизма”, писал, подводя итог пути этого “демона”:

Так, смущая Русь судьбою дивной,

Четверть века - мертвый, неизбывный -

Правил я лихой годиной бед.

И опять приду чрез триста лет. (227. С. 128.)

6. IV ПЕРИОД (ИЮНЬ 1606-1618). СПАД ДЕСТАБИЛИЗАЦИИ ОБЩЕСТВЕННОГО СОЗНАНИЯ

После убийства Дмитрия, апогея психологической дестабилизации, “смуты ума”, происходит ее спад. Преодоление неопределенности происходит через деструкцию. “Смута ума” сменяется реальным разорением. Летом 1606 года разворачиваются восстания в “Диком поле” и в Рязанских пределах при известии о государственном перевороте, которые затем охватывают все Поволжье до Астрахани. Взбунтовались терские казаки, во главе которых встал самозванный царевич Петр, волнения охватывают Тверь, Псков и Новгород. Крестьяне отказываются признать “боярского царя”. Конкретные действия значительно ослабляют мистические переживания. С этого момента определяется конкретный враг - казаки, собственные “воры” и поляки, позже к ним присоединятся шведы. Самозванцами уже просто играют, их находят и провозглашают исключительно для того, чтобы попользоваться разорением. Казакам понравились самозванцы. Явился целый сонм царевичей: сыновья Федора Иоанновича - Петр, Федор, Клементий, Савелий, Семен, Василий, Ерошка, Гаврилка, Мартынка; внук Ивана Грозного, сын Ивана - Лаврентий; князь Иван - сын Грозного от Колтовской, царевич Август и т.д. Воссевший на престоле Василий Шуйский уже заранее был дискредитированной фигурой. Возглавляя комиссию по расследованию событий в Угличе, он в угоду Борису Годунову утверждал, что царевич сам “набрушился” на нож в припадке “падучей немочи”. Затем, с приходом первого Лжедмитрия, утверждал угодное ему. Поняв, что самозванец стремительно теряет авторитет, он устроил заговор против него, провозгласив, что истинный царевич убит в Угличе по приказу Бориса Годунова. Склонный ко лжи старик, ограниченный в своей власти боярами, без собора всей земли “выкликнутый” на царство толпой, авторитетом не обладал. При девальвации авторитетов, дающих потенциальную возможность конструктивной деятельности, вся застоявшаяся под спудом страха энергия народа вылилась в негативизм, реализовавшись в многочисленных поруганиях и государственных, царских, и церковных ценностей, и даже обыкновенных морально-этических норм (об этом красочно свидетельствует масса сочинений Смутного времени). На этом фоне значение чудесных предзнаменований ослабевает и они получают христианскую окраску, в свои права вступают христианские видения, смещающие своей определенностью знамения на периферию.

После восшествия Шуйского на престол мы еще можем отметить несколько знамений, имевших характер предыдущего периода и получивших общественный резонанс уже по инерции. Пискаревский летописец указывает за 7115 (1606-1607) год: “Повелением царя... Василия Ивановича Шуйского... поставлены хоромы и сени новые на место царя и великого князя Феодора Иоанновича..., и у тех хором подломились сени, а мост и бревна, и брусье были новые и толстые. И все люди пришли во удивление о таком чюдеси”. (137. С. 215.) (Заметим, что аналогичные несчастья случались, как мы помним, и с хоромами Бориса Годунова.) Исаак Масса так же сообщает, что в марте 1607 года “ночью отвалился язык у большого колокола в Москве, что было принято за худое предзнаменование”. (124. С. 169.) (Кстати, как мы помним, Пискаревский летописец при наречении Годунова на царство так же сообщил о выпадении языка у колокола как о недобром для нареченного государя предзнаменовании.) Знамения эти выражали явное недоверие Шуйскому.

То же отношение обнаруживали известные знамения в Архангельском соборе в Кремле и в церкви Рождества Богородицы в Москве. Но это уже были иные явления - первые знамения с начала Смуты с определенной христианской символикой. Они получили чрезвычайно широкий отклик. Мы обнаруживаем, как минимум, семь оригинальных рассказов о них, причем записанных не как отдельные замечания, а как вполне самостоятельные произведения, расходящиеся во многих деталях и толкованиях. Благодаря тому, что сообщения об этих знамениях были обличены в пространную литературную форму и потому, что распространялись они подобно видениям, и по тому значению, которое они приобрели, исследователи отождествляли их зачастую с видениями, несмотря на то, что по сюжету и содержанию они таковыми не являлись.

Первоначальным рассказом о знамении в Архангельском соборе, видимо, следует считать сообщение “Иного видения”, известного по рукописи ГПБ. Q. IV.17, где оно помещено непосредственно за “Повестью о видении некоему мужу духовну”, чем и объясняется его название. В этом варианте сообщение о знамении является протокольной отпиской ночных сторожей Архангельского собора в Кремле. Знамение было 27 февраля 1607 года в ночь с пятницы на субботу. Отписка подробно перечисляет семь сторожей-свидетелей, со слов которых было записано знамение, и которые передали виденное окольничему и казначею Василию Петровичу Головину и дьяку Меньшему Булгакову. В 5 часу ночи в церкви начал “шум быти и говор велик, по смете голосов з двадцать или с тридцать; а один де из них говорил по книжному за упокой без пристани..., а в те поры в церкви свеча горит. И после де того промеж ими учал быти смех, и один де из них изо всех голос толст, а против де его говорили все встречно, а один де таки говорит по книжному заупокой; и толстоголосый на них на всех крикнул, и они де пред ним умолкли. И после де того в церкве промеж ими учал быти плач велик; а по церкве де в те поры по всей свет велик был; и как де свет поидет к верху, ино де осветит верх весь и всю церковь; а как свет поидет к низу, ино де осветит мост церковный; а в лице де никого не видети и речей де их не разумети”. Все это продолжалось с пятого до седьмого часа, “а заглядывали де те сторожа в церковные в двои двери ущелми и сквозе замки, и их де всех сторожев в те поры взял страх и ужас велик”. Прилежные свидетели даже указали, что “Истомин де сын Козма в те поры отходил ис паперти прочь”. (102. Стб. 184-186.)

Толкования чудесному явлению отписка, естественно, не дает. Но в скрытом подтексте стоит учитывать, что дело происходило в Архангельском соборе, где покоились московские великие князья и цари, следовательно, разговоры в церкви, можно предположить происходили между ними. А некоего обладателя “толстого” голоса, видимо, можно отождествлять с Иваном Грозным. “Совет великих князей”, вероятно, сделал печальные для Руси выводы, поскольку во все его время читали за упокой, и кончился он “плачем великим”. Определенное же толкование этому знамению дают его переработки в других сочинениях.

“Иное сказание” (103. Стб. 121.) и Хронограф 1617 года (207. Стб. 1307.) приурочили его к новой дате - 20 октября 1609 года (“четвертое лето царствование Шуйского”), в ночь с четверга на пятницу, и включили его в повествование о последних месяцах царствования Шуйского, с чем, вероятно, и связано смещение даты. (Шуйский был отстранен 17 июля 1610 года.) В обоех редакциях текст довольно близок, и носит соответственно названия “О чюдеси бывшем” и “О чюдеси бывшем еже во царстве Василиа царя”. Причем, оба источника указывают такую подробность: пели в церкви 118 псалом “со аллилуями”. И “рекоша же тогда мнози от народа, яко царство Василия вскоре с плачем скончатися имать”.

Псковская I летопись сообщает за 7118 (1609-1610) год об этом явле-нии, как о знамении “перед самым разорением царьства Московского”. В Псковской летописи это сообщение послужило прологом к рассказу об идентичном местном знамении. “Того же лета бысть таково же знамение в Великом Новегороде: в Торгу нощию шум и гласи и стонание в церкви Великомученика Георгия: в самую же утреннюю бысть шум в церкви, яко и церковники выбегоша и вси людие елице беша не могоша пребыти, убояшеся; и бысть тако весь день, яко и князем града и всему народу сошедшемуся слышати”. (172. С. 327.) Здесь знамение предвещало разорение скорее не всей Русской земли, а конкретно - Великого Новгорода. Подтверждает это Новгородская III летопись. Похоже, что в составе Повести “О взятии Великаго Новаграда от Немец, и о разорении его” он говорит о том же знамении. Летописец сообщает, что перед взятием Новгорода (17 июля 1611 года) “бысть проявление в Великом Новеграде, по многим церквам вой бысть, ова на вечерней зари, овогда на утренней; и се знамение многажды бывше”. (116. С. 352.)

Аналогично, в контексте разорения Руссской земли, передает сообщение о знамении в Архангельском соборе Пискаревский летописец, наиболее близкий по тексту к отписке, даже дату он указывает приблизительно верно - 7115 (1607) год 20 февраля, вместо 27 февраля в “Ином видении”. (137. С. 215.) Так же расценивает знамение и местная Вологодская летопись, правда, сильно ошибаясь в дате, упомянув о нем за 7112 (1603) год 20 октября. (74. С. 174.)

В паре со знамением в Архангельском соборе источники всегда сообщают о чуде самовозженной свечи в церкви Рождества Богородицы в одном из монастырей Москвы. “В нощи... возжеся свеча сама о себе огнем небесным перед святым Ея Богородичным образом.” (103. Стб. 122.) И “Иное сказание”, и Хронограф 1617 года (207. Стб. 1307-1308.), и Пискаревский летописец (137. С. 216.) указывают одну дату - 18 февраля 1610 года. Только Вологодская летопись, ошибившись в дате предыдущего знамения, и здесь в паре с ним указывает 7112 (1604) год 18 февраля. (74. С. 174.) Москвичи наутро, узнав о таком чуде, собрались во множестве у церкви. Сам патриарх Гермоген отслужил молебен, но “егда же бысть третий час дни недельнаго, тогда убо зелно належащу ветру, во двери церковныя дохнувшу, и абие свещу самовозженную погаси; бе бо велика ношашеся буря. От сего убо вознепщевати показатися, яко вмале царствовавшему светеяся благодать мимо иде”. (103. Стб. 122.) Возможно, именно это чудо самовозженной свечи, погашенной ветром, вместе с толкованием и датой, реально близкой к низложению Шуйского, дало повод “Иному сказанию” и Хронографу 1617 года изменить дату знамения в Архангельском соборе, чтобы в паре с Рождествеенским знамением они имели большую убедительность и логическую законченность.

Через пять месяцев 17 июля 1610 года Василий Шуйский был действительно низложен и насильно пострижен в монахи. Чудеса с хоромами Шуйского, вывалившимся языком у большого колокола, плач в Архангельском соборе, возгоревшая и потухшая свеча - все это еще раз убеждало москвичей и тех, до кого доходили эти слухи, в том, что благодать “иде мимо” царствующего. К тому же рассказы об этих двых последних знамениях были чрезвычайно популярны. Кроме того, что они вошли во многие сочинения Смутного времени, знамения эти позднее переписывались даже и вне контекста событий. Так оба они, например, включены в рукописное Сказание конца XVII века “О бывших знамениях на небеси и на воздусе” (РГБ. Ф. 218. № 753. Л. 583-583об.), которое собрало самые впечатляющие знамения, начиная с Римской истории, и обрывается как раз на рассказе о самовозженной свече в Рождественской церкви.

Недоброе для Шуйского предзнаменование излагает и некий Евстратий, бывший его “самовидцем”, в своей “Повести о некоей брани, належащей на благочестивую Россию, грех ради наших, и о видении некоего знамения в нынешнем последнем роде нашем”. (156. Стб. 249-260.) Но это литературно обработанное знамение хоть и получивше резонанс в современной научной среде, начиная еще с открывшего Повесть С.Ф. Платонова, современникам тех событий было пратически не известно. Очевидцами знамения были только двое, сам Евстратий и толмач Посолского приказа, рассказано оно было Евстратием игумену некоей “честной обители”, который, кстати, и “понудил” его к написанию Повести. В других источниках мы не находим упоминания об этом знамении, в настоящее время известно только три ее списка: ГПБ. Собр. ОЛДП. Q. 272; ГПБ. F.IV. 222 и список Флорищевой пустыни Владимиро-Суздальского историко-художественного и архетиктурного музея-заповедника, инв. № 5636/396. Знамение это явилось скорее поводом для риторических упражнений самого Евстратия и его же тщеславной попыткой продемонстрировать свою ученость, которую он стремится показать к месту и не к месту. И С.Ф. Платонов (287. С. 153.), и Д. Успенский (318. С. 147.), и А.А. Назаревский (283. С. 126.) чрезвычайно уничижительно высказывались о литературных достоинствах напыщенной Повести и ее достоинствах как истоического источника. Но все-таки, даже несмотря на то, что Повесть была написана уже после избрания Михаила Фе-доровича, тем не менее, написал ее все-же очевидец и, что весьма ценно, его рассказ и внимание уделенное предзнаменованию, безусловно, являются показательными для царствования Василия Шуйского, и все-таки толкование данное знамению было современно событиям.

Евстратий с толмачем Посольского приказа Григорием Кропольским был послан дьяком Василием Телепневым “с царскими епистолиями на собрание чина воинского” в Преяславль-Залесский, Ростов, Ярославль, Кострому и Галич. Из-за страха перед шайками “воров” они были вынуждены ехать окольными путями. И на пути от Александровой слободы к Переславлю в Петров пост (в тот год с 23 мая по 29 июня) 1608 года посланцы стали “самовидцами” “ужасного знамения”. Они узрели на небе громадного льва окруженного множеством зверей и противостоящего ему змея “прелютаго и прегордаго” со множеством змей малых. Противоборство кончилось тем, что оба зверя со своими воинствами исчезли и “облака паки устроишася в своем естестве”. Толмач Григорий Кропольский объяснил смысл знамения: лев знаменовал собой царя Василия, змей - “Тушинского царя коварственного” и поскольку оба зверя исчезли, то “вскоре обоим царям будет изменение и прекращение, а не един каждого не одолеет”. (Сообщение о внешне типологически сходном знамении мы встречаем в Летописце Императорской Публичной Библиотеке, процитированное С.Ф. Платоновым. За июль 1613 года Летописец сообщает, что на солнце нашли два зверя, один “яко змий велик”, другой “яко медведь великий”. Они рвали солнце на куски и почти разорвали, как вдруг исчезли и солнце засияло снова. (287. С. 423-424.) Комментария к этому рассказу Летписец не приводит, но можно предположить, что медведь и змей представляли собой поляков и шведов, основных определившихся к тому времени врагов, пытавшихся разорвать Русское государство. Общество было уже настроено на скорое прекращение бедствий, поскольку к тому времени и Москва была очищена от поляков и своих изменников, и выбран был, наконец, всею землей новый государь.)

Весь приведенный выше ряд знамений убедительно доказывает, что положение Василия Шуйского на троне народному мнению не представлялось прочным, его воспринимали как “временного” царя, скорее исполняющего обязанности, время которого вскоре должно было кончиться. Борис Годунов и первый Лжедмитрий не были “временными” царями. Их приняли как царей, хотя и ожидали от их царствования бедствий. Василий Шуйский, не смотря на то, что на троне задержался на пять лет, был переходной фигурой, с которой не особенно считались. Он с легкостью, в обход мнения земли, стал царем, и точно так же с легкостью был смещен.

Приведенные выше знамения являются, пожалуй, единственными знамениями “общегосударственного” значения за период с воцарения Шуйского до самого конца Смуты. Когда “земля побрела розно” и началось разорение, когда оказалось возможным выбирать себе государя по вкусу, а по Руси побрели иноземцы, из русского обихода исчезают централизованные знамения. Из общественной жизни исчез социальный и духовный центр, каждый стал “лукавне мысляще о себе”. Перед лицом бедствий начался интенсивный процесс обособления местностей. Интересы сузились до местных происшествий. Утраченное единство земли отразилось в мистике знамений, которые теперь касались и группировались исключительно вокруг отдельных городов и монастырей. Вместе с этим их количество заметно сократилось, значение знамений, как предвестников событий, и внимание к ним резко упали. Их место начали активно занимать христианские видения.

На природные явления, традиционно имеющие характер предзнаменования, вообще стали меньше обращать внимания. Источники умалчивают о многих очевидных явлениях подобного типа. Так, например, прохождение через перегелий кометы Галлея 17 октября 1607 года, на которую трудно было не обратить внимание, не отразил ни один источник. Шесть полных и частичных солнечных затмений, которые можно было наблюдать на территории России, указанных Д. Святским, тоже прошли незамеченными. (302. С. 14.) Два лунных затмения, в августе 1616 и 6 августа 1617 года, отмеченные Острожским летописцем, и которые вполне могли наблюдать на юге и юго-западе России, отечественным летописцам неизвестны. (130. С. 214.)

За этот период мы не встречаем знамений связанных с Москвой, поскольку ее судьбу предопределяли уже исключительно видения. Но были знамения связанные с Троице-Сергиевым монастырем, обителью святого Сергия, защитника земли Русской. Авраамий Палицин, писавший свое Сказание для прославления Троицкого монастыря, келарем которого являлся, указывает на два знамения в самом начале его осады и одно знамение в самые тяжелые ее дни. 25 сентября 1608 года на третий день после начала осады “бе тоя нощи ничто же ино от градских людей слышати развее воздыха-ние и плачь, и понеже от окольних стран мнози прибегше и мневше, яко вскоре преминется великаа сия беда”. И тут же Палицин переходит от устрашающего знамения к знамению ободряющему, как бы доказывая, что молитвами святого Сергия, в конце концов, все закончится благополучно. “Тогда же нецыи стары и мнози людие видешя знамение не во сне, но наяве”. Над Троицкой монастырской церковью “над главою столп огнен стоящ, даже до тверди небесныя... И по малу столп огненный начат низходити и свится вместо, яко облако огняно, и вниде окном над дверми в церковь святыа Троица.” (179. Стб. 1034-1036.) Знамение это явно означало нисхождение благодати на дом святого Сергия, оно изобразило процесс обратный исхождению благодати широко известный в русской книжности, одним из самых известных прототипов которого явилось исхождение благодати из храма Святой Софии в Константинополе. Повествуя о самых тяжелых днях осады, Палицин сообщает и о “неведомом пении” в церкви Успения Богородицы, выделив чудо отдельной главой. (179. Стб. 1112-1114.) Неведомое пение слышали ночью сторожа. Попытавшись проверить, они убедились, что при приближении к церкви пение утихало, а при удалении вновь возникало. Так и не добившись ясности, сторожа ограничились докладом воеводе. Знамение это чрезвычайно напоминает заупокойные молитвы и плачь в Архангельском соборе в Москве, но здесь оно не имеет пессимистического оттенка, скорее оно читается в контексте укрепления осадных сидельцев.

И еще одно знамение, связанное с Троицей, передает сразу несколько источников. Когда ополчение, собравшееся на очищение Москвы от поляков, 18 августа 1612 года выходило из Троицкого монастыря, оно, выстроившись на горе Волокуше, принимало благословение от архимандрита Дионисия и братии монастыря. Но едва войско выступило в направлении Москвы, навстречу подул сильный ветер, что было принято, как дурное предзнаменование, войско охватили сомнение и страх. Но после того, как Дионисий вновь окропил войско и дал ему приложиться к образам, ветер тут же переменился, подув в тыл ополченцам, при том с такой силой, что люди едва сидели на конях. Эта перемена была сочтена чудесным предзнаменованием, указывающим на заступление святого Сергия, чему в ополчении очень были рады. И ветер тот продолжался до полного очищения Московского государства. Об этом знамении сообщает Новый летописец (128. С. 123-124.) и Симон Азарьин, включивший его в два сочинения, в “Книгу о чудесах преподобного Сергия” (64. С. 37.) и в “Канон преподобному отцу нашему Дионисию”, в части, где помещено житие Дионисия. (63. С. 54-56.)

Укрепляющие знамения христианского характера, не фигурирующие до начала ”разорения земли”, мы можем отметить в осаде другого монастыря - Псково-Печерского. В 1611 году 10 февраля под монастырь пришел Лисовский и, не взяв его приступом, начал осаду. 27 апреля ночью в разгар осады в монастыре видели знамение, о котором сообщает “Сказание о нашествии иноплеменник к Печерскому монастырю”: “Посреде лучу велию стоящу, два лучи от него исхождяши - единому лучю меж востока и полудне, а другому лучю к северныя страны, яко на пробитая места Печерскаго монастыря”. Сказание не дает толкования, только говорит, что “сие же показует Бог, яко же хощет своею тварию”. Знамение это представляет собой не что иное, как Константинов крест, победительный символ, вдохновляющее значение которого неожиданно прорвалось в Смутное время, почти что уже забытое к концу XVI века. (190. С. 196.)

Вышеприведенные знамения, связанные с Троицким и Псково-Печерским монастырями, все-таки одни из немногих знамений оптимистического вдохновляющего характера. Как правило, они продолжали предвещать бедствия. Взятию Смоленска 3 июня 1611 года польским королем Сигизмундом предшествовали, безусловно, трагические знамения, о том сообщает “Повесть о победах Московского государства”. Накануне взятия богородичная икона испускала слезы, “людие видевше и ужасни бывше, понеже бо беззакония наша превзыдоша главы наша”. И далее указывает еще более грозное знамение: “Мнози же от верных в нощи видевше, бысть от соборныя апостольския церкви яко столп огнен исхождаше и к небеси воздвизашеся. Люде возможе ужасти быша”. (162. С. 27.) Таким образом было продемонстрировано то, что благодать уже покинула Смоленск и взятие его уже предрешено. В самом конце весны 1611 года, когда, видимо, и наблюдали эти знамения, скорое падение крепости уже было несомненным, но на это должна была быть воля Господа. Смоленску, удерживавшему долгое время под своими стенами Сигизмунда и пережившему тяжелейшее осадное сидение, предстояло не просто пасть под ударами врага, но вместе с этим и лишиться присутствия святого благословения над своим городом. Подобная апокалиптическая безысходность, безусловно, была рождена действительно тяжелой и геройской осадой, от которой долгое время зависила судьба Москвы. Под стенами Смоленска судьбы России решались и стратегически и дипломатически. Осада удерживала Сигизмунда от выступления к Москве на помощь к засевшему там польскому гарнизону. И там же под Смоленском шли упорные и бессмысленные переговоры об избрании на российский престол королевича Владислава. Упорство защитников города давало возможность московскому посольству настаивать до определенного момента на своих требованиях. В связи с тем значением, которое придавали обе стороны этой осаде, вполне объяснима апокалиптичность, с которой восприняли падение Смоленска.

Но уже позднее, после взятия города, и самому Сигизмунду было в нем недоброе предзнаменование. Когда в последних числах октября 1612 года Сигизмунд выезжал из Смоленска к Москве, перед ним рухнула решетка ворот, которую не смогли убрать. И приняли то “в знак нетщетный, что въезду княжего в Москву ему получить будет невозможно”. (175. С. 50-51.)

Недобрые знамения окружают взятие Новгорода и Гдова. Псковская I летопись по списку Оболенского уазывает, что в 1613 году, когда шведы вошли в Гдов, “тогда божиим посещением, в соборнеи церкви подняся огнем местная икона чудотворная великомученик христов Димитрии Селунскии; се же все бысть грех ради наших, в показание, иконная же дска вся около в уголь огорела...”. (173. С. 140.) III Псковская летопись по 2-му Архивскому списку за 7122 (1613-1614) год сообщает, что за год до того “бысть знамение на небеси: над Варлаамскими вороты и по всему Запсковью кровавые луны ходили, зимои, в нощи”. (174. С. 278.) К этим же недобрым предзнаменованиям можно отнести и приведенные уже выше сообщения из “Летописца Новгородского церквам божиим” и из Псковской I летописи о вое, гласах и стенаниях в Новгородских церквях.

Среди прочего можно указать в качестве примера и одно прославляющее знамение, связанное с Рождественским Богородицким Пафнутьевым Боровским монастырем. По дороге к Москве, двигаясь на Серпухов, казаки второго самозванца в июне 1608 года приступили к монастырю, который был сдан им изменой. Воевода князь Михаил Волконский с немногими стойкими людьми до последнего сражался с казаками и был убит уже в самой церкви рядом с ракой, где покоились мощи Пафнутия Боровского. И после ухода “воров” учинилось “знамение крови”, она не смывалась с клироса и во время панихиды выступила из ям, где погребли убитых. (128. С. 98.)

Завершение Смуты для Руси ознаменовалось несколькими сообщениями о кометах. И, что показательно, растолкованы они уже были на пользу Русскому государству. Псковская III летопись по 2-му Архивскому списку за 7125 (1617) год указывает: “Тое же зимы, в великои пост, явися звезда копеиным образом, с востока на полудне грядуще, в нощи являющеся с вечера, заходя на запад, перед зарями таяшеся; и пребысть многое время”, она проявляла “турских приход на Литовскую землю [1621], а на другои год Крымскои на них прииде”. (174. С. 280.)

Прохождение еще одной кометы в момент прихода королевича Владислава под Москву (Владислав вступил в Тушино 20 сентября 1618 года) вызвало много разговоров и толкований. Новый летописец сообщает: “...На небесех явися над самою Москвою звезда. Величиною же она бяше, как и протчие звезды, светлостию ж она тех звезд светлее. ...Хвост же бяше велик. И стояше на Польскую и на Немецкие земли хвостом. От самой же звезды поиде хвост узок и от часу ж нача распространятися; и хвосту распространившуся яко на поприще. Царь же и людие все, видя такое знамение на небесех, вельми ужасощася. Чаяху, что сии есть знамение к Московскому царству, и страшахуся от королевича, что в тое же пору пришел под Москву. Мудрые же люди филисофы о той звезде стаху толковать, что та есть звезда не к погибели Московскому государству, но к радости и к тишине. О той звезде толкуется: как она стоит главою, над которым государством, и в том государстве подает Бог вся благая и тишину...; а на кои государства она стоит хвостом, в тех же государствах бывает всякое нестроение... Також толкование и збысться...”. (128. С. 146.) Та же комета стала предметом обсуждения на первом посольском съезде в деревне Деулино 23 ноября. Польские послы начали стращать русских “звездой с лучом”, виденной в пятницу под Москвой, “а вы по той звезде увидите, что над вами сделается за такие неправды”. Но московских послов уже было не напугать кометой: “Знамение небесное бывает всякими различными образы, и о том рассуждать никому непригоже; Бог не дал знать, которому государству что от того будет... Небесное знамение тварь божия, ему, творцу, и работает, а рассуждать про то никому не надобно”. Московские послы выразили даже уверенность, что знамение это свершится над поляками. (Цит. по 308. Кн. 5. С. 107.) Видимо о той же комете за зиму 1619 года сообщил Острожский летописец (130. С. 215) и Сводная Галицкая летопись (“...в том же году [1619] появилась на небе метла.”). (Цит. по 302. С. 161.)

Русские толкования относительно этой кометы были чрезвычайно характерны для конца Смутного времени. Люди чаяли успокоения, которое с громадными усилиями начало устанавливаться. Но под Москвой явился королевич Владислав, которму не так давно присягали, и который имел формальное право быть русским царем. Это грозило возобновлением Смуты и новым соперничеством претендентов на престол. И недаром царь и все люди “вельми ужасошася” такому знамению. В начале Смутного времени подобные знамения рождали неутешительные выводы, в соответствии с которыми следовало готовиться к грядущим “нестроениям”. Но в 1618 году от бедствий и “саморазорений” устали и к новым готовиться уже никак не хотели. Проще было перетолковать знамение в соответствии с тем, чего с таким нетерпением ждали. А ждало Московское государство “тишины”. Экстремальная ситуация, в которой русское общество просуществовало все Смутное время, подходила к концу. Значение знамений и внимание к тому, что они предзнаменовывали, чрезвычайно упали, поскольку общество обрело уже почву под ногами и реальные приоритеты, достижимые вполне реальными средствами. Комета, традиционно недоброе предзнаменование, явилась в “неурочное” время, и поскольку ситуация проигнорировать ее не позволяла, казуистикой толкования знамение использовали для укрепления надежд на скорое благополучие.

***

Рассматривая знамения Смутного времени, с самого первого взгляда можно отметить, что всплеск их, пришедшийся на этот период, является беспрецедентным для русской истории. Вспышка митстических архетипических интенций была вызвана, в свою очередь, беспрецедентными событиями, опыта восприятия которых русское общество не имело. Знамения, как инструмент общественного сознания, во всей яркости проявили себя, как экстремальный механизм эмоциональных реакций на экстраординарные события. За этот период с 1591 по 1618 год нами найдено сообщений более чем о 80 знамениях, при этом еще следует учитывать, что, безусловно, основная их масса просто не попала в письменные источники, так и прекратив свое существование в устной молве. Значительная плотность сообщений о знамениях и толкования на них за весь период Смуты позволяют реконструировать комплекс представлений о происходящих событиях на низовом уровне. На этой основе все Смутное время достаточно отчетливо разделяется на четыре периода.

Первый период начинается с 1591 года, с убийства царевича Димитрия в Угличе, и продолжается по 1598 год, до смерти Федора Иоанновича и избрания на престол Бориса Годунова, когда стал очевиден надвигающийся династический кризис. После неотвратимо приближающейся смерти “блаженного” царя, престол должен был занять кто-то из его “холопов”, скорее всего, царем должен был стать “цареубийца” Борис Годунов, что по-том и свершилось. Этот период характеризуется латентными страхами, смутными ожиданиями грядущих “нестроений”. Насыщенность знамениями еще недостаточно велика, за это время мы находим в источниках сообщения лишь о десяти знамениях. В этот период они максимально неконкретны и децентрализованны, толкования на них встречаются крайне редко, записи их отрывочны и лаконичны и находятся в основном в летописях в практически необработанном книжниками виде. Местные знамения толкованиями смещаются в общегосударственный контекст. Христианский элемент их чрезвычайно незначителен.

Второй период начинается с избрания на царство Бориса Годунова и заканчивается к лету 1605 года, со смертью Бориса, крупными успехами первого Лжедимитрия и его вступлением в Москву. Он охватывает несчастливое царствование “рабоцаря” Годунова. В этот период происходит стремительное нарастание дестабилизации общественного сознания, на него приходится около сорока знамений, отмеченных источниками. Реальные природные бедствия были истолкованы как знамение “умножения грехов”. Явления природы были включены в социальный контекст. Неопределенность и экстраординарность событий вызывали нарастающую неуверенность и страх. Ожидание грядущих бедствий было страшнее, чем сами бедствия. Отсутствие реального врага и деградация позитивных ценностей и авторитетов оборачивались вынужденной бездеятельностью. На этом фоне активно развивалась дестабилизация общественного сознания. Знамения становятся все более грозными, приобретая впервые в русской истории явный апокалиптический характер. Признаки конца света перестают быть простой книжной риторикой, сетованиями на “последние времена”. Но, тем не менее, этот период не рождает эсхатологии, то есть непосредственных предсказаний о конце света. Потенциал конструктивной деятельности был еще достаточно прочен, он не переходил границу самопокаяния и не углублялся в деструктивное самоотрицание. Целостность православия дала возможность остановиться у этой черты. Недаром поиски авторитетов в этот период проходят среди духовных подвижников. Остановило “саморазорение” и появлние реального внешнего врага и собственных “воров”, на которых можно было сложить вину за все бедствия и объединить против них общие усилия. Знамения разворачиваются во всей силе нехристианской архетипической символики. Большое значение получают гадание, магия и колдовство. Знамения начинают проявлять и определенную географическую конкретность, они тяготеют к Москве и начинают локализовать угрозу со стороны Польши, вместе с этим начинает вырисовываться образ врага - поляка. Прежде чем, что-либо предпринимать, русским надо было внутренне увериться, что поляки действительно враги, “накопить злобу”. Происходит и определенная персонификация знамений, они указывают на “неистинного”, а, следовательно, и несчастливого, царя Бориса Годунова, как на источник обрушившихся бедствий. Но повышенная определенность предзнаменований не привела к реконструкции христианской символики, скорее наоборот, мы наблюдаем дальнейший отход от нее, поскольку события все еще не поддавались традиционному объяснению и приоритеты действий все еще не определились.

Третий период является пиком психологической деструкции, он охватывает менее года, с вступления первого Лжедмитрия в Москву (20 июня 1605 года) до его убийства (17 мая 1606 года) и всех перепитий связанных с захоронением тела. Ситуация этого периода для русского общественного сознания была невиданной. Ради чудесно спасшегося царевича, который вполне мог быть и самозванцем, самовольно убили сына царя, которому успели, кстати, уже присягнуть, “поругались” над патриархом, а заодно устроили в Москве погромы. Успели насмотреться в Москве на поляков, надругающихся над святыми чувствами москвичей и притесняющих их, женили царя на католичке и присягнули ей. Внезапно и бесцельно впервые в своей истории убили царя, который хотя и мог быть самозванцем, но признанным царем он все-таки уже был. Неясность и страх достигли в этот период своего апогея. Знамения сгруппировались вокруг Москвы и Дмитрия. Они потеряли природную глобальность, но от этого не стали менее ужасными. Нехристианская архетипическая символика знамений уже на самом нижнем своем уровне, уходящем в бытовые поверия, также достигла максимума. Менее чем за год мы можем отметить сообщения о 15 знамениях. Знамения, явленные после убийства Лжедмитрия, обнаруживают полное смятение умов относительно содеянного и далеко неоднозначное отношение к убитому. В скрытом подтексте этих знамений вырисовывается образ Дмитрия, как “залежного” мертвеца, что свидетельствует о том, что общество уже заранее готовилось к появлению нового самозванца.

Убийство первого Лжедмитрия стало переломным этапом, после которого дестабилизация общественного сознания развертывается в социальную дестабилизацию общества. Начинается “разорение”. С этого момента до самого конца Смуты, до 1618 года, мы прослеживаем четвертый последний этап развития мистики знамений. Активная деятельность, как конструктивная, так и деструктивная, снижают мистическую напряженность неопределенности. За этот период мы обнаруживаем 22 знамения отмеченных источниками. Знамения начинают резко терять свое значение, вытесняемые христианскими видениями, важнейшие события с этого момента санкционируют уже исключительно они. На фоне социального обособления и “разделения земли” знамения локализуются. Они начинают приобретать узко местное значение. Они развиваются по линии конкретизации и персонализации. Среди них уже начинают преобладать знамения с христианской символикой (из 22 знамений этого периода - 15 христианских). Характерно, что знамения этого времени, типологически тяготеющие к прошедшему периоду, группируются вокруг Василия Шуйского. Они выражают устойчивое представление о нем, как о “временном” неблагополучном царе. Рассказы о знамениях становятся гораздо пространнее, начинают искусно украшаться риторикой, из летописей они переходят в повествовательные жанры, что свидетельствует о снижении их устрашающего воздействия. Эмоциональная переориентация санкционирует появление оптимистических вдохновляющих знамений, что типически для них не свойственно. На последнем этапе толкования знамений обнаруживают чрезвычайную гибкость, а это уже показывает их реальную невостребованность. Весь этот период проходит под знаком вытеснения и изживания мистики знамений. Сыграв свою роль, они сходят со сцены и забываются или становятся весьма удобным риторическим материалом для книжников.

БИБЛИОГРАФИЯ

Источники

а. Неопубликованные

1. Выпись о чуде о разорении Московского царства 1608 г. ОР РГБ. Ф. 354. № 93. Л. 344-363. Перв. пол. XVIII в.

2. Житие Авраамия Ростовского. ОР РГБ Ф. 212. № 13. Л. 253-260об. Нач. XVII в.

3. Житие Авраамия Ростовского. ОР РГБ Шибан. № 136. Л. 99-107. Сер. XVII в.

4. Житие Анны Кашинской. ОР РГБ Шибан. № 146. 137 л. Вт. пол. XVIII в.

5. Житие Анны Кашинской. ОР РГБ Шибан. № 216. 172 л. 1785 г.

6. Житие Анны Кашинской. ОР РГБ Ф. 256. № 407. Л. 33-34. Нач. XIX в.

7. Житие Анны Кашинской. ОР РГБ Ф. 310. № 1212. 19 л. XIX в.

8. Житие Анны Кашинской. ОР РГБ Опт. № 190. 69 л. Вт. четв. XIX в.

9. Житие Артемия Веркольского. ОР РГБ Ф. 310. № 378. Л. 93об.-129. Нач. XVII в.

10. Житие Галактиона Вологодского. ОР РГБ Ф. 310. № 296. 21 л. Перв. пол. XVIII в.

11. Житие Германа Соловецкого. ОР РГБ Ф. 178. № 1847.1. Л. 141-159об. Вт. пол. XIX в.

12. Житие Глеба Владимирского. ОР РГБ Собр. Поп. № 96. Л. 41- 54об. XVIII в.

13. Житие Глеба Владимирского. ОР РГБ Опт. № 232. Л. 85об.-103об. XIX в.

14. Житие Иринарха Затворника и повесть о Ростовском Борисоглеб-ском монастыре. ОР РГБ Ф. 299. № 259. 110 л. XVIII в.

15. Житие Кирилла Новоезерского. ОР РГБ Ф. 98. № 434.1. Л. 158-220. 1645-1646 гг.

16. Житие Кирилла Новоезерского.ОР РГБ Ф. 228. № 130. Л. 366-374. XVII в.

17. Житие Кирилла Новоезерского. ОР РГБ Ф.310. № 327. 107 л. XVII в.

18. Житие Кирилла Новоезерского. ОР РГБ М. 580. (Пискарев. 145) 185 л. XVII в.

19. Житие и чудеса Макария Желтоводского и Унженского. ОР РГБ Ф. 304. № 694. Л. 340-367. 1633 г.

20. Житие Макария Желтоводского и Унженского. ОР РГБ Ф. 304. № 679. Л. 595-628. 1632 г.

21. Житие Макария Желтоводского и Унженского. ОР РГБ Ф. 304. № 303. Л. 399-476. XVII в.

22. Житие Макария Желтоводского и Унженского. ОР РГБ Шибан. № 136. Л. 1-39об. Сер. XVII в.

23. Житие Макария Желтоводского и Унженского. ОР РГБ М. 568. (Пискарев. 133) 266 л. XVII в.

24. Житие Макария Желтоводского и Унженского. ОР РГБ Ф. 299. № 427. Л. 698-728. XVII в.

25. Житие Макария Желтоводского и Унженского. ОР РГБ Ф. 304. № 625. Л. 255-295. XVII в.

26. Житие Прокопия Устюжского. ОР РГБ Собр. А. Попова. № 151. 18 л. XVII в.

27. Житие Софии Суздальской. ОР РГБ Ф. 299. № 584. Л. 299-308об. XVII в.

28. Житие Софии Суздальской. ОР РГБ Муз. собр. № 735-2. Л. 344об.-346об. 1760-1761 гг.

29. Житие Софии Суздальской. ОР РГБ Ф. 256. № 165. 6 л. Нач. XIX в.

30. Летописный свод 1652 г. ОР РГБ Ф. 37. № 423. Л. 48- 236. XVII в.

31. “О бывших знамениях на небеси и на воздусе”. ОР РГБ Ф. 218. № 753. Л. 574-583об. Кон. XVII в.

32. “Повесть о видении некоему мужу духовну”. ОР РГБ Ф. 218. № 1030. Л. 288-291. Кон. XIX — нач. XX в.

33. Повесть о Псково-Печерском монастыре. ОР РГБ. Ф. 236. № 261. Л 48об.-112. Сер. XVII в.

34. Повесть о Псково-Печерском монастыре. ОР РГБ Ф. 200. № 69. Л. 203 об-271. XVII в.

35. Повесть о Псково-Печерском монастыре. РО РНБ Эрмитажн. собр. № 484. Л. 121-159об. Сер. XVII в.

36. Повесть о Псково-Печерском монастыре. РО РНБ Q. XVII. 34. Л. 12об-48. XVII в.

37. Повесть о Псково-Печерском монастыре. РО РНБ Соф собр. № 1483. Л. 251-317об. Кон. XVII в.

38. “Повесть... о явлении Богородицы в лето 7115 при державе царя Василия Ивановича”. ОР РГБ Ф. 354. № 97. Л. 148об.-149об. 1878 г.

39. Повесть о чудесах иконы Богородицы в Новгороде. ОР РГБ Ф. 310. № 378. Л. 29-35об. Нач. XVII в.

40. Повесть о явлении чудотворной иконы Богородицы в Казани и чудеса ее. ОР РГБ Ф. 218. № 616. Л. 1-39об. Сер. XVII в.

41. “Празднуем Пресвятой Богородице избавления ради от ляхов”. ОР РГБ Ф. 344. № 38. Л. 49-50об. Вт. пол. XVIII в.

42. “Празднуем Пресвятей Богородице ради милосердия от иконы ея святыя, нарицаемыя Донская”. ОР РГБ Ф. 344. № 38. Л. 40-41об. Вт. пол. XVIII в.

43. Сказание об обновлении Макариева Желтоводского монастыря. ОР РГБ Собр. Пискарева. № 119. Л. 138-144об. XVII в.

44. Сказание об Оранской иконе. ОР РГБ. Ф. 29. № 67. Л. 12-23об. Нач. XIX в.

45. Сказание о Гребневской иконе Богородицы. ОР РГБ Опт. № 167.1. 16 л. XIX в.

46. “Сказание о милости Богоматере, како преславно избави обитель свою...” (“Тихвинской иконы Богородицы повесть”). ОР РГБ Ф. 310. № 406. Л. 124-166. XVII в

47. “Сказание о нашествии иноплеменник к Печерскому монастырю”. РО РНБ. Солов. собр. № 609/628. Л. 13-87. XVII в.

48. Сказание о Палецкой иконе. ОР РГБ Ф. 310. № 398. Л. 106-110об. 1670-1680 гг.

49. Сказание о Толгской иконе. РО РНБ. Солов. собр. № 609 (990). Л. 232-238об. XVII в.

50. Сказание о Феодоровской иконе. ОР РГБ Ф. 256. № 364. Л. 76-110. Кон. XVII в.

51. “Сказание о чудесах великой княгини Софии в Суздале в Покровском девиче монастыре”. ОР РГБ Ф. 256. № 154. 25 л. Нач. XIX в.

52. Сказание о чудесах преподобного Макария Желтоводского и Унженского. РО РНБ Ф. 536 (ОЛДП). F-21. Л. 212об.-221. Кон. XVII в.

53. Сказание о чудесах Смоленской иконы Богоматери. ОР РГБ Шибан. № 434-2. 17 л. XIX в.

54. Сказание о Югской иконе. ОР РГБ Ф 209. № 588. Л. 67-74. Кон. XVII в.

55. Сказание о явлении иконы Богородицы Югской и чудеса ее. ОР РГБ Опт. № 164.2. 13 л. Перв. пол. XIX в.

56. “Сказание о явлении Курской иконы Богоматери и о граде Курске”. ОР РГБ Ф. 256. № 391. Л. 22об.-28. XIX в.

57. “Сказание о явлении образа пресвятыя Богородицы во граде Кур-ске”. ОР РГБ Ф. 256. № 364. Л. 5-70об. 1700 г.

58. Сказание о явлении Святогороских икон в Ворониче на Синичьей горе. ОР РГБ Ф. 79. № 40. Л. 12об-23. Кон. XVII в.

59. “Сказание о явлении царевича Димитрия старцу Тихону и отмщение неповинной крови его”. ОР РГБ Фад. № 40. Л. 319об-324об. XVII в

60. “Чудо образа пресвятой Богородицы, бывшее в Новоторжском уезде”. ОР РГБ Ф. 212. № 59. Л. 255об.-256об. Кон. XVIII в.

61. Чудо от иконы Богоматери Одигитрии, избавившей град Устюжну от поляков. ОР РГБ Ф. 256. № 378. Л. 257-281. 1689 г.

62. “Чудо Прокопия и Иоанна Устюжских, како избавиша град Устюг от поляков и литовских людей”. ОР РГБ Опт. № 5. Л. 25-43. XVIII в.

б. Опубликованные

63. Азарьин Симон. “Канон преподобному отцу нашему Дионисию, ар-химандриту Сергиевы Лавры, Радонежскому чудотворцу, с присовокуп-лением жития его”. М., 1824. 48 с.

64. Азарьин Симон. “Книга о чудесах преподобного Сергия”. // ПДПИ. СПб., 1888. Вып. 70. 131 с.

65. “Александрия”. [Текст и перевод]. / Подг. текста М.И. Ботвинник, Я.С. Лурье и О.В. Творогов. // Изборник: (Сборник произведений литературы древней Руси). М.; Л.: “Наука”, 1965. С 236-279.

66. Бельский летописец. // ПСРЛ.М., 1978. Т. 34. С. 238-271.

67. Бер М. Летопись Московская. // Сказания современников о Ди-митрии Самозванце. СПб., 1831.Ч. 1. С.35-158.

68 Буссов К. Московская хроника. / Сост. А.И. Копанев и М.В. Кукушкина. Коммент. И.И. Смирнова. М.;Л.: Изд-во АН СССР. 1961. 400 с.

69. “Видения апостола Павла” // Памятники отреченной русской литературы. (Собраны и изданы Н. Тихонравовым). В 2-х т. М., 1863. Т. 2. С. 40-58.

70. “Видения Евфимия Федорова”. Первый рассказ. //ИОРЯС. 1902. Т.7. Кн. 4. С. 233-235.

71. “Видение Исайи”. / Подг. к печ. О.В. Творогов. // Успенский сборник XII-XIII веков. М.: “Наука”, 1971. С. 169-177.

72. “Видение мук грешницы в аде”. // Памятники старинной русской литературы, издаваемые графом Гр. Кушелевым-Безбородко.СПб., 1860. Вып. 1. С. 99-100.

73. Видение хутынского пономаря Тарасия (Прохора). / Подг. текста, вступит. статья и примеч. Г.Н. Моисеевой. Под ред. член.-кор. В.П. Адриановой-Перетц. // ПЛДР. Конец XV — перв. пол. XVI в. М.: “Худ. литература”, 1984. С. 416-421.

74. Вологодская летопись. // ПСРЛ. Л., 1982 Т. 37. С. 160-193.

75. Волоколамский патерик. // Богословские труды. М., 1973. Сборник 10. С. 175-222.

76. Волоцкий Иосиф. “Слова” о почитании икон. // Казакова Н.А., Лурье Я.С. Антифеодальные еретические движения на Руси XIV- нач. XVI века. М.;Л.: Изд-во АН СССР, 1955. Приложение № 17. С. 370-376.

77. Временник дьяка Ивана Тимофеева. // РИБ. 2-е изд. СПб., 1909. Т. 13. Стб. 261-472.

78. Выписка из Повести о Псково-Печерском монастыре, с благославления Псковского и Порховского епископа Павла издаваемая. Псков. 1881. 189 с.

79. Геркман Э. Историческое повествование о важнейших смутах в государстве Русском. // Сказания Массы и Геркмана о Смутном времени в России. СПб., 1874. С. 261-362.

80. Грибоедов Ф. История о царях и великих князьях земли Русской. СПб., 1896. 318 с.

81. Дневник Марины Мнишек с 1605 по 1608 год. // Сказания современников о Димитрии Самозванце. СПб., 1834. Ч. 4. V, 232, 13 с.

82. “Досмотр патриаршей следственной комиссии 7185 года в Кашине касательно жития благоверныя великия княгини Анны, ея чудес, образа и места, где был гроб с мощами.” // ЧОИДР. 1905. Кн. 3. С. 53-67.

83. Ельнинский хронограф (отрывок). // Мельников П. Нижний Новгород и нижегородцы в Смутное время. // Отечественные записки. 1843. Т. 29. Отд. 2. С. 31-32.

84. Житие Алексея человека божия. / Под ред. В.Н. Перетц. // ИОРЯС. 1921. Т. 26. С. 251-270.

85. Житие Арсения Новгородского. // Новгородские епархиальные ведомости. 1899. № 20. С. 1277-1279.

86. Житие Василия Нового.// Виллинский С. Житие святого Василия Нового в русской литературе. В 2-х частях. Одесса 1911.Ч. 2. Тексты. 1018 с.

87. Житие Пафнутия Боровского. // Некрасов И. О современных задачах изучения древнерусской литературы. Одесса. 1869. Приложения. С. 28-32.

88. Житие преподобного Варлаама Хутынского. // Вестник археологии и истории. 1911. Вып. 21. Отд. 2. С. 1-59.

89. Житие преподобного Ефросина Псковского. // Памятники старинной русской литературы,издаваемые графом Гр. Кушелевым-Безбородко. СПб., 1862. Вып. 4. С. 67-116.

90. Житие преподобного Иринарха. // РИБ. 2-е изд. СПб., 1909. Т. 13. Стб. 1349-1416.

91. Житие преподобных Зосимы и Савватия.// Дмитриева Р.П. Жития Зосимы и Савватия Соловецких в редакции Спиридона-Саввы. М., 1830. Л. 12-46.

92. Житие Прокопия Устюжского. // ОЛДП. СПб., 1893. Вып. 53. С. 196-220.

93. Житие Романа Угличского. // Ярославские епархиальные ведомости. 1880. № 19. С. 145-146.

94. Житие святого Петра митрополита. // Макарий (Булгаков). История русской церкви. М., 1995. Кн. 3. Т. 4. Приложения. С. 414-417.

95. Житие Трифона Печенгского. // Православный собеседник, издаве-мый при Казанской духовной академии. Казань. 1859. Ч. 2. С. 94-120.

96. Житие Феодосия Печерского. // Памятники русской литературы XII и XIII веков. СПб., 1872. С. XXVIII-XXXIX.

97. Житие царевича Димитрия Иоанновича, внесенное в Минеи Милютина. // РИБ. 2-е изд. СПб., 1909. Т. 13. Стб. 899-922.

98. Жития Зосимы и Савватия Соловецких. // Дмитриева Р.П. Жития Зосимы и Савватия Соловецких. // Книжные центры Древней Руси XI-XVI вв. СПб.: “Наука”, 1991. С. 226-282.

99. Записки Георга Паерле. // Сказания современников и Димитрии Самозванце. СПб., 1832. Ч. 2. С. 12-189.

100. “Извет старца Варлаама”. // РИБ. 2-е изд. СПб., 1909. Т. 13. Стб. 24-26.

101. Извлечение из рукописи об осаде Тихвинского монастыря шведами в 1613 году. // Новгородские летописи. СПб., 1874. С. 417-441.

102. “Иное видение” // РИБ. 2-е изд. СПб., 1909. Т. 13. Стб. 184-186.

103. “Иное сказание”. // РИБ. 2-е изд. СПб., 1909. Т. 13. Стб. 1-144.

104. Ипатьевская летопись. // ПСРЛ. 2-е изд. СПб., 1908. Т. 2. 476 с.

105. История о первом патриархе Иове. (По Старицкому списку). // Тверская старина. 1911. № 3. С. 47-56; № 4. С. 26-35; № 5 С. 16-23; № 6 С. 35-40.

106. “История о первом Иове, патриархе Московском и всея Руси”. // РИБ. 2-е изд. СПб., 1909. Т. 13. Стб. 923-950.

107. Казанская история. / Подгот. текста, вступит. статья и примеч. Г.Н. Моисеевой. Под ред. член.-кор. В.П. Адриановой-Перетц. М.;Л.: “Наука”, 1954. 391 с.

108. Казанское сказание. / Подг. к печ. Я.Г. Солодкин. // Исторический архив. М.;Л.: “Наука”, 1951. Т. 6. С. 81-130.

109. Киево-Печерский патерик. / Подг. текста и коммент. Дмитриев Л.А. // ПЛДР. XII в. М.: “Худ. литература”, 1980. С. 290-626.

110. Книга Степенная царского родословия. // ПСРЛ. СПб., 1908-1913. Т. 21. Ч. 1-2. 712 с.

111. Кратчайшие о Нижнем Новеграде известия. Нижегородский летописец. // Древняя Российская Вивлиофика. М., 1791. Ч. 18. С. 72-98.

112. Лаврентьевская летопись. // ПСРЛ. 2-е изд. СПб., 1846. Т. 1. 293 с.

113. Легенда о ляхе и пресвитере.// Памятники старинной русской литературы, издаваемые графом Гр. Кушелевым-Безбородко. СПб., 1860. Вып. 1-2. С. 147-149.

114. “Лествица Иакова”. // Памятники отреченной русской литературы. Собраны и изданы Н. Тихонравовым. В 2-х т. М., 1863. Т. 1. С. 91-95.

115. Летописец Льва Вологдина. // ПСРЛ. Л., 1982. Т. 37. С. 127-149.

116. “Летописец Новгородский церквам божиим”. (Новгородская III ле-топись). // Новгородские летописи. СПб., 1879. С. 172-390.

117. Летописная повесть о побоище на Дону. / Подгот. текста В. Ф. Ржига. // Повести о Куликовской битве. М.: Изд-во АН СССР, 1959. С. 29-40.

118. Летописная редакция жития Александра Невского. // Серебрян-ский Н. Древнерусские княжеские жития. М., 1915. Приложения. С. 109-120.

119. Летопись Новгородская I. // ПСРЛ. СПб., 1841. Т. 3. С. 1-114.

120. Летопись Новгородская II. // Новгородские летописи. СПб., 1879. С. 1-122.

121. Летопись о многих мятежах и о разорении Московского государства. М., 1788. 149 с.

122. “Луцидарус”. // Порфирьев И.Я. Апокрифические сказания о новозаветных лицах и событиях по рукописям Соловецкой библиотеки. СПб., 1890. С. 417-471.

123. Маржарет Ж. Состояние российской державы и Великого княжества Московского. // Сказания современников о Димитрии Самозванце. СПб., 1832. Ч. 3. С. 12-216.

124. Масса И. Краткое известие о Московии в начале XVII века. / Перев., прим. и вводная статья А.А. Морозова. Ред. Н. Рубинштейн. М.: Со-цэкгиз.1937. 206 с.

125. Нижегородский летописец. Работа А.С. Гациского. Н. Новгород. 1886. 126 с.

126. “Новая повесть о преславном Российском царстве и великом государстве Московском”. // РИБ. 2-е изд. СПб., 1909. Т. 13. Стб. 187-218.

127. Новгородская первая летопись старшего и младшего изводов. / Под ред. и с предисл. А.Н. Насонова. М.; Л.: Изд-во АН СССР. 1950. 645 с.

128. Новый летописец. // ПСРЛ. СПб., 1910. Т. 14. Ч. 1. С. 23-154.

129. “О знамениях небесных”. // ЧОИДР. 1881. Кн. 2. С. 56-59.

130. Острожский летописец. // Тихомиров М.Н. Русское летописание. М.: “Просвещение”, 1979. Приложения. С. 206-220.

131. “Откровение Авраама”. // Порфирьев И. Апокрифические сказания о ветхозаветных лицах и событиях. Казань. 1877. С. 247-256.

132. “Откровение Варуха”. // СОРЯС. 1899. Т. 67. С. 149-151.

133. Отписка вычегодцев пермичам об установлении всенародного поста по случаю видения в Нижнем Новгороде и Владимире. // ААЭ. СПб., 1836. Т. 2. № 199. С. 337.

134. Отрывки из летописного сборника, принадлежащего Новгородскому Николаевскому Дворищенскому собору. // Новгородские летописи. СПб., 1879. С. 449-488.

135. Петрей де Ерлазунда П. История о Великом княжестве Московском. М., 1867. 312 с.

136. Пинежский летописец. // Копанев А.И. Пинежский летописец XVII в. // Рукописное наследие Древней Руси: По материалам Пушкинского дома. Л.: “Наука”, 1972. С. 57-91.

137. Пискаревский летописец. // ПСРЛ. М., 1978. Т. 34. С. 31-220.

138. “Писание о преставлении и о погребении князя Михаила Васильевича Шуйскаго, рекомаго Скопина”. // РИБ. 2-е изд. СПб., 1909. Т. 13, Стб. 1323-1334.

139. “Плач о пленении и конечном разорении Московского государства”. // РИБ. 2-е изд. СПб., 1909. Т. 13. Стб. 219-234.

140. Повести о князе М.В. Скопине-Шуйском. // Изборник славянских и русских сочинений и статей, внесенных в Хронографы русской редакции. Собрал и издал Андрей Попов. М., 1869. С. 379-388.

141. Повести о князе М.В. Скопине-Шуйском. // Васенко П.Г. Повести о князе М.В. Скопине-Шуйском. // Отчеты о заседаниях в ОЛДП в 1903-1904 году. СПб., 1904. С. 10-30.

142. “Повесть, како восхити неправдою на Москве царский престол Борис Годунов”. // РИБ. 2-е изд. СПб., 1909. Т. 13. Стб. 145-176.

143. Повесть об Азовском осадном сидении. / Подг. текста, ст. и примеч. В.В. Митрофановой. // Русская повесть XVII века. М.: “Наука”, 1954. С. 67-81.

144. Повесть о видении в Нижнем Новгороде. // РИБ. 2-е изд. СПб., 1909. Т. 13. Стб. 235-240.

145. “Повесть о видении мниху Варлааму в Великом Новгороде”. // РИБ. 2-е изд. СПб., 1909. Т. 13. Стб. 243-248.

146. “Повесть о видении некоему мужу духовну”. // ЛЗАК. За 1861 г. СПб., 1862. Вып. 1. Отд. 2. С. 52-54.

147. “Повесть о видении некоему мужу духовну”. // РИБ. 2-е изд. СПб., 1909. Т. 13. Стб. 177-184.

148. Повесть о взятии Царьграда турками. / Ред. текста, статьи и при-меч. Б.А. Ларин. // Русские повести XV-XVI вв. М.;Л.: “Наука”, 1958. С. 55-78.

149. Повесть о граде Курске. // Орловские епархиальные ведомости. 1905. № 1-2. С. 48-61.

150. “Повесть о грешной матери”. // Памятники старинной русской литературы, издаваемые графом Гр. Кушелевым-Безбородко. СПб., 1860. Вып. 2. С. 99-100.

151. “Повесть о избавлении града Устюга Великаго от безбожные литвы и от черкас. как з Двины шли”. // Кукушкина М.В. Новая повесть о событиях начала XVII века по списку 30-40-х годов XVII века. // ТОДРЛ. М.;Л., 1961. Т. 17. С. 380-387.

152. Повесть о Луке Колочском. / Ред. текста, статьи и примеч. Б.А. Ла-рин. // Русские повести XV-XVI вв. М.;Л.: “Наука”, 1958. С. 116-118.

153. Повесть о Мартире, основателе Зеленой пустыни. // Памятники старинной русской литературы, издаваемые графом Гр. Кушелевым-Безбородко. СПб., 1862. Вып. 4. С. 61-64.

154. Повесть о Матвее прозорливом. // ПСРЛ. СПб., 1846. Т. 1. Стб. 152-154.

155. “Повесть о Московском взятии от царя Тохтамыша и о пленении земли Русскыя”. // Тотубалин Н.И. Повесть о Московском взятии от царя Тохтамыша. // Русские повести XV-XVI веков. М.;Л.: “Наука”, 1958. С. 42-48.

156. “Повесть о некоей брани, належащей на благочестивую Россию, грех ради наших, и о видении некоего знамения в нынешнем последнем роде нашем”. // РИБ. 2-е изд. СПб., 1909. Т. 13. Стб. 249-260.

157. Повесть о некоей брани. // Старина и новизна. СПб., 1911. Кн. 15. С. 20-33.

158. Повесть о некоей брани. // Белоброва О.А. К изучению “Повести о некоей брани” и ее автора Евстратия. // ТОДРЛ. М.;Л., 1970. Т. 25. С. 150-161.

159. Повесть о Николае Заразском. // Лихачев Д.С. Повести о Николае Заразском. // ТОДРЛ. М.;Л., 1949. Т. 7. С. 257-406.

160. Повесть о Новгородском белом клобуке. / Подг. текста и коммент. Н. Н. Розова. // ПЛДР. Сер. XVI в. М.;Л.: “Худ. литература”, 1985. С. 198-233.

161. Повесть о Петре, царевиче Ордынском. // Русские повести XV-XVI вв. / Сост. и ред. М.О. Скрипаль. М.;Л.: “Наука”, 1958. С. 98-105.

162. Повесть о победах Московского государства. / Изд. подг. Г.П. Енин. Л.: “Наука”. 1982. 160 с.

163. Повесть о победе новгородце над суздальцами. // Памятники старинной русской литературу. издаваемые графом Гр. Кушелевым-Безбородко. СПб., 1860. Вып. 1-2. С. 239-242.

164. Повесть о Псково-Печерском монастыре. // ПСРЛ. СПб., 1851. Т. 5. С. 54-55.

165. Повесть о Псково-Печерском монастыре. // Малков Ю.Г. Повесть о Псково-Печерском монастыре. // Книжные центры Древней Руси. XI-XVI века. СПб.: “Наука”, 1991. С. 185-199.

166. “Повесть о рожении воеводы князя Михаила Васильевича Шуйскаго Скопина. // РИБ. 2-е изд. СПб., 1909. Т. 13. Стб. 1335-1348.

167. Повесть о чудесном видении во Владимире. // РИБ. 2-е изд. СПб., 1909. Т. 13. Стб. 240-242.

168. Повесть о чудесном видении в Нижнем Новгороде. // РИБ. 2-е изд. СПб., 1909. Т. 13. Стб. 951-956.

169. “Повесть о явлении иконы пресвятой Богородицы в Ворониче на Синичьей горе”. // Кириллин В.М. Новые материалы для истории книжно-литературных традиций средневекового Пскова. // Книжные центры Древней Руси. XVII век. СПб.: “Наука”, 1994. С. 147-159.

170. Повесть о явлении и чудесах Богородицы Казанской. // Творения святейшего Гермогена патриарха Московского и всея Руси. М., 1919. С. 1-34.

171. Пролог. М., 1843. 518 л.

172. Псковская I летопись. // ПСРЛ. СПб., 1848. Т. 4. С. 173-345.

173. Псковская I летопись. Окончание списка Оболенского. // Псковские летописи. Вып. 1-2. Пригот. к печ. А. Насонов. М.;Л.: Изд-во АН СССР, 1941. Вып. 1. С. 113-140.

174. Псковская III летоппись. Окончание второго Архивского списка. // Псковские летописи. Вып. 1-2. Пригот. к печ. А. Насонов. М., 1955. Вып. 2. С. 235-351.

175. Пясецкий П. Смутное время и Московско-польская война. // ПДПИ. СПб., 1887. Вып. 68. 73 с.

176. Русскаая легенда XVII века о образе Богородицы. // Летописи рус-ской литературы и древности, издаваемые Николаем Тихонравовым. М., 1859. Т. 2. Отд.3. С. 99-100.

177. Сибирский летописный свод. Книга Записная. // ПСРЛ. М., 1981. Т. 36. С. 138-176.

178. Синайский патерик. / Изд. подг. Голышенко В. С., Дубровина В. Ф. М.: “Наука”, 1967. 298 с.

179. Сказание Авраамия Палицына. // РИБ. 2-е изд. СПб., 1909. Т. 13. Стб. 473-524; 927-1272.

180. Сказание Авраамия Палицына. / Подг. текста и коммент. О.А. Дер-жавиной и Е.В. Колосовой. Под ред. Л.В. Черепнина. М.;Л.: Изд-во АН СССР, 1955. 670 с.

181. “Сказание Афродитиана”. // Паммятники отреченной русской литературы. Собраны и изданы Н. Тихонравовым. В 2-х т. М., 1863. Т. 1. С. 1-4.

182. Сказание об иконе Богоматери Владимирской. // ПСРЛ. СПб., 1897. Т. 11. Приложение. С. 243-254.

183. Сказание об иконе Тихвинской Богоматери. // ПСРЛ. СПб., 1841. Т. 3. С. 267-273.

184. Сказание об обретении мощей святого Иоанна, архиепископа Новгородского. // Макарий (Булгаков). История русской церкви. М., 1995. Кн. 3. Приложения. С. 362-365.

185. “Сказание об осаде и о сидении в пречестней обители честнаго и славнаго Одигитрия чудотворныя иконы Тихвинская”. // Новгородские летописи. СПб., 1879. С. 361-372.

186. “Сказание о двенадцати снах Шахаиши”. // Изд. ОЛДП. 1877. № 15. Л. 355-357.

187. Сказание о Курской Знаменской иконе Божьей Матери. // Московитянин. 1843. Ч. 5. № 9. С. 138-139.

188. “Сказание о Мамаевом побоище”. / Изд. подг. М.Н. Тихомиров, В.Ф. Ржига, Л.А. Дмитриев. // Повести о Куликовской битве. М., 1959. С. 41-75.

189. “Сказание о милости пресвятые владычицы нашея Богородицы и приснодевы Марии, како преславно избави обитель свою, иже на Тихфи-не...”. // ПСРЛ. СПб., 1843. Т.3. С. 283-305; 267-273.

190. “Сказание о нашествии иноплеменник к Печерскому монастырю”. // Малков Ю.В. Повесть о Псково-Печерском монастыре. // Книжные центры Древней Руси. XI-XVI в. СПб.: “Наука”, 1991. С. 194-199.

191. “Сказание о нашествии поляков на Устюжну Железопольскую”. // РИБ. СПб., 1875. Т. 2. Стб. 793-813.

192. “Сказание о победе над волжскими болгарами”. // Изд. ОЛДП. № 30. СПб., 1878. С. 21-28.

193. “Сказание о создании великия Божия церкви святой Софии в Константинополе”. // Летописи Н. Тихонравова. М., 1859. Т. 2. Отд. 2. С. 1-36.

194. Сказание о Тихвинской иконе Богородицы. СПб., 1892. 46 л.

195. “Сказание о Тихвинской Одигитрии”. / Кириллин В.М. Первоначальные редакции “Сказания о Тихвинской Одигитрии”. Тексты. // Книжные центры Древней Руси. XI-XVI в. СПб., 1991. С. 214-219.

196. Сказание о Христофоровой пустыни. / Малков Ю.В. Сказание о Христофоровой пустыни. // Книжные центры Древней Руси. XI-XVI в. СПб.: “Наука”, 1991. С. 328-343.

197.Сказание о Цареграде. // Яковлев В. Сказания о Цареграде по древним рукописям. СПб., 1868. Приложение. С. 46-112.

198. “Сказание о царстве царя Федора Иоанновича”.// РИБ. 2-е изд. СПб., 1909. Т. 13. Стб. 755-836.

199. Сказание о явлении иконы Тихвинской Богоматери. // Русский архив. М., 1881. Т. 2. С. 15-16.

200. Сказания президента де Ту о Димитрии Самозванце. // Сказания современников о Димитрии Самозванце. СПб., 1832. Ч. 3. С. 112-173.

201. “Слово Мефодия Петарского о царствии язык последних времен”. // Памятники отреченной русской литературы, собранные и изданные Н. Тихонравовым. М., 1863. Т. 2. С. 213-282.

202. “Слово о полку Игореве”. / Подг. к печ. и коммент. Д.С. Лихачев. Ред. В.П. Адрианова-Перетц. М.;Л: Изд-во АН СССР. 1950. 580 с.

203. “Слово о снех нощных”. // Памятники старинной русской литературы, издаваемые графом Гр. Кушелевым-Безбородко. СПб., 1862. Вып. 4. С. 214-215.

204. “Слово святого пророка Исайи, сына Аммосова...”. // Порфирьев И.Я. Апокрифические сказания о ветхозаветных лицах и событиях по рукописям Соловецкой библиотеки. // СОРЯС. СПб., 1877. Т. 17. № 1. С. 263-268.

205. Соловецкий летописец. (Текст) // Корецкий В.И. Соловецкий летописец конца XVI века. // Летописи и хроники. 1980 год. М.: “Просвещение”, 1981. С. 223-243.

206. Софийская первая летопись. // ПСРЛ. 2-е изд. Л., 1926. Т. 5. 405 с.

207. Статьи о Смуте, извлеченные из Хронографа 1617 года. // РИБ. 2-е изд. СПб., 1909. Т. 133. Стб. 1273-1322.

208. Стоглав. / Изд. Н. Субботин. М., 1890. 560 с.

209. Толстовский летописец. // Летопись занятий Археографической экспедиции. СПб., 1836. Т. 2. № 57. С. 96-141.

210. Устюжский летописец. II редакция. // ПСРЛ. Л., 1982. Т. 37. С. 17-103.

211. Хворостинин И.А. “Словеса дней и царей и святителей Москов-ских...”. // РИБ. 2-е изд. СПб., 1909. Т. 133. Стб. 525-558.

212. “Хождение Богородицы по мукам”. / Подг. текста и коммент. М.В. Рождественская. // ПЛДР. XII век. М.: “Худ. литература”, 1980. С. 160-183.

213. Хронограф редакции 1512 года. // ПСРЛ. СПб., 1911. Т. 22. Ч. 1. 267 с.

214. Чудеса святой благоверной великой княгини Анны Кашинской. СПб., 1909. 86 с.

II. Литература

215. Андроник (Трубачев). Святая Русь. Хронологический список канонизированных святых. // Макарий (Булгаков). История русской церкви. М.: Изд-во Спасо-Преображенского Валаамского монастыря, 1996. Кн. 6. Приложения. С. 728-735.

216. Архангелов С.А. Святая благоверная великая княгиня Анна Кашинская. СПб., 1909. 167 с.

217.Барг М.А. Эпохи и идеи: Становление историзма. М.: “Просвеще-ние”, 1987. 348 с.

218. Барсуков Н.П. Источники русской агиографии. СПб., 1882. 679 стб.

219. Белоброва О.А. Житие Анны Кашинской. // СКИК. СПб., 1992. Вып. 3. (XVII). Ч. 1. С. 330-331.

220. Белоброва О.А. К изучению “Повести о некоей брани” и ее автора Евстратия. // ТОДРЛ. М.;Л., 1970. Т. 25. С. 150-161.

221. Будовниц Н.У. Словарь русской, украинской, белорусской письменности и литературы до XVIII в. М.: “Наука”, 1962. 346 с.

222. Буслаев Ф.И. Лекции Ф.И. Буслаева Е.И.В. Наследнику Цесаревичу Николаю Александровичу. (1859-1860) // Старина и новизна. 1907. Кн. 12. С. 35-140.

223. Буркхардт Я. Культура Италии в эпоху Возрождения. М.: “Интрада”, 1996. 528 с.

224. Бычков В. В. Малая история византийской эстетики. Киев. 1991. 471 с.

225. Бычков В.В. Русская средневековая эстетика XI-XVII в. М.: ”Мысль”, 1995. 637 с.

226. Васенко Пл. Заметки к статьям о Смуте, включенных в Хронограф редакции 1617 года. // Сборник статей по русской истории, посвященных С.Ф. Платонову. Пг., 1922. С. 240-269.

227. Волошин М. А. “Диметриус-император”. // Волошин М. А. Стихотворения. Статьи. Воспоминания современников. М.: “Правда”, 1991. С. 126-128.

228. Воскобойник Н.И. Отражение общественного сознания Смутного времени в агиографии. Автореферат дисс. ...канд. ист. наук. М., 1993. 16 с.

229. Воскобойник Н. И. Отражение общественного сознания Смутного времени в агиографии. Диссертация ...канд. ист. наук. М., 1993. (Машинопись). 246 с.

230. Воскобойник Н.И. Сказание о чудесах преподобного Макария Желтоводского и Унженского в Смутное время.// Мининские чтения. Н. Новгород. 1992. С. 35-38.

231. Голубинский Е.Е. История канонизации святых в русской церкви. М., 1903. 389 с.

232. Даль В. Толковый словарь живого великорусского языка. В 4-х т. СПб.;М., 1880-1882.

233. Державина О.А. Исторические повести первой трети XVII века. Автореферат дисс. ...доктора филол. наук. М., 1958. 26 с.

234. Державина О.А. Рукописи, содержащие рассказ о смерти царевича Димитрия Угличского. // Записки отдела рукописей Государственной библиотеки им. В.И. Ленина. М., 1953. Вып. 15. С. 80-118.

235. Дмитриев Л.А. Житиийные повести русского Севера, как памятник литературы XIII-XVII вв. Л.: “Наука”, 1973. 298 с.

236. Дмитриевский А. Архиепископ Елассонский Арсений и мемуары его из русской истории по рукописи Трапезундского Сумелийского монастыря. Киев. 1899. 471 с.

237. Дробленкова Н.Ф. Повесть о видении во Владимире в 1611 г. // Исследовательские материалы для СКИК. // ТОДРЛ. Л., 1988. Т. 41. С. 53-54.

238. Дьяченко Г.М. Полный церковно-славянский словарь. М., 1900. 418 с.

239. Евсеев И.Е. Описание рукописей, хранящихся в орловских древлехранилищах. Орел. 1905. Вып. 1. 288 с.

240. Елеонская Е.М. К изучению заговора и колдовства в России. Типография Шамординской пустыни. 1917. Вып. 1. 69 с.

241. Енин Г.П. Евстратий. // СКИК. СПб., 1992. Вып.3. (XVII в.). Ч. 1, С. 284-287.

242. Енин Г.П. О Выдубецком списке “Повести о некоей брани” и ее ав-торе. // Источниковедение литературы Древней Руси. Л., 1980. С. 237-243.

243. Енин Г.П. Писатель начала XVII века протопоп Терентий и его со-чинение о Смуте в рукописи публичной библиотеки. // Исследования памятников письменной культуры в собраниях и архивах отдела рукописей и редких книг. Л., 1988. С. 18-30.

244. Енин Г.П. Сказание об осаде Тихвинского монастыря шведами в 1613 году. // ТОДРЛ. Л., 1988. Т. 41. С. 139-141.

245. Забелин И. Минин и Пожарский. Прямые и кривые в Смутное время. М., 1883. 312 с.

246. Забылин М. Русский народ, его обычаи, обряды, предания, суеверия и поэзия. М., 1880. 608 с.

247. Завтиневич В. З. Значение Московской Смуты в общем ходе политического развития допетровской Руси. // Труды Киевской духовной академии. Киев. 1908. Май-июнь. С. 48-76.

248. Зверинский В.В. Материал для историко-топографического исследования о православных монастырях в Российской империи. В 3-х т. М., 1897. Т. 3. 259 с.

249. Иванова И.А. Икона Тихвинской Богоматери и ее связь со “Сказанием о чудесах иконы Тихвинской Богоматери”. // ТОДРЛ. М.;Л., 1966. Т. 22. С. 419-436.

250. Иконников В. Опыт исследования о культурном значении Византии в русской истории. Киев. 1869. 228 с.

251. История русской литературы. В 10-ти т. Ред.: А.С. Орлов, В.П. Адрианова-Перетц, Н.К. Гудзий. М.;Л.: АН СССР. 1941. Т. 1. (Литература XI — нач. XIII вв.). 712 с.; М.;Л.: АН СССР. 1948. Т. 2. Ч. 2. (Литература 1590-1690 гг.). 680 с.

252. История русской литературы X-XVII вв. Под ред. Д.С. Лихачева. М., Просвещение. 1980. 462 с.

253. Истрин В. Откровеие Мефодия Петарского и апокрифические “Ви-дения Даниила” в византийской и славяно-русской литературах. М., 1897. 614 с.

254. Каждан А.П. Византийская культура. (X-XII вв.) М.: Изд-во политической литературы, 1968. 396 с.

255. Карсавин Л.П. Культура Средних веков. Киев.: “Символ”, 1995. 201 с.

256. Кириллин В.М. Первоначальные редакции “Сказания о Тихвин-ской Одигитрии”. // Книжные центры Древней Руси. XI-XVI в. СПб.: “Наука”, 1991. С. 214-219.

257. Кисилев А. Чудотворные иконы Божьей матери в русской истории. М., 1992. 213 с.

258. Клибанов А.И. Духовная культура средневековой Руси. М.: “Аспект-пресс”, 1996. 368 с.

259. Клибанов А.И. Народная социальная утопия в России. М.: “Наука”, 1977. 422 с.

260. Ключевский В.О. Древнерусские жития святых как исторический источник. М., 1871. 368 с.

261. Ключевский В.О. Обзор историографии с царствования И[оанна] Грозного. Историография Смутного времени. // Соч. В 9-ти т. М.: “Мысль”, 1989. Т. 7. С. 149-161.

262. Ключевский В.О. Отзыв об исследовании С.Ф. Платонова “Древнерусские сказания и повести о Смутном времени начала XVII века, как исторический источник”. // Соч. В 9-ти т. М.: “Мысль”, 1989. Т. 7. С. 122-135.

263. Книга глаголемая описание о российских святых. М., 1887. 288 с.

264. Колосов В.И. Благоверная княгиня Анна Кашинская. Тверь. 1905. 128 с.

265. Коноплев Н. Святые Вологодского края. // ЧОИДР. 1895. Кн. 4. С. 1-130.

266. Корецкий В.И. Новая повесть о Смутном времени. // Знание и сила. 1972. № 1. С. 46-48.

267. Корецкий В. И. Формирование крепостного права и Первая крестьянская война в России. М.: Изд-во политической литературы, 1975. 479 с.

268. Костомаров Н.И. Смутное время Московского государства в на-чале XVII столетия. М.: “Чарли”, 1994. 800 с.

269. Кукушкина М.В. Новая повесть о событиях начала XVII века. // ТОДРЛ. М.;Л., 1961. Т. 17. С. 374-380.

270. Культура Византии. Вторая пол. VII-XII вв. / Г.Г. Литаврин, С.С. Аверинцев, М.В. Бибиков и др. М.: Наука. 1989. 678 с.

271. Кучкин В.А. Повести о Михаиле Тверском. М.: “Мысль”, 1974. 312 с.

272. Кушева Е.Н. Из истории публицистики Смутного времени XVII в. // УЗ Саратовского государственного унивеситета. Саратов 1926. Т. 5. С. 29-46.

273. Ле Руа Ладюри Э. История климата с 1000 года. Л.: “Просвещение”, 1971. 386 с.

274. Литературная энциклопедия. В 11-ти т. / Ред. И.М. Беспалов, П.И. Лебедев-Полянский. Отв. ред. А. М. Луначарский. М.: Изд-во ком. акад. 1930. Т. 2. 620 с.

275. Лихачев Д.С. Развитие русской литературы X-XVII веков. Эпохи и стили. // Избранные работы. В 3-х т. Л.: “Худ. литература”, 1987. Т. 1. С. 24-260.

276. Лосев А.Ф. Диалектика мифа. // Лосев А.Ф. Философия. Мифоло-гия. Культура. М.: Изд-во политической литературы, 1991. С. 21-186.

277. Лосский Н.О. Чувственная, интеллектуальная и мистическая интуи-ция. // Лосский Н.О. Чувственная, интеллектуальная и мистическая интуиция. М.: “Республика”, 1995. С. 136-289.

278. Лотман Ю. М. Символ в системе культуры.// Труды по знаковым системам. Тарту. 1987. Т. 21. С. 10-21.

279. Макарий (Булгаков). История русской церкви. В 7 кн. М.: Изд-во Спасо-Преображенского Валаамского монастыря, 1996. Кн. 6. 801 с.

280. Мельников П. Нижний Новгород и нижегородцы в Смутное вре-мя. // Отечественные записки. 1843. Т. 29. Отд. 2. С. 1-32.

281. Миллер В.Ф. Отголоски Смутного времени в былинах. // ИОРЯС. 1906. Т. 9. Кн. 2. С. 155-258.

282. Монтень М. Опыты. В 3-х кн. М.: “Голос”, 1992. Кн. 1. 384 с.

283. Назаревский А.А. Очерки из области русской исторической по-вести начала XVII столетия. Киев. 1958. 439 с.

284. Новомбергский Н. Колдовство в Московской Руси XVII столетия. Материалы по истории медицины в России. В 3-х т. СПб., 1906. Т. 3. Ч. 1. 429 с.

285. Островская М. Поморские видения 1611-1613 гг. // Научный исторческий журнал. 1914. Т.2. Вып. 2. № 4. С. 56-71.

286. Пайпс Ричард. Россия при старом режиме. М.: “Независимая га-зета”, 1993. 424 с.

287. Платонов С.Ф. Древнерусские сказания и повести о Смутном времени XVII века, как исторический источник. 2-е изд. СПб., 1913. 544 с.

288. Плюханова М.Б. О национальных средствах самоопределения личности: самосакрализация, самосожжение, плавание на корабле.// Из ис-тории русской культуры. М.: “Языки русской культуры”, 1996. Т. 3. (XVII- нач. XVIII в.). С. 380-459.

289. Плюханова М.Б. Сюжеты и символы Московского царства. СПб.: Акрополь”, 1995. 336 с.

290. Покровский М.Н. Русская история с древнейших времен. // Избранные произведения. В 4-х кн. Кн. 1. М.: Мысль. 1966. 725 с.

291. Понырко Н. В. Житие Макария Желтоводского и Унженского. // СКИК. Л., 1988.Вып. 2. Ч. 1. С. 291-293.

292. Понырко Н.В. Обновление Макариева Желтоводского монастыря и новые люди XVII века — ревнители благочестия. // ТОДРЛ. Л., 1990. Т. 43. С. 58-69.

293. Православная богословская энциклопедия. СПб., 1900-1911. Т. 1-12.

294. Прокофьев Н.И. “Видение” как жанр в древнерусской литературе. // Вопросы стиля художественной литературы: УЗ МГПИ. М., 1964. Т. 231. С. 35-56.

295. Прокофьев Н.И. “Видения” крестьянской войны и польско-шведской интервенции нач. XVII в. Из истории жанров литературы русского средневековья. Автореферат дисс. ...кад. филол. наук. М., 1949. 17 с.

296. Прокофьев Н.И. “Видения” крестьянской войны и польско-шведской интервенции начала XVII века. (Из истории жанров литературы русского средневековья). Дисс. ...канд. филол. наук. М., 1948. 320 с. (Машинопись).

297. Прокофьев Н.И. Образ повествователя в жанре “видений” литературы Древней Руси. // Очерки по истории русской литературы. УЗ МГПИ. М., 1967. Т. 256. Ч. 1. С. 36-53.

298. Прокофьев Н.И. Символико-аллегорическая образность в литера-туре начала XVII века. // Вопросы русской литературы: УЗ МГПИ. М., 1966. Т. 248. С. 29-44.

299. Райнов Т. И. Наука в России XI-XVII вв. М.;Л.: “Наука”, 1940. 588 с.

300. Ромадоновская Е.К. Рассказы сибирских крестьян о видениях. // ТОДРЛ. СПб., 1996. Т. 49. С. 141- 156.

301. Савельева Н.В. Пинежская книжно-рукописная традиция XVI — первой четверти XVII веков и памятники местной литературы. Автореферат дисс. ...канд. филол. наук. СПб., 1992. 16 с.

302. Святский Д. Астрономические явления в русских летописях с науч-но-критической точки зрения. Пг., 1915. 238 с.

303. Серебрянский Н. И. Древнерусские княжеские жития. М., 1915. 456 с.

304. Серебрянский Н.И. Очерки по истории монастырской жизни в Псковской земле. М., 1908. 233 с.

305. Скрипаль М.О. Легендарно-политические сказания Древней Руси. // Доклады и сообщения Филологического института ЛГУ. Л., 1950. Вып. 2. С. 48-63.

306. Словарь исторический о святых прославленных в русской церкви и о некоторых подвижниках благочестия, местно чтимых. СПб., 1862. 340 с.

307. Смирнов И.И. Восстание Болотникова 1606-1607. М.: “Наука”, 1951. 480 с.

308. Соловьев С.М. История России с древнейших времен. // Сочине-ния. В 18 кн. М.: “Мысль”, 1989. Кн. 4. Т. 7-8. 752 с.; М.: “Мысль”, 1990. Кн. 5. Т. 9-10. 720 С.

309. Солодкин Я.Г. Авраамий. // СКИК. СПб., 1992. Вып. 3. Ч. 1. С. 36-44.

310. Солодкин Я.Г. Григорий. // СКИК. СПб., 1992. Вып 3. Ч. 1. С. 233-235.

311. Солодкин Я.Г. “Иное сказание”. // СКИК. СПб., 1993. Вып. 3. Ч. 2. С. 47-53.

312. Солодкин Я.Г. К истории “Повести о видении некоему мужу духовну”. // Источники по истории общественной мысли и культуры позднего феодализма. Новосибирск. 1988. С. 14-24.

313. Солодкин Я.Г. Летописец Бельский. // СКИК. СПб., 1993. Вып. 3 .Ч. 2. С. 234-236.

314. Срезневский В.И. Отчет о поездке в Вологодскую губернию. (Про-должение). // ИОРЯС. СПб., 1902. Т. 7. Кн. 4. С. 128-245.

315. Творогов О.В. Житие Саввы Освященного. // СКИК. Л., 1987. Вып. 1. С. 174-175.

316. Турилов А. А., иг. Андроник (Трубачев). Покров Пресвятой Богородицы над Россией. // Макарий (Булгаков). История русской церкви. М., 1996. Кн. 6. Приложения. С. 721-724.

317. Успенский Б. А. Семиотика истории. Семиотика культуры. // Из-бранные труды. В 2-х т. М.: “Гнозис”, 1994. Т. 1. 432 с.

318. Успенский Д. Видения Смутного времени. // Вестник Европы. 1914. № 5. С. 134-171.

319. Фаминский В.И. Основные переживания русской народной души в годину Смутного времени. Киев. 1915. 36 с.

320. Федотов Г.П. Трагедия интеллигенции. // Федотов Г.П. Судьба и грехи России. В 2-х т. СПб.: “София”, 1991. Т. 1. С. 66-101.

321. Филарет, архиеп. Русские святые, чтимые всей церковью или местно. Изд. 2-е. Чернигов. 1865. Т. 1. 280 с.

322. Флоренский П. Иконостас. // Богословские труды. М., 1972. Вып. 9. С. 72-102.

323. Флоровский Г., прот. Пути русского богословия. (Главы II, III, IV.) // Из истории русской культуры. М.: “Языки русской культуры”, 1996. Т. 3. С. 265-345.

324. Флоря Б.Н., Самойлов А. Монастыри русской православной церкви. // Макарий (Булгаков). История русской церкви. М.: Изд-во Спасо-Преображенского Валаамского монастыря, 1996. Кн. 6. Приложения. С. 745-752.

325. Хейзинга Й. Осень Средневековья. М.: “Наука”, 1988. 544 с.

326. Хорошев А.С. Политическая история русской канонизации XI-XVI веков. М.: Мысль”, 1986. 356 с.

327. Чистов К.В. Русские народные социально-утопические легенды. М.: “Наука”, 1967. 390 с.

328. Яковлев В.А. К литературной истории древнерусских сборников: опыт исследования “Измаграда”. Одесса. 1893. 480 с.

329. Яковлев М.А. “Иное сказание”. (Повесть о крестьянском движении начала XVII века.). // УЗ Ленинградского гос. пед. ин-та им. Покровского. Факультет языка и литературы. Л., 1938. Вып. 1. С. 183-232.

330. Яхонтов И. Жития святых севернорусских подвижников помор-ского края как исторический источник. Казань. 1881. 260 с.

© Все права защищены http://www.portal-slovo.ru