К самовосприятию революции 1917 года: выбор элит

ФОРМИРОВАНИЕ ЭТАТИСТСКОЙ ИДЕОЛОГИИ “ОГОСУДАРСТВЛЕНИЯ”

В судьбах рабочего движения революционной поры есть вопрос, о котором прежде не любили писать отдельно, но который напрямую выводит на проблему послереволюционного кризиса органов фабрично-заводского представительства рабочих. На судьбы рабочего самоуправления в русской революции 1917 г. важное влияние оказывало не только сами революционные процессы, но и то, как они воспринимались участниками событий. В частности, многое зависело от позиции революционных партий и от того, на каких принципах они готовы были строить свои взаимоотношения с рабочим классом. Особенно возросла роль этого фактора после Октября, ведь большевики были обязаны своей победой именно самостоятельному рабочему движению. Теперь многое зависело от того, как определят победители свои взаимоотношения с рабочими организациями: будут ли они строить их на принципах сотрудничества, или посредством чиновничьего вмешательства в прерогативы рабочего самоуправления?

Учитывая, что в последующие годы в нашей стране установился жесткий, централизованный строй, некоторые исследовали склонны полагать, что большевики изначально взяли курс в этом направлении, следуя своим утопическим постулатам. С подобных позиций уже в те годы выступали такие известные деятели, как К. Каутский. В наши же дни эту точку зрения в той или иной степени разделяют такие отечественные авторы, поднимавшие в своих публикациях проблемы революции 1917 г., как М. Капустин, Д. Волкогонов, а так же такие зарубежные авторы, как Р. Пайпс.

Многие постулаты большевизма и в самом деле могут как бы служить подтверждением некоторых взглядов этих авторов. Но идеология большевиков в сфере государственного строительства, тем не менее, не была столь прямолинейной.

К. Маркс, а вслед за ним и В.И. Ленин, действительно считали, что переход к социализму должно обеспечивать государство диктатуры пролетариата. При этом В.И. Ленин придавал государству особенно важную роль, полагая, что в России, которая в социально-экономическом развитии отставала от передовых капиталистических стран, именно государственная власть поможет обеспечить торжество нового строя. Государство должно было “доделать” то, что не успело совершиться естественным ходом развития страны. Однако, перед самым приходом к власти В.И. Ленин пишет одну из своих ключевых работ “Государство и революция”, которая строилась на идеях безгосударственного коммунизма, что свидетельствует о неоднозначности его подходов. Что же касается идей государственного строительства на ближайшую перспективу, то считалось, что новое государство не будет прикрытием господства меньшинства. Наоборот, социалистическое государство мыслилось как власть большинства над меньшинством. Этим насилие оправдывалось, хотя слово "диктатура" в понятии "диктатура пролетариата" не носило эмоциональной нагрузки и в теории означало лишь власть трудящихся над своими прежними угнетателями.

Как представляется, здесь следует учитывать и то обстоятельство, что на такой консервативный социальный институт, как государство не могут оказать решающего воздействия такие преходящие факторы, как колебание идеологических настроений; на развитие взаимоотношений государства и общества могут влиять лишь более фундаментальные общественные процессы в экономике и на уровне доктринальных систем вне зависимости от их идеологических и политических мундиров.

В этом смысле, как представляется, более оправданным с научной точки зрения, чем подход Р. Пайпса, Д. Волкогонова и др., является подход, учитывающий два принципиально важных обстоятельства совершенно иного рода. Во-первых, ряд авторов отмечают тот факт, что начало ХХ века вообще ознаменовано поворотом к усилению государства и соответствующих государственнических идеологий. Применительно к тому периоду мировой истории идею регулируемого государством народного хозяйства можно без преувеличения считать центральной, определяющей основные направления политической и экономической мысли. Затем, важно учитывать то влияние, которое на формирование государственных институтов и настроений в обществе, в том числе на большевистскую идеологию оказала Первая Мировая война.

На наш взгляд именно война, в силу своей паразитической функции в сфере экономики, явилась мощнейшим фактором ограничения в России демократических свобод и настроений. Достаточно сказать, что милитаризация труда (не единственный, но существенный элемент огосударствления), как панацея от хозяйственной разрухи выдвигается еще в 1915 г. Впервые "ходатайствовать... о милитаризации рабочих" было решено Петроградским обществом заводчиков и фабрикантов уже 26 июня 1915 г., а всего через несколько дней, 9 июля 1915 г. принимается решение добиваться "всеобщей милитаризации" работающих на войну предприятий через государственные учреждения. Аналогичные требования, по настоянию П. Рябушинского, принимаются 6 июля 1915г. и Московским областным ВПК.

Планы милитаризации общества явились как бы составным пунктом более широкого замысла, по крайней мере, тенденции, формирования в России буржуазного государства западного типа. Один из сторонников этих планов, приват-доцент Сторожев, историк, отмечал, что ныне, особенно в условиях "великой европейской войны", торгово-промышленный класс становится ведущей силой, перед которой "должны склониться... демократические задачи нового времени". Об этих далеко идущих проектах милитаризации труда довольно точно писал А. Шляпников, сохранивший стойкий иммунитет против подобных "экономических методов" и позже, когда уже сам оказался в кресле министра: "Организация заводов по казарменному типу, награждение ставленников капитала офицерскими полномочиями над рабочими, с арсеналом наказаний и наград в руках дирекции — вот идеал космополитического капитала".

Одновременно государство форсирует усиление собственного контроля над экономикой. Первым шагом, по мнению современников, сделанным в этом направлении, стал указ от 17 февраля 1915 г., наделявший провинциальную администрацию правами устанавливать предельные цены на хлеб и фураж, а так же запрещать вывоз продукции за пределы своей губернии. В случае необходимости, к особо упорствующим против поставок фронту могли применяться реквизиции. Принятию этого указа предшествовало мощное движение в общественных и управленческих кругах, отразившее тенденцию к централизации. Поэтому вскоре последовали и другие шаги в этом направлении. Важнейшим из них стало подписанное 29 ноября 1916 г. управляющим Министерством земледелия А.А. Риттихом распоряжение о хлебной развёрстке.

Усиление экономической роли государства не встречал сопротивления общественности. Наоборот, создание Военно-промышленных комитетов и других экономических союзов так же шло в русле укоренения в стране государственно-монополистического уклада. Неслучаен в этом смысле и последний шаг царизма по усилению административного регулирования экономики. Уже в ранге министра, на последнем заседании Думы, 25 февраля 1917 г. Риттих объявил о передаче продовольственного дела городскому самоуправлению. Это мероприятие отнюдь не означало отказа от централизации продовольственного снабжения. Наоборот, посредством общественности, правительство предполагало ещё шире охватить своим контролем хлебный рынок. Процесс укоренения государственно-монополистических структур, тем самым, подстегивался и сверху, и снизу — со стороны предпринимателей, пытавшихся таким образом "врасти" в государство.

Растущее вмешательство государства в народнохозяйственную жизнь и соответствующие реформы органов управления находили своих сторонников, адвокатов и пропагандистов. Открыто или косвенно приветствовали "прямое огосударствление предприятий", как это тогда называлось, экономисты Б. Авилов, Н. Астров, Л. Кофенгауз, Г. Полонский, А. Соколов. Твердыми сторонниками государственного регулирования выступали такие представители торгово-промышленных кругов как В.А. Степанов, А.И. Коновалов и многие другие. Немалое количество людей, разделявших подобные позиции, встречалось и в органах власти. Среди наиболее ярких фигур здесь можно назвать начальника Главного артиллерийского управления А. Маниковского. Он прославился тем, что 2 ноября 1916 г. направил военному министру доклад за номером 165 392. Доклад этот был ничем иным, как развёрнутой программой государственно-монополистического переустройства России.

После февраля 1917 г. ситуация усугубляется. Временное правительство склонно было использовать всё, чтобы удержаться у власти, в том числе планируя усилить госконтроль в экономике, другое дело насколько соответствующие планы были эффективны и суждено ли им было сбыться. Идеолог прогрессизма А.И. Коновалов объяснял необходимость огосударствления очень примечательным образом, — оно для него являлось ответом на прежнюю непоследовательность в этом вопросе царизма, которая привела к обострению недоверия между классами. Теперь же, следовало из его выступлений, только государственное вмешательство (арбитраж, регулирование, планирование, распределение) сможет предотвратить социальный конфликт. Радикальную позицию в вопросах экономического регулирования занимал и Министр труда Скобелев, высказывания которого победно цитировали большевики: "Мы должны — утверждал он, — ввести трудовую повинность для гг. акционеров, банкиров и заводчиков, у которых настроение вялое, вследствие того, что нет стимулов, которые раньше побуждали их работать. Мы должны заставить господ акционеров подчиняться государству, и для них должна быть повинность, трудовая повинность".

В общем русле проводимой политики огосударствления уже 25 марта министр земледелия Временного правительства А.И. Шингарёв, подталкиваемый экономистами Петросовета, подписывает закон о регулировании в области ценообразования и заготовок сельхозпродукции. Отныне владельцы обязывались предоставлять всё количество хлеба, за вычетом необходимого для собственного потребления и хозяйственных нужд, в распоряжение государства. Инструкция же министерства земледелия от 20 августа предписывала применять к утаивающим хлеб вооружённую силу. Несмотря на последующие изменения, этот закон стал одним из решающих на пути к будущему всеобщему огосударствлению рынка хлебов и введению государственной хлебной монополии.

Другим актом Временного правительства становится учреждение Совещания по развитию производительных сил. Его создание было ничем иным, как данью господствовавшим тогда этатистским веяниям в идеологии. Когда в июне 1917 г. на смену ему были созданы Экономический Совет и Главный экономический комитет, в их функциях было определено: “Выработка общего плана организации народного хозяйства и труда”, а так же “разработка законопроектов и общих мер по регулированию хозяйственной жизни”. Более того, в одном из своих заявлений правительство идет на обещание "осуществлять систематический контроль над производством, транспортной системой, валютой, распределением товаров, а в случае необходимости... контролировать и организацию производства". Не останавливаясь на этом, правительство принимает декрет от 12 июня 1917 г. о налоговой реформе, ставший в глазах современников “величайшей победой демократии”. Согласно ему, предусматривалось равномерное распределение “национального финансового бремени” и усиленное налоговое обложение прежде всего крупной цензовой буржуазии. И хотя из-за резкого неприятия этого декрета промышленными кругами осенью 1917 г. правительству пришлось пойти на попятную, общая тенденция к государственному регулированию экономической жизни усиливалась.

Делая ставку на государственное вмешательство в экономику, буржуазия, в частности кадеты, готовы были даже допустить к государственному контролю рабочих, лишь бы основные рычаги власти оставались в руках цензовых элементов. Но с тем большим упорством, как мы видели раньше, предпринимательские круги боролись против рабочего контроля. Эта позиция, казалось бы, должна была поменяться после прихода к власти большевиков, когда буржуазия должна была быть заинтересована в ослаблении нового государства любыми средствами, даже путём разжигания сепаратизма рабочих коллективов. Примечательно, что, кроме тех случаев, когда конкретные владельцы использовали органы рабочего самоуправления на своих предприятиях в своих целях, этого не происходит. О позиции же имущих классов в целом можно судить по статье в одной из наиболее авторитетных в их кругах “Торогово-Промышленной газеты”, которая вскоре после большевистского переворота писала: “…насколько полезен и необходим государственный контроль промышленности через посредство незаинтересованных (!) и беспристрастных органов, настолько же вреден контроль промышленности через рабочие организации, ослеплённые классовой враждой и потому способные лишь саботировать работу промышленности”. Другая не менее солидная буржуазная газета “Промышленность и торговля” так передавала своё понимание рабочего контроля: “Что сказали бы о людях, которые установили бы контроль над действиями врача в тот момент, когда он останавливает кровь при пересадке сосудов, делает искусственное дыхание находящемуся в обмороке и т.п. Что сказали бы о власти, которая поставила бы контролёра для наблюдения за действиями человека, спасающего утопающего, или действиями капитана корабля во время шторма?”

Осознанно или нет тенденцию на усиление вмешательства государства в саморегуляцию общества, на огосударствление экономики в той или иной степени поддерживали в тот период практически все реальные политические силы, вовлечённые в борьбу за власть: от Керенского до Корнилова. Различалась лишь риторика, к которой приходилось прибегать действующим персонажам для обоснования своих планов по усилению государственного вмешательства в экономику.

На подобных позициях стояли и партии, взявшиеся действовать от имени пролетариата. С ультрарадикальной программой соответствующих реформ выступили экономисты Петроградского Совета — меньшевики П. Гарви, Ф. Череванин, Б. Богданов. Особенно был активен и последователен на ниве социального моделирования В. Громан. Взяв за основу опыт воюющих держав, прежде всего Германии, он настаивал на том, что только всеобщее регулирование способно спасти российскую экономику. Решение этой проблемы, по его расчетам, было не под силу общественным организациям, и требовало вмешательства административного аппарата, наделённого всей полнотой государственной власти. В приверженности подобным воззрениям, на наш взгляд, и кроется одна из причин того скептического отношения социалистических партий к рабочему самоуправлению и фабзавкомам, которое они демонстрировали на протяжении всей революционной эпохи. Так, в работах П. Гарви мысль о “реакционности” деятельности низовых рабочих комитетов является одной из основополагающих в его концепции революционного движения рабочих в период русской революции. По его мнению, сепаратизм фабзавкомов мешал объединению всех сил рабочего класса и был на руку только большевикам. Критика рабочего контроля, рассредоточенного по отдельным предприятиям, содержится в работе меньшевика В. Плетнёва. Он полагал необходимым сосредоточить контрольные функции в едином центре. Относительно меньшевистской позиции, подменявший рабочий контроль государственным контролем с участием рабочих В.И. Ленин писал: "получается, в сущности чисто кадетская формула, ибо против участия рабочих в «государственном» контроле кадеты ничего не имеют".

Эсеры, хотя их внимание было больше приковано к вопросам земельной реформы, так же разделяли общие настроения в поддержку сильной государственной власти. С их точки зрения вмешательство государства в экономику было необходимым. Активно поддерживали они и планы огосударствления рабочих организаций, превращения их в звено хозяйственных органов государства. Пожалуй, именно эсерам принадлежит первенство в принятии резолюции, содержащей положения в поддержку огосударствления рабочих организаций. Ещё в апреле 1917 г. на I Всесоюзной конференции железнодорожников они ратовали за то, чтобы железнодорожным транспортом управляли рабочие организации, объединяющие в своих рядах рабочих и служащих железных дорог. Для этого железнодорожники должны был быть государственно организованны. Лидер эсеров В. Чернов прямо заявлял, что железнодорожники станут особой корпорацией, “которой будет вверено управление железнодорожной сетью”. Еще определённей на этот счет высказывался эсер Крушницкий, не разделявший организации рабочих и органы управления государством. Позже, уже будучи в эмиграции, Чернов отстаивал ту точку зрения, что сам по себе рабочий контроль — это ничто иное, как путь к анархии. Положительное значение для революции он может иметь лишь как подчинённая часть контроля государственного. Считали рабочий контроль лишь суррогатом контроля со стороны всего общества и представители левацких течений неонародников.

Анархисты, выступая за отмену государства, его разрушение как такового, вроде бы, должны были быть последовательными противниками государственного контроля и сторонниками контроля рабочего. Известный анархист Г. Максимов уже после революции настаивал, что только анархисты правильно оценивали роль и значение рабочего самоуправления. На деле ситуация и в рядах анархистов складывалась не так однозначно. Во-первых, некоторые из них отстаивали идею общественного контроля, которая на практике не могла реально отличаться от контроля государственного. Во-вторых, отдельные группы анархистов полагали необходимым сохранить рыночные механизмы, в том числе через развитие кооперации. Но существование рынка уже само по себе подразумевает существование неравенства, а вслед за тем неизбежно и государства. Утопические надежды отдельных течений в анархизме избежать при помощи кооперации наёмного труда подвергались сомнению в самой же анархистской среде. Наконец, последовательные анархисты, настаивающие на тотальной ликвидации государства, выступали за создание таких условий, в которых бы рабочий контроль не смог продержаться сколько-нибудь длительного времени.

БОЛЬШЕВИКИ ПЕРЕД ВЫБОРОМ: “ОГОСУДАРСТВЛЕНИЕ” ИЛИ “РАБОЧИЙ КОНТРОЛЬ”?

В свете отмеченных тенденций в социально-экономической и идеологической областях, неудивительно, что большевики так же стояли на позициях государственного регулирования, если их взгляды и отличались в этом вопросе от взглядов кадетов и меньшевиков, то только меньшей экономической проработкой, но зато значительно большей политической определённостью.

Значительное место в развитие большевистской идеологии в области абсолютизации государственной власти принадлежит Н.И. Бухарину, которого считали в партии крупным специалистом в сфере политэкономии и чьи взгляды на государство долгое время считались в большевистской среде хрестоматийными. Позиция Бухарина в этом вопросе в годы войны всё более и более радикализовалась. Он становится решительным сторонником насильственных методов в политике, в том числе в отношениях между государством и торгово-промышленными кругами, которые, по его мнению, и были повинны в войне, а теперь паразитировали на бедствиях народа.

Первые наброски своей концепции роли государства победившего пролетариата, подготовленные для обнародования, Бухарин делает сразу же по поступлению к нему в эмиграцию сведений о революции в России. В первой своей статье на эту тему, появившейся еще в Северо-Американских Соединённых Штатах, он доказывал неспособность буржуазного правительства имеющимися в его распоряжении средствами предотвратить экономическую катастрофу. Бухарин отмечал: “Возьмём хотя бы, финансовую сторону дела. Облегчить гнёт можно было бы лишь путём самых радикальных мероприятий”. Под радикальными мерами в этом случае он подразумевал государственное банкротство. “Этой гири, — резюмировал он, — не в состоянии снять гучковско-милюковское временное правительство”. А могло ли временное правительство, по мнению Бухарина бороться с дороговизной? Какие меры нужны были для предотвращения голода? “Выход, — писал Бухарин, — нужно искать в двух направлениях: в полной перестройке всех государственных финансов и решительной политике конфискаций пищевых и иных продуктов. Перестройка бюджета требует: отказа от долгов,... максимальное обложение капиталистической прибыли, доходов банков и поземельной ренты (т.е. помещиков) с одновременным установлением минимума заработной платы и ограничением рабочего дня. Последние два условия необходимы, чтобы господствующие классы не перелагали своего обложения на плечи рабочего класса. Другими словами, перестройка бюджета может при теперешних условиях быть осуществлена при конфискации значительной доли прибыли капиталистов и дохода помещиков”.

Развивая свои взгляды, Бухарин шел ещё дальше: “Организация продовольственного дела невозможна без уничтожения экономической власти монополистических торгово-промышленных организаций: их господство может быть сломлено лишь путём конфискации (огосударствления) их товара и контроля над производством”. “На эти меры, — делал вывод Бухарин, — не может согласиться новое правительство, ибо они противоречат его классовым интересам настолько, что их проведение означало бы отказ октябристов и кадетов от их классовой сущности. А чудес на свете не бывает”.

По возвращению в Россию Н. Бухарин разовьёт свои взгляды. Их стержневая мысль — нежелание и неспособность инфантильной русской буржуазии наладить государственное регулирование. В статье “Государственный контроль над производством и русская буржуазия”, он пишет: “...буржуазия во всех воюющих странах переходит теперь к государственному контролю над производством... без этого контроля капиталистическое общество не выдержало бы войны...”. Бухарин задаётся вопросом, почему же и после свержения самодержавия российская буржуазия не спешит организовать госконтроль? И отвечает — из боязни, что вся власть, а с ней и контроль, перейдут к пролетариату. В своей же знаменитой брошюре по истории революции он доводит критику бездействия русской буржуазии до обвинений её в сознательном саботаже экономического развития страны. Основной вывод — Временное правительство на государственное регулирование не пойдёт, т. к. боится социализма.

В чем же видел Бухарин выход? Опять-таки еще в американских статьях он говорит о необходимости прихода к власти пролетарского правительства с самой радикальной программой: “Пролетарское правительство, — подчеркивал он, — должно конфисковать пищевые продукты, оно должно конфисковать значительную часть прибылей капиталистического класса, оно должно взять под свой контроль и целый ряд производственных областей”.

Эти взгляды Бухариным излагались и в других его статьях: “Экономический развал и война”, “Российская революция и её судьбы”, “Государственный капитализм и социалистическая революция”, “Промышленники о государственном регулировании производства” и пр., позже изданных отдельным сборником.

Необходимость радикального вмешательства государства в экономику отстаивал и лидер большевиков В.И. Ленин. Впрочем, в его работах революционной риторики было меньше, чем у Бухарина, и свою аргументацию Ленин строил на прагматичных рассуждениях о необходимости в условиях войны и разрухи поддерживать экономику страны коллективными усилиями.

Уже в своих первых набросках будущего хозяйственного устройства пролетарского государства, сделанных им в сентябре — октябре 1917 г., Ленин писал о необходимости бороться с надвигающейся катастрофой самыми жесткими и далеко идущими методами. Эти меры, по мысли Ленина, предусматривали “контроль, надзор, учёт, регулирование со стороны государства, установление правильного распределения рабочих сил, устранения всякой лишней траты сил, экономия их”. Кроме этих общих фраз, в ленинских работах содержатся и вполне конкретные предложения, — национализация банков, что, по его мнению, можно было совершить одним росчерком пера, а так же национализация сахарного, угольного, нефтяного, железного и других синдикатов и установление государственной монополии, что тоже, как считал Ленин могло быть организовано достаточно просто, поскольку война и капитализм вели именно к таким сверхмонополиям. Среди прочих мероприятий, называемых Лениным в качестве первоочередных, — отмена коммерческой тайны, принудительное синдицирование, регулирование потребления и пр. При этом Ленин не забывал постоянно подчёркивать свою ключевую политическую установку, что правительство меньшевиков, эсеров и кадетов не способно на такие радикальные меры, объясняя это, как и Бухарин, классовой сущностью буржуазных и соглашательских партий.

Развивая свою мысль о необходимости и возможности при диктатуре пролетариата всеобъемлющего вмешательства государства в экономическую жизнь общества, он писал: “Кроме преимущественно “угнетательского” аппарата постоянной армии, полиции, чиновничества есть в современном государстве аппарат, связанный особенно тесно с банками и синдикатами, аппарат, который выполняет массу работы учётно-регистрационной, если позволительно так выразиться. Этого аппарата разбивать нельзя и не надо. Его надо вырвать из подчинения капиталистам... его надо подчинить пролетарским Советам, его надо сделать более широким, более всеобъемлющим, более всенародным. И это можно сделать, опираясь на завоевания, уже осуществлённые крупным капитализмом... “Огосударствление” массы служащих банковых, синдикатских, торговых и пр. и пр. — вещь вполне осуществимая и технически (благодаря предварительной работе, выполненной для нас капитализмом и финансовым капитализмом) и политически, при условии контроля и надзора Советов”, т.е. государства.

В другом месте Ленин делает еще более далеко идущие заявления: “Все граждане превращаются здесь, — излагал он своё видение будущего, — в служащих по найму у государства, каковым являются вооруженные рабочие. Все граждане становятся служащими и рабочими одного всенародного, государственного “синдиката”. Всё дело в том, чтобы они работали поровну, правильно соблюдали меру работы, и получали поровну. Учёт этого, контроль за этим упрощён капитализмом до чрезвычайности, до необыкновенно простых, всякому грамотному человеку доступных операций наблюдения и записи, знания четырёх действий арифметики и выдачи соответствующих расписок”.

Всё это и позволило современному исследователю В. Мау констатировать не только этатизм большевиков, но и говорить о том, что эта развернутая большевиками политика огосударствления служила лишь прямым продолжением российской политики военных лет — царского и Временного правительств. Но именно эта политика и несла главную угрозу самостоятельности и дальнейшему развитию независимых органов рабочего самоуправления на производстве, делая их кризис практически неизбежным.

И тем не менее, первые месяцы после Октября становятся временем наиболее полного проявления всех форм производственного представительства рабочих и патронирования их со стороны советского государства. Государственная поддержка самостоятельных пролетарских организаций на время становятся стержнем всей хозяйственной политики. Этот исторический зигзаг никогда бы не произошёл, если бы доктрина большевиков в рабочем вопросе определялось только этатистской парадигмой эпохи. Вторым компонентом их доктрины, приведшим пусть и к временному, но чрезвычайно важному отклонению от господствовавших тогда тенденций общественного развития, был их революционный демократизм, нашедший своё воплощение в ориентации большевиков на “самостоятельное революционное творчество масс”. Демократические установки в большевистской идеологии вырастали на почве мощного давления на политический процесс в России 1917 года со стороны рабочего движения. Рождённый рабочими лозунг рабочего контроля над производством, идея рабочего самоуправления на производстве имели колоссальную мобилизующую роль, которую отмечали не только советские, но и зарубежные историки, причём, даже критически настроенные к большевикам. Только сделав упор в своей агитации на поддержку рабочего контроля, большевики смогли претендовать на взятие власти. "Мы были вынесены этой громадной волной", — признавался впоследствии Н. Бухарин, имея в виду стремление рабочих к реализации своих политических прав.

Казалось бы, получив статус правящей партии, большевики и в дальнейшем могли сполна использовать рабочий контроль в своих целях. Действительность же была значительно сложнее. Идея независимых хозяйственных организаций рабочих в социал-демократических кругах устойчиво считалась анархо-синдикалистской. Поэтому и в идеологию большевизма она вживалась сложно, встречая серьёзные возражения многих влиятельных деятелей партии. Их взгляды объединяло одно — последовательное неприятие рабочего контроля и самостоятельности фабрично-заводских комитетов.

Одним из принципиальнейших антагонистов рабочего контроля был Ю. Ларин. Еще в ноябре 1917 г., по его же словам, он "повел и провел борьбу против полной передачи управления предприятиями в руки рабочих". Некоторое время спустя, в мае 1918 г., он ставит себе в заслугу "ограничение прав трудовых коллективов" и "борьбу с самостоятельным установлением рабочего управления на производстве", которые он осуществлял, если пользоваться его же терминологией, насаждая Главки и Центры.

Другой противник рабочего производственного представительства И.И. Скворцов-Степанов, обобщал свою позицию в следующих словах: "Фабрично-заводской комитет во многих отношениях является приемником капиталистического предпринимателя. На все промышленные отношения он смотрит прежде всего глазами данной фабрики или завода... Этим определяются такие методы действия, которые способны не приблизить, а отдалить нас от основной задачи современности, от сознательного и планомерного урегулирования всех экономических отношений".

Радикализмом в отношении рабочего контроля отличались воззрения В. Осинского (Оболенского). В подготовленном им в 1918 г. проекте организации экономической жизни Советской республики абсолютный приоритет отдавался центральным хозяйственным органам. Начав с того, что рабочие должны заменить буржуазию в сфере организации производства, он заканчивал разработкой мер по введению всеобщей трудовой повинности, которая бы превратила бы рабочих в индустриальных крепостных.

Категоричное высказывание на счет рабочего самоуправления принадлежит А. Лозовскому: "Нужно оговорить, — подчеркивал он, — с абсолютной ясностью и категоричностью, чтобы у рабочих каждого предприятия не получилось такого впечатления, что предприятия принадлежат им".

Не сразу сложились взгляды на методы осуществления рабочего контроля и самоуправления и у Ленина. Примечательный в этом смысле случай произошел еще в середине весны 1917 года. Попытавшиеся самостоятельно наладить производство на своём заводе рабочие-михельсоновцы обратились "за советом к Ленину". В ответ Ленин, по свидетельству рабочего Н.Я. Иванова, заявил, что "брать предприятия в свои руки ещё рано". Необходимо, подчёркивал Ленин, сперва завладеть властью. А пока следовало, разъяснял он, нужно лишь налаживать контроль над деятельностью предпринимателей. Вернувшись, делегация мало что могла подсказать своим товарищам, ждавшим практических хозяйственных рекомендаций. В скором времени рабочим пришлось сдать свои позиции. По Ленину получалось, что управлять страной проще, чем отдельным предприятием. На деле же речь шла лишь о том, что весной 1917 г. он ещё не представлял, как конкретно рабочие могут наладить производство в своих интересах своими силами. Похожий случай зафиксирован и А. Вильямсом. Как прогрессивный американский журналист и друг Советской России он имел доступ к самой верхушке большевиков и был хорошо осведомлён о многих вещах, закрытых для глаз посторонних. Однажды он стал свидетелем эпизода, когда к Ленину обратилась группа рабочих с просьбой дать совет, как наладить работу фабрики. На это, как утверждает Вильямс, Ленин только “развёл руками”. В передаче американца ленинский ответ звучал примерно так: “Откуда мне знать, как пустить в ход фабрику. Пойдите, попробуйте, а затем возвращайтесь и скажите, что вы сделали. И тогда я постараюсь чему-нибудь научиться на ваших промахах и ошибках. И прибавил, шутя, — и напишу об этом книгу”.

Такая неопределённость во взглядах большевистских лидеров позволило Н. Осинскому позже утверждать: “... если спросить себя, как же представлялась до 25 октября нашей партии система рабочего контроля в целом, и на почве какого хозяйственного порядка её думали построить, то мы нигде не найдём ясного ответа”. О том же писал некоторое время после прихода большевиков к власти и Лозовский: "Рабочий контроль, — подчёркивал он, — был боевым лозунгом большевиков до октябрьских дней. Но не смотря на то, что рабочий контроль фигурировал на всех знаменах и во всех резолюциях, он был покрыт какой-то мистической таинственностью. Партийная пресса мало писала об этом лозунге и еще меньше пыталась вложить в него какое-нибудь конкретное содержание, и когда грянула октябрьская революция и пришлось точно и ясно сказать, что такое рабочий контроль, то обнаружилось на этот счет большие разногласия среди самих сторонников этого лозунга".

Но согласиться с полемически заострёнными высказываниями Лозовского и Осинского всё же нельзя. Как бы сложно большевики не шли к идее рабочего самоуправления, постепенно она становится неотъемлемой частью их партийных программ.

Уже в мае начинает плотнее заниматься вопросами рабочего самоуправления сам Ленин. А в работах периода, непосредственно предшествовавшего приходу большевиков к власти, он уже разворачивает целостную систему взглядов на будущее общественное устройство. Значимое место в ней отводилось и органам рабочего самоуправления: “Когда мы говорим «рабочий контроль» ставя этот лозунг всегда рядом с диктатурой пролетариата, всегда вслед за ней, то мы разъясняем этим, о каком государстве идёт речь, — подчёркивал он, — государство есть орган господства класса. Какого? Если буржуазии, то это и есть кадетски-корниловски-керенская государственность, от которой рабочему народу в России «корнилится и керится» вот уже более полугода. Если пролетариата, если речь идёт о пролетарском государстве, то есть о диктатуре пролетариата, то рабочий контроль может стать всенародным, всеобъемлющим учётом производства и распределения продуктов”.

Ленин видел в рабочем контроле залог победы социалистической революции, о чём прямо писал в своей основной дооктябрьской работе с изложением плана социалистических преобразований экономики. Имеется в виду его работа “Грозящая катастрофа и как с нею бороться”. В ней он, помимо всего прочего, высказывал одну мысль, которая несколько приоткрывает истинные взгляды Ленина на будущее рабочего контроля. Он предполагал использовать рабочий контроль с целью принуждения буржуазии к сотрудничеству с новым государством. При этом Ленин полагал оставить предпринимателям и трудовым коллективам часть получаемой прибыли, чтобы сохранить у них экономический стимул к производству. Этот шаг был немыслим без развития на предприятиях самого широкого самоуправления рабочих, поскольку в противном случае, предоставляемые предприятиям права могли бы быть использованы буржуазией в контрреволюционных целях.

Несколько под иным углом зрения он излагает своё отношение к проблеме самоуправления трудовых коллективов в другой программной статье предоктябрьского периода “Удержат ли большевики государственную власть?”, в которой он впервые выдвигает идею плановой экономики. Анализируя эту работу, Э. Карр пишет о ленинской экономической философии как о философии планирования в сочетании с решительным утверждением рабочего контроля.

Что же касается мнения Ленина на счет того, противоречит ли рабочий контроль государственному, то он однозначно утверждал, что к “предпосылкам рабочего контроля можно отнести наличие в России системы государственно-монополистического капитализма”, одновременно являющегося и предпосылкой контроля государственного. Поэтому эти два вида контроля он считал взаимосвязанными. В своём исследовании Российской революции Э. Карр приходит даже к выводу, что некоторые ленинские высказывания вели к размыванию грани между рабочим и государственным контролем. Дело, однако в том, что в ленинских работах эта грань вообще не может быть найдена, поскольку для Ленина государственный и рабочий контроль были не просто взаимодополняющими, но являлись звеньями одного аппарата регулирования в случае, если само государство является рабочим. Уже в апреле 1917 г. в одном из своих выступлений говоря от том, что синдикат сахарозаводчиков должен перейти в “руки государства под контроль рабочих”, он пояснял, что “рабочие и крестьяне” являются теми, для кого и через кого будет действовать Советское государство, тем самым практически отождествляя государственный контроль с рабочим.

Эти взгляды не были характерны для всех социалистов того времени. Тем не менее, их разделяли и некоторые сподвижники вождя. Среди них можно назвать, прежде всего, Н. Бухарина, который был сторонником самого радикального вмешательства рабочих в экономику. Без этого он вообще не мыслил перехода к социализму. Государственное планирование и регулирование без участия в нём рабочих означало по Бухарину, создание нового государственного рабства.

Позже, возвращаясь к своей статье “Мировое хозяйство и империализм” из женевского журнала “Коммунист” № 1—2 за 1915г., где излагались его ключевые взгляды на государство и экономическое развитие начала ХХ века, Бухарин писал:

“Если был бы уничтожен товарный способ производства..., то у нас была бы совершенно особая хозяйственная форма. Это был бы уже не капитализм, так как исчезло бы производство товаров; но ещё менее это был бы социализм, так как сохранилось бы (и даже углубилось) господство одного класса над другим. Подобная экономическая структура напоминала бы более всего замкнутое рабовладельческое хозяйство при отсутствии рынка рабов”.

В другом месте он уточнил свою мысль: “Здесь существует плановое хозяйство, организованное распределение не только в отношении связи и взаимоотношений между различными областями производства, но и в отношении потребления. Раб в этом обществе получает свою часть продовольствия, предметов, составляющих продукт общего труда. Он может получать очень мало, но кризисов всё-таки не будет”.

Альтернативой этому гипотетическому государству “нового рабства” Бухарин выдвигает государство, основанное на самоуправлении рабочих, отмирающее государство, т. е. — социалистическое.

Уже в своих “новомировских” статьях он подчёркивал: “дело производства не может оставаться вне рабочего контроля; а для капиталиста, товары которого подвергаются постоянной конфискации, ведение производства теряет смысл, так как он перестаёт получать прибыль. Оно переходит в руки рабочих. Так диктатура пролетариата приводит неизбежно к социализации производства и к переходу капитализма в социализм”. Летом 1917 года он разработал проект преодоления угрозы голода путём развёртывания целостной системы рабочих организаций и выступил с ней на одном из июньских заседаний Моссовета. Он призвал на основе рабочих объединений создать аппарат централизованной организации хозяйства. "Нижними ячейками этого аппарата, — указывал Бухарин, — должны быть заводские комитеты и комитеты служащих единичного предприятия". Ещё более широко изложены взгляды Н. Бухарина в ряде его публикаций в “Спартаке” и “Социал-демократе”, в которых он не просто высказывал уверенность в победе социалистической революции, но писал, что она осуществится только при постоянном организационном творчестве рабочих, “когда вся страна будет покрыта густой сетью рабочих и полурабочих организаций”.

Проекты будущего устройства системы управления экономикой на протяжении 1917 г. и первых послереволюционных месяцев, пока творческая инициатива рабочих ещё не была задушена, разрабатывались и руководством самих пролетарских организаций, как это видно из предложенного Московским союзом металлистов проекта будущего всеобъемлющего контроля над производством. Во главе учреждений, регулирующих производство, по мысли авторов проекта, предлагалось поставить Центральный промышленный совет, соответствующий Особому Совещанию по обороне. Средним звеном должны были стать Районные Промышленные Советы и затем — заводские или фабричные Совещания. Союз металлистов вообще был склонен к социальным прожектам, многочисленные свидетельства чему сохранились в архивах.

На позицию центрального руководства союза металлистов сильное влияние оказывали металлисты Москвы, среди лидеров которых особенно выделялся М.П. Томский, в то время являвшийся редактором печатного органа московского союза металлистов “Московский металлист”. Сам Томский неоднократно подчёркивал взаимосвязь экономической и политической борьбы рабочих организаций. Эту общую идею он переносил и на своё отношение к рабочему контролю, полагая, что ни рабочий контроль, ни рабочее регулирование невозможны без самых радикальных форм вмешательства рабочих в вопросы организации власти. Тем самым для него не только рабочий контроль являлся шагом к социализму, но и сам социализм виделся, в определённом смысле как шаг к реальному, полноценному рабочему контролю, опирающемуся на государственную власть. Касаясь деятельности органов государственного регулирования Временного правительства, он настаивал на их слабой эффективности и призывал передать их в руки рабочих организаций. Примечательно, что в фабзавкомах Томский видел ответ рабочих не столько на слабость и немощность профсоюзов в первые месяцы революции, сколько ответ на бюрократизм и недееспособность органов, регулирующих экономику. Во взглядах Томского можно чётко проследить компромисс между его централистскими убеждениями и приверженностью рабочему демократизму. В первой соей статье после Октября Томский пишет о рабочем контроле как об участии рабочих “в руководстве производством в целом и в каждом отдельном предприятии в частности”. Однако явное предпочтение, которое Томский отдавал профсоюзной форме рабочей самоорганизации и недооценка в этой связи самостоятельной роли фабзавкомов позже приведут его в лагерь достаточно жёстких централистов.

Таким образом до определённого момента в большевизме сосуществовало два основных подхода, противостоявших друг другу в определении взаимосвязи контроля рабочего и государственного, а соответственно этому — локального рабочего самоуправления и центрального государственного управления. Первый из этих подходов, тесно объединявший рабочий и государственный контроль, лежал в основе взглядов В.И. Ленина и Н. Бухарина, руководства крупнейшего в ЦПР союза металлистов; второй подход, противопоставлявший контроль централизованного государственного аппарата анархическому вмешательству в производство отдельных трудовых коллективов, определял позицию таких видных представителей тогдашнего большевистского руководства, как Ю. Ларин, И. Скворцов-Степанов, А. Лозовский и др.

Однако, на самом деле картина была более неоднородной. И неоднородность эта с особой силой проявилась уже после прихода большевиков к власти, когда сама жизнь потребовала от них дать чёткий практический ответ на основные вопросы государственного строительства.

Прежде всего, во многим различны были подходы Ленина и Бухарина. Ленин не считал рабочий и государственный контроль атрибутами социализма, он видел в них лишь ступени перехода к социализму, которые должны быть пройдены и оставлены за спиной: “Эта революция — социалистическая, — писал он, — введение рабочего контроля, национализация банков — всё это меры, ведущие к социализму. Это еще не социализм, но это меры, ведущие нас гигантскими шагами к социализму”. Для Бухарина же все эти понятия: рабочий контроль, государственный контроль, планирование, самоуправление рабочих, наконец, социализм, — лежали в одной плоскости и раздельно им не воспринимались.

Не были едины и противники отождествления рабочего самоуправления с государственным регулированием экономики. Тот же А. Лозовский, категорически требовавший не допускать реализации лозунга “фабрики — рабочим”, был одним из самых последовательных сторонников самостоятельности рабочих организаций и выступал против их огосударствления. Он предупреждал, что огосударствление самодеятельных объединений пролетариата, подчинение их Советам приведёт к утере ими классовой самостоятельности, бюрократизации, разрыву с пролетариатом, нанесёт ущерб инициативе низов. Всё это приведёт к тому, что “сама жизнь... создаст организации, которые будут брать на себя защиту интересов рабочих, против государственных интересов”. Лозовский разделял понятия рабочего самоуправления и рабочего контроля и, выступая против первого, активно поддерживал второй. Он отвергал мнение о том, что рабочий контроль уже устарел и что его пора списывать со счетов.

Такие взгляды Лозовского на проблемы перспектив рабочего представительства исходили из его общей оценки ситуации в стране. Он считал, что мужицкая Россия никак не созрела для социализма, справедливо утверждая при этом, что “социалистическая революция начинается не тогда, когда социалисты становятся у власти”. Лозовский подчеркивал: “Состояние народного хозяйства делает материально невозможным организацию производства на социалистических началах, и не будем поэтому перед лицом этого, хотя и печального, но неопровержимого факта, плодить крайне вредных и опасных иллюзий, ибо иллюзии гибнут, а фаты остаются”.

Н. Скрыпник, один из лидеров петроградских фабзавкомов и последовательный сторонник самостоятельности этой формы рабочего самоуправления и рабочих организаций вообще считал рабочий контроль прелюдией рабочего управления. Подобно Ленину, он полагал, что “рабочий контроль, это еще не социализм, это лишь одна из переходных мер, приближающих нас к социализму”. В то же время он всячески ратовал за распространение рабочего вмешательства в экономику на предприятия, где оно ещё по каким-либо причинам не осуществлялось.

И. Сковрцов-Степанов так же как и Скрыпник считал необходимым переход от рабочего контроля к рабочему управлению, изложив свою точку зрения в специальной брошюре. Но если Скрыпник приветствовал развитие фабзавкомов, то Скворцов-Степанов видел в успехах этих органов рабочего контроля одну из главнейших опасностей для революции: “Вместо республики Советов мы упираемся в республику своеобразных рабочих артелей, — писал он, — в которые как бы превращаются капиталистические фабрики и заводы. Вместо быстрого урегулирования всего общественного производства и распределения... мы имеем практику, которая напоминает мечтания анархистов об автономных производительных коммунах”.

Деятели, подобные И. Скворцову-Степанову не шли дальше утверждений, что “рабочий контроль снизу есть только подсобная часть регулирования промышленности в государственном масштабе”.

Пессимизмом по отношению к возможностям и будущему системы рабочего самоуправления отличалась довольно широко распространившая своё влияние группа так называемой “Платформы рабочего индустриализма”, в состав которой входили такие известные деятели режима, как А. Гастев, А. Гольцман, В. Оборин, Н. Филипов. В основе политических установок этой группы находилась идея транснационального индустриального гиганта, экстерриториального треста, ориентирующегося на германскую или американскую монополистическую экономику. В выступлениях и публикациях лидеров платформы говорилось о неотвратимости проникновения американских и германских капиталов и организационных структур в Россию. При этом, как замечает А.Ф. Киселёв, России отказывалось в национальной самобытности, которая, по его словам, приносилась в жертву её индустриальному развитию по западному образцу. Рабочий класс России отдавался на долгую “выучку” иностранному капиталу. Здесь, по мнению А.Ф. Киселёва, воплощалась идея всё той же мировой революции, только вывернутая наизнанку, поскольку после Брестского мира авторы платформы разуверились в том, что западный пролетариат сможет прийти на помощь российским братьям по классу, а без его поддержки, полагали сторонники платформы рабочего индустриализма, капитуляция русской неизбежна, причем в такой форме, что Россия как самостоятельное государство перестанет существовать и на её территории будет действовать некий гигантский космополитический трест, в котором, ни о каком самоуправлении рабочих речи уже не шло. Как говорил С. Лозовский, платформа группы “рабочего индустриализма” предусматривала насаждение в России крупного капиталистического производства с привлечением “капиталов из Англии и Америки”. Много позже Гастев продолжал отстаивать тезис отсталости организации труда в России по сравнению с Западом. Среди исторических форм трудовой организации он нашёл место ремесленным союзам, английским тред-юнионам, даже церкви и армии, но и словом не обмолвился ни о русской общине, ни об артели.

Идеи “платформы рабочего индустриализма” не были беспочвенной утопией, они свидетельствовали об опасности метаморфозы курса правящей партии в вопросах рабочего самоуправления. Шло формирование далеко не безобидной тенденции к абсурдной абсолютизации центрального управления в жертву которому можно было приносить судьбы наций и народов, классов и социальных групп, отдельных людей. По мнению участников группы, рабочие объединения должны были ограничивать свою деятельность строгой регламентацией “рабочей производительности”, которая в свою очередь должна была сделать неизбежным “нормирование рабочего отдыха, нормирование трудового темпа и всего производственного поведения пролетариата”. По мнению авторов платформы, централизованное нормирование в производственной жизни приведёт к формированию новой этики трудовых отношений. Люди, таким образом, мыслились винтиками, деталью в огромной, точно налаженной централизованной машине, которая превращает их в свой придаток, работающий точно и синхронно, по раз и навсегда заведённому порядку. Задачи организаций рабочего движения “индустриалисты” видели не в развитии творчества, инициативы, самостоятельности масс, а в подчинении их твёрдой дисциплине, определяемому в едином центре порядку, всевозможным нормам. По мнению А.Ф. Киселёва, такая трактовка задач рабочих объединений не прошла бесследно и в той или иной форме она внедрялась в практику, что и дало соответствующие результаты в недалёком будущем.

С критикой подобных оценок фабзавкомов и системы рабочего представительства в целом выступал в тот период центральный печатный орган ЦС ФЗК "Новый путь". Так, в статье А. Кактина в № 1—2 за 1918 г, подробно проанализировавшего и само понятие рабочего контроля, и форм деятельности, осуществляемых фабрично-заводскими комитетами в качестве его практического проявления. “Самое понятие рабочего контроля, сначала весьма неясное, — писал Кактин, — стало постепенно, с дальнейшим развитием революции и обострением хозяйственной разрухи, конкретизироваться и развиваться вширь и вглубь”. По его мнению “при этом не получится тех ужасов, той анархии, которую нам постоянно пророчат... Отдельные случаи анархических проявлений... так и остаются отдельными...”. Причину этого автор “Нового пути” видел в том, что: “Работа вовсе не происходит, как утверждают скептики из рядов нашей мелкобуржуазной среды экономистов, анархически, без плана, без руководства. Например, фабрично-заводские комитеты в этом отношении точно исполняют руководства своих же высших выборных органов, районных и центральных советов фабрично-заводских комитетов, или, в вопросах труда, профессиональных союзов”. Кактин делает вывод: “Итак, сейчас мы совершенно иначе должны толковать понятие рабочего контроля. Теперь контрольные органы на местах, — фабрично-заводские комитеты, — уже не являются в преобладающем числе предприятий простыми наблюдателями за действиями предпринимателя или посыльными его в различных учреждениях за топливом, сырьём и т.д., в то же время совершенно бесправные, не имеющие никакого значения во всех регулирующих учреждениях, теперь они являются ответственными, признаваемыми государственной властью фактическими руководителями дел предприятия”.

И хотя по некоторым признакам (упоминание выборных координирующих органов ФЗК в качестве центральных регулирующих организаций, сведение роли профсоюзов к регуляции вопросов труда, неправомерное преувеличение зрелости фабзавкомовского движения на местах и т.п.) можно предположить, что статья А. Кактина полемически направлена против верхушки ВЦСПС, завершается она выводом, который вполне вписывался в проводимую в тот период государственную политику в области промышленной демократии. Кактин, в частности, называл фабзавкомы лишь низовыми “ячейками высших учреждений Народного Хозяйства”, и подчеркивал, что их задача сводится к тому, “чтобы всеми силами идти по указываемому этими органами и учреждению пути”.

О разнообразии мнений на дальнейшую судьбу самостоятельных рабочих организаций после победы октября и о широте дискуссии на этот счет, охватывающей не только большевистское руководство, но и среднее звено большевистского истеблишмента, свидетельствует статья, подписанная Портянко, Ник. Шевниковым, Эссеном, Виноградовым, А. Покровским и Ф.М. Шаблинским. Сперва она появилась в “Газете Временного Рабочего и Крестьянского правительства”, а затем, из-за её важности перепечатана в журнале “Рабочий контроль”, В этой статье делалась попытка совместить демократические традиции 1917 г. с авторитарными тенденциями года 1918. “Рабочий контроль есть, — писалось в статье, — один из видов государственного контроля, а потому не может быть речи об одном из них, как об особом установлении”. Авторы не просто считали, что рабочий контроль является лишь одной из форм контроля государственного, они видели в нём такую форму государственного контроля, без которой все другие формы государственного контроля превращались в формальность.

Чувствуя возможную угрозу бюрократизации, они пишут о прежнем государственном регулировании. Возникнув, по мнению авторов статьи, еще в 1864 году, оно превратилось в “тормоз живого дела”. И вот — пишут они о положении после Октября, — прежняя система госконтроля “который месяц” паразитировала саботажем чиновничества, “а жизнь как бы не замечает этого: в дверях контроля не стоят толпы, не ищут разрешения вопросов, не взывают об открытии этих дверей”. Буржуазно-бюрократический контроль, таким образом, подводят итог авторы, потерпел полное фиаско из-за своей оторванности от жизни.

В заключении они пишут: “Мы сознаём важность государственного контроля, но нам не нужен такой выкормыш старого бюрократического строя”. По мнению подписавших статью работников нового контрольного и хозяйственного аппарата, знавших положение в своих ведомствах и в организации контроля не понаслышке, выход из саботажа прежнего чиновничества, неэффективности прежнего контроля и бюрократизации нынешнего, советского, контрольного аппарата, нужно искать на путях реорганизации центральных учреждений контроля, а с другой стороны — в опоре на рабочий контроль, причем, что особенно важно, “он должен быть обобществлен и в него введено выборное начало”.

Сказанное выше позволяет нам сделать вывод, что взаимоотношения между государством и рабочим самоуправлением после прихода к власти большевиков определялось несколькими факторами. Прежде всего следует указать на готовность некоторых большевистских лидеров прислушиваться к мнению рабочих окраин и развивать разнообразные формы рабочего контроля и самоуправления. Однако серьёзную угрозу для будущего рабочего самоуправления представляли тенденции усиления роли государства за счёт подчинения всех остальных общественных институтов, господствующие в тот период. Даже в самой в большевистской партии, как мы видели, далеко не все разделяли веру Ленина в способность рабочих организаций самостоятельно наладить производство на своих предприятиях, ещё меньше сторонников рабочего самоуправления мы находим в других значимых политических партиях той поры. Тем самым, дальнейшие судьбы рабочего самоуправления на послеоктябрьском этапе Российской революции зависели от двух взаимосвязанных обстоятельств: во-первых, от уровня развития самих органов рабочего самоуправления, во-вторых, от эволюции государственной политики в области рабочего законодательства и взаимодействия с объединениями пролетариата по решению стоящих перед страной проблем. Большевикам нужно было примирить интересы центра с потребностями местного самоуправления, но готовых рецептов они не имели.


© Все права защищены http://www.portal-slovo.ru

 
 
 
Rambler's Top100

Веб-студия Православные.Ру