Сохранение мировоззрения

Чернавский М.Ю. Религиозно-философские основы консерватизма в России. Научная монография. М., 2004. 188 с.

Автор монографии предпринимает попытку «сквозь призму консервативного мировосприятия обрисовать контуры русского консервативного проекта, наметить перспективы развития консерватизма и предложить свой рецепт идеологического выздоровления России», который, по его мнению, «необходимым образом будет связан с консерватизмом» (С. 5). И попытка эта опирается не на песок или воздух, а на обширную научно-философскую базу, о чём свидетельствуют и Алфавитный указатель имён, упоминаемых в тексте, и Список литературы на 685 (!) позиций. Нельзя не отметить концептуальную выстроенность работы Михаила Чернавского, четкость её «главостроения», последовательность развертывания параграфов в каждом разделе книги, параграфов, как бы «вытекающих» друг из друга.

Первая глава монографии посвящена анализу ключевого для неё понятия «консерватизм». Автор выделяет два принципиально различных подхода в исследовании консерватизма — ситуационный и содержательный. В первом случае консерватизм понимается только как стремление к сохранению существующего положения вещей, консервации определенных сторон бытия в контексте данной общественно-политической реальности (С. 6). Во втором случае консерватизм определяется как вневременная, универсальная система ценностей для каждой государственной общности (С. 8). Ситуационный подход, по мнению создателя книги, не позволяет определить сущность этого идейного течения, и порой приводит к курьёзам и парадоксам, например к постановке в один ряд концептуально-идеологически столь разных фигур, как Н.М. Карамзин и Л.И. Брежнев. В то же время содержательный подход, увязывающий консерватизм с определенным набором постулатов и мировоззренческих принципов, сущность этого течения общественно-политической мысли действительно отражает (См. С. 13). И здесь с М. Чернавским трудно не согласиться, как и с его идеей о некорректности замены понятия «консерватизм» понятием «традиционализм» (С. 14).

Весьма интересна и, на наш взгляд, вполне адекватна трактовка автором книги феномена идеологии как «своего рода формы социального мифа», вследствие чего любую идеологию (в том числе — консервативную) следует рассматривать не с позиций её соответствия истине, а с точки зрения соответствия интересам того или иного государства (С. 15, 18). При этом консерватизм Чернавский рассматривает именно как идеологию, и идеологию антилиберальную. По его мнению, консерватизм является антиподом либерализма, антилиберальные постулаты составляют идейную основу данного течения общественно-политической мысли (С. 18, 22).

Нельзя не обратить внимание на смелый, оригинальный и в своей парадоксальности аутентичный вывод создателя монографии о том, что «творческое развитие подлинно консервативных принципов происходит … в сторону заимствования определенных положений революционно-социалистической мысли», что формируется «синтез консерватизма с идеей революции» (С. 21). Думается, что общественно-политические реалии конца ХIХ—ХХ веков тезис М. Чернавского подтверждают. Увидеть соответствующую тенденцию ему помогло отличное знание истории исследуемого явления, увы, далеко не всегда свойственное представителям чисто философских подходов к изучению общественно-политической мысли.

Автор книги выделил и кратко охарактеризовал семь основных этапов развития русского консерватизма. Однако в разделе, посвященном первому из них, охватывающему начало ХIХ в. — 1825-й гг., почему-то говорится главным образом о славянофильстве и его представителях, а также о «теории официальной народности» и одном из её столпов М.Н. Погодине (С. 23). Но и славянофильство, и «теория официальной народности» как течения русской мысли сформировались после 1825 года, то есть, по определению самого Чернавского, на втором этапе развития отечественного консерватизма, о чём, в отношении «официальной народности», он дальше и пишет, в то же время ни слова не говоря о славянофильстве. Несколько далее создатель монографии в качестве «белых» генералов упоминает А. Брусилова, А. Поливанова, А. Зайончковского и В. Клембовского (С. 26, прим.). Однако эти исторические фигуры, являвшиеся генералами царского производства, известны не своим участием в Белом движении (как Я. Слащёв), а сотрудничеством с большевиками.

Вторая глава монографии посвящена философским основам консерватизма. Согласно Чернавскому, его антропологическая составляющая построена на постулате о несовершенстве и изначальной греховности человеческой природы (С. 31); истинные консерваторы считают, что зло заложено в первую очередь в нас самих, а не в том или ином общественном устройстве. Бог наделил человека свободной волей, однако беспредельная, либерально понятая свобода для него губительна, равно как и абсолютизация человеком своего разума (С. 33). В то же время либеральная философия, постулирует автор книги, опираясь на авторитет К.П. Победоносцева, построена на ложном представлении о совершенстве человеческой природы (С. 35).

Рассматривая религиозные аспекты консерватизма, М. Чернавский приходит к выводу, что этому идейно-политическому течению необходимо выработать собственную философскую базу, поскольку религиозная составляющая как основа идеологии в современном западном мире, к которому автор книги относит также Россию, неэффективна (С. 38 — 39), хотя в то же время религия является ориентиром и перспективным идеалом консерватизма.

По мнению Чернавского, стремящегося синтезировать учения русских и европейских консервативно мыслящих философов, философия консерватизма должна носить субъективно-спиритуалистический оттенок, подобно философии Аврелия Августина (См. С. 42). При этом в рамках консервативной идеологии необходим синтез принципа субъективизма с принципом государственности (С. 44). Применительно к России консерватизм необходимо развивать в направлении идейного симбиоза принципов православия и философии субъективизма, считает создатель книги, а консервативному субъективизму необходимо воплощение в официально исповедуемую идеологию с опорой на прочный фундамент государственной мощи. Относительно удачным примером такого рода является итальянский фашизм, пишет М.Ю. Чернавский (С. 50).

Ярким же свидетельством воплощения философско-субъективистского принципа в ткань отечественных консервативных воззрений он считает интерпретацию русскими мыслителями понятия «народность». При этом в консерватизме принцип «народности», подчёркивает Чернавский, неизбежно выливается в обоснование социально-политической и национально-культурной самобытности государственных образований. Последнее вполне справедливо, однако сомнителен тезис автора монографии о том, что в здоровом государстве возможны лишь здоровые семьи (С. 58). В здоровом государстве вполне могут существовать и нездоровые семьи, а в нездоровом государстве — семьи здоровые, зачем же обобщать столь чрезмерно? Однако связь распада государства с разложением семьи, с девальвацией семейных ценностей и норм организации внутрисемейной жизни, о чём далее говорит М. Чернавский, сомнений не вызывает. Думается только, что распад государства не является следствием разложения семьи, а что и то, и другое выступает видимыми (или не столь заметными) симптомами социальной «порчи», имеющей основания в болезни «души» и «духа» того или иного общественного организма.

Автор монографии пишет, что либерализм, «выделяя человека из его социально-политического и духовно-мировоззренческого пространства (то есть из семьи и государства)», уничтожает его сущность, что можно сравнить с «попыткой отделения черепахи от её панциря или доставания улитки из её раковины с целью получения подлинной черепахи или улитки». Пример с улиткой и черепахой свеж, ярок и убедителен. Однако думается, что Чернавский не назвал важнейшие компоненты как духовно-мировоззренческого, так и социального пространства человека — Бога и связующее звено между творением и Создателем — подлинную, мистическую религию. Отделение человека от семьи и от государства уродует его, калечит и обедняет, но уничтожает наверняка — отпадение от Бога и от мистической Церкви.

Далее автор книги слагает дифирамб Государству. По его словам, государство дает своим гражданам почувствовать причастность «к чему-то единому, надличностному, внеиндивидуальному». Это, конечно, так, и любому человеку подобные чувства — разделяем невысказанную мысль М. Чернавского — просто необходимы. Даже либералы по-своему нуждаются в них: им надобно ощущать причастность, скажем, к «мировому сообществу», к «глобальной цивилизации» — иначе возможны психическая болезнь, смертельная тоска и самоубийство. Но на деле приобщенность «к чему-то [курсив наш — С.Х.] единому, надличностному, внеиндивидуальному» является, как правило, приобщенностью к миру демонических сущностей, к миру соблазнов и искушений «воздушного царства» — владения Сатаны. Через Государство как таковое «заглянуть в лицо вечности» — Вечности не гибельной, а живительной, наверное, почти невозможно. Чувство сопричастности такой Вечности дается лишь через связь с Творцом, с Богом, а не с Государством. Последнюю (как церковь земную) культ Государства только замещает на какое-то, не слишком долгое, время (1).

Автор монографии весьма наблюдательно отмечает радикализацию положений русского консерватизма о самобытном развитии нашей страны в эпоху от С.С. Уварова до В.П. Мещерского (2), пишет, что в ХХ веке идеи самобытного, незападного развития России остаются в силе и получают либо провосточное, либо просоветское, прокоммунистическое звучание (С. 59). Можно добавить лишь то, что в принципе и провосточный, и просоветский мотивы антизападничества вполне могут быть соединены. Примером, хотя и отдалённым, такого рода являются представления о человеческом обществе Н.К. Рёриха.

В 3-й главе М. Чернавский исследует консервативную концепцию развития, в частности, трактовку консерваторами понятий «развитие» и «прогресс», постулируя, что у них такого рода представления сложились с позиций отрицания соответствующих понятий либерализма. Нельзя не отметить его оригинальный сравнительно-философский анализ концепций развития К.Н. Леонтьева и Г.В.Ф. Гегеля (С. 71 — 72).

Автор книги приходит к интересному выводу, что смысл истории утверждается не в добытых ею конечных результатах, но в её внутренних мотивах, в самом процессе её течения, поскольку совершенство всеми органическими, неорганическими и социальными образованиями достигается лишь на определенной стадии развития, но не в его конце (С. 75). Истоки этой концепции восходят к представлениям «оптинского отшельника» К. Леонтьева, однако Чернавский не повторяет идеи классика отечественного консерватизма, а творчески и совершенно по-своему развивает их, выступая продолжателем живых и лучших традиций русской общественно-политической мысли.

Далее создатель монографии говорит о пессимизме — социальном, футурологическом и, в конечном счете, религиозном, свойственном консервативным доктринам, совершенно справедливо считая, что каждый подлинный консерватор должен быть пессимистом. Чернавский философски убедительно обосновывает пессимистическую позицию по отношению к бытию (С. 80 — 81).

В 4-й главе автор книги рассматривает социально-политические воззрения консерваторов. В первую очередь он анализирует телеологизм, идею насилия и принцип неравенства. Насилие для Чернавского — одна из ключевых категорий, имманентно присущих и природе, и обществу; насилие, борьба, из жизни неустранимы (С. 94 — 95). И с этим нельзя не согласиться: даже покой ледяного космического вакуума весьма относителен. Столь же принципиальным явлением создатель монографии считает неравенство (С. 97 — 100). Действительно, образчиком равенства в нашем мире не могут служить и частицы межгалактической пустоты, качественные характеристики которых стремятся к нулю: даже они существенно разнятся между собой.

Вслед за принципом неравенства Михаил Чернавский рассматривает социальный органицизм и антидарвинизм. Он отмечает, что проведение аналогий между природой и обществом представлено в консервативных моделях достаточно широко; эти модели активно опираются на натуралистические предпосылки (С. 105). Однако консервативная мысль ориентируется на альтернативные, недарвинистские течения в биологии, уделяющие первоочередное внимание внутренним, наследственно детерминированным факторам в развитии организмов и гораздо меньшее значение отводящие изменчивости и влиянию внешней среды (С. 109).

Затем автор книги пишет о принципе монархии, о государственности и о национализме. Здесь (как и вообще в монографии) он неуклонно проводит свои этатистские воззрения. Так, Чернавский считает, что «превалирование государственного влияния над всеми сферами жизни общества» является одним из важнейших консервативных принципов (С. 115). Но собственно русские консерваторы имели в виду не столько примат Государства как такового, сколько примат самодержавия, царской власти. А это отнюдь не одно и то же. Если сбросить со счетов данный фактор, то невозможно уловить разницу между православным монархистом и большевиком-сталинистом или — итальянским фашистом. Последние, в отличие от первого — подлинные, «чистые» этатисты — люди, отбрасывающие одухотворяющий Государство как систему организации «общего дела», но также — необходимого при этом принуждения и насилия, религиозный смысл и замещающие вертикаль сакральную вертикалью всего лишь идеологической. Из крупнейших отечественных консерваторов к этому в наибольшей степени близок М.Н. Катков, этатистские идеи которого прекрасно коррелируют с концепцией создателя книги. Складывается довольно стойкое впечатление, что М. Чернавскому «государственнические» идеи тем ближе, чем меньше религиозного компонента содержится в них. Но нужно ли его упрекать за это? В нынешних условиях идея «сильного государства» с декларируемой религиозной составляющей, увы, как правило, является пародией и карикатурой. Достаточно взглянуть на многих нынешних «монархистов». Автор монографии сложившуюся ситуацию понимает, и с сожалением говорит о продолжающейся утрате православием своей интегрирующей роли (С. 121).

Нельзя не отметить размышлений Михаила Чернавского о современной российской государственности. Когда он пишет о полной безответственности нынешней «демократии», он остроумно замечает: «если постулируется тезис, что власть получена от народа, то на подспудном уровне это значит, что народ и несёт ответственность за все деяния власти» (С. 117). Более метко и убийственно о представлениях «отечественных» «избранников» разных рангов не скажешь. Впрочем, сами они едва ли когда-нибудь осознают это, как вряд ли когда-нибудь поймёт «меченый» плебей-комбайнёр (3), за что его на родине так не любят. Вне всякого сомнения — «дамоклов меч ответственности» должен висеть над каждым представителем власти; демократия нуждается в строжайших механизмах ответственности перед народом. С этим нельзя поспорить.

Автор книги выступает сторонником не этнического, а государственнического, «наднационального» национализма, стремящегося к объединению членов одной нации, включающей в себя различные этногруппы. В России его носителем, более чем резонно считает М.Ю. Чернавский, являются русские (См. С. 118 — 119, 121). С его точки зрения, нашим государственным кредо должно стать «Россия с опорой на русских» (См. С. 120, 122). Создатель монографии справедливо отмечает, что любое этническое образование, отделившееся от нашей страны, подпадёт под экономический диктат или станет жертвой религиозной и демографической экспансии со стороны других государств, являющихся субъектами мировой политики (С. 121).

Было бы глупостью оспаривать и тезис Чернавского о том, что от благополучия и здорового состояния государства зависит состояние каждого его гражданина (С. 122 — 123). Справедливость этого «тезиса» каждый день испытываешь на собственной шкуре.

В 5-й главе автор книги анализирует экономические основы консерватизма. Сначала он рассматривает экономический этатизм и идею автаркии. По его мнению, категории этатизма и экономической автаркии должны характеризовать любое государство, стремящееся быть таковым, а не обслуживать экономические интересы иных, более сильных стран (См. С. 135). Далее Чернавский обращается к идее государственного социализма. По его мнению, консерватизм выработал собственное, этатистское понимание социализма (С. 136); консервативно ориентированные мыслители апеллировали к идее социализма, вкладывая в неё именно этатистски окрашенный смысл (С. 143).

Вслед за тем создатель монографии рассматривает отношение консерватизма к процессу глобализации, под которым понимает мировую политико-экономическую экспансию либерального Запада. Чернавский подчёркивает, что современный консерватизм в той или иной форме во многом выражается в концепциях антиглобализма (См. С. 143). На С. 146 он говорит о концепциях нынешних мыслителей Запада, которые можно использовать для формулирования русской консервативной антиглобалистской доктрины. Рассмотрев результаты и дальнейшие перспективы процесса глобализации, автор книги приходит к выводу о формировании «своего рода экономической программы консерватизма, основанной на принципах этатизма, государственного социализма и антиглобализма» (С. 151).

В заключении М. Чернавский мудро и философски-взвешенно обобщает: «консервативный подход к миру предполагает сохранение не столько материальной стороны бытия, сколько стремится к передаче из поколения в поколение определенного взгляда на мир. Именно сохранение и передача мировоззрения выступает, в конечном итоге, главным предметом консервации» (С. 152). Эта идея представляется весьма справедливой и адекватной. И, наконец, автор монографии «озвучивает» идейные основы «консервативного проекта» в современной России, последовательная реализация которых «позволит нашему государству самосохраниться в качестве независимого политического, социального, религиозного экономического и культурного образования» (С. 153).

В приложении Чернавский указывает целое созвездие представителей консерватизма и консервативные направления общественно-политической мысли ХIХ—ХХ веков России, США и нескольких европейских стран: Франции, Германии, Испании, Италии и Румынии. Этот список можно назвать ступенью к созданию всемирного «реестра» консервативных мыслителей и течений.

К общим недостаткам книги следует отнести некоторую небрежность в её написании, время от времени проявляющуюся в стилистических повторах и в том, что запятые в её параграфах порою стоят не к месту. Раз М. Чернавский дублирует один и тот же достаточно большой кусок текста на двух соседних страницах (С. 140 и 141). Кусок замечательный, но стоило ль его повторять, тем более — на одном печатном развороте? Думается, что монографию перед публикацией нужно было бы отредактировать более тщательно. И это, и другие замечания М. Чернавскому следует учесть при доработке её для переиздания. А то, что переиздать его книгу стоит — и тиражом не в 100 экземпляров, каким она вышла, а много большим, у нас сомнений не вызывает. Эта работа, являющая собой философский анализ и последующий синтез — вкупе со своим собственным интеллектуальным вкладом — консервативных идей русских и европейских мыслителей, остро актуальна для новейшей России.

ПРИМЕЧАНИЯ:

1. Исторически этот культ начинает складываться лишь тогда, когда связь с Богом в обществе нарушается, и в том случае, если он не дополняет собой религиозное чувство, а выступает в самостоятельной роли, является его суррогатом.

2. Думается, что эта радикализация была вызвана процессом реформирования и модернизации русского общества начиная с середины 50-х гг. ХIХ столетия.

3. Плебей не потому, что комбайнёр, а потому, что внутренне — Смердяков, то есть готов подобострастно, по-лакейски, лизать лакированную туфлю Запада, который, с его точки зрения, «всегда прав».


© Все права защищены http://www.portal-slovo.ru

 
 
 
Rambler's Top100

Веб-студия Православные.Ру