Он сказал: "Поехали!"

Каждый станет, как Гагарин

 

В начале шестидесятых годов, молодые ребята, которым предстояло задуматься о выборе собственного пути в жизни, очень хотели походить на Юру Гагарина. Каждый искал в нем свою мечту, свой идеал, того, на кого он хотел бы походить. Все интересовались любой информации о жизненном пути русского парня из Смоленской области. Да он такой же, как и все мы: хулиганил, дрался, читал стихи, в школе пел песни, закончил профессионально-техническое училище, Саратовский техникум и там же аэроклуб. Людей с подобной биографией в стране были миллионы. И этим он был понятен и притягателен, каждый видел в нем своего парня. Такой мог сидеть рядом за партой, играть в баскетбольной команде, стоять за станком, сидеть в кабине самолета. Его открытость, доброжелательность, готовность откликнуться, прийти на помощь не могла не нравится людям. Если вспомнить фильмы, которые выходили в пятидесятые годы, то герои Леонида Харитонова, Леонида Быкова, Николая Рыбникова, Юрия Белова, Георгия Юматова, Василия Ланового, Василия Шукшина как бы предвосхищали появление Гагарина. Как правило, это были бесхитростные, надежные, добрые и отзывчивые парни, которые пришли на экраны из той же деревни и через добрые поступки, преодолевая недостатки, они шли к новой жизни.

Сегодня, взвешивая и оценивая, чего в послевоенное время было больше и чего нам недоставало, можно сказать, не хватало многого, но было главное: уверенность в завтрашнем дне. Если об этом сказать более подробно, то бесспорно: мировоззрение человека, его характер, отношение к окружающим формируют книги, которые он читает, кинофильмы, которые он смотрит, песни, которые ему поют. Верно подмечено: что в тебя вкладывают, то ты и возвращаешь. Ровесник Гагарина писатель Валентин Распутин, как-то сказал, что если бы маленький Пушкин каждый день слышал песни не Арины Родионовны, а Аллы Пугачевой, то из него вполне мог вырасти Дантес. И песни и музыка и стихи тех дней несли в себе жизнеутверждающее начало. Тогда люди еще говорили, на понятном каждому русском языке и мент, был милиционером, девушка была девушкой, а не путаной или шалавой, страна не знала брокеров, киллеров, стрелок, откатов, кидал, рассыпухи и порнухи, нагловатых, вальяжных мальчиков и холодных с расчетливыми глазами, девочек. Возможно в те годы, не все было так как надо, помнится на какое-то время появились и куда-то исчезли, как ветрянка, стиляги. Их критиковали в газетах, продергивали в кино, но без злости, молодым хотелось выделиться, не ходить же всем стриженным под бокс и не носить широченные брюки.… Но тогда каждый знал, что это плохо, так жить нельзя. С наглостью и хамством боролись всем миром. Действовали, как считали нужным, оперативно и жестко. В вечернее время на улицы выходили на дежурство дружинники, бригады содействия милиции, пьяниц тут же изолировали и отвозили в вытрезвители. Понятно, не всем это нравилось. Кстати, для сравнения, за бугром, американская или английская полиция поступала и поступает еще более жестко с теми, кто ездит на красный свет или переходит улицу не в положенном месте. Тогда еще в школах детей знакомили со стихами Маяковского «Что такое хорошо, что такое плохо?..», а пьянство не преподносили, как добродетель, как достижение свободного общества с телевизионных экранов. Люди знали, что живут в пока что еще несовершенной, но нашей, а не в «этой», как порою сейчас говорят, стране, но тогда хотелось верить, что все имело истинную цену: подлость была — подлостью, трусость — трусостью, добро — добром. Вот в такой атмосфере, в несовершенном и полуголодном, нам потом скажут в тоталитарном обществе, появился и формировался, как личность, Юрий Алексеевич Гагарин.

Позже мы поймем, что и эти качества во все времена не были одного свойства и размера, они, как и все живое менялось и как мы можем сегодня сказать: доброкачественная опухоль может переродиться в злокачественную. И для этого нужно совсем немного: закрыть глаза, промолчать, мысленно согласиться с лукавым правилом: что не запрещено, то разрешено. И тогда податливый ум откроет двери хитрости и изворотливости, ловкость станет ловкачеством, прямота — хамством, доброта — угодничеством, трусость — благоразумием. И все это ради одного: поймать Жар–птицу, именуемую жизненным успехом и материальным благополучием.

В пятидесятые годы в журналах на страницах газет начала появляться военная проза лейтенантов: Юрия Бондарева, Василя Быкова, Константина Воробьева, Евгения Носова, Владимира Карпова. В этих правдивых книгах мы черпали силы и утоляли ту духовную жажду, которая была необходима, чтобы докопаться и понять суть происходящего вокруг нас. Читая о прошлом, мы искали себя в будущем. Это они, вчерашние мальчишки, в возрасте Гагарина на своих плечах вынесли страшную войну, сумели переломить хребет немецкой машине и добить врага в его логове. На книгах лейтенантов было воспитано целое поколение послевоенных ребят. Огромным прорывом советского кинематографа стал выход в 1957 году фильма «Летят журавли», режиссера Михаила Калатозова, по сценарию Виктора Розова, который на международном Каннском кинофестивале получил «Золотую пальмовую ветвь». Запуск искусственного спутника, Московский фестиваль молодежи и студентов, победа нашей сборной в финале Кубка Европы по футболу — все это мы складывали в одну духоподъемную линию, которая, тогда нам казалась, шла по нарастающей.

Почти каждый год в стране открывались профессионально-технические училища. Именно в такое престижное, как бы сейчас сказали Люберецкое ремесленное училище, попал Юра Гагарин. И там он, как и все, начал заниматься спортом, поскольку фэзэушники гордились спортивными значками, особенно теми, где золотом было написано БГТО — «Будь готов к труду и обороне».

Я не склонен идеализировать послевоенное время, чего было больше и чего меньше, можно определить, только в сравнении. Справедливости ради следует сказать, что именно при Хрущеве, как бы в пику Сталину, который был вынужден в годы войны сделать некоторые послабления верующим, вновь по всей стране начали закрывать и разрушать церкви, и этот прискорбный факт говорил о бездуховности самой власти. Хрущеву нужен был мгновенный успех, который, как ему казалось, подтверждал правоту советского образа жизни. Сама Церковь никогда не противилась власти, ее удел не ракеты и доставка ядерных зарядов в определенную точку земного шара, а обустройство и укрепление человеческой души, наполнение ее любовью и состраданием к ближним. Разрушение и гонения на верующих было ошибкой, за которую впоследствии пришлось расплачиваться всем. Вместо того чтобы объединить усилия, и постараться идти в одном направлении, где Богу — богово, а Кесарю — кесарево, власть противопоставила себя Церкви, борясь с ней, и беря на себя то, в чем слабо разбиралась, тем самым закладывала под себя мину замедленного действия. Существует сравнение неба и космоса с храмом, который от рождения до самой кончины стоит над нашими головами. Но для того чтобы увидеть небо, надо поднять голову. Сегодня же, когда люди перебирают глянцевые упаковки, у них нет времени и дела до неба и космоса, они редко смотрят вверх, потому что их глаза забиты рекламой, а душе негде и не за что зацепиться. Переведя бытие в мир товарно-денежных отношений, нынешняя власть делает еще большую ошибку: товар, каким бы красивым и привлекательным не казался, никогда не был целью жизни, зачем же тогда идти ложной тропою, чтобы еще раз зайти в тупик, а позже, в очередной раз свалить вину на кого угодно, только не на себя. «Хотели, как лучше, а получилось, как всегда», — выдал свою знаменитую ныне сентенцию Черномырдин. И удобно и вроде никто не виноват.

Путевка в космос это же не пропуск на овощную базу или лабаз. «За всю любовь, расплатимся любовью, за все добро, расплатимся добром», — вот такую формулу для себя и для живущих вывел родившийся всего на год позже Гагарина великий русский поэт Николай Рубцов. Но все ли это услышали?

Послевоенные ребятишки хотели походить на своих отцов-фронтовиков, которые, вернувшись с войны, хотели созидать, а не разрушать. Стране были нужны герои и школьники в своих сочинениях писали, что они хотят быть летчиками, космонавтами, геологами, врачами, то есть теми, кто, по их мнению, был готов, по первому зову, идти и защищать свою Родину. И среди них особняком стоит имя Юрия Алексеевича Гагарина. Как-то после его очередной поездки за рубеж ему стали петь дифирамбы по поводу его исключительного героизма. Юрий Алексеевич перевернул Золотую Звезду Героя обратной стороной и, прочитав на ней № 11175, скромно заметил, что он в этом списке далеко не первый, и, помолчав немного, добавил: далеко не последний…

Все жили надеждой, она окрашивала все в розовые тона и, каждый день, как бы подтверждал: жизнь меняется в нужную сторону. И эта надежда явилась в лице Юрия Гагарина. Его облик чем-то напомнил экранного солдата Ивана Бровкина, доверчивое, простое, располагающее лицо путёвого русского парня, фактически персонажа из современной русской сказки. Таким его увидели и запомнили...

 

Он сказал: «Поехали!»

Он взмахнул рукой.

Словно вдоль по Питерской, Питерской,

Пронёсся над Землёй…

 

А в августе того же 1961 года в космос полетел уже другой космонавт — Герман Титов. И вновь обычная биография обычного советского человека. И это обстоятельство показывало, что у каждого в жизни есть свой шанс. Надо только разглядеть его, наметить свой путь и, несмотря ни на какие трудности, двигаться к намеченной цели. За 25 часа Титов совершил 17 оборотов вокруг Земли, и это еще раз подтверждало, что советская космонавтика имеет огромный задел. В то время советским людям казалось, что так будет всегда, мы первые и нас уже никому не догнать. А все остальное подтянем, настроим, перетерпим, ведь мы привыкли: ждать, терпеть, надеяться. Только бы не потерять, не упустить удачу, которая пришла к нам вместе с улыбкой Юрия Гагарина. Он сразу же стал своим для всех жителей планеты Земля, такой вроде бы и большой и одновременно маленькой, которую можно облететь за какой-то час с небольшим. Советская интеллигенция тут же откликнулась на это событие, стихами песнями и фильмами. По радио в ритме марша зазвучала песня, стихи как приказ, как наставление всем тем, кому предстояло выбрать свой путь в этой жизни…

 

Будет путь наш легендарен.

В марше завтрашних годов,

Каждый станет, как Гагарин,

Каждый станет, как Титов,

Слава впередсмотрящему,

Слава вперед идущему…

 

А скольких ребят они позвали в небо? Я помню ту осень шестьдесят первого, когда поступил в Бугурусланское летное училище. По всей стране в школах, как грибы в дождливое лето, появлялись кружки юных космонавтов. В них принимали самых способных и здоровых ребят, которые искренне мечтали пополнить ряды покорителей космоса. Для них даже была придумана специальная форма, голубой берет в стиле кубинских партизан, белые и голубые с погончиками рубашки и темно синие костюмы. Они присутствовали на всех торжественных мероприятиях, демонстрируя ловкость, смелость, и отличные знания всего, что было связано с авиацией и полетами наших космонавтов. Они писали стихи, сочиняли песни. Впрочем, стихи писали многие, в том числе и мои новые друзья. На самоподготовке к занятиям Толя Пермяков показал свою тетрадь со стихами. В ней я прочитал его новое стихотворение «Колыбель быстрокрылых орлов». Это был гимн летному училищу, песнь выбранной профессии. Свое творение он заканчивал оптимистическими строками:

 

Если надо мы в рейсы межзвездные.

В корабле «Восток -3» полетим.

 

То есть теми словами, которыми была буквально пропитана атмосфера тех дней, с полным соответствием того мира, той среды, в которую нам посчастливилось попасть.

 

На посадку пойдем мы на лунную.

Приводную на Марсе найдем.

 

Конечно, найдем, кто бы в этом тогда сомневался. Мы были молоды, и все еще было впереди. И мы были уверены не только в себе, но и в завтрашнем дне. На стапелях авиационных заводов закладывались новые самолеты, которые мы мечтали поднять в воздух. Так, собственно говоря, и произошло, после окончания летных училищ, мы сели в кабины этих самолетов и повели их поначалу недалеко, привыкая к отечественным воздушным дорогам, а после уже начали пересекать моря и океаны. На нашу долю достался золотой век отечественной авиации. Советский Союз был впереди в освоении реактивной техники, наши самолеты знали во всех странах, и в мире не было авиакомпании равной «Аэрофлоту». Казалось, наконец-то Россия оседлала не только воздушного Пегаса, но и пошла семимильными шагами вперед в освоении передовых сфер человеческой деятельности. Если мы запускаем такие ракеты, значит, имеем новейшие технологии, у нас самая передовая наука и огромный кадровый потенциал в производстве. Казалось и дальше все будет идти по нарастающей. Страна мчалась вперед, не замечая мелких, как тогда казалось, проблем и недоделок. К нам приезжали учиться со всего мира. После запуска первого искусственного спутника, президент Соединенных Штатов Америки Эйзенхауэр не посчитал зазорным послать к нам своих специалистов, чтобы изучить систему образования и подготовку кадров в Советском Союзе, а Кеннеди перенимать государственную систему патриотического воспитания молодежи. А поучиться было чему. Если говорить об авиации, то в ту пору в Советском Союзе существовала одна из лучших в мире систем отбора и подготовки авиационных кадров. Более трех тысяч летчиков ежегодно пополняли авиационные полки, эскадрильи и отряды гражданской авиации. Она включала в себя специализированные летные школы, аэроклубы, летные училища. Конкурс в летные училища был огромен, бывало до двадцати человек на одно место. И это среди тех, кто прошел медицинскую комиссию и был признан годным к летному обучению. Для тех, кто попадал в избранные, небо становилось точкой отсчета уже новой, полной особого смысла, жизни. Летать выше, быстрее и дальше — вот те цели, которые ставили перед собой, кто шел в летные училища вслед за Гагариным. Каждый летчик мечтал освоить новую, более современную авиационную технику и подняться на недосягаемую другим собственную орбиту. Во время пеших проходов по городу мы пели переделанную на собственный лад популярную в те годы песню из кинофильма «Матрос с кометы».

 

Тот, кто рожден был для неба

Тот полюбил навсегда

Летную форму пилота

Быстрый полет «мигаря»

 

Хотя учебными партами нам, гражданским летчикам станут не знаменитые МиГи, а скромные Яки и Аннушки, но это не меняло дела. Небо — вот наше призвание, наша площадка, которая проверит, кто и на что способен. Своим полетом Гагарин показал, оно подвластно только самым преданным и настойчивым.

Кстати, будет, наверное, уместно сказать, в шестидесятые годы среди молодежи огромной популярностью стали пользоваться не только профессия пилота, но и физика. На физиков смотрели, как на людей, которым подвластны все тайны мироздания. Газеты писали о первом советском атомном ледоколе «Владимир Ленин», об использовании атомной энергии в мирных целях. Но не забывали напоминать, что и у нас куется атомное оружие, то и дело сообщая об испытаниях атомных и водородных бомб на Новой Земле. Конечно, от этих сообщений веяло неземным холодом, но осознать всю опасность не давал сидевший в каждом из нас дух победителей. Если вы нас тронете, то и мы вас раскатаем. Что останется после такой схватки, нас интересовало мало. Был Гитлер, нет его. Сунется Америка, будет то же самое. Люди охотно верили тому, что пишут в газетах. Не было секретом, что главный наш соперник — Соединенные Штаты не сидит сложа руки, что американцы предпринимают невероятные усилия, чтобы обойти Советский Союз и вновь стать законодателями мод в высокотехнологических отраслях, какими безусловно являлись авиация и космонавтика. Соревнование двух систем шло на всех уровнях. Так же, как за полетом Гагарина, все следили за космическими прыжками в высоту нашего молодого спортсмена Валерия Брумеля, основным соперником которого был опять же американский прыгун Джон Томас. С восхищением воспринимали победы нашего штангиста Юрия Власова над американским Паулем Андерсеном, огорчались поражением советских хоккеистов на Олимпиаде в Скво-Вели от тех же американцев. Безусловно, прониклись уважением к тем американским морякам, которые в Тихом океане нашли и спасли четверых наших солдат: Зиганшина, Поплавского, Крючкова, Федотова, которых больше месяца на барже носило по волнам и одновременно гордились, что ребята сумели выжить без воды и пищи. Перед собой мы ставили самую высокую планку и умели радоваться всему новому, что появлялось в нашей жизни. Мы были категоричны, но отходчивы и умели ценить наших противников. Возможно, существовали и иная точка зрения, та, о которой говорилось вполголоса на кухнях. Но об этом мы узнаем много позже. Гагарин и Титов не были кухонными шептунами, глядя на них, хотелось верить, что наконец-то на Руси начала проявлять себя новая формация людей, которым по силам любые, самые грандиозные задачи. Есть Запад со своими ценностями, но есть и Россия, которая пытается найти свое место в этом постоянно меняющимся мире. Понятно, что не всем это нравилось.

После запуска третьей космической ракеты, которая обогнула Луну, сфотографировала ее невидимую с Земли часть и передала фотографии на Землю, Гагарин, услышав эту новость по радио, как того требует военный устав, подал рапорт по команде с просьбой зачислить его в группу кандидатов в космонавты. Надо сказать, что подобные рапорта писали многие, летчики, моряки, парашютисты, спортсмены… Но только после принятия решения на Политбюро о начале подготовки пилотируемого полета с космонавтом на борту, начался отбор кандидатов в космонавты. Приоритет был отдан летчикам-истребителям. Кстати, первое предложение стать кандидатами в космонавты было сделано летчикам-испытателям. Но они дипломатично отказались, та работа, которую они выполняли, получая приличное вознаграждение, их вполне устраивала…

Критерием отбора был возраст, не старше тридцати, рост и вес, и наличие здоровья. Но это должна была определить специальная медицинская комиссия. И вскоре подавшего рапорт Гагарина вызвали в Москву. Произошло это в начале 1960 года. Первым приехал Павел Попович, он со своей прирожденной обстоятельностью все разузнал и уже на правах старожила встречал и объяснял вновь прибывшим куда идти, и к кому обращаться. Летчиков разместили в приспособленном, двухэтажном здании напротив метро «Динамо». На первом этаже находились административные помещения, а на втором были комнаты для прибывающих летчиков. Там же была оборудована столовая.

Как вспоминает сам Гагарин, комиссия оказалась придирчивой. Все было совсем не так, как при ежегодных летных медицинских осмотрах. К ним авиаторы привыкли и ничего «страшного» в них не видели. А тут, начиная с первого же специалиста, а им оказался врач-окулист, — он понял, насколько все серьезно. Глаза проверяли очень тщательно. Нужно было иметь «единицу» по зрению, то есть свободно и уверенно прочитывать всю таблицу букв и знаков от начала и до конца, от крупных до самых мелких. Врачи искали скрытое косоглазие, проверяли ночное зрение, тщательно исследовали глазное дно. Пришлось не один, как обычно, а семь раз являться к окулисту, и всякий раз все начиналось сызнова: опять таблицы букв и знаков, проверка цветоощущения; взгляните правым глазом, взгляните левым, посмотрите туда, посмотрите сюда... Одним словом, доктор работал по формуле: «Семь раз отмерь — один раз отрежь». Проводилась проверка способности работать в усложненных условиях. Предлагалось производить арифметические действия с цифрами, которые вначале нужно было найти в специальной таблице. При этом учитывались и скорость работы, и правильность ответа. На первый взгляд, решение задачи было простым. Но неожиданно включался репродуктор, из которого монотонный голос начинал подсказывать решение. Однако вместо помощи голос сильно мешал сосредоточиться. Внимание начинало рассеиваться, и требовалось заставить себя продолжать работу, не обращая внимания на «услужливого друга». Было трудно. Впрочем, это были только цветочки — ягодки были впереди.

Врачей было много, и каждый строг, как прокурор. Кандидатов было много, и врачи перестраховывались. Приговоры обжалованию не подлежали — кандидаты в космонавты уезжали в часть с тяжелым сердцем. Многим из них, уже на месте, по результатам «космической» медицинской проверки, было предложено списаться на землю. Шло сокращение армии и летчиков не жалели: несостоявшиеся кандидаты вспоминали Наполеона, который говорил: «от великого до смешного один шаг». Уезжая в Москву мечтали о большем, а в итоге получился полный набор проблем… «Тут уже не до жиру быть бы живу», — грустно шутили отбракованные. Что и говорить отбракованные летчики на всю жизнь получали психологическую травму. Загнанная вглубь она давала о себе знать всегда, когда радио сообщало об успешном запуске в космос очередного корабля и особенно в те часы, когда мир узнал о полете Юрия Гагарина.

Браковали терапевты и невропатологи, хирурги и ларингологи. Врачи обмеряли, выстукивали по всему телу «азбуку Морзе», крутили на специальных приборах, проверяя вестибулярные аппараты... Главным предметом исследований были сердца. Сложная аппаратура находила все, даже самые минимальные изъяны в здоровье.

Руководил комиссией опытный авиационный врач Евгений Алексеевич Карпов — человек большой эрудиции и знаний. Отсев был большой. Из десяти человек оставляли одного. Но и он не был уверен, что его не спишет следующая комиссия.

Вскоре Гагарин вернулся в полк, и потянулись дни ожидания. Как и прежде, Гагарин уходил на аэродром, летал над сушей и морем, нес дежурства по полку, в свободное время ходил на лыжах, оставив Леночку на попечение соседей, вместе с Валей на «норвегах» стремительно пробегал несколько кругов на гарнизонном катке, по-прежнему редактировал «боевой листок», нянчился с дочкой, читал трагедии Шекспира и рассказы Чехова.

И когда казалось, уже не осталось никаких надежд, пришла бумага: его снова вызывали на комиссию. Все повторилось сначала. Но требовательность врачей возросла вдвое. Все анализы оказались хорошими, ничего в его организме не изменилось. Евгений Алексеевич был доволен.

— Стратосфера для вас не предел, — обнадежил он.

Это были самые приятные слова, слышанные когда-либо Гагариным.

Клинические и психологические обследования, начатые первой комиссией, продолжались. Помимо состояния здоровья, врачи искали в каждом скрытую недостаточность или пониженную устойчивость организма к факторам, характерным для космического полета, оценивали полученные реакции при действии этих факторов. Обследовали при помощи новейших биохимических, физиологических, электрофизиологических и психологических методов и специальных функциональных проб. Их выдерживали в барокамере при различных степенях разреженности воздуха, исследовали при дыхании кислородом в условиях повышенного давления; крутили на центрифуге, похожей на карусель. Врачи выявляли, какая у кандидатов память, сообразительность, сколь легко переключается внимание, какова способность к быстрым, точным, собранным движениям.

При отборе интересовались биографией, семьей, товарищами, общественной деятельностью. Оценивали не только здоровье, но и культурные и социальные интересы, эмоциональную стабильность. Это было своеобразное состязание кандидатов в космонавты с врачами, с учеными, которым достался такой богатый материал для проб и экспериментов. Да и самим летчикам было интересно узнать свои возможности, свой предел в этих испытаниях. Шли осознанно, понимая, что и самим врачам еще многое неизвестно, но перед ними была поставлена сверхзадача, которую еще никто не решал. Случались и неприятности, зачастую приходилось сталкиваться с непредвиденными обстоятельствами. В этой непростой ситуации каждый вел себя по разному, одни углублялись в себя, настраиваясь на очередное испытание, другие наоборот старались поделиться своими ощущениями, помочь своим советом тем, кто шел к доктору или иному специалисту для проверки. Таким центром, вокруг которого вращалась короткая госпитальная жизнь, был Юрий Гагарин. Казалось, все для него легко, все препятствия, кабинеты со специалистами он преодолевает с ходу и с неизменной улыбкой, так вроде всю жизнь только тем и занимался, что проходил медкомиссии. Отбраковка была невиданной, из сотни оставляли одного, и даже оставшиеся счастливчики понимали, что в отряд набрали летчиков больше, чем положено.

Все это заняло несколько недель. Затем отобранную группу принял главнокомандующий Военно-Воздушными Силами Константин Андреевич Вершинин. На этой встрече среди других заслуженных генералов нашей авиации был Герой Советского Союза — Николай Петрович Каманин. По словам кандидатов в космонавты, Вершинин произвел на них очень хорошее впечатление. Умный, тактичный, он относился к летчикам, как к своим сыновьям. Вершинин интересовался прохождением службы, семейными делами, расспрашивал о женах и детях.

А где-то за кирпичной оградой шумел и жил своей жизнью огромный город, люди ходили в кино на танцы, пели песни Пахмутовой, где в одной из них говорилось «…Пусть нашей славы час не пришел. Друг не грусти об этом. Быть может путевку нам даст комсомол на первый прыжок к планетам». У всех людей, в том числе и среди обслуживающего персонала госпиталя, где проходили комиссию кандидаты в космонавты, было приподнятое настроение. В библиотеках были нарасхват книги Жюль Верна, Алексея Толстого, Александра Казанцева. А за книгой Ивана Ефремова «Туманность Андромеды» Гагарин стоял в библиотечной очереди больше недели. Покупая газеты или включая по вечерам телевизор, который был один на всех и стоял в коридоре летчики узнавали, что в прессе не только обсуждают новые книги, фильмы и песни, но и пропесочивают тунеядцев и стиляг. Казалось, что все это шло мимо кандидатов в космонавты. Да и они собственно не сильно расстраивались, впереди была целая жизнь, и они надеялись со временем наверстать упущенное: и по театрам походить и просто побродить по Москве. Просматривая газеты, Гагарин следил, что пишут в них о запусках космических кораблей не только в Советском Союзе, но и в Соединенных Штатах. Хотя информация оттуда поступала скупо, одна из газет сообщила, что там для полета на околоземную орбиту отобрано семь астронавтов. Зарубежная печать уже давно сообщала об удачных и неудачных запусках американских спутников Земли и космических ракет. В журнале «Лайф» мы видели фотографии обезьяны шимпанзе, которая запускалась с мыса Канаверал на ракете в космос и благополучно вернулась обратно. Американские телеграфные агентства сообщали о том, что уже отобрано семеро кандидатов для полета в космос в узкой, колоколообразной капсуле, размещенной в носовой части ракеты «Редстоун». Ракета должна была подняться на высоту 115 миль. Весь полет рассчитывался на четверть часа.

Вскоре директор проекта «Меркурий» сообщил: из семи американских астронавтов отобраны трое: Джон Хершел Гленн — 39 лет, подполковник морской пехоты, уроженец города Нью-Конкорд в штате Огайо; Вирджил Айвен Гриссом — 34 года, капитан военно-воздушных сил, родившийся в городе Митчелл, штат Индиана, и Алан Бартлет Шепард — 37 лет, капитан 3-го ранга, уроженец города Ист-Дерри, штат Нью-Гэмпшир. Все трое, как сообщало агентство Юнайтед Пресс Интернейшнл, были отобраны на основании «многих медицинских и технических данных». Эти кандидаты на полет являлись кадровыми военными, работавшими в авиации в области научных исследований. Они проходили специальное обучение уже в течение двадцати двух месяцев. Гленн и Гриссом служили в авиации во время второй мировой войны, а затем воевали в Корее; Шепард проходил службу на эсминце в Тихом океане. Американская печать публиковала их портреты и биографии, сообщала о том, что любимое времяпрепровождение Гленна — катание на лодке, Гриссом увлекается рыболовством, а Шепард, как и Гагарин, любит катание на беговых коньках и на водных лыжах. Кандидаты в космонавты тут же отметили, что американские астронавты гораздо старше наших кандидатов и это обстоятельство сыграло неприятную шутку с Михаилом Петровичем Одинцовым. Только что назначенный в центр подготовки космонавтов уралец, фронтовик, дважды Герой Советского Союза, решил сделать то, что позже удалось сделать только одному летчику-фронтовику Георгию Береговому — слетать в космос. К тому времени Одинцову было едва за сорок, и он, доказывая, что возраст не помеха, называл американских астронавтов, которые были его ровесниками. В ответ на его резоны Николай Петрович Каманин сказал, чтобы Михаил Петрович для начала попробовал пройти медицинскую комиссию. Известно, что любая медкомиссия начинается со сдачи анализов, крови, мочи и так далее. Уже отобранные в отряд кандидаты в космонавты настолько привыкли к этой процедуре, которая сопровождала почти все эксперименты, будь то барокамера, центрифуга, что для экономии времени наловчились сдавать кровь из вены садясь на железный трехножный стульчик. И вот в лабораторию пришел Михаил Петрович, сел на стульчик, и когда медсестра проколола ему вену, он потерял сознание и вместе с медсестрой завалился на пол. С тех пор, по указанию Каманина, в отряде ввели правило: забор крови у космонавтов делать только в лежачем положении. Ну, а Михаилу Петровичу о полете в космос пришлось забыть. Зато своих подопечных Михаил Петрович не забывал, старался держать в строгости уставной службы, не отличая казарму от лаборатории. Дело порою доходило до скандалов. Однажды Борис Волынов готовился к эксперименту в барокамере. Ему предстояло подняться на высоту 80 километров. Поскольку такой эксперимент проводился впервые, то в подготовке было задействовано много людей: технический и медицинский персонал. И, буквально за день до эксперимента, Михаил Петрович, встретив Волынова, приказал ему отправляться в наряд, дежурным по гарнизону. Волынов ответил, что на завтра у него назначен подъем в барокамере. На что Одинцов сказал:

— Но это будет завтра, а сегодня сходишь в наряд.

Волынов пошел готовиться к дежурству, но об этом тут же стало известно командиру отряда космонавтов Юрию Гагарину и после его энергичного вмешательства, распоряжение Одинцова было отменено. Конечно же, вмешательство Гагарина Михаилу Петровичу не понравилось и, при случае, он дал понять, кто в центре подготовки главный, единственный выговор в своей биографии Гагарин получил именно от Одинцова. Впрочем, скоро Михаила Петровича перевели на другое место работы.

А пока что шла подготовка к первому полету в космос. Не осталось незамеченной Гагариным заметка в газете, где сообщалось, что французский исследователь Жак Пиккарна сконструированным им батискафе опустился на глубину 11 километров. Таким образом, известная Гагариным еще со школьной скамьи самая глубоководная Марианская впадина, была покорена человеком. На очереди был космос.

Прежде всего, кандидатов в космонавты познакомили с тем, что ожидает человека, отправляющегося в космос. Военный врач, крупнейший специалист авиационной медицины, обстоятельно рассказал о факторах, с которыми встречается живой организм при полетах в космическое пространство. Он разделил их на три класса. К первому он относил факторы, зависящие от физического состояния самого космического пространства: низкое барометрическое давление — фактически глубокий вакуум; иной, чем на земле, газовый состав среды; резкое колебание температур; различные виды ионизирующей радиации; метеоритную опасность. Во второй класс факторов было зачислено все, зависящее от ракетного полета, — шум, вибрации, сильные перегрузки, невесомость. И, наконец, к третьему классу факторов было отнесено искусственная атмосфера в космическом корабле, ограниченные размеры кабины, сужение двигательной активности человека, находящегося в этой кабине, его эмоциональное напряжение, нагрузки на нервы и психику и, наконец, неудобства, связанные с пребыванием в специальной одежде.

Все это было ново, интересно, и слушали его, затаив дыхание, не пропуская ни одного слова.

Первый полет с собаками на борту был осуществлен в Советском Союзе на высоту 112 километров. Были получены данные, свидетельствующие о возможности кратковременного пребывания животных в космосе. Вслед за этим изучили возможность пребывания животных в скафандрах в герметических кабинах и спуска их с больших высот на парашютных системах. Они спускались с высоты в 90 километров в течение 65 минут.

Собаки — животные спокойные, физиология их хорошо изучена, они поддаются тренировкам и подготовке.

Рабочий день начинался с часовой утренней зарядки. Занимались на открытом воздухе, в любую погоду, под наблюдением врачей. Были и специальные уроки по физкультуре: гимнастика, игры с мячом, прыжки в воду с трамплина и вышки, упражнения на перекладине и брусьях, на батуте, с гантелями. Много плавали и ныряли. Люди, не умеющие плавать, боящиеся воды, в космонавты не годятся. Все эти занятия вырабатывали у нас навыки свободного владения телом в пространстве, повышали способности переносить длительные физические напряжения.

В какой-то мере эту цель преследовали и прыжки с парашютом, производившиеся на аэродроме возле реки.

После первого прыжка с парашютом, совершенного еще в Саратовском аэроклубе, Гагарину довелось прыгать только четыре раза — в Оренбургском авиационном училище и в полку. Это были обычные тренировочные прыжки, которые полагается выполнять каждому летчику. Теперь же предстояло освоить сложные прыжки по инструкторской программе. Особенное внимание уделялось затяжным прыжкам и спуску на воду. Через две недели кандидатов в космонавты отправили в Энгельс на парашютные прыжки. Каждый из кандидатов уже имели по четыре — пять прыжков. И по два катапультирования, которые проводились еще в авиационных полках при тренировках на земле. Перегрузку давали щадящую, где-то около 8 g. Известно как летчики относятся к прыжкам с парашюта, а здесь надо было за месяц выполнить 35 прыжком с затяжкой, на воду, лес, на застроенную домами местность. Среди парашютов оказался один, серийный номер которого заканчивался цифрами: 1313. Его никто из кандидатов не брал. Этот парашют взял Волынов и он ни разу не подвел его.

Тренировки проводил заслуженный мастер спорта, один из известнейших советских парашютистов, обладатель нескольких мировых рекордов, в том числе рекорда затяжного прыжка, когда он падал свыше четырнадцати с половиной тысяч метров, не раскрывая парашюта, Николай Константинович Никитин. Никитин испытывал катапульты, новые парашютные системы, механизмы, замки и учиться у такого мастера было интересно. Он научил, как оставлять самолет, как управлять телом во время свободного падения, как определять расстояние до земли, как приземляться и приводняться...

За короткий срок Гагарин выполнил около сорока прыжков. И все они не были похожи друг на друга. Каждый прыжок переживался по-своему, всякий раз доставляя смешанное чувство волнения и радости.

По окончании парашютных тренировок всем выдали инструкторские свидетельства и значки инструкторов-парашютистов. Этим значком, признаться, Гагарин очень гордился и с удовольствием прикрепил его к кителю под значком военного летчика 3-го класса.

Подошло время тренировок на центрифуге. Это несложный аппарат, предназначенный для подготовки организма к перенесению больших перегрузок.

В отличие от летчика в кабине самолета кандидаты в космонавты занимали лежачее положение, и перегрузка, таким образом, распределялась по всему телу более равномерно. Давило сильно! Глаза не закрывались, затруднялось дыхание, перекашивались мышцы лица, увеличивалось число сердечных сокращений, росло кровяное давление, кровь становилась тяжелой, как ртуть. Здесь и дышать надо было по иному. Каждая секунда при предельных перегрузках казалась вечностью. Предельная перегрузка, которую давали космонавтам, достигала 12 g, и по времени она не превышала больше одной минуты. Перед центрифугой и после у испытуемых замеряли давление и брали кровь на анализ. Впрочем, в седьмом медицинском управлении проводились эксперименты, цель которых было выяснить предельные значения перегрузок для человеческого организма. Там давали перегрузку около 19 g. Но после того, как у кандидата в космонавты Анатолия Карташова, после испытаний на центрифуге по схеме спина–грудь, произошел множественный, точечный разрыв капилляров, по научному — питехии, и его списали из отряда космонавтов, для облегчения переносимости перегрузок на центрифуге стали применять поднаддув воздуха. Это приносило испытуемым некоторое облегчение. Кстати, после неудачного старта, космонавт Олег Макаров при спуске по баллистической траектории получил перегрузку в 21 g.

Соревнуясь между собою, кандидаты в космонавты видели друг в друге не конкурентов, а единомышленников, стремящихся к одной цели. Они знали, что в первый полет выберут одного из них. Но так же хорошо знали и то, что и другим найдется работа, что другие сделают больше первого, продлят и разовьют то, что начнет первый. Кто-то сделает один виток вокруг Земли, кто-то несколько витков, кто-то полетит к Луне, и все они будут первыми.

Вскоре вновь начались прыжки с парашютом, на этот раз отрабатывали приземление в скафандрах на воду. Тренировались неподалеку от поселка Чкаловский, где кандидатам в космонавты дали квартиры. Местом для тренировок прыжков на воду стали Медвежьи озера. В один из дней, облачность оказалась на высоте 600 метров, а по правилам требовалось 800 метров. Поскольку время поджимало, и нужно было побыстрее набрать необходимое количество прыжков на воду, то Юрий Гагарин предложил не переносить тренировки и прыгать из-за облачности. Расчет был построен таким образом, что точка выброса намечалась при визуальном полете, затем отсчитывались секунды, которые нужны были самолету, чтобы набрать эти самые 800 метров и с учетом полученного упреждения начать прыжки вне видимости земли. Вместо обычной обуви кандидаты в космонавты прыгали в тапочках, так было легче выбираться из воды. Но в случае промаха при приземлении на землю, парашютистов ждала жесткая земля. В одном из заходов, все выпрыгнули и благополучно приводнились на озеро, лишь последний шел явно на берег — видимо на пару секунд запоздал с покиданием самолета. И тогда почти все космонавты начали кричать:

— Скользи, скользи, иначе Никитин не зачтет прыжка!

Как не старался парашютист попасть в озеро, приземление произошло буквально в нескольких метрах от воды. Каково же было изумление космонавтов, что этим неудачником оказался сам Никитин. Он понадеялся на свой опыт, но, как выразился сам Никитин, и на старуху бывает проруха. После этих слов, казалось, что вместе с ним, смеялось и Медвежье озеро. Действительно он затянул с прыжком, а скорректировать момент покидания не было возможности, прыгали вне видимости земли.

Вскоре перед отлетом на очередной запуск ракеты, космонавтов принял маршал Митрофан Иванович Неделин. Он предложил космонавтам перейти из ВВС в только что созданные Ракетные войска стратегического назначения. Космонавты недоуменно переглянулись уйти из родных ВВС в какие-то ракетные войска, где и форма ничего не напоминает о небе.

— Из вас мы сформируем первый полк, летающий на ракетах, — убеждал Неделин. — А форму мы вам оставим прежнюю.

Но свою идею переманить космонавтов в подчиненные ему ракетные войска стратегического назначения ему не удалось. На Байконуре при запуске взорвалась ракета Р-16. При подготовке к запуску, когда Неделин сидел на табуретке в 17 метрах от ракеты. Ему было предложено уехать в укрытие. На что Митрофан Иванович ответил: «Разве я не такой офицер, как и все?» И остался возле ракеты. Участники тех событий вспоминают, что в день трагедии ему два раза звонил по ВЧ Хрущев и торопил с запуском Р-16. И Неделин, в угоду начальству и разработчиков ракеты при явных недостатках и недоработках не отменил запуск, который шел с отклонениями с нормами безопасности, которая явно бросалась в глаза всем, кто был на стартовом комплексе. Через три дня в газетах было сообщено, что маршал Неделин погиб при авиационной катастрофе. Комиссия, расследовавшая причины катастрофы, подсчитала потери: погибло 74, и было покалечено 49 человека. Конечно, эта катастрофа тяжело была воспринята всеми, кто был связан с ракетными пусками, и не добавила настроения космонавтам.

 

© Все права защищены http://www.portal-slovo.ru