Норманская проблема в западноевропейской историографии XVII века

Варяжский вопрос на протяжении нескольких столетий находится в центре самого пристального внимания отечественных и зарубежных ученых. Казалось бы, что в этом случае в истории его разработки все должно быть предельно ясно. Но, как ни странно, именно начало норманизма, истинные причины и обстоятельства, вызвавшие его к жизни, представлены в историографии в искаженном свете, что, конечно, не могло не сказаться на состоянии изученности варяжского вопроса. Наличие целостного представления об историографии по варяжской проблеме, несомненно, позволит избавиться от некоторых стереотипов, сковывающих научную мысль и направляющих ее по ложному пути, положительно отразиться на перспективах решения самой этой проблемы.

Норманисты и их оппоненты, ведя многовековую полемику об этносе варягов, демонстрируют, при всех своих принципиальных расхождениях по всему кругу обсуждаемых вопросов, исключительное единодушие во взглядах на проблему возникновения норманизма в науке. Причем, большинство исследователей одновременно придерживается двух версий его генезиса, органически, по их мнению, связанных между собой. По первой из них, родоначальником норманистской концепции образования Древнерусского государства является немецкий историк Г.З.Байер. В 1735 г. в "Комментариях Академии наук", издаваемых в Санкт-Петербурге на латинском языке, была опубликована его статья "De Varagis" ("О варягах") (1), которую обычно рассматривают как положившую начало норманизму в отечественной и зарубежной историографии. К числу основоположников норманизма также относят Г.Ф.Миллера и А.Л.Шлецера, придавших, как это принято считать, норманской теории своего соотечественника завершенный вид.

Вопрос о начале норманизма получил в середине XIX в. новую интерпретацию, логично вытекавшую из той ситуации, что сложилась тогда вокруг вопроса об этносе варягов. Н.И.Ламбин был, видимо, первым, кто прямо сказал, что составитель Повести временных лет (далее ПВЛ) — "вот первый, древнейший и самый упорный из скандинавоманов! Ученые немцы не более как его последователи..." (2) В 1914 г. А.А.Шахматов закрепил своим авторитетом в науке мнение, "что первым норманистом был киевский летописец (Нестор) начала ХII века" (3). В советскую историографию оно было введено В.А.Пархоменко и М.Д.Приселковым, причем последний охарактеризовал летописца норманистом "самого крайнего направления"(4). В послевоенные годы советские и зарубежные исследователи подчеркнуто говорили о наших летописцах как о "первых норманистах", даже о "норманской теории" печерских монахов, утверждали, что у норманизма "была прочная историографическая традиция в средневековой отечественной литературе и летописании"(5). С подобным взглядом абсолютно согласуется точка зрения, проповедуемая крупными учеными XIX в., что в истории России якобы наглядно прослеживается традиция, считавшая варягов шведами и своими корнями уходящая в далекое прошлое. В 1995 г. этот тезис был повторен финским историком А.Латвакангасом(6).

Рассмотренные мнения о начале норманизма не исчерпывают собой весь набор суждений на сей счет. Имеется материал, который позволяет совершенно по-иному взглянуть на время и обстоятельства его зарождения. Со Смутным временем связан факт, опираясь на который в Швеции в начале XVII в. была высказана мысль, что варяги русских летописей — скандинавы. Тогда же была предпринята и первая попытка ее обоснования. Затем, начиная с 70-х гг. того же столетия и вплоть до Байера, в Западной Европе, прежде всего в Швеции выходят работы, где аргументация в пользу норманства варягов весьма обстоятельна, и в основе которой лежали многие из тех памятников, что составляют ныне золотой фонд норманизма. О существовании подобных разработок в западноевропейской историографии XVII — начала XVIII вв. мельком упоминали Байер(7), Татищев(8), Тредиаковский(9), Шлецер(10). Несколько суждений на эту тему высказал А.А.Куник(11). С сообщением о зарождении норманизма в шведской историографии ХVII в. выступил на конференции в 1993 г. автор настоящих строк(12). Этот вывод в 1995 г. нашел полное понимание и поддержку в монографии финского историка Латвакангаса, изданной в Швеции(13).

Вопрос о начале норманизма в добайеровский период не стал в отечественной науке темой специального исследования в силу следующих причин. Во-первых, тому мешает глубоко укоренившийся взгляд на Байера как на родоначальника норманской теории. Во-вторых, не позволяет отойти от этого стереотипа случайное и поверхностное знакомство ученых с работами действительно первых норманистов, в связи с чем им не было придано самостоятельного значения. Из всех исследователей лишь норманист Куник в прошлом уделил какое-то внимание предшественникам Байера. Назвал он и имя, по его словам, "первого норманиста", который заявил о себе в 1615 г., — это имя шведа Петра Петрея де Ерлезунда(14). К сожалению, Куник ограничился довольно-таки короткими, хотя и верными суждениями, к сожалению, не имеющими целостного и завершенного вида, что и вынуждает обратиться к личности Петрея.

Петр Петрей (Пер Перссон) — шведский дипломат и историк, родился в Уппсале около 1570 г., умер в Стокгольме в 1622 году. Учился в гуманитарной Высшей школе имени Юхана III, затем самое короткое время — в Марбургском университете. В конце 1601 г. он уехал в Россию, где пробыл четыре года. Ю.А.Лимонов, характеризуя Петрея как "политического агента" Швеции в России, отмечает, что вся его деятельность была направлена "на сбор информации об отношении русского правительства к шведской короне", а также всевозможных сведений о прошлом и настоящем России. В 1607—1613 гг. Петрей, выполняя дипломатические поручения, несколько раз посещал нашу страну. Итогом его пристального внимания к России и к ее прошлому стала книга "История о великом княжестве Московском", изданная в 1614—1615 гг. на шведском языке в Стокгольме, а в 1620 г., с дополнениями и исправлениями, — на немецком языке в Лейпциге(15). Петрей в своем труде широко использовал источники как западноевропейские, так и русские(16). М.А.Алпатов считал, что главным источником Петрея были его личные наблюдения. При этом он особо выделял "устную историческую традицию", с которой тот ознакомился в России(17).

Свою задачу Петрей видел в том, чтобы рассказать о правителях России, "начиная с трех князей Рюрика, Синеуса и Трувора, надобно полагать, родных братьев, родом из Пруссии..."(18) Затем, отступив от "августианской легенды", он пишет, "что варяги вышли из Швеции"(19). Как явствует из дальнейшего изложения, к такому выводу его побудила речь новгородских послов, произнесенная ими перед шведским королевичем Карлом-Филиппом в августе 1613 г. в Выборге. По словам Петрея, новгородцы настаивали на его переезде в Новгород, при этом "поставляя на вид, что Новгородская область, до покорения ее московским государем, имела своих особенных великих князей, которые и правили ею; между ними был один тоже шведского происхождения, по имени Рюрик, и новгородцы благоденствовали под его правлением"(20). К этому факту Петрей добавил собственные соображения. Имя "варяги" он связал с названиями "области Вартофта, в Вестер-Готландии" и "области Веренде, в Смаланде", откуда мог быть родом "главный вождь" варягов, называемый по месту рождения "Вернер, и от того варяг, а его дружинники-варяги". Имена Рюрик, Синеус и Трувор он принял за испорченные названия русскими некоторых шведских имен. Из сравнения псковского и новгородского гербов со шведскими дворянскими гербами Петрей вывел, что "в самом деле есть несколько сходных" с последними(21).

Норманство варягов, по Петрею, вытекает также из того, что, как он утверждает, "в наших летописях есть ясные известия, что шведы с русскими вели сильные войны, взяли страну их и области вооруженной рукой, покорили, разорили, опустошили и погубили ее огнем и мечом до самой реки Танаиса, и сделали ее своею данницей"(22). Под "нашими летописями" он понимал прежде всего сочинение Юханнеса Магнуса, изданное в 1554 году. Этот труд Петрей положил в основу своих "Кратких и полезных хроник о всех шведских и готских королях...", опубликованных в 1611 г. и переизданных затем в 1614 и 1656 годах. По словам Латвакангаса, "Хроники" Петрея, используемые в Швеции в качестве учебника, буквально "вбивали в головы" мифологию Магнуса и формировали мнение читателей об отношениях, существовавших в прошлом между русскими и шведами. Подметил ученый при этом такую немаловажную деталь, что "красной нитью через всю книгу проходит какая-то странная враждебность, даже там, где речь идет о ранней истории"(23).

"История" Петрея получила широкое хождение в Западной Европе. На нее ссылаются многие ученые XVII века(24). Довольно скоро она оказалась в России: в начале 1660-х гг. с ней ознакомился в тобольской ссылке Юрий Крижанич(25). Еще бoльшую известность приобрела речь новгородцев благодаря шведскому историку Ю.Видекинди, приведшему ее в своей работе "История десятилетней шведско-русской войны", опубликованной в 1671 г. на шведском языке, а в 1672 г. — на латинском. Он-то и уточнил, что на шведское происхождение Рюрика указал глава новгородского посольства, архимандрит Спасо-Хутынского монастыря Киприан(26). После Петрея и, особенно, Видекинди у шведских историков этнос варягов не вызывал никакого сомнения, хотя они были знакомы с сочинением Герберштейна и "августинской легендой", выводившими варягов с южнобалтийского побережья — из Вагрии и из Пруссии. О Швеции как родине варягов говорили, например, Верелий Олав (Олоф, 1618—1682), Рудбек Олоф (1630—1702), А.Скарин (1684—1771), работы которых выходят соответственно в 1672, 1689 и 1698, 1734 годах(27). Скарин, ссылаясь на Видекинди, демонстрирует хорошее знание шведами русских летописей и ранней русской истории, что видно из его следующего сравнения: "Тогда архимандрит Киприан, посланный епископом и другими новгородцами, другой Гостомысл" сказал, что "был получен князь из шведов Рюрик"(28).

Шведские историки XVII в., взяв за основу своих построений слова Киприана, вводят в научный оборот соответствующие документы, закладывают тем самым источниковую базу норманизма. По мнению Куника, высказанному им в 1878 г., "в период времени, начиная со второй половины 17 столетия до 1734 г., шведы постепенно открыли и определили все главные источники, служившие до ХIХ в. основою учения о норманском происхождении варягов-руси"(29). Они вместе с тем, следует дополнить Куника, определяют новые темы в варяжском вопросе и выдвигают доказательства, обычно приписываемые Байеру, Тунманну и Шлецеру. Так, ими были отождествлены летописные варяги с византийскими "варангами" и "верингами" скандинавских саг, а слово "варяг" было выведено из древнескандинавского языка. Указали они и на якобы существующую лингвистическую связь между названием "Русь" и шведским прибрежным округом Рослаген(30). Последнее донесет до читателей в 70-х гг. XVIII в. шведский историк Тунманн, и в историографии именно ему будут приписывать это одно из главных когда-то положений норманизма(31). Куник роль Байера в формировании основ норманизма оценивал куда значительно скромнее, чем это было принято в XIX веке. По его оценке, Байер указал лишь на Бертинские анналы, неизвестные его предшественникам(32). В целом характеризуя, начиная с Петрея, шведскую историографию по варяжскому вопросу, Куник отметил ее сильное влияние на Байера и определил время с 1614 по 1734 г. как период "первоначального образования норманской системы"(33).

В 1959 г. немецкий ученый Э.Винтер обратил внимание на выходца из Германии И.В.Пауса, который с 1701 г. проживал в России. Паус интересовался летописями, работал с ПВЛ, со Степенной книгой. По его собственному признанию, он оказал большое влияние на Байера как историка, из чего Винтер заключил, что именно Паус "является основателем норманской теории..."(34) Данный вывод абсолютно несостоятелен, но сообщение Винтера показывает, что норманистские настроения были широко распространены в Западной Европе задолго до Байера.

В 1988 г. Д.А.Авдусин, мимоходом коснувшись темы о предшественниках Байера, также дал ей ошибочное толкование. Указав, что Байера и Миллера "не совсем справедливо (аналогичные взгляды высказывались и до них) считают основоположниками норманизма", исследователь в подтверждение своих слов сообщил: "Еще в 1613 г. в записке, подготовленной к переговорам между шведским и новгородским посольствами и опубликованной в 1671 г. под названием "Шведы в России", Ю.Видекинд так обосновывал "законность" территориальных притязаний к России: "Новгородцы знают из своей истории, что у них некогда был великий князь из Швеции по имени Рюрик, и было это за несколько столетий до того, как Новгород был подчинен Москве"(35). Но Видекинди ничего не мог подготовить в 1613 г. по причине своего рождения то ли в 1618, то ли в 1620 году(36). И ему принадлежит не записка, а книга, названная выше, повествующая в основном о событиях с 1607 г. вплоть до 1617 г., в которой приведена выдержка из речи Киприана. Такая подача информации, где отсутствует фигура архимандрита, формирует представление о якобы давнем существовании в шведском обществе мнения о норманстве варягов.

Куник затронул тему о предшественниках Байера потому, чтобы показать, что норманская теория не является плодом выдумки его ума, в связи с чем, слова Киприана он выдавал за наглядное свидетельство "живучести в России ХVI—XVII в. традиции видеть в варягах именно шведов"(37). Как убеждал Куник, архимандрит опирался "на предание, — почерпнутое, конечно, из одних только русских летописей, — о происхождении Рюрика из Швеции"(38). Последний довод звучал в историографии, надо отметить, как до Куника, так и после него(39). Еще Шлецер довел его до абсолюта. Вначале отметив, "что в XVII стол. даже сами русские считали за решенное дело, что призванные варяги были шведы", он затем ссылается на Видекинди и Скарина, в свою очередь приведших слова Киприана. На основании лишь этих показаний историк заключил, что в Швеции также "давно верили" в норманство варягов(40). Куник апеллировал к фигуре Киприана также из-за позиции некоторых исследователей, поставивших под сомнение достоверность слов архимандрита об этносе Рюрика в передаче Видекинда (на первенство Петрея в этом вопросе впервые указал в 1844 г. Куник, хотя его труд был хорошо известен ученым XVIII столетия. Начиная со Шлецера, соответствующая ссылка давалась только по Видекинди).

Первым усомнился в словах Киприана о шведском происхождении Рюрика норманист Н.М.Карамзин, посчитавший, что Видекинди мог их выдумать(41). Его затем полностью поддержал Н.В.Савельев-Ростиславич, указавший на то, что речь главы новгородского посольства "до нас не дошла"(42). Позже С.А.Гедеонов заключил, что "если бы Видикиндово известие не было изобретением, то Киприану, а не Байеру принадлежала бы честь быть основателем норманской школы"(43). В целом же, фигура Киприана, обстоятельства, сложившиеся вокруг нее, оказались вне интересов ученых, что проистекало от незнания ими той роли, которую сыграли слова архимандрита об этносе Рюрика в деле создания норманской системы. Действительно, в ту пору на фоне многих аргументов, выдвинутых норманистами, этот факт выглядел незначительным и не привлек к себе, поэтому, практически никакого внимания.

Петрей и Видекинди ничего не выдумали, и речь Киприана дошла до нас. В Государственном архиве Швеции хранится отчет о переговорах шведов и новгородцев, состоявшихся в Выборге 28 августа 1613 года. В нем говорится, что новгородцы "прибыли, дабы признать его княжескую милость их царем и великим князем с просьбой, да согласится следовать с ними в Новгород. Что же касается московитян, то они уже посылали туда своего посла, ответа же никакого не получили. Новгородцы по летописям могут доказать, что был у них великий князь из Швеции по имени Рюрик, несколько сот лет до того, как Новгород был подчинен Москве, и, по их мнению, было весьма важно иметь у себя своего великого князя, а не московского"(44). Но это одна из версий речи Киприана. Другая содержится в хранящихся в том же архиве путевых записках Даниэля Юрта де Гульфреда, секретаря герцога Карла-Филиппа: "...Как то явствует из старинных летописей, имели новгородские господа испокон у себя своего великого князя. И что с самого начала никаких дел с московскими господами не имели. И еще оповестил о том, что последний (так в тексте. — В.Ф.) из их великих князей был из Римской империи по имени Родорикус"(45).

Причины, приведшие новгородских послов в Выборг, были следующие. В июле 1611 г. шведы, захватив Новгород, навязали ему договор, согласно которому новгородцы от своего имени и от имени всего Московского государства признавали шведского короля Карла IХ своим покровителем и "приглашали" одного из его сыновей "в цари и великие князья владимирские и московские". Они обещали также отправить в скорейшем времени к королю "полномочных послов для постановлений с ним и сыном его о важнейших делах обоих государств"(46). В договоре без каких-либо комментариев упомянут Рюрик в традиционной для такого рода документах фразе: "от времени пришествия в Россию великого князя Рюрика до Феодора Ивановича"(47). 29 октября 1611 г. умер Карл IХ в и трон перешел к его старшему сыну — Густаву II Адольфу. В январе 1612 г. из Новгорода в Швецию было отправлено посольство во главе с архимандритом Юрьевского монастыря Никандром. Оно должно было предложить русский престол одному из сыновей короля (о его смерти в Новгороде еще не было известно) (48). На встрече с послами Густав II объявил, что его младший брат будет отпущен для занятия новгородского и, возможно, московского престола лишь в случае прибытия за ним представительного новгородского посольства. В конечном итоге была достигнута договоренность о приезде Карла-Филиппа в Выборг, где новгородцы в лице своих послов должны будут принести ему присягу(49).

В июне 1613 г. королевич в сопровождении шведских полномочных послов и посольства Никандра отбыл из Стокгольма. Тогда же король потребовал от новгородцев отправки послов для официального предложения королевичу русского престола и заключения в связи с этим договора со шведскими уполномоченными(50). 6 августа новгородцы получили сообщение, что принц в Выборге ожидает послов от Новгородского государства, а также от Московского и Владимирского, т.е. от всего Российского государства. В Выборг было направлено посольство архимандрита Киприан. Одновременно с тем было отправлено посольство в Москву, чтобы бояре, как это было договорено с ними ранее, направили своих послов в Выборг, где был бы учинен договор об избрании Карла-Филиппа(51). 28 августа состоялась первая аудиенция новгородских послов у шведского принца, в ходе которой Киприан в своей речи назвал имя Рюрика(52). Остается ответить на вопрос: в каком контексте он был упомянут, или какая из предложенных версий слов Киприана — отчета о переговорах или записок Даниэля Юрта — ближе к истине?

Во-первых, очень странно, что у секретаря герцога, связанного с большой политикой, нет ни слова о шведском происхождении Рюрика. Если бы Киприан действительно сказал об этом, то при политической значимости такого заявления для шведской стороны, до Столбовского мира 1617 г. пытавшейся всеми мерами сохранить за собой значительную часть северо-западных русских земель, оно было бы не только записано, но и надлежащим образом было бы использовано. В шведских документах тех лет, в переписке короля Густава II с Делагарди и Горном, где обстоятельно анализировалась ситуация в России, взвешивались все шансы Карла-Филиппа на избрание на российское царство и изыскивались любые возможности для удержания захваченных территорий, личность Рюрика абсолютно не фигурирует(53).

Во-вторых, именно у Даниэля Юрта, что придает особую достоверность его сообщению, содержится понятый шведами буквально лейтмотив "августианской легенды" о происхождении Рюрика "от рода римского царя Августа". В ней говорится, что перед кончиной Гостомысл дает новгородцам совет: "да послете в Прусскую землю мудра мужа и призовите князя от тамо сущих родов римска царя Августа рода". Новгородские послы затем "шедше в Прусскую землю и обретошя там некоего князя имянем Рюрика, сущя от рода римска царя Августа..."(54) Со времени Ивана Грозного "римская версия" происхождения правящей династии обязательно присутствовала в речах наших послов применительно ко всем русским правителям прошлого и современности. Юрт записал именно то, что было сказано Киприаном о Рюрике, передал форму его речи без изменений и нисколько не исказил, по сравнению с отчетом о переговорах, ее содержание. О точности записи Юртом речи Киприана говорит также тот факт, что шведский переводчик (переговоры велись на немецком языке, переводчиком на встрече 28 августа был некто Hans Florich(55)), переводя слова новгородского посла, ошибся и назвал Рюрика не первым, а "последним" новгородским князем(56). Юрт внес эту ошибку в свои записки. Тот же переводчик произвольно передал и саму идею о происхождении Рюрика "от рода римска царя Августа", выведя его, как это и зафиксировал за ним Юрт, "из Римской империи".

В-третьих, Киприан совершенно не мог отступить от предписаний "приговора", данного его посольству новгородскими митрополитом Исидором и воеводой Одоевским, и где ни слова не сказано о Рюрике вообще. Уже из Выборга Киприан сообщал им, "у нас что было в наказе писано, и мы то исполнили". Информируя далее, что Карл-Филипп не соглашается идти в Новгород "до тех пор, пока Владимирское и Московское государства с Новгородским не соединятся", он прямо выговаривает митрополиту и воеводе, что "вам про то давно ведомо... а вы пишите к нам в грамотах, велите промышлять... нам как промышлять, смотря по здешнему делу, мимо вашего наказа и ваших грамот?"(57)

В-четвертых, в переписке и переговорах новгородцев с Д.Т.Трубецким и Д.М.Пожарским, в окружных грамотах последнего к русским городам за май-ноябрь 1612 г., где наряду с другими вопросами поднимался и вопрос об избрании шведского королевича на московский престол, и при этом указывалось как на благоприятное обстоятельство, что он желает перейти в православие, нет не только имени Рюрика, нет и намека на присутствие шведов в ранней русской истории(58). Хотя по своей ситуации Смутное время во многом напоминало события, предшествовавшие призванию Рюрика, но эти параллели никто тогда не проводил и не использовал в качестве аргумента в пользу Карла-Филиппа. А его кандидатура, как известно, занимала важное место в обсуждении возможных претендентов на российский престол не только руководителями Первого и Второго ополчений, но и участниками Земского собора 1613 года (59). В "наказе", данном в августе 1613 г. новгородским посланникам, отправляемым в Москву с известием о прибытии в Выборг Карла-Филиппа и об отправке к нему посольства Киприана, было лишь отмечено, что королевич "от такого благочестиваго корень от велеможных родителеи рожен..."(60) Отсутствует имя Рюрик в переписке шведов с Д.М.Пожарским (61). Нет этого имени в посланиях Карла IX к руководителям Второго ополчения. Более того, именно шведский король настоятельно советовал им не избирать на русский престол чужих государей, "а обратиб на Московское государство государя, изыскав из руских родов, хтоб прежним великим природным государем нашим, царем росийским, был в сродстве"(62).

Единственное объяснение появление Рюрика в качестве шведа в отчете о переговорах видится в следующем. Вероятно, что Киприан произнес фразу, подобную той, что содержится в "приговоре" посольству Никандру от 25 декабря 1611 года. В нем говорится, что все жители Московского государства избрали себе царем "свийского Карла короля сына, которого он пожалует дать. …из дву сынов своих королевичей князя Густава Адолфа или князя Карла Филиппа, чтобы им государем Росийское государство было по прежнему в тишине и в покое безмятежно и кровь бы крестьянская престала; а прежние государи наши и корень их царьской от их же варежского княженья, от Рюрика и до великого государя... Федора Ивановича всеа Руси, был"(63). В "приговоре" посольству Киприана выделенная фраза отсутствует, и ее шведы могли полностью принять именно на свой счет, что подтверждает практика ее последующего толкования в историографии, понять ее также слишком буквально, как поняли они и "начало" Рюрика "от рода римского царя Августа".

"Приговор" посольству Никандра, опубликованный в 1846 г., сразу же привлек к себе внимание ученых, однозначно расценивших его смысл. П.С.Савельев писал в 1847 г., что наши памятники "до позднейшего времени на своем книжном языке продолжали называть шведов варягами"(64). В 1851 г. С.М.Соловьев в приведенной цитате увидел "мнение... древнейшее в народе"(65). Д.И.Иловайский заключил в 1876 г., что Байер не является родоначальником норманской теории, которая, по мнению историка, "уже в общих чертах существовала" в России(66). Г.А.Замятин утверждал в 1913 г., что "в вопросе о происхождении первых русских князей новгородцы были, выражаясь языком XIX века, норманистами"(67). Практически тоже самое говорили в 1931 г. В.А.Мошин, а в 1995 г. — финский историк Латвакангас(68).

Ситуация на переговорах совершенно отличалась от кабинетной обстановки, в которой ученые принимают фразу "от их же варежского княженья" за наличие норманистских настроений в русском обществе. С учетом неизбежной трансформации произнесенного при переводе (переговоры велись на немецком языке), с учетом того, что речи не протоколировались, а записывались по окончанию встречи, то слово "варяжский", стоявшее рядом с именем Рюрика, и было понято в качестве этнонима "шведы". Этому способствовать и то обстоятельство, о котором сказал Алпатов в отношении Петрея, но которое приложимо ко всем его соотечественникам — это пристрастие интервентов(69). К тому же смотревших, надо добавить, на русскую историю через призму трудов Юханнеса Магнуса и "Хроник" Петрея. Как считает Латвакангас, Петрей связал новую информацию о варягах с традиционными шведскими представлениями о Востоке, согласно которым русские были варварами, а шведы, относившие себя к античной культуре, были враждебно настроены против своих восточных соседей(70). Юрт вел свои записи, согласно обязанностям секретаря, именно во время переговоров, в связи с чем очень близко передал смысл речи Киприана, поэтому у него ничего и не сказано о шведском происхождении Рюрика, а лишь было отмечено его "римское" происхождение, на которое и указал архимандрит.

Термин "варяжский" "приговора" посольству Никандра не несет абсолютно никакой этнической нагрузки, в связи с чем и был приложим к шведам лишь как к части западноевропейского, по представлениям русских того времени, "варяжского" мира. О его бытовании в России именно в широком значении говорил сам же Петрей: "...Русские называют варягами народы, соседние Балтийскому морю, например, шведов, финнов, ливонцев, куронов, пруссов, кашубов, поморян и венедов"(71). Этот перечень далеко не исчерпывает собой весь круг народов, именуемых в России варягами, о чем свидетельствует вводное слово "например". Исходя из той же устной традиции, с которой он ознакомился в России, хорват Ю.Крижанич в 60-х гг. того же XVII в. относил к варягам чудь и литву ("варяжский литовский язык") (72).

В науке давно установлен сам факт широкого приложения в наших источниках термина "варяги". Указывается и время его обращения в имя общее, когда он окончательно оторвался от своей основы и стал синонимом понятию "западноевропеец". Это либо середина XI в.(73), либо его вторая половина(74), либо весь век в целом(75), либо начало следующего столетия(76). Обретение им религиозной окраски, начало его функционирования в смысле "католик" (в тогдашнем понимании — "римлянин", "латинянин") исследователи относят к началу XI в.(77), к его середине(78), к рубежу XI—XII вв.(79), к началу XII в.(80), ко всему столетию(81). Время замены имени "варяги", которым на Руси столетиями называли западноевропейцев-католиков, полностью тождественным ему термином "немцы" датируется в историографии также по-разному. Это ХII в.(82), рубеж ХII—ХIII вв.(83), XIII в.(84), после чего оно, по мнению ученых, фактически выходит из употребления и в редких случаях встречается в памятниках позднейшего времени "как выражение книжное, фигуральное"(85).