Благоверная великая княгиня Евдокия Дмитриевна

В 1378 году скончался митрополит Алексий и был похоронен в основанном им Чудовом монастыре, где мощи его скоро прославились многочисленными чудесами. Горько плакала при его приставлении княгиня Евдокия, всегда почитавшая его отцом родным и много получившая от него наставлений для себя.

Мамай между тем долго наблюдал за делами великого князя и наконец решил усмирить его уж больно независимое поведение. Скоро разведчики Дмитрия сообщили, что Мамай со своим войском несомненно идет к Москве...

Дмитрий назначил сбор войскам к Успеньеву дню в Коломне. Сам молился Живоначальной Троице и получил благословение Сергия Радонежского. Передал он княгине и слова Сергия: "Господь Бог будет тебе помощник и защитник; он победит и низложит твоих супостатов и прославит тебя".

Княгиня не плакала, слишком большая цена была у этих слез, чтобы плакать; нужно, чтобы внутри распрямилась пружина, а у нее внутри все закаменело — знала она, знала сердцем, на что идет ее князь...

20 августа ясным утром князь с княгиней и детьми молился в соборном Успенском храме, обращался к Пречистой, припадал к раке святого Петра, просил его помощи, а потом перешел в Архангельский собор, где поклонился гробам родителя и деда.

"Княгиня же великая Евдокия Дмитриевна, и Владимирова княгиня Мария, и других православных князей княгини, и многие жены воевод, и боярыни московские, и простых воинов жены провожали их и от слез и рыданий не могли вымолвить и слова, в последний раз целуя мужей своих. Князь же великий и сам едва удерживался от слез, не стал плакать при людях, но в сердце своем весьма прослезился. И, утешая княгиню свою, так сказал:

"...Жена! Если Бог за нас, то кто против нас?"

И сел на любимого коня своего, и все князья и воеводы сели на коней своих и выступили из города.

Великая же княгиня Евдокия со своею невесткою, Владимировой княгиней Марией, и с воеводскими женами, и с боярынями взошла в златоверхий свой терем набережный и села на рундуке под стекольчатыми окнами. Ибо в последний раз видит она великого князя, слезы проливая, словно речной поток..."

Так писал автор "Сказания о Мамаевом побоище".

А еще горше стало княгине, когда пришла весть, что русская рать перешла Оку — значит, выбор сделан, и "то была в городе Москве печаль великая, и во всех концах города поднялся плач горький, и вопли, и рыдания".

А у княгини уже, видно, и сил не было на слезы. Вся она натянулась, будто струна, и замерла в долгом ожидании...

"Уже стук стучит
и гром гремит
в белокаменной Москве.
То не стук стучит,
не гром гремит,
то стучит могучая рать
великого князя Дмитрия Ивановича,
гремят удальцы русские
золоченными доспехами
и червлеными щитами".

И стук этот отдавался в сердце княгини, будто обретшей прозрение и чувствовавшей все, что происходило там, будто и она сама, словно лебедь белая, полетела на то поле Куликово и все видела своими глазами.

В ночь перед битвой истово молилась, предчувствуя сердцем страшное и прося Богородицу о заступничестве. Заступничестве и за землю Русскую, и за детей ее малых, и за того дитя, которого она носила под сердцем.

"И была долгая битва и злая сеча. Целый день бились и пало бесчисленное множество с обеих сторон. И помог Бог великому князю Дмитрию Ивановичу, а Мамаевы поганые полки побежали, а наши устремились за ними и били и секли поганых без милости..."

Так скупо написал о битве летописец, но много десятилетий передавался из уст в уста рассказ о том славном и горьком побоище.

И ждала в Москве мужа княгиня, и дождалась его живого, а уже другие рассказали, как нашли князя на поле сечи, в сшибке раненого и упавшего под свежесрубленным деревом.

Но не было ликования на Москве, ибо многие воеводы и воины полегли на том поле, и многие оплакивали их на Москве, и обезлюдила земля...

"Была на Руси радость великая, — говорит летописец, — но была и печаль большая по убитым от Мамая на Дону; оскудела совершенно вся земля Русская воеводами, и слугами, и всяким воинством, и от этого был страх большой по всей земле Русской!"

Да, это была великая и неизъяснимая победа, но, как это всегда бывает на Руси, победа печальная, праздник со слезами на глазах...

И женское сердце великой княгини чувствовало, сколь еще многие испытания ждут ее сокола.

И было страшное Тохтамышево нашествие на Москву всего через год, и обманом овладели Москвой, пока князь собирал войско, и "взят был город... и огнем спален, а люди перебиты, а иные пленены, а иные сгорели, а иные утонули, а иные среди трупов и в крови задохнулись".

Страшная встретила Москва великого князя и княгиню.

"И до той поры, прежде, была Москва для всех град великий, град чудный, град многолюдный, и множество в нем всякого народа, и множество богатства и всякого узорочья — и в един час изменился облик его. И не на что глядеть стало: разве только земля, и пыль, и прах, и пепел, и множество трупов. И святые церкви стоят разорены, словно осиротевшие, словно овдовевшие..."

Надобно было все начинать сначала, "князь великий повеле крестьянам дворы ставити и град делати".

Да, все началось сначала, да, как всегда оживились слабые духом и предатели, и уже потянулись в Орду русские князья за ярлыками на княжение — князь Михаил Тверской, князь Борис Городецкий, и сыновья тестя Дмитрия Суздальского и Нижегородского Василий да Семен...

Горько было слышать это Евдокии, но что поделать, коль никому не дано, как ей, почувствовать, сколь прав ее муж, как делает он свое дело, угодное Богу, будто голос ему какой сверху. И она всегда поддерживала его, всегда видела в его глазах тот неземной красоты огонь.

И еще тяжкое горе предстояло Евдокии — на следующую весну в апреле Дмитрий Иванович поехал с посольством к Тохтамышу вместе со своим старшим сыном, одиннадцатилетним Василием. Великий князь смирил свою гордыню, и Тохтамыш был польщен его покорностью и оставил за ним великокняжеский ярлык, несмотря на старания Михаила Тверского, но удержал при себе юного Василия, требуя за него выкупа в 8000 рублей. Москве разоренной было это не по силам, и три года плакала Евдокия по Василию, пока не удалось ему бежать и пробираться на Русь окольными путями.

В 1389 году Дмитрий "разболелся и прискорбен бысть вельми, потом же легчае бысть ему; и паке впаде в большую болезнь и стенание прииде к сердцу его, яко торгати внутренем его, и уже приближися к смерти душа".

Сильные ушибы, полученные во время битвы князя на Куликовом поле, да и многие горести надломили того, кто "телом велик, и широк, и плечист". Подстерегла князя болезнь, судя по всему была это грудная жаба. Угас князь через девять лет после своей великой битвы. Средоточились тогда все его силы, собрал могучее свое здоровье для той великой битвы, а потом потихоньку терял силушку могутную.

Закатилось солнце, умер любимый князь! Осиротела земля Русская! Осиротела княгиня Евдокия! "Како умре, животе мой драгый, мене едину вдовою оставив! Почто аз прежде того не умрох? Како заиде свет от очию моею! Где отходиши, сокровище живота моего, почто не проглаголеши ко мне, утроба моя, к жене своей? Цвете прекрасный, что рано увядаеши? Винограде многоплодный, уже не подаси плода сердцу моему и сладости души моей! Чему, господине мой милый, не воззриши на мя, чему не промолвиши ко мне, чему не обратишися ко мне на одре своем? Ужели мя еси забыл?"

Такие горькие слова плача Евдокии записал безвестный поэт. Наверное, он сочинил их много позже кончины князя, а может быть, и сразу после. Во всяком случае, историки так до сих пор и не определились — кто и когда написал его. Но, несомненно, именно такими словами русские женщины оплакивали своих мужей. Оплакивали многие века.

Евдокия старалась порадовать князя. За три дня до кончины своего солнца родила ему восьмого сына. Они еще были молодыми. Молодой отец и молодая мать. Думалось ей, что встанет князь. А он уже чувствовал зов Божий. И верил, что оставляет красавицу-умницу княгиню наследницей своего дела земного. Потому велел призвать к себе игумена Радонежского Сергия и всех своих верных бояр, с их помощью составил духовную грамоту и скрепил ее великокняжеской печатью. Именно о такой духовной грамоте задолго рассказывал своей Евдокеюшке, хотел установить новый ясный и твердый порядок в своем великом княжестве — отдавать державу в руки старшего сына как "отчину", а тот, — в руки своего старшего сына, а там опять: от отца к сыну. Ясности и мудрости всегда хотел он, и жена поддерживала его, одобряла в этом.

А перед смертью долго говорил с женой и детьми и приказал им быть во всем послушными матери и действовать единодушно, любить Отечество и его верных слуг. Приказал то, что сам делал всегда. И качала согласно головой Евдокия. И слезы сами отступали, просветляя ее лицо. Только бледнее становилась...

А потом благословил семнадцатилетнего Василия Дмитриевича на великое княжение и выбрал ему девять опытных советников.

А потом прощался со всеми по очереди: с Евдокией и детьми, с боярами; целовал каждого подходившего, после чего, проговорив: "Бог мира да будет с вами", сложил руки на груди и преставился.

И в грамоте духовной Евдокии отводилась великая роль примирительницы и главной духовной опоры сыновней. Будто чувствовал, что она остается в этом мире за него хранить дело всей его жизни.

"Солнце мое, рано заходиши, месяц мой светлый, скоро погибаеши, звезда восточная, почто к западу грядеши? Царю мой милый, како прииму тя и како тя обойму или како ти послужу? Где, господине, честь и слава твоя, где господство твое? Господин всей земли Русской был еси, ныне же мертв лежиши, никим не владееши! Многи страны поимирил еси и многи победы показал еси, ныне же смертию побежден еси".

Евдокия, гордая княгиня, и у смертного одра своего великого князя должна была выпрямиться во весь рост и напомнить всем — кто лежит здесь: тот, кто был господином всей земли Русской, и тот, кто "многи победы показал еси". И пусть никто не посмеет забыть это! Она не даст никому забыть об этом, покуда жива... Народ прощался с властелином "всей земли Русской", тем, кто одержал столько побед многотрудных, кто "соподчинил" и примирил многие русские княжества, собрав их воедино.

Но прекрасный лик ее вновь покрылся набежавшей тенью, слезы подступили к глазам...

"Свете мой светлый, чему помрачился еси? Горо великая, како погибаеши? Аще Бог услышит молитву твою, помолися о мне, о своей княгине: вкупе жих с тобою, вкупе ныне и умру с тобою, уность не отиде от нас, а старость не постиже нас. Кому прикажеши меня и дети своя? Не много, господине, нарадовахся с тобою: за радость и веселие печаль и слезы приидоша ми, за утеху сетование и скорбь яви ми ся".

26 лет прожила она с князем, прожила счастливо, и даже здесь, возле его могилы, светилась внутренним светом и необыкновенной красотой и величием.

Усердными молитвами и постами и после смерти князя вымаливала она милосердия Бога к земле Русской. Ее молитвам приписывали люди чудо спасения Москвы от нашествия Тамерлана. С великой ратью шел он на Москву. И не было бы ей спасения. Но по настоянию Евдокии и совету митрополита Киприана из Владимира была привезена чудотворная икона Владимирской Божией Матери. И тогда Тамерлану во сне, у Ельца, где он остановился, явилась Божия Матерь, и он повернул свое несметное войско назад и ушел в Крым...

Многая злоба сопровождала жизнь вдовствующей великой княгини, многие злые люди наводили напраслину на ее вдовство. Все смиренно терпела Евдокия, но, когда увидела, что такие разговоры смущают злом сердца ее сыновей, и прежде всего сына Юрия, она открыла сыновьям правду, распахнув на груди одежду, и они увидели, что под княжеским нарядом мать скрывала власяницу, а под ней увидели они изможденное тело княгини. Есть предание, что Евдокия носила вериги.

О приближении ее кончины рассказал ей ангел в видении. Сразу после этого видения княгиня онемела. Тогда она призвала к себе иконописца и, руками помогая, объяснила ему, что хочет увидеть написанного ангела. А когда желание ее было исполнено, она благоговейно поклонилась ему... Но это не был ангел из ее видения. Три раза переписывали икону, и только когда принесли икону с изображением святого архангела Михаила, она узнала в нем чудесного вестника и к ней вернулся дар речи.

В 1389 году Евдокия основала в Кремле Вознесенский монастырь. Боголюбивая княгиня имела особое попечение о благолепии храмов Божиих и немало споспешествовала их строительству и украшению, а Вознесенский монастырь она строила и украшала с особым рвением: присутствовала при строительстве, одарила иконами и богатой церковной утварью. Здесь она и постриглась в монахини перед своей смертью под именем Евфросинии. Когда она вошла в монастырь перед постригом, окруженная народом, в толпе совершилось тридцать исцелений. А после ее кончины в 1407 году у ее гроба чудесно зажглась свеча...

Монастырь на многие века стал усыпальницей матерей, жен, дочерей и сестер великих русских князей. Но первой в этом некрополе была захоронена его основательница — святая благоверная княгиня Евдокия, супруга Дмитрия Донского, в постриге Евфросиния. Православная церковь причислила ее к лику святых, а мощи ее почивали под спудом в соборном монастырском храме в богато убраной и изукрашенной раке. Монастырь подвергался бесчисленным надругательствам, но самое страшное произошло при Советской власти — несмотря на протесты ученых, писателей и историков, монастырь начали разбирать, а мощи и усыпальницы в спешном порядке переносили в подвальные палаты Архангельского собора Кремля. Здесь они покоятся до сих пор...