Славянский царь (Леонтьев, Тихомиров и социализм)

Помимо миссионерской деятельности, другой оригинальной идеей был проект создания тайной организации, которую Леонтьев в шутку называл "Иезуитским Орденом" и которая должна была быть направлена на борьбу с бюрократией во имя самодержавия. В эту организацию планировалось включить В.А. Грингмута, Ю.Н. Говоруху-Отрока, А.А. Александрова и других знакомых Тихомирова и Леонтьева. Организация не должна была себя афишировать, поскольку "правительственная поддержка скорее вредна, чем полезна, тем более что власть — как государственная, так и церковная — не дает свободы действия и навязывает свои казенные рамки, которые сами по себе стесняют всякое личное соображение". Впоследствии Тихомиров увлеченно рассуждал о том, как могла бы действовать эта, так и не созданная, организация. Это Общество, считал он, должно быть тайным, то есть нелегальным. Правда, это создает "постоянный риск правительственного преследования". Для того, чтобы не попасть под удар своих же сил, Общество не должно иметь никаких признаков организации. У него не должно быть устава, печати, списков членов и протоколов заседаний. Необходимость создания именно тайного Общества понимал и Леонтьев. Развивая эту тему, Тихомиров предположил, что, если бы дошло "до серьезного обсуждения этого плана", он бы высказал идею принять два устава: один — явный и безобидный, удобный для властей, а второй — настоящий для внутреннего пользования. Подобные игры "в заговорщиков" далеко не молодых людей проистекали в значительной степени из осознания собственного бессилия изменить что-либо. Это признавал и сам Тихомиров, считавший, что в Общество могли входить только знакомые между собой единомышленники. На этом примере хорошо видно, что мыслители-монархисты оказались в ловушке. Ведь политическая ортодоксальность верхов и утрата ими способности адекватно реагировать на происходившие в России изменения породили у большинства правящей верхушки веру в несокрушимость самодержавия. Мыслители, подобные Леонтьеву и Тихомирову, выступали в качестве "беспокоящего фактора", и власти они были не нужны. Их просто не хотели слушать, да и сами они сознавали, что не могут конкретно повлиять на политику правительства.

Не избежал Тихомиров и искушения поделиться с Леонтьевым своими рассуждениями об интересующем его "еврейском вопросе". В письме от 7 января 1891 г. он жаловался: "Плохо дело, Константин Николаевич, с евреями. Они, кажется, форменным образом штурмуют Россию, хотят взять... По совести — не то, что почитаю, а прямо люблю Государя, и Церковь, — но прочее — так все ранит, так разочаровывает, так все слабо, что болит сердце и болеть устало! Куда нашим с евреями бороться! Все у них в руках". К сожалению, мы не знаем, как отреагировал на этот пассаж Леонтьев, но попутно отметим, что отношение самого Леонтьева к так называемому "еврейскому вопросу" не было столь четко выражено, как у Тихомирова. В то же время оно было и не так нейтрально, как считали исследователи. Например, И. Фуделю Леонтьев писал о том, что для сохранения государственной мощи России (без которой неосуществимо ее религиозное призвание), нужно не только сохранить то деспотическое начало, которое уже было в истории России. Нужно "создать кое-что небывалое в подробностях (изгнать решительно евреев, сделать собственность менее свободной, а более сословной и государственной, и т. п., сосредоточить церковную власть, причем, конечно, она станет деспотичнее)". В то же время известно, что в повседневной жизни Леонтьев вполне спокойно относился к евреям. Когда он жил в Адрианополе, то его часто выручал деньгами местный еврейский ростовщик Соломон Нардеа, которому Леонтьев задолжал довольно крупную сумму. О том, как Леонтьев оценивал "еврейский вопрос" с теоретической точки зрения, однозначно судить нельзя.

Национальный вопрос не являлся для Леонтьева фетишем, и он никогда не идеализировал славян: "Что такое племя без системы своих религиозных и государственных идей? — писал он. — За что его любить? За кровь? Но кровь ведь... ни у кого не чиста... И что такое чистая кровь? Бесплодие духовное!.. Любить племя за племя — натяжка и ложь. Другое дело, если племя родственное хоть в чем-нибудь согласно с нашими особыми идеями, с нашими коренными чувствами". Что касается Тихомирова, то он посвятил "еврейскому вопросу" целый ряд своих статей. Причем его оценка данной проблемы вполне укладывалась в рамки мировоззренческой концепции других правых русских идеологов. К славянам же Тихомиров, подобно Леонтьеву, относился вполне прохладно.

Большой интерес у Леонтьева вызвала статья Тихомирова "Социальные миражи современности". Направляя ее Леонтьеву, автор писал, в частности, следующее: "Посылаю Вам мою статью… Это собственно продолжение "Начал и Концов". У меня еще тогда работа была задумана в трех частях. Не знаю, когда удастся сделать третью. Некогда у нас писать. Странная какая-то пресса. Впрочем, Вы это знаете лучше меня"; и с сожалением констатировал: "О социализме — пришлось скомкать. Предмет громадный и потребовал он вплотную больше мороки". В статье доказывалось, что в случае практического воплощения в жизнь социалистической доктрины новое общество будет построено не на началах свободы и равенства, как это обещают социалисты, а на жесточайшем подавлении личности во имя государства. Тихомиров прогнозировал, что в грядущем социалистическом обществе важное место займут карательные органы, которые будут наблюдать за исполнением предписанных правил и сурово карать нарушителей. Он также предполагал развитие бюрократии, в которой наиболее видное место займут руководители и пропагандисты, создающие идеологическое обоснование действий власти. "Власть нового государства над личностью будет по необходимости огромна. Водворяется новый строй (если это случится) путем железной классовой диктатуры", — писал Тихомиров. Размышления Тихомирова об установлении при социализме новой иерархии и железной дисциплины отвечали прогнозам самого Леонтьева. Последний, к великому удивлению автора статьи, заметил, что если все действительно обстоит так, как описано в статье, то коммунизм будет полезен, поскольку восстановит в обществе утраченную справедливость. В разговоре с Тихомировым Леонтьев даже в шутку изобразил такую сценку из будущего социалистического строя. "Представьте себе. Сидит в своем кабинете коммунистический действительный Тайный Советник (как он будет тогда называться — это безразлично) и слушает доклад о соблюдении народом постных дней... Ведь религия у них будет непременно восстановлена — без этого нельзя поддержать в народе дисциплину... И вот чиновник докладывает, что на предстоящую пятницу испрашивается в таком-то округе столько-то тысяч разрешений на получение постных обедов. Генерал недовольно хмурится:

— Опять! Это, наконец, нестерпимо. Ведь надо же озаботиться поддержанием физической силы народа. Разве мы можем дать им питательную постную пищу? Отказать половине!

Докладчик сгибается в дугу.

— Ваше Высокопревосходительство (или как у них там будут титуловать!), это совершенно справедливо, но осмелюсь доложить. Ваше Высокопревосходительство циркулярно разъяснили начальникам округов, как опасно подрывать и ослаблять привычную религиозную дисциплину в народных массах. Начнут покидать обрядность, и где они остановятся? Осмелюсь доложить...

Генерал задумывается.

— Да... конечно... Не знаешь, как и быть с этим народом... Ну — давайте доклад. И он надписывает: "Разрешается удовлетворить ходатайства".

"Разумеется, — замечает Тихомиров, — говорилось это шутливо, но в Леонтьеве на эту тему зашевелилась серьезная философская социальная мысль, связанная с теми общими законами развития и упадка человеческих обществ, которые он излагает в "Востоке, России и славянстве". Он об этом серьезно задумался, ища места коммунизма в общей схеме развития, и ему начинало казаться, что роль коммунизма окажется исторически не отрицательною, а положительною". К.Н. Леонтьева всерьез заинтересовался возможностью противопоставления радикальных социалистических идей буржуазным идеям. В связи с этим представляется интересным мнение В.В.Розанова, считавшего, что Леонтьев заперся в "скорлупу своего жестокого консерватизма" только "с отчаяния", "прячась, как великий эстет, от потока мещанских идей и мещанских факторов времени и надвигающегося будущего. И, следовательно, если бы его (Леонтьева) рыцарскому сердцу было вдали показано что-нибудь и не консервативное, даже радикальное, — и вместе с тем, однако, не мещанское, не плоское, не пошлое, — то он рванулся бы к нему со всею силой своего — позволю сказать — гения".

В письме от 7 августа 1891 г. Леонтьев, поблагодарив Тихомирова за присланные "Социальные миражи современности", отмечал: "Приятно видеть, как другой человек и другим путем приходит почти к тому же, о чем мы сами давно думали" .

20 сентября 1891 г. он еще раз вернулся к заинтересовавшей его теме. "Кроме разговоров о службе, я имею в виду переговорить с Вами о другом деле, не знаю — важном или не важном — я на него смотрю так или этак, смотря по личному настроению. Желал бы знать, что Вы скажете о нем. Я имею некий особый взгляд на коммунизм и социализм, который можно сформулировать двояко: во-1-х, так — либерализм есть революция (смешение, ассимиляция); социализм есть деспотическая организация (будущего); и иначе: осуществление социализма в жизни будет выражением потребности приостановить излишнюю подвижность жизни (с 89 года XVIII столетия). Сравните кое-какие места в моих книгах с теми местами Вашей последней статьи, где Вы говорите о неизбежности неравноправности при новой организации труда, — и Вам станет понятным главный пункт нашего соприкосновения. Я об этом давно думал и не раз принимался писать, но, боясь своего невежества по этой части, всякий раз бросал работу неоконченной. У меня есть гипотеза или, по крайней мере, довольно смелое подозрение; у Вас несравненно больше знакомства с подробностями дел. И вот мне приходит мысль предложить Вам некоторого рода сотрудничество, даже и подписаться обоим и плату разделить... Если бы эта работа оказалась, с точки зрения "оппортунизма", неудобной для печати, то я удовлетворился бы и тем, чтобы мысли наши были ясно изложены в рукописи".

Таким образом, Тихомиров получил от Леонтьева предложение написать совместную работу о социализме. Самого Леонтьева эта идея настолько увлекла, что он согласился удовольствоваться простым написанием работы, без возможности ее опубликования. Но взгляды двух мыслителей на социализм разделились. Хотя Тихомиров и признавал за социализмом определенные заслуги, он не считал, что в число этих заслуг входит установление диктатуры государства над личностью. В статье "Славянофилы и западники в современных отголосках" Тихомиров даже мягко покритиковал своего уже покойного наставника: "Я лично не имею надобности объяснять свое несогласие с социализмом, неизбежно ведущим к рабскому, антихристианскому строю. Я говорил об этом достаточно в последние годы… К.Н. Леонтьев так и умер, не разобравшись в точных отношениях вполне правильно понимаемого им православия и столь же правильно сознаваемого органического характера социальных явлений". Так, можно отметить, что отношение Леонтьева к социализму было иным, чем у Л.А. Тихомирова, видевшего в данном учении антихристианские и деструктивные тенденции.

Строя геополитические прогнозы, Леонтьев исходил из существования в будущем социалистической, антизападнической России с монархом во главе. Как отмечает современный исследователь, "возможность социализма в России без самодержавия, но деспотически организованного и неравноправного, Константин Николаевич нигде специально не рассматривал", лишь косвенно намекнув на это один раз. Леонтьев отвергал и возможность бескорыстного союза России и Запада. В одном из писем И.И. Фуделю он даже предположил, что, возможно, лет через 50 Запад, объединившись в "одну либеральную и нигилистическую республику" и поставив во главе этой республики гениального вождя, начнет поход против России. И тогда эта объединенная республика будет "ужасна в порыве своем". Она сможет диктовать условия России, угрожая ее независимости: "Откажитесь от вашей династии, или не оставим камня на камне и опустошим всю страну".

В качестве антипода будущему деспотическому обществу, которое, по его мнению, установится в России, Леонтьев видел некую "все-Америку", обобщенный космополитический символ: "Я когда думаю о России будущей, то я как непременное условие ставлю появление именно таких мыслителей и вождей, которые сумеют к делу приложить тот род ненависти к этой все-Америке, которою я теперь почти одиноко и в глубине сердца моего бессильно пылаю! Чувство мое пророчит мне, что славянский православный царь возьмет когда-нибудь в руки социалистическое движение (так, как Константин Византийский взял в руки движение религиозное) и с благословения Церкви учредит социалистическую форму жизни на место буржуазно-либеральной. И будет этот социализм новым и суровым трояким рабством: общинам, Церкви и Царю. И вся Америка эта… к черту!". Леонтьев предлагал в качестве спасения России союз социализма с русским самодержавием. "Если социализм — не как нигилистический бунт и бред всеотрицания, а как законная организация труда и капитала, как новое корпоративное принудительное закрепощение человеческих обществ, имеет будущее, то в России создать и этот новый порядок, не вредящий ни Церкви, ни семье, ни высшей цивилизации, — не может никто, кроме Монархического правительства".

При всей уязвимости исторических параллелей, можно отметить, что Леонтьев сумел более четко, чем Данилевский, предсказать судьбу России в ХХ веке. После окончания Второй мировой войны СССР отдаленно напоминал смоделированное Леонтьевым общество. И.В. Сталин был вынужден предоставить еще недавно гонимой Православной Церкви определенное место в государственной системе. Народ был подчинен общинам (в виде колхозов) и правящей партии, построенной по иерархическому принципу на основе строгой дисциплины. Все это существовало на фоне растущего противостояния советской страны и капиталистической Америки. В то же время народ, победивший в тяжелейшей войне с врагом, грозившим "не оставить камня на камне и опустошить всю страну", испытывал законную гордость за свою родину. Странно, что при обилии параллелей между Данилевским и Сталиным никто не попытался серьезно провести параллель между прогнозами Леонтьева и сталинской империей. Подобные вопросы, несомненно, требуют и специального исследования. При всей оригинальности
Леонтьевской идеи "охранительного социализма" отметим, что в ХХ веке возникает целый ряд концепций, в которых идея социализма соединялась с консервативными принципами. Примерами могут служить идеи "прусского социализма" (О. Шпенглер), концепция "немецкого социализма" (А. Меллер ван ден Брук), течение "национал-большевизма в Германии (Э. Никиш и др.) и в России (Н. Устрялов, Ю. Ключников и др.), доктрина социальной монархии ("младоросы", И. Ильин, И. Солоневич) и др.

К сожалению, дружеским отношениям Леонтьева и Тихомирова был отмерен судьбой короткий срок. Ни один из задуманных совместных проектов так и не был осуществлен. Последний месяц их общения был посвящен заботе о "духовных запросах" Тихомирова. Проекты написания статьи о социализме и создания тайного общества были отложены "на потом", а 12 ноября 1891 года Леонтьева не стало.

18 ноября того же года Тихомиров писал Новиковой: "У меня и еще неприятность: смерть Леонтьева, с которым я последнее время сошелся очень сердечно". 11 января 1892 г. он еще раз вспомнил о Леонтьеве: "Не поверите, какую пустоту я чувствую по смерти Леонтьева. Это был здесь единственный человек, с которым я почти уже столковался чтобы что-нибудь делать. Все мои люди умирают: Толстой, на которого я рассчитывал, Пазухин, который на меня рассчитывал, наконец, Леонтьев".

После смерти Леонтьева Тихомиров опубликовал несколько работ, посвященных ему. В частности, в статьях "Русские идеалы и К.Н. Леонтьев" и "Славянофилы и западники в современных отголосках" Леонтьевские идеи защищались от критики неославянофильских и либеральных публицистов. Во второй из названных работ Тихомиров подверг критическому разбору статью С.Н. Трубецкого "Разочарованный славянофил". По мнению Тихомирова, эта статья "не есть исследование", поскольку ее автор не учитывает изменение мировоззрения Леонтьева в различные периоды его жизни, не знает всех работ Леонтьева (то есть не может проследить по работам эволюцию взглядов автора) и к тому же допускает ошибки в приводимых им цитатах. Тихомиров отвергает и трактовку Трубецким отношения Леонтьева к религии, утверждая, что "в Леонтьеве идея православия выступает с редкой чистотой и ясностью".

Позднее Л.А. Тихомиров еще раз возвратился к названной работе Трубецкого, видя ее главный недостаток в том, что автор стремится не столько разобрать точку зрения Леонтьева, сколько раскритиковать его. В результате Трубецкой "только убедил кое-каких своих сторонников не читать Леонтьева, не вдумываться в его идеи, то есть, другими словами, лишил этих людей некоторой доли умственного развития, которое получается при обдумывании чужой точки зрения".

Тихомиров заявлял, подчеркивая творческий характер традиционализма Леонтьева, что он, "по существу, звал к будущему, к развитию, к "процессу" того типа, который мы получили от рождения. Никакой "реакции", никакого "ретроградства" тут быть не может". Возражая критикам из консервативного лагеря, Л.А. Тихомиров стремился доказать, что "еще старые славянофилы почувствовали необходимость осветить положение России при помощи идеи органического развития". Леонтьев же, взяв на вооружение эту идею, вовсе не был реакционером и ретроградом, чуждым славянофильских взглядов, как пытался доказывать это последователь славянофильства А.А. Киреев.

Мировоззрение Леонтьева рассматривается Тихомировым и в фундаментальной работе "Монархическая государственность". Мыслитель считал, что при всей оригинальности и самобытности взглядов Леонтьева "в них тоже нет подробного анализа самой "конституции"... монархизма, анализа его связей с народом и способов действия. … Как публицист, он (Леонтьев) касается многих частных вопросов. Но… общих целей, лежащих перед властью… он не касался. …мне кажется… для России Леонтьев видел возможность лишь строжайше консервативной политики. Он выражал большие сомнения в молодости России, сильно полагал, что она уже дошла до предельного развития… когда приходится думать не о развитии сил, а только о том, чтобы поменьше их тратить… С такими предчувствиями, конечно, не может быть охоты к разработке "конституции" хиреющей страны и монархии, и если бы он дожил до наших дней (1905), то, конечно, признал бы в России все признаки разложения, а не развития. Может быть, он был бы и прав. Но — задачи науки не связаны с судьбами, жизнью и смертью России. Область науки — разум и истина. Вопрос о том, какая страна имеет силу быть в разуме и истине, не изменяет обязанности науки указать истинные законы разумной политики".

Смерть Леонтьева была тяжелой потерей для Тихомирова, но ему предстояло испытать еще много потерь и дожить до полного крушения той самодержавной России, служению которой он отдал годы своей жизни.

Сомнение в дальнейших перспективах развития самодержавной России постоянно просматривается на страницах писем и дневников Тихомирова. С одной стороны, являясь одним из идеологов монархизма, Тихомиров не должен был сомневаться в неизбежном поражении социализма. С другой, — не мог не видеть, что самодержавный режим приближается к роковой черте. 11 февраля 1905 г. он записывает в дневнике: "Нет ничего гнуснее вида нынешнего начальства — решительно везде. В администрации, в церкви, в университетах. И глупы, и подло трусливы, и ни искры чувства долга. Я уверен, что большинство этой сволочи раболепно служило бы и туркам, и японцам, если бы они завоевали Россию". Характерна и запись, сделанная Тихомировым в дневнике 20 мая 1905 г., после Цусимского сражения: "Дело не в гибели флота... но ведь и вообще все гибнет. Уж какая ни есть дрянь Россия, а все-таки надо ей жить на свете. Ах, как мне жаль этого несчастного царя! Какая-то искупительная жертва за грехи поколений. Но Россия не может не желать жить, а ей грозит гибель, она прямо находится в гибели, и царь бессилен ее спасти, бессилен делать то, что могло бы спасти его и Россию! Что ни сделает, губит и ее и его самого. И что мы, простые русские, как я, например, можем сделать? Ничего ровно. Сиди и жди, пока погибнешь!"

К концу жизни Тихомиров целиком погрузился в проблемы религиозно-философского характера, написав две фундаментальные работы ("Религиозно-философские основы истории" и "В последние дни"). Таким образом, он, как и Леонтьев, пришел к осмыслению явлений мировой истории через эсхатологическую призму. В отличие от многих монархистов, Тихомиров не воспринял революцию как абсолютное зло. Социализм и связанный с ним материализм были для Тихомирова только "пассивным" отступлением от Бога. А "для перехода к активному отступлению нужно, чтобы материализм сменился какой-либо формой нового мистицизма, при котором только и возможно появление "нового бога", "иного бога" ".

Следовательно, к моменту появления Антихриста, по мнению Тихомирова, общество уже должно пережить испытание социализмом. Об этом он прямо писал в своей мистической повести "В последние дни", описывая условия, при которых возможен приход Антихриста. "Последние десятилетия перед началом нашего повествования представляли, в социально-политическом отношении, господство социализма, стремившегося отлиться в рамки строгого коммунизма. Но удержаться на этой почве нигде не могли прочно, потому что в строгом коммунизме нет места свободе. Стремления к свободе постоянно прорывались в виде анархического беспорядка, который разрушал все построения коммунизма. Производительные экономические силы, таким образом, подрывались со всех сторон. Коммунизм подавлял свободную инициативу, анархизм разрушал обязательный труд. Народы погружались в бедность и необеспеченность, беспрерывно переходя от полукрепостного состояния к состоянию дикого произвола...". Тихомиров считал, что именно на волне социальной нестабильности должен прийти к власти настоящий Антихрист. В этом случае он, восстановив государственность, разрушенную социалистической революцией, предстает в обличии "консерватора-контрреволюционера".

Между оптимистическими прогнозами славянофилов о грядущем величии России и апокалиптическими видениями Тихомирова лежит целая эпоха. Она вместила в себя надежды и разочарования, взлеты и падения русской консервативной мысли. Все эти коллизии прочно связаны с модернизационным процессом, проходившим в России. Ломка традиционных отношений породила смешение различных мировоззренческих традиций. И над всем этим смешением незримо присутствовала тень социализма, буквально "витавшая" над российской модернизацией. Как это ни парадоксально, но именно консерваторы смогли одними из первых увидеть за "призраком коммунизма" завтрашний день российской истории.

Впервые опубликовано на сайте: http://www.pravaya.ru