Адмирал Ушаков. Глава 11. Флотовождь

Из книги "Адмирал Ушаков". К 5-летию со дня акта церковного прославления праведного воина Феодора Ушакова, непобедимого Адмирала Флота Российского

ЕГО КАПИТАНЫ
Русский морской флот во времена Ушакова был густо населен опытными морскими командирами, принимавшими участие во многих кампаниях и сражениях. Г. А. Спиридов, А. Н. Сенявин, А. И. Полянский, Ф. А. Клокачев, Е. В. Елманов, П. А. Круз, С. П. Хметевский, Т. Г. Козлянинов, С. К. Грейг, И. Т. Овцын, Я. Ф. Сухотин, А. И. Борисов, Н. И. Баскаков, В. Я. Чичагов, И. Л. Голенищев-Кутузов, Е. С. Одинцов, И. М. Одинцов, Н. С. Мордвинов, Ф. Макензи, П. И. Ханыков, А. П. Алексиано, А. В. Мусин-Пушкин, П. Алексиано, П. К. Карцов, В. В. Пустошкин, Г. К. Голенкин, П. И. Пущин, В. П. фон Дезин, Д. Н. Сенявин, А. А. Сорокин... А рядом менее способные, но более пронырливые и нахальные — Г. Кушелев, Поль Джонс, М. Войнович, Д. Эльфинстон, Мазини, Траверсе, П. В. Чичагов. Нелегко было пробиться через этот строй к высшим военно-морским званиям, орденам, признанию. В этом продвижении был свой строгий порядок. Присуждение высших званий происходило после успешного завершения плавания, выигранного сражения, других испытаний, выдержанных кораблем, эскадрой, флотом. Немало, конечно, и при этом зависело от благосклонности двора, от влияния знатных родственников, фаворитов. Ушаков этого дополнительного коэффициента продвижения не имел. Он был обязан своему таланту, опыту, упорству, знаниям, человеческим качествам. И еще он был обязан в этом своем продвижении, в утверждении своего авторитета своим друзьям-капитанам, своим помощникам по боевому братству, своим подчиненным офицерам, своим сотоварищам. Он им обязан. Но и они ему обязаны своей славой, приобретенным опытом, высочайшим умением.

Ушаков не подбирал себе командиров. Адмиралтейств-коллегия их назначала сама по старшинству, выслуге, успехам. Офицеры обязаны уметь повиноваться и подчиняться. Они и умели. Но через небольшой промежуток времени почти все они исполняли команды своего командира не только по уставному требованию, а по внутреннему убеждению в его правоте, по вере в его знания, опыт и удачу. С Ушаковым они прошли крещение в соленой купели моря. Беспокойную, нелегкую, но возвышенную жизнь. Все они были высокие патриоты, все были люди духовные, одни из самых образованных представителей державы, все десятки раз покидали Родину и, если не погибали, всегда возвращались к ней.

"Чести образец" являл сам Ушаков. И его окружали люди, для которых честь была, может, и внеуставным, но самым высоким понятием.

Возьмем храбреца Ивана Андреевича Шостака. Он в блестящем шлейфе на судне "Лебедь" сопровождал Екатерину II по Днепру, а в первом бою с турками в Лимане сражался на шлюпке. В устье Дуная на дубель-шлюпке появлялся в самых неожиданных местах, нападал на противника, взял в плен два речных судна, участвовал во взятии крепости Тульчи и Исакчи. "Георгий" IV степени появился у него тогда на груди. Казалось, человек этот был создан для подвигов. Указ о его награждении только появился, а вслед за ним без паузы — за бесстрашие при штурме Измаила с отрядом гребного флота он был награжден при похвальном листе золотым знаком с сокращением на три года срочного времени для получения военного звания. В 1791 году на полном ходу на своих, не очень устойчивых гребных и иных судах подгребал к Гальцу и Браилову и, разворачиваясь, устраивал артиллерийский обстрел. Известны случаи, что такие обстрелы оканчивались печально для стреляющих — пушки разрывались, лодки от отдачи переворачивало. Но Шостаку везло — все были целы. Везло потому, что был храбр, настойчив, четок, умел подготовить к бою всю команду. Второй "Георгий" вне очереди засиял на его груди. После войны с турками его искусство шлифовалось под началом Ушакова. Доверие вице-адмирала окрыляло. Иван Андреевич провел блестящую операцию по взятию Цериго и Занте. Ушаков ценил достоинства своих командиров. Павел I особо отметил эти победы. Шостак стал капитаном 2 ранга и получил "Анну" на шею. Затем осадные работы вокруг Корфу, дерзкие рейды по Адриатике и Генуэзскому заливу. Восьмиконечный крест Ионна Иерусалимского — знатная награда того времени — присоединился к другим у стремительного и бесстрашного капитана 1 ранга. Он погиб-то по-морскому геройски, не оставив корабль "Толгская Богородица" при крушении уже в начале следующего века.

А Сарандинаки (Стамати) Евстафий Павлович? Известно, как любил Ушаков греков. И не случайно он избрал своим флагманом корабль "Святой Павел", капитаном которого был Сарандинаки. Этот не знавший страха волонтер Архипелагской кампании Спиридова приехал с русской эскадрой в Кронштадт и поступил на русскую службу. Ее он проходил по ступенькам, ничего не переступая, начав в 1775 году с артиллерийского унтер-офицера. Еще раз с эскадрой контр-адмирала Борисова обогнул Европу, вздохнул с грустью у родных берегов Греции и в лейтенантском звании оказался с другой стороны своего Отечества в Азовской флотилии. Не пренебрегает ничем в деле службы (да, собственно, и пренебрегать изгнанникам с родины было нечем), командует транспортным судном. Яростно сражается в Лимане. Замечен. Получает капитана 2 ранга. Под началом Ушакова на фрегате "Кирилл Белозерский" сражается у Керчи и Гаджибея. На "Святом Андрее" участвует в судьбоносном для русского флота сражении у Калиакрии. Не мог не поднять свой флаг на "Святом Павле" Ушаков, ибо не раз испытывал он четкость команд, понимание, слаженность экипажа, умение канониров на этом корабле, ибо не случайно стал на нем с 1798 года капитаном этот бесстрашный русский грек, с детства знающий все бухты и заливы Архипелага. И он ушел в отставку сразу же после похода. Может, не хотел служить под другим началом?

Через десять лет после Ушакова закончил морской кадетский корпус Александр Андреевич Сорокин. И сразу дальний и сложный переход к "Английскому каналу". На этом школа морских переходов не завершилась. В 1781—1782 годах на "Памяти Евстафия" в эскадре Я. Сухотина прошел он от Кронштадта до Ливорно и обратно. Тут-то и познакомился он с четким, упорным, скрупулезным командиром корабля "Виктор", отсюда и пошла их многолетняя и братская дружба. Судьба свела их снова на Черном море, где он ежегодно плавал и одно лето ходил для обозрения Константинопольского пролива. В войну храбро сражался в "Очаковском лимане"— стал капитан-лейтенантом, командуя дубель-шлюпкой, ходил в устье Дуная. Поверил окончательно в мастерство своего старшего собрата в сражениях у Керчи и Гаджибея. Там был награжден "Георгием" IV степени. Затем знаменитая Калиакрия. После этого можно было Александра Андреевича больше на храбрости не испытывать — он полностью прошел морскую академию Ушакова. Думаю, что Федор Федорович радовался, когда с ним на "
Святом Михаиле" шел в Ионическое море капитан 2 ранга Сорокин. Не опасаясь нерасторопности, неумелости, простоватости, Ушаков доверял ему крейсировать от Александрии до Неаполя, действовать с английской эскадрой в совместной блокаде Египта. Ну и когда наступил час Корфу, он без него тоже не обошелся. Капитан 1 ранга Сорокин, осыпанный наградами, остается после ухода Ушакова в Неаполе, крейсирует в Средиземном море до 1806 года, исполняет добросовестно поручения русского двора (спас даже сардинского короля). Один из немногих после великого адмирала получает Золотую шпагу с благодарностью от Сената Ионических островов.

С 1807 года он в России, командует эскадрой на Балтийском море, тогда же и уволен от службы (что за поветрие было в эти годы на ушаковских капитанов?). И лишь в год смерти Ушакова его опыт вновь понадобился, он был возвращен во флот, стал членом Адмиралтейств-коллегии.

А вот еще два замечательных друга Ушакова, подписавших его завещание. Нет, панибратства у него с ними не было, но был совместный, боевой, не усыпанный розами путь, была крепкая мужская дружба, была уверенность в порядочности и честности, была вера в высокую судьбу русского флота. С Гавриилом Голенкиным и Петром Карцовым они учились почти в одно время в Кадетском корпусе. Карцов инспектировал его в 1797 году в Севастополе, в 1800 году пришел на подмогу из Кронштадта в Палермо. Гавриил плавал по тем же маршрутам, что и Федор: Кронштадт — Архангельск — Ливорно. Сражался при Чесме. Хозяйствовал в Херсоне, его усилиям город и порт обязаны в немалой степени своему расцвету. На корабле "Святая Магдалина" сражался у Керчи, Гад-жибея и Калиакрии, был членом правления Черноморского флота и до Ушакова уже в звании вице-адмирала командовал галерным флотом Балтики. Уволен от службы почти одновременно с Ушаковым. Победители в прошлом всегда неуместны для новых правителей.

Ушаков не был противником иностранного, как пытались иногда представить его ретивые почитатели. Он всегда глубоко изучал иностранный опыт, знал иностранные языки, с почтением относился к зарубежным обычаям. Он был противником невежества, которое не имеет национальных границ, но умеет хорошо рядиться в престижные и высокочтимые у нас в Отечестве зарубежные одежды. Он умел хорошо распознавать его, за напыщенностью, многозначительностью и горделивостью увидеть пустоту и никчемность. И в то же время он умел перенимать у иностранцев все хорошее, умел дружить с самыми умными и благородными капитанами-иностранцами, пребывающими на русской службе. И действительно, под его началом находились люди разных национальностей, с которыми он быстро находил общий язык, если они добросовестно и усердно служили русскому флоту. Вот, например, швед Бакман, нареченный при переходе в наш флот Иваном Яковлевичем. В войне с турками он командовал дубель-шлюпкой. Хладнокровный и расчетливо храбрый, он участвовал в штурме острова Занте, сражении при Цериго и в десантной высадке при взятии Корфу, где и был контужен. Не успел поправиться и ринулся на фрегате "Григорий Великая Армении" к Неаполю, где участвовал в высадке десанта. Три ордена получил за эту кампанию Иван Яковлевич. Ясно, что не без представления Ушакова. Столь же организован был и голландец Карл Даре на "Святой Марии Магдалине", сражавшийся в Архипелаге. Или грек Дмитрий Бальзам, окончивший Корпус чужеземных единоверцев: в его Ионической экспедиции избороздил весь Архипелаг, участвовал в овладении островами Цериго, Св. Мавры, крепостью Корфу, Анаконой. Получал награды, спасал королевскую фамилию, перевозя ее в Триест, патрулировал в южных морях.

С почтением относился он и к англичанам. Англичане-волонтеры Роберт Вильсон и Белли. Вильсон сражался при Фидониси и Керчи, а стремительный капитан Белли (Белле) был одним из любимцев Ушакова. Его звали то Генрихом Генриховичем, то Григорием Григорьевичем. Он появился в Донской флотилии в 1783 году с английской службы. Плавал на Азовском и Черном морях, сражался под началом Ушакова во всех сражениях: при Фидониси, Тендре, Гаджибее, Калиакрии. На фрегате "Счастливый" участвует в штурме Цериго, в экспедиции с десантом русских моряков проходит из Манфредонии весь Юг Италии и завершает поход в Неаполе. Победоносное шествие небольшого отряда потрясает Петербург, Палермо, Константинополь. "Белле думает меня удивить!"— воскликнул тогда Павел I и пожаловал ему орден "Анны" I степени, что было явно не по чину. Морская закваска передалась, кстати, в семье по наследству, его внук Владимир Александрович Белли начал службу в 1900 году на "Авроре", командовал эскадренным миноносцем, названным в честь его деда "Капитан Белли", служил в штабе ВМФ и преподавал в академии.

Ф. Ф. Ушакова окружали интересные люди, ответственные, умные, наблюдательные. Историограф его эскадры в Средиземноморье Телесницкий был, может быть, одним из самых замечательных и легендарных разведчиков XVIII века. Под чужим именем сухопутным путем пробрался он в Италию. Снял планы Сиракуз, Палермо, Корфу. Нащупал связи с инсургентами и противниками режимов на Балканах и в Италии. На свой страх и риск организовал отряд корсаров и начал нападать на турецкие корабли. В дальнейшем чудом спасается от окруживших его турок и становится в эскадре Ушакова ценным осведомителем, наблюдателем и историографом.

А Иван Осипович Салтанов, лихой боец со шведами, где только не побывал он! Избороздил Северные моря, несколько раз ходил в Архангельск, Копенгаген, Лондон. В последнем он и стал волонтером английского флота. Достиг Вест-Индии и Америки. Это и сейчас-то кажется далеко, хотя вполне достижимо, а тогда-то из Ярославля, например, сущий край земли. Ушакову такие бывалые капитаны были очень нужны, и Салтанов становится с ним рядом. На корабле "Святой Михаил" он в эскадре Пустошкина штурмует Видо и Корфу, ведет блокаду Анаконы и Генуи. За разгром военных транспортов у генуэзского побережья награждается орденом Иоаннитов. Он и позднее бывал тут в эскадре Сенявина, проявляя лихость и безукоризненную исполнительность.

Или возьмем мичмана Федора Сабова, окончившего более чем через тридцать лет после своего кумира Кадетский корпус, да не в Петербурге, а в Херсоне, и сразу же попавшего в огнище войны, принимавшего участие в штурме Цериго, Занте, Кефаллонии. Ушаков разглядел в нем человека смелого, ответственного, везучего. И поручает ему на поляке "Экспедицион" курсировать до Туниса и обратно. Капитаны некоторых хорошо вооруженных фрегатов не решились бы на столь рискованные рейды под носом у французов, а Федор Сабов не усомнился ни в себе, ни в экипаже. Умел воевать и быть неуязвимым.

А умница, зоркий и наблюдательный капитан-лейтенант Егор Метакса. Тоже из греков, из второго поколения, после окончания Корпуса чужеземных единоверцев мичманом был направлен на Черное море, участвовал в бою при Калиакрии, и, как он писал, "имел счастье служить при великом адмирале", с которым и направился в Ионический поход. В Константинополе был переведен как знающий турецкий язык на флагманский корабль Кадыр-бея "для истолкования сигнальной части и движения эскадр". Участвовал в десантных операциях на Цериго, ездил с особыми поручениями в Превзу и другие места. Оставался при адмиралах Сорокине и Сенявине в Средиземном море и лишь в 1811 году возвратился в Россию и ушел в отставку. Он-то и написал прекрасную эпитафию к памятнику великого адмирала — "Записки флота — капитан-лейтенанта Егора Метаксы, заключающие в себе повествование о военных подвигах Российской эскадры, покорившей под начальством адмирала Фед. Федоровича Ушакова Ионические острова при содействии Порты Оттоманской в 1798, 1799 годах". К сожалению, вышли они уже после смерти учителя и ученика.

Его капитаны не были когортой, не были кастой, они были объединены духом служения Отечеству, у них было высоко развито чувство долга, они были опытные профессионалы и духовно родственные души. "Сочувственники", "общники"— такими старинными словами можно обозначить капитанов Ушакова. Они обладали желанием превосходить друг друга, но это не порождало коварства, а искало выхода в повышении мастерства. Все они были искусны в управлении кораблем, некоторые старались это делать с особым шиком. Ушаков не препятствовал дерзостному лихачеству, но и не раздувал это в ревность. Для него высшим смыслом было исполнить заданное дело с наименьшими потерями людей, экономной затратой средств и сил в эскадре.

Его капитаны были людьми разных темпераментов, разных стилей. Ушаков с их помощью тщательно разрабатывал все операции и походы, а затем решительно действовал. В этой его железной системе действия невозможно было быть боязливым, робким, нерешительным. "Все за одного, один — за всех".

Ушаков видал и ощущал всех своих капитанов, их чувства, их состояние, их реальную готовность. Он сдерживал до полного вызревания вулкан страстей в натуре Дмитрия Сенявина, чтобы дать ему восторжествовать и вернуться с победой, а не с шумом скандальной славы. Он уважал печальную надежду Евстафия Сарандинаки на освобождение родины и оказывал ему полное доверие, порождая ответное чувство благодарного служения России. Он восхищался боевой дерзостью Шостака и поручал ему самые рискованные операции, он знал неусыпную бдительность и умение блюсти честь державы Сорокина и без сомнения отправлял его в дальние крейсирования в составе английской эскадры. Он знал железную непоколебимость в строю Голенкина и ставил его в авангарде у Калиакрии.

Он знал и их слабости и поэтому перекрывал возможность оступиться советом, честолюбием, твердым словом. Они стояли насмерть, и это был его главный резерв, позволявший создавать перевес там, где хотел адмирал.

И еще. Ушаков и его капитаны опирались на великолепную боевую традицию морского флота России, на петровскую школу мореходов. Нет, они не слепо следовали ей, а опирались на нее, шли дальше. Воссоединение знания и вдохновения, профессионализма и идеи было характерно для флота Петра, оно было чертой русских морских офицеров и в последующие годы. Блестящая плеяда капитанов и командиров, окружавших Ушакова, сама по себе выдающееся явление, и она только подчеркивает гениальность и вершинность великого русского адмирала.

 

ЕГО КОРАБЛИ
Ушаков любил осмотр корабля. Внизу шуршала волна, вверху бился в парусину ветер, а здесь был мир, от которого зависела жизнь всего того, что именовалось кораблем.

Начинал он с трюма, где придирчиво осматривал расположение балласта.

— Не близко у вас к бортам сии грузы расположены?

В насыпной балласт были поставлены в три ряда обложенные дровами водяные бочки — верхнего, среднего и нижнего лага. Он требовал согласно всем правилам, чтобы они равномерно заполнялись и опорожнялись, дабы остойчивость не терялась. Особо придирчиво осматривал он крюйт-камеры, щупал уголья, насыпанные для предохранения пороха от сырости. Нередко выставлял возле крюйт-камер специальных часовых. Осматривал фонарь, который зажигался с другой стороны камеры, медленно и осторожно обходил бочки с порохом, проверяя их подвижность, пробуя рукой разложенные на решетчатых полках картузы, приготовленные для орудий разных калибров. Чуть повыше на выходе хранились разного рода артиллерийские припасы: кожи, кокора, рога, фальшфейеры, палительные трубки, блоки. Артиллерийский припас был в основном в каюте возле крюйт-камеры — там лежали фитили, армяки, запасные колеса, оси, клинья, ломы, банники, бумага. Ядра были в ящиках с переборками в ячейках для соответствующего калибра. В шкиперских каютах трюма пахло горьковатой парусиной. Свернулись в аккуратные тюки тенты, брезентины, лежали разные тросы, парусные нитки, сало, смола, кожа, котлы, гвозди, фонари, обыкновенные сигнальные свечи, мелкие блоки и разные нужные для корабля железки и деревяшки.

В ящиках лежали готовые вкрутиться в дерево гаки, остроголовые топоры, палубные скребки, свайки, долота, болты. В трюмах было влажно, улепетывали завидевшие фонарь крысы. Ушаков с ними боролся, но не всегда успешно. На нижней палубе днем было людно. У пушки находились баталеры. Федор Федорович всегда пробовал, как прикреплена пушка. Дергал тали, особо придирчив был к брюкам — толстым смолёным веревкам, которые пропускались в рымы, прикрепленные к бортам. Помнил, как кружила однажды сорвавшаяся в Северном море пушка, как покалечило матроса, как и его самого чуть не придавило.

В каютах для сухой провизии все лежало в кулях или ларях, куда и высыпаны были крупа, горох, тут же хранились канистры, котлы, ендовы, кружки, чарки, ливера, веса. Сверх них лежали решетчатые перегородки для воздуха. В скрученные из веревок кольца, что называются у моряков кранцы, были положены ядра, другие ядра были положены вокруг грот-мачты. На нижней палубе, начиная от носа, жили служители — канониры, матросы и солдаты. В подвесных койках всегда спала часть команды, другая была на вахте.

В корме в констапельской каюте живут артиллерийские солдатские офицеры и штурмана. Тут же корабельная канцелярия. Хранятся все абордажные оружия — мушкетоны, пистолеты, пики. Впереди бизань-мачты мерно просвечивают выстроенные в три ряда ружья. На верхней палубе в корме отделяется переборкой кают-компания, рядом с которой помешаются капитан-лейтенанты и лейтенанты, над шканцами живут мичман и гардемарины. На правой стороне живет священник; там поставлен корабельный образ для совершения молитв. Посреди верхней палубы во время похода стоит барказ. Тут же место для всякой живности — вверху в клетках куры, утки, гуси, внизу бараны, телята, свиньи.

В носу под баком на середине находится корабельная кухня — камбуз. Впереди нее корабельный лазарет, с другой стороны зажженный фитиль, что позволяет курить служителям над кадками, наполненными водой. С ними рядом труба, что восходит из кухни, и тут же гальюн, то есть уборная. Между грот- и фок-мачтой прикреплены запасные стеньги, реи, помпы, дубовые доски.

Потом Ушаков шел на шканцы, где была каюта капитана. Тут же всегда на шканцах у компаса вахтенный, что командует в рипе, то есть медную трубу. За шканцами хранятся всякие припасы штурмана: флаги, лоты, лаги, лини.

Вдоль всего корабля проходы (называются колидоры), чтобы плотники и конопатчики могли осматривать его борта, перегородки, ладить и конопатить. В колидорах развешивались блоки, бугели, голики и стояли ружья. А на юте и шканцах вокруг корабля сделаны сетки, где хранятся служительские чемоданы и койки, что не раз спасали от картечи и пуль моряков.

Сколько бурь, штормов, грозных валов обрушивалось на корабль Ушакова. Казались неизбежными крушения, катастрофы. Но их у него не было. А ведь крушения кораблей в то время были не редкость. Так, в 1773 году в Архипелаге гибнет со всей командой 59-пушечный корабль "Азия". Лишь сундук с платьем и офицерскими эполетами да бизань-мачта остались от него. В 1774 году наскочил на камни и разбился вблизи Ревеля фрегат "Миневра", взорвался в Керчи фрегат "Третий", погаб линейный корабль "Слава России", сгорел корабль "Преслава" близ Тулона.

Причины каждого крушения изучались комиссией и докладывались Адмиралтейств-коллегии, которая принимала строгие решения.

Войновича, капитана "Миневры", допустившего упущения "из-за лености и покою", лишила чинов и разжаловала в матросы (через год Екатерина восстановила его в чинах).

Капитан-лейтенанта Козлянинова, показавшего, что он ходил в караул, хотя, как оказалось, сказал "облыжно", то есть соврал, ибо сам на вахте проспал, поставив дежурить часового, списали на два месяца в матросы, лейтенанта Сакена, ушедшего раньше со службы, решено было при производстве обойти чином один раз, а фурьера Колесова "за ложный рапорт о том, что якобы... и помнил то, что было признано", наказали еще более жестоко, пропустив через тысячу шпицрутенов два раза.

Сурово наказывала Адмиралтейств-коллегия провинившихся. К Ушакову такие меры не применялись ни разу. И не потому, что к нему кто-то чрезмерно благоволил, а потому, что денно и нощно находился он на корабле, потому что осматривал его постоянно, предупреждал возможные поломки, имел необходимый запас досок, канатов, реев, стеньг. Он знал каждый свой корабль досконально, чувствовал его, любил нежной любовью.

На первых порах он был сам членом команды, постигал корабль, приживался к нему, готовился к началу над ним. "Евстафий", "Наталия" в 1764 году, фрегат "Ульрика" в 1765 году, пинк "Наргин" в 1766—1768 годах, "Три Иерарха" в 1768 году — приобщили Федора Федоровича к морскому братству, к нуждам, возникающим на кораблях, их особенностям, характерам и недостаткам.

Азовско-Донской поворот в жизни предоставил Федору Федоровичу возможность познакомиться с невиданными доселе кораблями. Надо было преодолеть мели и перекаты, провести вооруженных солдат, различные припасы, и русские судостроители создали новый тип судов. Управляться с "новоизобретенными" кораблями было нелегко. Прам № 5 в 1769—1770 годах, "Дефеб" в 1770-м, фрегат "Первый" в 1771—1772 годах, бот "Курьер", "новоизобретенные" корабли "Морея" и "Модон"— находились уже под его командованием, выходили в Черное море, помогали ему овладевать искусством морехода, дали практику прибрежного кораблевождения, показали всю сложность существования южного флота.

На Балтийский флот возвращается испытанный, жаждущий дальних экспедиций капитан. Фрегат "Северный Орел" стал первым большим кораблем, которым командовал Ушаков. Поход же вокруг Европы по трудности вполне мог быть отнесен к походам первой сложности. Такой же был и "Виктор", полностью подчинившийся воле капитана. Адмиралтейские чины признали за ним это качество — умение покорить, приручить корабль, сделать его объезженным, изучив все его сильные и слабые стороны. Недаром в его руки вручали для проверки корабли, которым суждено было определять будущее российского судостроения.

К его отзыву о фрегате "Проворный" прислушиваются. "Во время вояжа примечно..."— писал он в вахтенном журнале тогда. Эта приметливость и зоркость к своему другу-кораблю была характерной для него всегда.

Флаг командующего Севастопольским флотом Ушаков поднял на 80-пушечном линейном корабле "Рождество Христово". Командовал кораблем капитан 2 ранга М. М. Елчанинов. Этот флагманский корабль был для Ушакова счастливым. Недалеко от Керчи, где турки решили высадить десант, встретился он впервые в должности командующего со всем турецким флотом. Превосходство турок было очевидным. 1110 пушек против 860 русских. Но Ушаков бросает в жаркий бой авангард во главе с Г. К. Голенкиным, который и вызывает всю силу турецкого флота. В решающий момент в бой вступает "Рождество Христово", на котором поднимается сигнал сблизиться с противником на картечный выстрел. Командиры на корабле были отменные, они и сокрушили мощь турок. Капитан-паша бежал.

У Тендры Ушаков атаковал трехкильватерной колонной турецкий флот Гасана. И опять "Рождество Христово" сыграл ключевую роль в битве, разгромив своими орудиями второй флагман адмирала Саит-бея.

Звездный час линейный корабль "Рождество Христово" пережил 31 июля 1791 года. Блестяще пройдя между берегом и флотом, Ушаков оказался на ветру и устремился на флагманском корабле к адмиралу Саит-Али, успевшему построить кильватерную колонну. Возможно, легендой было то, что Саит-Али перед походом обещал султану привести Ушак-пашу с веревкой на шее в Константинополь, возможно, легендой был и громовой восклик Ушакова с дистанции сто метров: "Саит, бездельник! Я отучу тебя давать такие обещания!" Но не легендой было великое мастерство канониров с "Рождества Христова" и других кораблей, не легендой была развороченная позолоченная корма турецкого флагмана, перебитая мачта, уничтоженный такелаж и абордажные лестницы. Корабль Саит-Али затонул на виду у Константинополя, а "Рождество Христово" вошел в историю как наиболее победоносный флагманский корабль Черноморского флота.

Нет сомнения, что Федор Федорович пылко любил и другой свой черноморский корабль — "Святой Павел". Он наблюдал за его достройкой в Херсоне, приглядывался к команде, спасал ее от чумы, закалял в переходе из Лимана в Севастополь. Именно на "Святом Павле" он отработал знаменитое взаимодействие, которое превращало капитана, команду и корабль в единый слаженный организм. Его "старанием и искусством" быстрее всех выбегали по команде моряки "Святого Павла" на свои места, быстрее всех они освоились со сложным такелажем, хорошо знали команды и сигналы, быстрее другах ставили паруса, быстрее всех перестраивались на другой галс, точнее и скорее всех стреляли там артиллеристы, метко поражали врага стрелки. И еще моряки там были всегда аккуратны, хорошо и сытно накормлены. Много времени отводил Ушаков постижению команд и сигналов. Поэтому-то столь блестяще, как на учениях, определил "Святой Павел" турецкие корабли при Фидониси, "сбив с немалым повреждением капитан-пашинский корабль. Тож особо один за другим сбил из своих мест сначала поставленных капитан-пашою против его трех кораблей, из коих один большой осьмидесятый,— писал в донесении Ушаков,— потом сбил же из места пришедшего в помощь им из передовых кораблей одного, причиня всем оным немалое повреждение, фрегат, спустившийся с ветра, один потопил напоследок".

Три часа длился бой, турки не привыкли еще проигрывать на Черном море, но мастерство командиров и моряков "Святого Павла", других русских кораблей превзошло их. Когда рухнула бизань-мачта у флагмана турок, капитан-паше стало ясно, что сражение проиграно, и он поспешно вышел из боя, устремившись к берегам Турции. Так победоносно вошел в историю русского флота "Святой Павел". Ушаков за победу на нем стал контр-адмиралом. Однако список побед и экспедиций корабля на этом не закончился.

Новый "Святой Павел" был флагманом в Средиземноморской экспедиции Ушакова. Наверное, это было не случайно. Вокруг него создавалось какое-то поле уверенности, мужества и честности. Отсюда, со "Святого Павла", шли указания на корабли русской эскадры, донесения в Петербург, Константинополь, Вену, здесь ковалась стратегия победы.

Достаточно вспомнить февраль 1799 года.

По сигналу с флагманского корабля эскадры объединенный русско-турецкий флот выдвинулся к Видо и после артиллерийского обстрела "истребил и обратил в прах французские батареи". "Святой Павел" стрелял по самой крупнокалиберной батарее противника и в короткий срок подавил ее. На мачте взвился сигнал "Начать высадку десанта". Видо был взят, взяты штурмом были внешние форты, и тогда судьба Корфу была решена. Генерал Шабо 20 февраля 1799 года на борту "Святого Павла" подписал условия капитуляции. Командование осажденных прибыло на корабль к Ушакову.

Капитан-лейтенант Е. Метакса свидетельствует:

"Французские генералы, выхваляя благоразумные распоряжения адмирала и храбрость русских войск, признавались, что никогда не воображали себе, чтобы мы с одними кораблями могли приступить к страшным батареям Корфы и Видо, что таковая смелость едва ли была когда-нибудь видана... Они еще были более поражены великодушием и человеколюбием русских воинов, что им одним обязаны сотни французов сохранением своей жизни, исторгнущие силою от рук мусульман".

Можно привести и отзывы самих французских пленников о впечатлении встреч с Ушаковым и кораблем "Святой Павел".

"Русский адмирал принял нас в кают-компании (на корабле "Святой Павел")... Он оказал очень ласковый прием всем нашим начальникам. После обычных приветствий вице-адмирал Ушаков велел подать нам кофе. Ушакову около пятидесяти лет. Он кажется суровым и сдержанным. Он говорит только по-русски... Московский флаг на корабле начальника напомнил о враге, которого должно опасаться, но который знает законы войны, не то было с флагом оттоманским... Адмиральский корабль "Святой Павел" хорошо построен и вооружен бронзовыми пушками, так же как и прочие суда. Это судно содержится очень чисто и в хорошем порядке".

Ушаков возвратился из Средиземноморской экспедиции в Россию на "Святом Павле" 26 октября 1800 года. Через несколько дней он донес главному командиру Черноморского флота В. П. фон Дезину, что "Святой Павел" вместе с другими кораблями "подлежит большому исправлению". Все они "введены в гавань, поставлены на месте и разоружены", "и из них к исправлению килеванием и за червоядием к перемене верхней обшивки наипервее приуготовляться" (31 декабря 1800 года). Это была его последняя встреча со "Святым Павлом", в будущем году Ушакова перевели в Санкт-Петербург. Там он и ходил несколько раз в море, взыскивал за порядок. Но душа его уже никогда так не радовалась и не возвышалась, как в дальних походах на своих лучших кораблях.

ЕГО МОРЯКИ
Морской служитель, моряк, мореплаватель, мореход, матрос, чин нижнего звания — сколько названий имел тот, на чьих мускулах, усилиях, ловкости, храбрости и умении держался парусный флот. А жизнь его была лишена какой-либо романтики и прочности. Зыбким было море, зыбкой была жизнь. Сухари в походе превращались в пыль, порошок, в котором копошились черви, вода протухала, солонина сгнивала. Цинга, шатающиеся зубы, распухшие десны, вонь сопровождали моряка на его корабле.

В западных флотах моряками на корабле часто были обыкновенные арестанты, каторжане, авантюристы, случайные люди. Их захватывали всеми правдами и неправдами в приморских кабаках, на городских окраинах, на пыльных дорогах и в грязных трущобах. Сборище последних бродяг и пожизненных профессионалов, боязливых сельских парней и авантюристов, убегающих с берега от наказания.

Русский флот был иным. Моряки в него набирались в основном из рекрутского набора и из солдат, а также из небольшой части вольных людей, однодворцев, мелких торговцев, бывших иностранных подданных. Рекрут воспринимал свою тяжкую повинность как исполнение желаний общины, всего сельского схода, и поскольку общинные настроения были сильны среди русских крестьян, рекруты в основном не считали возможным протестовать против жестких порядков, а свой долг видели в добросовестном исполнении общинной обязанности. В этом было преимущество русского моряка, которым командовал Ушаков. Они приходили в неведомое для них дело и с крестьянской основательностью овладевали им. А освоить его было нелегко, неимоверно тяжко для того времени. Как разобраться во всем сложном корабельном устройстве? Для них это был целый мир, который постепенно усилиями таких капитанов, как Ушаков, становился понятным и близким. Но не сразу...

В книге известного немецкого мариниста Хельмута Ханке "Люди, корабли, океаны" пишется о кораблях того времени: "Для обслуживания парусов на фрегате имелось около 140 различных тросов. Среди них были фалы для подъема реев, бегущие кверху по эзельгофтам или блокам; ракстали для поднимания или опускания раксов, брассы для поворота парусов на ветер; шкоты для притягивания нижних узлов паруса к борту, палубе или ноку нижележащего рея; готовы для подтягивания кверху нижних углов паруса во время взятия рифов или при уборке; гордени для подтягивания паруса к рее и многие другие снасти. Эти тросовые джунгли были еще гуще, так как, исключая фалы и ракстали, у каждой из снастей был свой двойник для противоположного борта. Попробуй разберись во всем этом хозяйстве! Да еще такие трудные, зачастую иноязычные, "птичьи" названия... Но куда сложнее, чем овладеть подобной тарабарщиной, было научиться "играть на этой канатной арфе". Чего, например, стоят такие команды, как: "Брамсели и бом-брамсели на гитовы! Кливер и бом-кливер долой! Фок и грот на гитовы! На грот-брассы!"

В хорошую погоду еще сносно. Когда же налетал шторм и рангоут начинал скрипеть и охать, когда верхушки мачт кружились, а палуба, окатываемая забортной водичкой, становилась скользкой, будто смазанная мылом, когда промерзшие канаты деревенели, а судно после нескольких прыжков в этой дьявольской чехарде вдруг давало резкий крен — тогда начиналась битва с морем не на жизнь, а на смерть! Для того чтобы суметь в неистовстве урагана взять рифы на гроте, нужны были нечеловеческие силы. И барахтались люди в хлещущей их, словно плетьми, путанице такелажа, как мухи в паутине... и раскачивались между небом и землей на этих сатанинских качелях отчаянные ползуны по вантам, цепенея от ужаса и выкрикивая прямо в тучи богохульные проклятья... Но никто не покидал своих постов, если только ураган не распоряжался по-иному. За трусость полагалась смерть. Таков был суровый закон палубы".

На русском флоте порядки были в целом почти такие же. Ибо ничто не могло изменить характер моря, урагана и корабля. Ибо не придуманы были тогда еще двигатели, заменявшие паруса и автоматы, исполняющие команды.

Наказание на флоте было жестоким — цепи, кошки, линьки (короткие пеньковые тросы с узлом на конце, которыми избивали провинившегося), порка на палубе в присутствии команды, шпицрутены. Жестоко по нынешним меркам. Ушаков был строг к прегрешениям на службе, отклонений от требований не терпел. Наказания за прегрешения были уставные, и, возможно, мы в наше время ужаснемся некоторым из них. Но таково было время, да и нынешние наказания, может быть, для потомков тоже будут выглядеть ужасными. Главное, о чем говорили сослуживцы Ушакова, наказания за проступки и преступления были справедливы и неотвратимы. Адмирал не упускал нарушений без наказания. Вот, например, один из его суровых приказов от 4 октября 1782 года:

"§ 1. Явившегося из бегов корабля "Рождество Христово" клерка унтер-офицерского чина Ивана Батагова за самовольную от команды отлучку, за пьянство, в котором он обращается весьма часто, и дурное поведение, написал я в матросы по 2-ю статью и рекомендую к воздержанию впредь от таких предерзостей наказать его при команде по рассмотрению.

§ 2. Пойманного из бегов находящегося на Глубокой пристани штурманского ученика Герасима Федора во исполнение присланного ко мне из Черноморского Адмиралтейского правления от 18 числа сентября указа, ежли и подлинно он так объявляет и имел так от командира притеснения для чего... не принес жалобы, а отлучился. Рекомендую господину премьер-майору Говорову наказать его жестоко при разводе фрунта и определяю его на корабль "Сошествия Святого Духа" в комплект, куда приняв, внести в список и довольствовать чем следует.

§ 3. Явившегося из бегов корабля "Богородица Казанская" писаря Ивана Шершнева и пойманного каторжного невольника Ивана Михайлова рекомендую первого за пьянство и 5-дневную от команды отлучку наказать при команде по рассмотрению, а невольника господину премьер-майору Говорову наказать при собрании, прочих нещадно кошками и, освободив из-под караула, отослать куда надлежит.

§ 4. По рапорту господина командующего кораблем "Рождество Христово" матроса 1-й статьи Абрама Петрова за утрату самовольно всего казенного мундира, кроме тулупа парусинового, за пьянство и воровство и весьма худое поведение, написал я по 2-ю статью и рекомендую наказать его при команде шпицрутенами через 1000 человек один раз и из-под караула освободить, вместо ж утраченного мундира выдать ему из имеющегося при команде оставшего после умерших, а за прежний, что следует, взыскать из его жалованья, о чем дать знать конторе Севастопольского порта..."

Да, не ангельская жизнь была в Морфлоте, совершались там проступки, преступления, действия, продиктованные бесправием, жестокостью командиров, темнотой и невежеством. Надо было научить матросов, помочь им преодолеть страх, полюбить море и корабль, через это возвести их туда до служения Отечеству и царю, как выразителю высшей власти. Все это было трудно, требовало кропотливой работы, постоянного пребывания рядом с командой. Ушаков не мог опираться на просвещение, на ученые звания своих матросов — у них этого не было. Но в них была жива традиция стойкой борьбы их предков с иноземными захватчиками, традиции веры в предназначение "служить народу православному", воспитанные в них традицией мужество, стойкость, практическая сметка, умелость в рукодельничанье, вера в командира. В иную пору это могло и зло принести, Ушаков извлекал из такого реального состояния русского моряка XVIII века Добро. Добро для моряка, для флота, для державы.

Строг, но справедлив был адмирал. Справедлив и заботлив. Питание, состояние здоровья моряка постоянно в центре внимания Ушакова. Больной морской служитель службы не исполнит — и требовал адмирал от командиров, лекарей, подлекарей, их учеников и аптекарей бдительно следить за возникающими болезнями.

"О состоянии больных,— в 1792 году требует он,— присылать еженедельно рапорты, означая в них число каждой болезни порознь". И дальше: "Постелей, подушек и одеял сделать потребное число..." "По недостатку прачек нужно оных умножить, почему и нанять их достаточное количество на сей случай число, даже белье почасту переменять".

"Рекомендую всем господам командующим корабли, фрегаты и прочие суда в палубах, где должно для жилья поместить служителей, привесть в совершеннейшую чистоту, воздух даже в интрюмах кораблей очистить, а потом здоровых служителей перевести на суда и исполнять все, как выше в повелении означено,— пишет он в одном из своих приказов.— ... Больных служителей, которые не могут помещаться в госпитале, содержать... при командах, поместя их свободно в казармы, в которых соблюдать всевозможную чистоту и рачительный за ними присмотр и попечение самих господ командующих. Также и я не упущу иметь... и собственный мой присмотр за всеми".

Вот это уже новый и абсолютно выпадающий за пределы кастовой морали господствующего слоя принцип Ушакова. Этому еще предстояло научиться многим лучшим и передовым командирам того и будущего времени. А Ушаков уже исповедовал эту высокую гуманистическую мораль истинного человека, и не имеет значения, что пришла она к нему не от радикалов века Просвещения, а из глубин человеческого сострадания, от духовной сути высокоодаренной личности, от отца Федора и других ее носителей, обладавших и не обладавших священническим саном.

***
Ежедневно в гавани Севастополя объезжал Ушаков корабли и казармы. Следил, чтобы каждый матрос подвесил в каюте свою койку, разложил постель, одеяло, одежду перед окуриванием корабля.

— Пойми ты, братец,— увещевал он молодого моряка,— одежда и койка просушены быть должны. Из них гнилость и хворость пороховым и табачным дымом изгоняется, а лучше березовым дымком, лучше всего, а ты кафтан свой под барказ спрятал, боишься, дабы он у тебя запах не потерял. Пачуали аль на него вылил?

Матросы незлобно смеялись, а новобранец, смущаясь, унес свой кафтан в каюту, у входа в которую боцман тихо показал ему увесистый кулак. И это не ускользнуло от Ушакова.

— А ты, Петрович, опять только кулаком командуешь? Скажи лучше, гребни у всех есть?

— Так точно, ваше превосходительство!— неуверенно ответил боцман.

— А ну давайте доставайте, посмотрим, каковы они у нас.

Началась кутерьма, кое-кто достал из кармана сразу, кто-то сбегал в каюту, достал из верхней одежды, кто-то из чемодана, другие растерянно разводили руками. Офицеры переглядывались: "Нашел что проверять командующий!"

— Вот что, братцы, без гребня матросскому служителю нельзя. Голова должна быть аккуратна, прибрана, чиста, мерзости ни в волосах, ни в мыслях иметь не должна. Петрович, я больше проверять не буду, то твое боцманское упущение. А вы, господа,— поворотился он к офицерам,— сие тоже в регламент своих дел занесите, у командира мелочей нет, от бушприта до кормы все его заботой содержится, а главное на корабле — моряки!

— Понял,— с уважением к себе покачал головой новобранец.— Главное — моряки!

— Какой ты у черта моряк, ты еще помпа водоносная. Вот поплавай с нашим адмиралом, повоюй, тогда он и тебя Петровичем называть будет,— не злобясь, ответил боцман.— На гребень и не теряй, помни, что он сказал.

При спуске по трюму с корабля бросил последние слова капитану:

— Поставь, Гавриил, курительницы в каютах офицеров, но чтоб не загорелось. Ничего, прокашляются, здоровее будут,— и, махнув рукой, спустился в шлюпку.

***
Особенно тщательно Ушаков следил за питанием морских служителей. Могло показаться иногда, что не морские искусства, не мастерство кораблевождения, не заботы порта беспокоили его больше всего, а еда. И не его личная, об этом он почти не говорит и не пишет никогда, а еда моряков. И не такая, чтобы просто насытить, а чтобы была она полезная, вкусная, здоровая и регулярная.

В условиях оторванности от Адмиралтейств-коллегии, даже от Ясс, где была ставка "Предводителя" Черноморского флота Потемкина, в условиях жестокого режима и экономии, отсутствия лишних средств сделать это было нелегко. Но Ушаков один за одним издает регламенты, приказы, распоряжения. Он шлет письма, просьбы, иногда кажется ноющим жалобщиком и унижающимся просителем. Но в том-то и дело, что он просит для моряков, для флота. Просит он губернатора Каховского, обер-кригс-комиссара Фалеева, контр-адмирала Мордвинова, правителя военно-походной канцелярии Потемкина полковника Попова и самого светлейшего князя, Адмиралтейств-коллегию. Да и императора Павла он не боялся обременить разного рода хозяйственными просьбами. Надоедал, наверное. Надоедал, но матрос был сытым. Сытым даже тогда, когда никто не откликался на его просьбы и не присылал продовольствия и денег. Он взывал тогда к своим капитанам.

Обучая свою эскадру в 1797 году, он издает приказ "О снабжении больных свежей провизией во время плавания". Понимая, что таковой может не быть, он утверждает: "Ежли господа командующие покупкою или из собственной своей провизии сколько чего на содержание больных служителей издержат на сколько суммою денег по окончании кампании в зарплату кому что следовать будет, деньги отпущены быть имеют".

В приказе он пообещал, если у командующих нет денег — выдать свои. Да, это тоже было постоянным правилом Ушакова; если, задерживаясь, не доставлялись деньги для флота, для еды, он платил свои. Вот, например, он пишет в приказе от 18 октября 1792 года:

"По случаю же недостатка в деньгах по необходимости сбережения служителей в здоровье, отпускаю я из собственных своих денег тринадцать тысяч пятьсот рублей, из которых велено десять тысяч отпустить в контору Севастопольского порта для покупки свежих мяс, а три с половиной тысячи госпитальному подрядчику Куранцову для содержания госпиталей, который, не получая четыре месяца денег, пришел не в состояние к продовольствию больных".

Свои деньги для снабжения матросов он давал не раз, в том числе в заморских кампаниях. Неизвестно, сколько ему вернула из них казна, но они возвращались к нему беспредельной преданностью моряков, их любовью, их желанием исполнять службу "в совершенстве". Именно они стали главным капиталом русского адмирала Ушакова, именно они обеспечили его победы.

 

ЕГО ИСКУССТВО
Парусный флот России к концу XVIII столетия достиг своего пика — ибо обладал большим количеством первоклассных кораблей, опытными капитанами, умелыми и хорошо обученными моряками. Он вышел на просторы Атлантики, Средиземноморья, Тихого океана. Он имел Ушакова. Флот становился необходимой частью державы. Этого требовала политика, этого требовала экономика, этого требовала история. Гаврила Державин, поэтическая натура которого не раз чувствовала направление века, в 1795 году написал о флоте:

Он, белыми взмахнув крылами
По зыблющей равнине волн,
Пошел,— и следом пена рвами,
И с страшным шумом искры, огнь
Под ним в пучине загорелись,
С ним рядом тень его бежит;
Ширинки с шлемов распростерлись,
Горе пред ним орел парит.

Не только блестящие художественные образы были подвластны поэтам прошлого, лучшие из них были широкомасштабными мыслителями. Вот и Державин обращался к Российскому флоту, понимая его предназначение:

Водим Екатерины духом,
Побед и славы громкий сын,
Ступай еще, и землю слухом
Наполнь, о русский исполин!
Ты смело Сциллы и Харибды
И свет весь прежде проходил:
То днесь препятств какие виды?
И кто тебе их положил?

Пророчески прозвучали слова поэта в конце века: "Ступай — и стань средь океана". Пророчески, ибо утверждалось океаническое мышление, уходила захолустная водобоязнь, являлись морские стратеги, торжествовала новая тактика. У военно-морских сил России был свой флотовождь — Федор Федорович Ушаков. Ему далеко не все было подвластно во флоте, отнюдь не все нити управления им были в его руках, он сам входил в систему, где полнотой власти располагала даже не Адмиралтейств-коллегия, а монарх, интерес которого к флоту проявлялся далеко не всегда, а знания о нем были отрывочны и случайны. Но и в этих условиях Ушаков явил образец цельности, энергии, профессионального умения, политического мастерства, человеколюбия и долга.

В его систему входило:

— доскональное владение флотоводческим искусством;

— тщательная подготовка базы флота;

— непрестанное обучение морских экипажей.

Пройдя все ступеньки флотской службы, блестяще овладев мастерством кораблевождения, освоив искусство морского боя, став подлинным флотоводцем, он, казалось бы, отказывается от того, что было незыблемым символом веры военного парусного флота. Он нащупывает ее, эту новую тактику, с первых своих шагов в командовании кораблями, ищет наиболее эффективные пути. Еще в донесении М. Войновичу он пишет: "... Нельзя соблюсти всех правил эволюции, иногда нужно делать несходное с оною, не удаляясь, однако, от главных правил, если возможно". И Ушаков не задумывался, когда нужно "делать несходное" с усвоенным раньше.

Его стратегия и тактика были подчинены конечному результату — сражению, уничтожению противника, победе. А раз так, то и вся тактика носила наступательный характер и получила название тактики решительного боя. До Ушакова у русского флота уже были блестящие победы. И он использовал все лучшее, что создали предшественники. Те победы имели свои особенности. При Гангуте и Гренгаме они были осуществлены с помощью абордажной схватки, атака при Чесме была произведена, когда флот противника стоял на якоре. Ушаков же в сражениях при Фидониси, Керчи, Тендре и Калиакрии в Средиземноморском походе применил новую маневренную наступательную тактику.

Военно-морское искусство Ушакова было построено в первую очередь на отказе от устаревших шаблонных форм ведения военно-морских операций и учета поведения и подготовки военно-морских сил.

"Румянцев, Суворов и Ушаков подняли на высшую ступень военное и военно-морское искусство эпохи, своей деятельностью обеспечили России приоритет в разработке стратегии и тактики сухопутных и морских сил. Ушаков нанес такой же удар по канонам формальной линейной тактики, господствовавшей тогда в западноевропейских флотах, какой Румянцев и Суворов нанесли по прусской линейной тактике".*

Ушаков не уклонялся ни от одного из боев, не ждал чрезвычайных случаев. Из маленьких шансов он создавал большие, завоевывая постепенно авторитет самого победоносного флотоводца.

И недаром в статуте ордена Ушакова, учрежденного в 1944 году, говорится, что им "награждаются за выдающиеся успехи в разработке, проведении и обеспечении морских операций, в результате чего в боях за Родину была достигнута победа над численно превосходящим врагом... За отличную организацию и проведение операции в море и против его побережья, достигнутые успехи в уничтожении сил флота противника и его береговых баз, укреплений в результате внезапного и решительного нанесения удара, основанных на полном взаимодействии сил и средств флота".

Действительно, не было на тот период более авторитетного, более компетентного, как сказали бы ныне, более известного военно-морского руководителя, освоившего предшествующее искусство морского боя и двинувшего его дальше, чем он, Ушаков, и орден его имени — одна из высших наград офицеру флота.

Второе, что обеспечивало Ушакову победу,— его забота о корабле, о стоянке, о гавани, о портовых сооружениях, об артиллерийском снаряжении, о добротном лесе для строительства кораблей, о парусине и гвоздях, о якорях, о палубных и обшивочных досках, конопати и красках. Обо всем том, что составляло базу флота. Он знал его изначально — корабль, основу жизни флота. Он постигал таинство его рождения в ложе эллинга Кронштадта, Архангельска, Новохоперска, Таганрога, Херсона, Николаева. Он знал мудрость русских корабельных мастеров Афанасьева, Соколова, Катасонова, Амосова, Баженина, Селянина, Масальского и многих других умельцев создания быстроходных отечественных линейных кораблей, фрегатов, пинков, галер. В его деятельности нередки были поездки для осмотра корабельного леса, инспектирование строящегося мола, недавно организованного склада.

Севастополь — его порт и обустроенная гавань — в немалой степени обязаны предусмотрительности, трудолюбию, настойчивости, вниманию Ушакова. "При усиленной настойчивой деятельности Ушакова по части корабельного и портового благоустройства, со всяким появлением нашего флота в Севастопольском порте, всякие обычные городские и адмиральские работы проводились самым порядочным образом, и ему лично и его постоянной и неустанной заботливости мы были обязаны не только тем, что наш флот являлся хорошо вооруженным и снабженным на море и одерживал решительные и малостоящие для нас победы, но и тем, что порт Севастопольский за последующее время управления Ушаковым гораздо быстрее обстроился новыми зданиями, нежели во все продолжение своего прочего существования".*

Он не жалел сил по постоянной подготовке корабля к плаванью, а было это нелегко. Ведь из каждого плаванья корабли возвращались ободранными, с облупленной краской, с трещинами в рангоуте, похудевшими канатами, вылезшей конопатыо, с порванными парусами, с закопченными, а нередко треснувшими пушками, изъеденной червями, отваливающейся на ходу обшивкой. Адмирал казался всем вездесущим. Наблюдал за тем, как килевались корабли, осматривал нижнюю часть, следил, как проконопачивали верхнюю часть корабля, пропитывали снасти смолой, меняли перетертый такелаж, чинили и исправляли блоки. И все это для того, чтобы сделать корабль еще более быстроходным, крепким, красивым, позволяющим укротить суровый нрав моря.

Ушаков не проиграл ни одного морского сражения и главным фактором своих побед считал прежде всего стойкость и мужество матросов эскадры. Сам Ушаков неустанно заботился об эскадре и часто в период перебоев снабжения эскадры тратил на питание и нужды команды свои личные средства. Гуманное отношение к матросу и продуманная система воспитания личного состава эскадры во многом роднили Ушакова с Суворовым. Ушаков так же, как и Суворов, высоко ценил моральные качества русских воинов. Суворовские и ушаковские принципы воспитания и обучения личного состава армии и флота в тот период находили известную поддержку лишь среди наиболее дальновидных представителей высшей придворной знати. Они прекрасно понимали, что для борьбы с внешними врагами нужна сильная армия, которая не могла держаться только на одной палочной муштре. Потемкин и его единомышленники понимали, что уверенно вести личный состав в бой мог только авторитетный начальник. Таким начальником на флоте был Ф. Ф. Ушаков, имевший огромный авторитет и заслуживший безграничное доверие и преданность личного состава эскадры.

Может показаться странной такая преданность рядового состава флота, в котором было немало бывших крепостных, человеку, представлявшему высшее сословие, делу которого они служили. Однако и здесь есть своя особенность, которую наверняка учитывал Ушаков. Русский матрос был набран по рекрутскому набору, который проводился по месту поселения. Конечно, это была принудительная мера дворянского государства, повинность для крестьян. Но ответственными за людей, отданными в армию и флот, были община, мир. Отсюда и общинный характер этой повинности, круговая порука за рекрута. Его побег — это уже была измена общине. Рекрутский же набор позволял отказаться от найма иностранцев, и это создало особый облик русской армии и флота того периода. Они состояли из солдат и матросов великорусской национальности, а позднее — выходцев с Украины и из Белоруссии. Феодальная Россия применяла этот общинный институт, и русские полководцы и флотоводцы Суворов, Румянцев, Ушаков использовали этот институт. Артельность и общинность русского воина и моряка брались ими на вооружение. О спайке, взаимовыручке, тяге к сплочению бывшего русского крестьянина ходили легенды в Европе.

Воинская комиссия для реформы армии в 1762 году установила, что "для силы войска наибольшим... основанием признается общий язык, вера, обычай и родство". Национально однородный и социально единый крестьянский состав армии и флота, православная Вера и способствовали там развитию чувства любви к собственной земле, краю, Родине, чувства патриотизма. Именно такое духовное состояние породило "величайшую силу русской армии" и, добавим, флота.

Конечно, между командиром капитаном-дворянином и нижним чином была социальная разница, но психология крестьянина-общинника срабатывала. И солдат, матрос продолжал испытывать ответственность за Общее дело, за то, что ему поручено, он был предрасположен к восприятию национально-патриотических настроений, он любил свое Отечество, то есть свою общую землю. У них была одна Вера православная. Этим русский флот отличался от французского, испанского, турецкого, где служили моряки — любители наживы, представители многих национальностей, отнюдь не собиравшиеся погибать за дела чуждого ему Отечества. Не приходилось говорить в этом случае о всякого рода сброде, который переливался из одного порта в другой, из одного государства в другое.

Для русского флота было характерно достойное поведение моряков в зарубежном порту. Ушаков хорошо помнил наказ, полученный при первой зарубежной поездке в Средиземноморье, от флота капитана Козлянинова: "Будучи в иностранных портах, служителей содержать во всяком порядке, чистоте и совершенной воинской дисциплине и крепко смотреть за ними, чтобы ни малейших непристойных поступков и побегов не чинить".

Этот стиль порядка, чистоты и совершенной воинской дисциплины в зарубежье был стилем Ушакова. Дисциплину он вообще считал залогом успеха. "Без дисциплины никак нельзя и никакой пользы быть не может,— уверен был адмирал.— Чиновникам адмиралтейским чужие награды, хоть и за дело, кость в глазу". Ушаков обосновывал свои предложения тщательно, находил ходы такие, когда можно было решать сразу с верховным вершителем дела. Вот один из образцов его рапорта, в который он заранее закладывал решение, ибо обосновывал его не только с точки зрения фактической храбрости, но и исходя из традиций, устава, всевозможных регламентов. После окончания кампаний 1790 года в рапорте на имя Потемкина 21 января 1791 года он пишет:

"В морском уставе о награждении объявлено: ежли флот наш с помощью Божиею разобьет и прогонит превосходного неприятеля, за таковое дело, хотя бы и не было взято в плен и потопленных неприятельских кораблей, положено награждение всем во флоте бывшим в выдачу жалованье за треть, за полгода, за год и более по рассмотрению дела. Флот Черноморский, состоящий под предводительством вашей светлости в течение минувшего 790-го лета, имел счастие с соблюдением совершенного порядка славно выиграть две генеральные баталии против несравненного неприятеля..."

Далее, объяснив результаты побед, он со всей условностью обращения и этикетом того времени настаивает:

"Прошу всепокорнейше служащим под предводительством вашей светлости на флоте, мне вверенном, милостию своего определить, сходное щедротам монаршей милостью награждение, чрез его поощряясь, служащие в оном усугубят свое рвение на будущие времена".

Потемкин уже отметил офицеров, да и сам Ушаков был награжден орденом "Георгия" II степени, как писала Екатерина барону Гримму: "Это будет первый в чине генерал-майора, награжденный "Георгием" II степени", но под влиянием такой просьбы награждает всех нижних чинов денежной выплатой.

Ушаков не боялся обещать и поощрять, считая это частью умения командовать. Поэтому-то так много его приказов, где он благодарит, награждает за участие в победоносных сражениях, за дальние крейсеровские походы, за хорошую артиллерийскую стрельбу, за участие в экзерцициях, за чистоту и порядок. Щедр был на похвалу за исполненное хорошо дело адмирал:

"А как я во время боя, имея непреложное желание и надежду исправностью господ офицеров и служителей остаться победителями, в одобрение к вящему еще поощрению служителей — словами моими обещал он всевозможное старание в случае своевременной победы исходатайствовать награждение..." — писал он Войновичу после Фидониси и исходатайствовал и добивался всегда, не боялся и вдогонку послать, исправиться; как было после Керченского сражения, когда "по скорости переписки рапорта писарем был пропущен" в числе отмеченных за храбрость капитан 2 ранга Обольянинов. Ушаков, рискуя навлечь гнев светлейшего, посылает рапорт, где "извиняясь в рассуждении экстренно скорого отправления сего рапорта в неосмотрительности рекомендовал Обольянинова как отличившегося искусством, храбростью и расторопностью". Тот был отмечен.

Потемкин приписал это "благоразумию" Ушакова и неустрашимой храбрости русских моряков и, зная, что Ушаков имеет свойство отмечать своих подчиненных, соглашается с ним и пишет: "Поставляя за долг воздавать заслугам, не премину я охотно сего исполнить и в рассуждение всех тех, которые отличные подвиги будут вами засвидетельствованы".

И Ушаков, честно и справедливо свидетельствуя, отмечал храбрецов и добросовестных воинов.

Историк и бывший военный министр России Д. А. Милютин в книге "История войны 1799 года" писал, что за блеском побед Суворова забывают "значительные победы русского флота под предводительством адмирала Ушакова: даже известно немногим из соотечественников наших, что русские были в Неаполе и Риме". Русские моряки, писал он, сумели своим "обхождением и дисциплиною привлечь к себе сердца народа. Офицеры русского флота могут гордиться кампанией 1799 года не только на своей стихии, но и в действиях сухопутных, оказали они отличную храбрость, распорядительность и везде исполнили свой долг".

"Сам Ушаков приобрел себе прочную славу; во всех распоряжениях его видны благородные опытного моряка и чувства человека, истинно русского человека".

Ушаков всячески поддерживал традиции и обычаи флота. И если у моряков было инстинктивное тяготение друг к другу, единение вокруг корабля, вокруг эскадры, флота, то великий русский адмирал включал это в факторы победы и развивал эти чувства. Недаром он всегда четко и в то же время широко, панорамно ставил задачи перед подчиненными командирами и даже пытался разъяснить морякам смысл задачи, дела, сражения, экспедиции, повышая их боеготовность. Действительно, одно дело уповать на исходящий сверху, от царя, а порой и от Бога порядок. А другое — прочерчивать его контуры самому, вместе со своими командирами, с участием моряков.

Но не только приемами военно-морского искусства, своей революционной тактикой тех лет дорог нам Федор Федорович Ушаков. Давно ушли в прошлое кильватерные колонны, паруса, ядра, но в памяти остались решимость и настойчивость, выдержка и стремительность, беззаветное служение Отечеству и полная самоотдача делу военного флота.

Даже если бы и владел он в то время современным арсеналом знаний, команд и приемов, этого было бы еще мало, чтобы остаться в памяти людей замечательным, выдающимся человеком. Не отказом от кильватерной линии дорог он нам, а умением отказаться от шаблона, от застоявшегося на долгие годы приема и правила. Вот это замечательно! Это истинно современно и поучительно! А его мудрое человеческое, поистине отеческое отношение к моряку! Возможно, Ушаков и не разделял теоретических воззрений французских энциклопедистов о свободе личности и равенстве, но на практике он революционизировал отношения между командиром и подчиненным, между капитаном и моряком. Именно это приносило ему победы.

Нет, не будем опрощать, время Ушаков не изменил, но внутри флотской структуры он создал качественно новые отношения, которые пунктиром шли через всю историю Российского флота: от Ушакова к Сенявину, от Сенявина к Лазареву, Корнилову, Нахимову, от них к Макарову, вспыхнули ярким пламенем в бескорыстных и человеколюбивых действиях лейтенанта Шмидта и стали прочной опорой флота в годы Великой Отечественной войны.

 

ЕГО БОГ
Вся жизнь великого флотовождя прошла под благотворным осенением Господним. Он стойко нес Веру, проявлял терпение, великодушие, чистоту. Он был всегда готов положить свою жизнь за други своя, за царя, за христианское Отечество.

Рожденный на Волге, он и крещен был в храме Богоявления-на-Острову и как бы получал благословение на "служение водное". 13 февраля, день рождения адмирала, приходится между празднованием двух святых воинов-великомучеников: Феодора Стратилата и Феодора Тирона (8 и 18 февраля)*, и этим тоже проявилось его воинское призвание.

Земля Ярославская находится на пересечении святых путей Руси, освящена деяниями многих святых подвижников церкви, ротных предводителей.

Через Троице-Сергиеву лавру великого святого Сергия Радонежского, освятившего воинство Дмитрия Донского, Переяславль-Залесский, вотчину святого благоверного князя Александра Невского, отвергшего западническое нападение, через Борисоглебск на Устье, где затворник Иринарх благословил на освобождение Москвы от латинян Минина и Пожарского, сюда, на сияющий куполами Ярославль, землю Романовых Кострому и дальше на Кирилло-Белозерск, Холмогоры и Соловки пролегал святой путь русского благочестия, Веры и служения Отечеству.

Именно здесь, на земле Сергия Радонежского, Александра Невского, Иринарха, хорошо знали и представляли, как служить Отечеству, которое для живущих тут и воплощало Святую Русь.

Предания, сказы, повествования о героях, подвижниках, святых передавались из поколения в поколение, возглашались с алтарей, приносились богомольцами. Федор Ушаков был усерден в молитве, внимателен к старшим, вслушивался в живое слово старого петровского солдата и неторопливую речь странника, в молитву священника и наставление отца.

Храм, семья, люди Руси — таков был его мир детства.

Затем — С.-Петербург, Морской кадетский корпус. Мир юношества, мир постижения наук, мир столицы, мир соблазнов. Но Федор Ушаков усвоил знания, постигая столичную жизнь, не впал в порчу, не забыл заветы своих набожных родителей. Успешно закончил Морской корпус и произнес присягу, от которой не отступил ни разу за всю свою воинскую жизнь.

"Аз, Федор Ушаков, обещаю и клянусь Всемогущим Богом перед святым Евангелием в том, что хочу и должен ея Императорскому Величеству, моей всемилостивейшей государыне императрице Екатерине Алексеевне самодержице и ея Императорскаго Величества любезнейшему сыну Государю цесаревичу и Великому князю Павлу Петровичу, законному всероссийского престола наследнику, верно и нелицемерно служить и во всем повиноваться, не щадя живота своего до последней капли крови.… В чем да поможет мне Бог Всемогущий!"

И началась его морская служба под высоким небесным покровительством. Послужил на Черном море, "сходил" в Средиземное, и здесь получил под начало свой первый большой корабль "Святой Павел". И не случайно эти названия святых будут сопровождать его всю жизнь.

Флаг командующего на Черном море он поднял на линейном 80-пушечнике "Рождество Христово", любил он и свой второй корабль "Святой Павел", участвовавший в сражении при Фиодониси.

В победоносной русско-турецкой войне и средиземноморском походе корабли эскадры Ушакова тоже носили названия святых. И это возвышало дух моряков. И их флотоводца. Особенно важно это было в средиземноморском походе, ибо эскадра шла освобождать единоверных православных греков от ига безбожных и разнузданных революционных войск Франции. "Богоявление Господне", "Святая Троица", "Казанская Богородица", "Симеон и Анна", "Захарий и Елисавета", "Святой Петр", "Григорий Великая Армении" во главе с ушаковским флагманом "Святой Павел" — они шли исполнять свою духовно-освободительную задачу с молитвой и именем святых.

Князь Григорий Потемкин, великий русский патриот и созидатель, особо заботился о защите первохристианских святынь, сохранившихся в Крыму, как бы утверждая этим первородство России, ее право владеть этими землями с историческим обоснованием, исполняя завет первосвятителей Руси. Он и в Ушакове увидел ревностного христианина, верой и правдой служащего Отечеству, и с удовлетворением писал императрице: "Благодаря Бога, и флот, и флотилия наши сильней уже турецких. Есть во флоте севастопольском контр-адмирал Ушаков, отлично знающ, предприимчив и охотник к службе. Он мой будет помощник".

В боевой инструкции Потемкина Ушакову говорилось: "...…Бог с вами! Возлагайте на Него надежду. Ополчась Верою, конечно, победим, молю Создателя и поручаю Вас ходатайству Господа нашего Иисуса Христа!" Ушаков и возлагал надежду на Бога, проявляя данный ему воинский и флотоводческий талант во всей мощи. И ясно: только Божиим промыслом и покровительством, что во всех 40 кампаниях, в которых участвовал, проводил их и не ведал поражений и неудач. Это ли не чудо. Такого не было в мировой практике. А рядом с ним тогда действовал победоносный Суворов, который также выигрывал все сражения и с восторгом восклицал: "Мы — русские, с нами Бог!"

Так и сложилась в великом освобождении южных русских земель, в их освоении эта выдающаяся православная троица. Да, они были на разных властных иерархических ступенях, но они были проводниками Божией воли на этих древних православных землях.

Божие Провидение видится и в том, что за последнюю свою блестящую победу на Черном море при Калиакрии Федор Ушаков получает орден "Святого Александра Невского". Слова молитвы благоверному князю: "Ты в житии твоем ревнитель и защитник православной веры был еси...… Ты великое возложение на тебя служение тщательно проходил еси...… Ты победил полки супостатов, от пределов российских отогнал еси", — можно в полной мере отнести и к великому адмиралу, воину-христианину Федору Ушакову.

И поэтому свои победы, победы русского флота Ушаков воспринимал, как дар Господний, как волю Божию и всегда благодарил Бога за эти дары. После победы у Тендры, когда был взорван и взлетел на воздух флагман турецкого флота и был взят в плен камандующий паша Саид-Бей, Ушаков по возвращении после победы в Севастополь отдал приказ: "Выражаю мою признательность и рекомендую завтрашний день для принесения Всевышнему моления за столь счастливо дарованную победу; все, кому возможно с судов и священникам со всего флота, быть в церкви Св. Николая Чудотворца в пополуночи и отшествии благодарственного молебна выпалить из корабля "Рождество Христово" из 51-й пушки".

Гордый Севастополь в эти годы был под попечением Ф.Ф. Ушакова. Да не под наблюдением, а под началом и руководством, ибо Федор Федорович принял главное начальство над портом и народом.

Севастополь! Это город Ушакова. Он был освящен его усилиями, его трудами, его заботами, его именем. Над ним простирается его дух, и в стоянии против врагов закалена воля великого адмирала. Он не сдал бы его никакому врагу, он не уступил бы его никакой чужой воле. И это должно быть заветом для всех поколений моряков.

Под началом Федора Федоровича строились казармы, госпитали, возводились дома, его заботами прокладывались дороги, насаждались деревья, рылись колодцы, благоустраивались рынки, проводились водоводы.

Особым его попечением были церкви, совершение богослужений как на кораблях, так и на суше, в городе, в церкви любимого всеми моряками Святителя Николая "по морю плавающих управителю". Церковь его он перестроил, расширил. А после русско-турецкой войны он еще больше предавался молитве, и, по одному из свидетельств, он, несмотря на все свои административные заботы, "каждый день слушал заутреню, обедню, вечерню и перед молитвами никогда не занимался рассматриванием дел военно-судных, а, произнося приговор, щадил мужа, отца семейства многочисленного, и был исполненный доброты необыкновенной".

Христианские святыни, православные храмы, души родных ему моряков находились тогда на попечении заботника и ревнителя благочестия Федора Ушакова. Он уже тогда мог считаться для этого города, для южного форпоста России, святым подвижником, хранителем, созаботником. И поэтому и сегодня тянутся духовные нити из Севастополя к Санаксарскому монастырю, к мощам прославленного адмирала, воина-христианина.

Особую любовь проявлял адмирал к близким, сослуживцам, морякам: конечно, была требовательная, армейская, флотская дисциплина, воинская иерархия, но для служителей морских он был "слуга царю, отец солдатам", за которым они шли в огонь и воду в прямом и переносном смысле. Он был их наставником, соратником, вдохновителем. Он учил их, вместе с ними разделял трудности и невзгоды дальних походов, рутину ремонтных стоянок. Вместе с ними творил молитву и провожал, по морскому обычаю, вместе с корабельным священником в последний путь в глубины морские. Он заложил основы требовательного, высокого, христианского отношения к моряку, которое и преобладало у замечательных адмиралов и офицеров в нашем флоте.

Особую заслугу в деле православного служения имеет Ф.Ф. Ушаков при освобождении от воинствующего безбожного воинства Французской директории Семи островов Греческого архипелага в Ионическом море в 1798 — 1799 годах. Но дело не только в освобождении (ведь и Суворов освобождал итальянские районы Ломбардии, а те же Ушаковские войска — южные области Италии), дело в создании, впервые за послезловещей 300-летней оттоманской оккупации, Греческой православной республики, утверждение в ней справедливых порядков, защита там православных святынь.

Именно здесь Ушаков осуществил великую христианскую миссию спасения греческого народа, его православной сути.

Освобождая греческий остров за островом, он опирался на единоверных греков, направляя им собственные "пригласительные письма" и воззвание патриарха Григория V. Греки безгранично верили ему, создавая ополчения, помогая освободить острова, а он твердо держал свое слово, не давая развернуться ни мятежному разбою, ни реваншистскому насилию правящих нобилей, он добр и отзывчив к населению, объявил амнистию, внимательно относился ко всем жалобам.

Приветствия, которыми обменивались моряки эскадры и местные жители освобожденных островов, поистине знаменательны: "Здравствуйте, православные!" И это было знаком единодушия и доверия друг к другу.

Поистине как триумфатора, освободителя, защитника христианства встречали его жители островов. Ведь французы, пообещав свободу, равенство и братство, не предоставили этого жителям и проявили революционный вандализм и варварство в святых для греков местах, они насмехались над священниками, оскверняли храмы, располагая там казармы. Ф. Ушаков не только "вытряхнул" французских безбожников из церквей, но не дал и своим союзникам-туркам покушаться на собственность и драгоценности святынь. Сам же он бывал и молился в православных храмах. Так, на другой день после взятия крепости Корфу он уже отслужил благодарственный молебен, а 27 марта, в первый день святой Пасхи, назначил большое торжество, пригласив духовенство сделать вынос мощей угодника Божиего Спиридона Тримифунтского. Народ собрался со всех деревень и ближайших островов. При выносе из церкви святых мощей расставлены были по обеим сторонам пути, по которому прошла процессия, русские войска. Мощевицу поддерживали сам адмирал, его офицеры и первые чиновные архонты острова. Святые мощи обнесены были вокруг крепостных строений, и в это время отовсюду производилась ружейная и пушечная пальба; …всю ночь народ ликовал.

Ф.Ф. Ушаков сумел наладить жизнь в этом первом после оттоманского ига греческом государстве, утвердил там "мир, тишину и спокойствие", дал одну из самых, в то время, демократических конституций.

Провожали его иоаниты со слезами, колокольным звоном, с наградами, на которых писали: "Народы сии единогласно возглашают его отцом своим". Они давали его имя своим детям и обещали не забыть его заслуг никогда.

На островах имелась "Золотая книга", куда записывали деяния благородных нобилей. В "Золотую книгу" истории Греции должно быть записано и имя Федора Ушакова, ибо он освободил первую территорию Греции после падения Византии, он дал мир и согласие народу Республики Семи островов, заговорившей на греческом языке. Он защитил православие на этих христианских землях.

Особую возвышенную и духовную часть жизни прожил Федор Федорович в конце своего земного существования.

Он не случайно поселился вблизи Санаксарского монастыря, куда звала память и молитва старца его дяди Федора. Нет сомнения, что преподобный Федор в своих молитвах просил Божиего заступничества за своего боголюбивого, Отечеству преданного племянника. А тот, в свою очередь, вдохновлялся духовным подвигом дяди и молился за него. И это их молитвенное общение никогда не прерывалось. Они и легли рядом в могилы, чтобы быть вместе навеки. Ныне их святые мощи покоятся рядом в храме. Оба они были воинами Христовыми и служили Господу на своих поприщах.

Моряк и монах — оба служили Господу и оба исполнили свой долг перед Отечеством.

Страница 1 - 4 из 4
Начало | Пред. | 1 | След. | Конец | По стр.
© Все права защищены http://www.portal-slovo.ru