Пасха Красная

НОЧЬ В СТАРОМ ГОРОДЕ

Сказать о Старом Иерусалиме, что это типично восточный город, - почти ничего не сказать. Думаю, со мной согласятся те, кто гораздо лучше меня знают Восток. Да и город ли это? Ведь у города обязан быть хоть какой-то план, хотя бы видимость замысла, расчета, организации. А здесь, похоже, архитектором могла быть лишь сама природа, ее рукодельные стихии. Никакая туристская карта с обозначением национальных зон - греческой, арабской, армянской и иудейской - не поможет вам упорядочить разбегающиеся впечатления. Никакой фотоальбом, никакой видеофильм не дадут достаточного понятия о стихийности города, о его пещерно-допотопном облике. Это какое-то сплошное каменное плато, вздыбленная платформа, напрягшийся хребет известняка, кое-где изрытый расщелинами улиц-лазов, весь в порах закутков, мелких и глубоких нор, подземных храмин и схронов - для дождевой воды или для утаивания каких-то чудовищных подробностей минувших тысячелетий.

 

Можно на каждом повороте давить на пуговичку фотоаппарата, устанавливать штангу камеры или мольберт. В лучшем случае получится лишь сумма диковинных частностей непередаваемого целого. Как просто сказать: если хотите почувствовать Старый Иерусалим, надо в нем жить, и тогда постепенно вам откроется его существо. Но если твоя жизнь здесь уже на излете, как об этом свидетельствует отметка в авиабилете?. По сути ты здесь почти и не был. Но все же уймись, успокойся, эти тайные щели, глухие стены без единого окна, эти настороженные тупики, эти каскады ступеней, будто натертых воском, - когда-нибудь они дождутся того, кто управится со своими впечатлениями без спешки, соберет их в одну горсть, как этот город властно собран в горсть своими крепостными башнями и стенами. Уж он-то не упустит и малой части проплывшего мимо тебя зрелища.

 

Что за прихоть ума, но почему-то вспоминается давнишнее приземление на заснеженном аэродроме полуострова Ямал, за полярным кругом, в поселке Яр-Сале. Надо же, недоумевал я тогда: откуда такая явственная перекличка между ненецким и семитским? По всем законам языковой самодостаточности за этой звуковой дразнилкой ничего не стоит. Но мне почему-то и теперь видится, что каждый город на свете, в том числе крошечный Яр-Сале, мечтает о себе как о городе совершенном, городе идеальном, привлекающем к себе всех и вся. И собирательное имя такому городу - Иерусалим. Но не этот, в ворота которого мы сейчас вступим, а иной, чаемый, омытый от преступлений, здесь совершенных. "Светися, светися, новый Иерусалиме..." Город небесный, город священный, способный воссиять в любом краю земли.

 

Нет, он вовсе не самый древний из городов планеты. Тот же Иерихон (совсем недалеко отсюда) много старше и, по археологическим замерам, сегодня как раз он претендует на звание старейшего среди градов земли.

 

Иерусалим - самый первый по другому отсчету. Судя по всему тому, что уже случилось или еще продолжается, этот город изначально провиделся как место непримиримого поединка ветхого и нового миров. Две тысячи лет назад мировое зло стянуло сюда все свои полчища, чтобы низвергнуть народившуюся религию равенства людей в любви. Но из той попытки, хотя она потом неоднократно возобновлялась, и по сей день ничего не вышло.

 

Вот почему мы сейчас - где наощупь, где почти пробежкой - идем ночью по щелевидным, освещенным редкими фонарями улочкам, к тому месту, где главные события того поединка и произошли. К месту распятия и воскресения Христова.

 

Наши спутники и спутницы, двумя днями раньше прибывшие в Иерусалим, уже неплохо ориентируются в хитросплетениях здешних переходов. Особенно женщины, "мироносицы" наши, смотрятся молодцами. Ведь есть и пожилые среди них, а вышагивают бодро, впереди всех, будто знают твердо, что никто не посмеет напугать, не оскорбит их, вдруг выскочив из-за угла.

 

Вечером была общая исповедь прямо в холле гостиничном. Все по-особому утешены, умиротворены, взволнованы. Может, это никому из нас не по заслугам, но мы благословлены к причастию. Сейчас начнется ранняя (по-монастырски, среди ночи) литургия Великого четверга. Страстная седмица преполовинилась, всё самое страшное, великое, сокровенное начинается. Учитель сейчас открывает ученикам спасительную тайну своих Тела и Крови. Предатель уже изготовился купиться. Вот она потекла среди ночи - та самая Тайная Вечеря. Как всё сейчас удивительно рядом! Будто протянешь руку, и ударит электрическая искра от края стола, за которым возлежат трапезующие.

 

- Никто не отстал? - озирается Спиридония и подбадривает нас. - Мы уже почти пришли.

 

Поворот, быстрая ходьба мимо задраенных металлическими затворами лавок, еще один изгиб улочки, и, наконец, открывается небольшое пространство площади перед входом в храм Воскресения Господня. За его распахнутой дверью проступают из мглы большие матово-розовые сосуды лампад, что висят над камнем Миропомазания. Будто семья херувимов, о чем-то тихо и грустно совещающихся.

 

А глаза уже ищут Кувуклию - часовню Гроба Господня. И сама она, и слабо освещенный, с тремя ярусами арок и окон, купол над ней почему-то кажутся уже когда-то давно, даже очень давно виденными, - и не потому, что они знакомы по фотографиям или телевизионным пасхальным репортажам. Это похоже на вспомнившийся сон, из самых заветных и неназойливых. Или сознание сейчас, заполночь, когда преклоняешь колени перед гробовой плитой, пребывает в таком смятении, что и явь воспринимается как что-то недостижимо-желанное.

 

Теперь можно и обойти старенькую часовню со всех сторон, заглянув мельком в совсем уж крошечную часовенку, что прилепилась ласточкиным гнездом к задней стене Кувуклии. Тут служат египетские христиане - копты

 

Я знаю о них, что это очень древняя церковь, что копты одними из первых, вслед за сирийцами и латинянами, перевели Евангелие на свой язык. Но живых коптов вижу впервые, и смотреть на них без умиления, кажется мне, никто не в состоянии, настолько они по-детски малорослы, трогательны в своей миниатюрности, в мелко-кресчатых куколях над оливковыми лицами. Тут, говорят, где-то совсем рядом с храмом располагается целый коптский квартал, но Сергей Лыкошин, наш единственный знаток Востока, предупреждает, что туда ходить не стоит, потому что копты не любят на своих уличках присутствия иноземцев и бывают, несмотря на миниатюрность, бранчливы и задиристы. И все равно его слова не расхолаживают меня по отношению к коптам, и я потом еще и еще, обходя в другие дни и ночи Кувуклию, буду замирать на миг у этого сказочно украшенного внутри иконками, лампадками, свечечками и цветами египетского ласточкина гнезда.

 

ВЛАДЫКА АТАНАСИЙ

Вдруг народ зашевелился, освобождая проход для духовенства. Нам радостно видеть, что вместе с греческими иерархами в этом строгом шествии участвуют и начальник Русской духовной миссии в Иерусалиме архимандрит Елисей, и киево-печерский иеромонах Пимен с отцом Сергием, у которых мы совсем недавно исповедовались, и батюшки из других наших паломнических групп.

 

Но кто это среди них?! Глазам своим от неожиданности не могу поверить: неужели владыка Атанасий? Или я на миг заснул, стоя на ногах, и он мне поблазнился? Нет же, это он! Только несколько огруз, и голова, будто с легкой укоризной, наклонена вбок. Из-под черной ризы ослепительно выглядывает шейный корсет, и я тут же вспоминаю недавно слышанный рассказ о несчастье, приключившемся с моим добрым сербским знакомым. Случилось так, что при падении он сильно повредил шейные позвонки, какое-то время состояние его было очень тяжелым, и с тех пор пребывает на покое. Но если приехал сюда, несмотря на корсет, если участвует в службе, значит, справился с недугом. Мы с ним встречались дважды - и в Сербии, и в Москве. Он ученик великого сербского богослова ХХ века Иустина Поповича и сам автор нескольких вдохновенных богословских книг. Когда приезжал в Москву, я с друзьями сопровождал его в поездке в Троице-Сергиеву лавру, в Хотьковский женский монастырь, в московский храм Рождества Богородицы в Старом Симонове.

 

- А помнишь, - шепчу стоящему рядом Сергею Куличкину, - ты ведь помогал устроить с ним встречи в Министерстве обороны и в Академии Генерального штаба? Ну, он такую зажигательную речь произнес по-русски перед слушателями! Стоя ему аплодировали.

 

И еще я тогда уговорил Атанасия записать беседу с ним на радио для передачи "Русский огонек". Как он был неутомимо общителен! Выходим зимой из Елоховского собора, он останавливается возле маленькой девочки, спрашивает: "Ну, скажи мне, деточка, сколько тебе лет?" - "Се-емь", - тянет девочка, слегка зардевшись. "О, молодец какая! А мне тли годика, плавда". И дарит ей бумажную иконку в память о знакомстве. Помню, как зачарованно смотрела наша малышня вслед высокому и стройному черноризцу с непривычно смуглым посреди русской зимы лицом.

 

Милый, добрый, отважный как барс владыка. На ту пору он уже был легендой сербской православной церкви. Про него шутили, что он обожает футбол и поигрывает иногда со своими студентами-семинаристами. Но за спиной у него уже были книги о геноциде против сербов в Косове и о страшном концлагере в Ясеновце, где хорватские фашисты уничтожили во время второй мировой войны около миллиона сербов. А позже, в самый разгар санкций против Югославии, он из своей Герцеговинской епархии с малой группой учеников тайно переходил хорватскую границу, чтобы отснять на пленку недавно взорванные католиками сербские православные храмы.

 

От Кувуклии духовенство двинулось в собор, я надолго теряю владыку из виду. Лишь после причастия, когда обедня завершается, снова отыскиваю его глазами, пытаюсь протиснуться, окликаю. Он продолжает медленно, согбенно идти, но вдруг замирает.

 

Всем туловищем развернулся, и по глазам, невыразимо грустным, не могу понять: узнаёт - не узнаёт? Кажется, вспыхнули в них оскорки:

 

- А-а, дорогой мой, здравствуй...

 

Но тут же молодой великан, как догадываюсь, из сербского сопровождения становится между Атанасием и мною и осторожно отводит его сквозь толпу в комнату отдыха.

 

ЧИН ОМОВЕНИЯ НОГ

Кто мы здесь? Не побоюсь сказать: алчущие и жаждущие пасхальной правды. Жажда наша так велика, что спим совсем мало. Ведь столько нужно успеть увидеть, понять за эти считанные дни, благодатно нам отпущенные.

 

Нынешнее утро снова солнечное, но воздух свежей обычного. Наскоро собираемся, чтобы не опоздать в Старый город на торжественный чин Омовения ног.

 

У нас в России, кажется, тоже до синодальных времен справлялась эта древняя служба страстного четверга. Справлялся и чин Вхождения Господня в Иерусалим. На Москве тогда, при великом стечении народном, от Красной площади к Соборной, что в Кремле, сам государь вел под уздцы ослика, на котором восседал патриарх. Понятно, возобновись это древнее действо при наших нынешних властях мирских, оно выглядело бы карикатурным или даже кощунственным.

 

Но в том, что мы увидели на малой площади перед вратами храма Воскресения, не было никакой фальши, и сквозь все подробности действа просвечивал назидательный смысл. Омовение ног ученикам своим, совершенное Христом во время тайной вечери, описано у евангелиста Иоанна. Это событие, смутившее поначалу учеников, по сути своей прозрачно, как родниковая вода, налитая из кувшина в тазик. Перед нами образ предельного смирения Христова, образ Его служения миру и совершенной любви к каждому человеку. "Образ бо дах вам, да якоже Аз сотворих вам, и вы творите". (Ин. 13,15).

 

И вот этот образ, увидели мы теперь, донесен и соблюден в ясной своей простоте до наших дней. Не всем, конечно, на запруженной народом площади в равной степени удавалось разглядеть, как двенадцать иерархов греческой церкви в порфирных облачениях поднялись на продолговатый помост и чинно расселись, по шесть в ряд, друг напротив друга, как взошел к ним патриарх Иерусалимский Ириней, как иподьяконы разоблачили его до белого подризника и препоясали большим белым полотенцем-лентием, как, согнувшись, он приступал поочередно к каждому из своих молодых и не очень молодых братий во Христе, бережно омывая, вытирая полотенцем и лобызая их ноги. Весь этот чин сопровождался чтением соответствующих стихов из Иоанна, и звучали голоса то дьякона, то самого Патриарха, то кого-то из восседающих на помосте. И это чтение тоже было необычным, а, возможно, по какому-то древнему правилу, потому что Ириней читал слова, произносимые Христом, а они - апостолами.

 

ВИФАНИЯ

Мы как бы увидели ожившую икону с изображением омовения ног (такие на Руси известны со времен Андрея Рублева). Увидели образ, ежегодно, из века в век бережно поновляемый.

 

Да, конечно, совсем другие участники, но суть та же. Ни единое слово в этой сути не сдвинуто за ненадобностью куда-нибудь вбок.

 

Но вот что меня смущает, - думаю про себя, когда выходим из Старого города, чтобы на автобусе отправиться в Вифанию. - Трудно привыкнуть, трудно смириться с тем, что камни, по которым тут Христос проходил с учениками, - они где-то, как пишут, на шестиметровой глубине под нами. Римляне город разрушили, потом он нарастал и нарастал поверх руин, снова разрушался... И вот вам - шестиметровый, ну, пусть пяти или четырех, культурный, как принято говорить, слой между тем Иерусалимом и теперешним.

 

Догадываюсь, это - не только для меня некоторое смущение. Но ведь так, как здесь, часто бывает: разве все мощи святых покоятся в раках или ковчегах, доступные тому, кто хочет приложиться к ним? А сколько святых косточек навсегда сокрыто под спудом? Не так ли и про Христов Иерусалим можно сказать, что он, во многом, под спудом покоится. Лишь кое-где эти его каменные мощи выступают наружу, освобожденные археологами от культурного слоя. Стоит вспомнить: даже в IV веке, когда сюда приехала равноапостольная Елена, мать императора Константина, уже тогда ей и тем, кто у нее работал на раскопках, понадобились чрезвычайные усилия, чтобы пробиться сквозь завалы каменного и прочего мусора к евангельским святыням - Голгофе, гробу, кресту, сброшенному в каменную цистерну. Поэтому, когда идешь сегодня по Via Dolorosa (Виа Долороза), желательно не забывать, что этот современный "пусть страданий" - лишь сильно потемневший, во многом утраченный и много раз поновленный образ. Старательный список с того евангельского первообраза. С того подлинного страдного пути на Голгофу.

 

...Мы еще не успели обзавестись путеводителями, картами города, и невозможно представить, где же она, Вифания Лазарева, к которой теперь мчит наш автобус. Похоже, обогнув Елеонскую гору слева, мы попали в мрачноватую каменистую полупустыню и теперь стремительно удаляемся от Иерусалима. Впрочем, на покатых макушках гор желтеют какие-то компактные кварталы живой застройки, похожие на крепости или редуты, без единого деревца, но зато с большими оползнями мусорных свалок. Новейшие микрорайоны Иерусалима? Или города-спутники?

 

Но вот, наконец, и древняя Вифания. Она тоже, впрочем, листвой не избалована, если не считать крошечного оазиса в стенах греческого женского монастыря. Возник он, как нам объясняют, у камня, на котором скорбная Марфа поджидала Христа, чтобы сообщить о смерти своего брата. И нам не терпится поскорее попасть к месту, где произошло воскрешение четверодневного Лазаря. Поднимаемся вверх по крутой улочке, мимо громадных лопоухих кактусов, запыленных и безжизненно привядших.

 

Сестра Спиридония, слегка смущаясь, предупреждает: вход в гробницу платный, поскольку участок земли принадлежит арабскому семейству. Но мы уже привыкли к тому, что здесь почти все святыни принадлежат частным лицам.

 

- Скоро, глядишь, и за вход в Кремль через Кутафью башню, -ворчу я, - придется платить, допустим, Ходарковскому, а за въезд через Боровицкие ворота Абрамовичу.

 

- Ну, а за погляд памятника Богдану Хмельницкому будете платить гривни Черновилу, - смеется кто-то из киевлян.

 

Народ у нас в группе небогатый, долларами здесь никто не сорит, но спуститься в Лазареву пещеру, ставшую теперь достаточно глубоким подземельем (тоже, кстати, культурный слой дает о себе знать) пожелали все без исключения. Там, в самом почти низу нужно преодолеть узкий и неудобный лаз, и тут наши мужчины женщинам помогали, вытаскивая наверх за руку.

 

Но то живые - живым помогали. А какая сила, власть, и безмерная любовь были у Него, повелевшего восстать мертвому: "Лазаре, гряди вон!"

 

 


Страница 3 - 3 из 8
Начало | Пред. | 1 2 3 4 5 | След. | КонецВсе

© Все права защищены http://www.portal-slovo.ru

 
 
 
Rambler's Top100

Веб-студия Православные.Ру