И сразу забытыми оказались разговоры о переходе королевича Владислава в православие. Забытою оказалась и присяга, которую принесли москвичи королевичу. Король Сигизмунд III потребовал теперь, чтобы Москва присягнула ему.
Бояре покрутили головами, почесали в затылках и согласились,
Оставалось только уговорить Гермогена. Уговаривать его пошли М.Г. Салтыков и Ф.И. Милославские. Им казалось, что они сумеют, если не уговорить патриарха, то хотя бы обмануть.
Но не удалось уговорить. Обмануть тоже не получилось.
— Я таких грамот не благословляю писать! — взглянув на протянутые бумаги, твердо сказал святитель. — И проклинаю того, кто писать их будет.
И никакие посулы, никакие хитросплетения лживых слов не смогли поколебать твердую волю патриарха.
Досадно стало тогда М.Г. Салтыкову.
Позабыв о почтительности, которой пытался прикрыться он, Салтыков выхватил нож и двинулся на патриарха, угрожая зарезать, если тот не подпишет грамоту.
— Не страшусь твоего ножа! — бесстрашно ответил святитель. — Вооружаюсь против него силою Креста Христова! Ты же будь проклят от нашего смирения в сей век и в будущий!
Кое-как Милославским удалось увести Салтыкова.
Грамоту о согласии на все требования Сигизмунда отправили, но под этой грамотой не было подписи патриарха.
Казалось бы, что может сделать один человек?
Гермоген находился в Москве, где всем распоряжались поляки и предавшиеся полякам бояре… Но необорима сила человека, если он вооружен такой верой, которая была у патриарха Гермогена. Твердо, как скала, стоял он, и ни хитростью, ни угрозами не удавалось предателям добиться от него уступок.
Нет, не беспомощным был в эти трагические дни патриарх.
Великая сила исходила от него, и вся Россия смотрела на Гермогена, как на главного своего заступника, как на последнюю надежду.
И пришел час святому Гермогену совершить свой подвиг во имя опасения православной Руси…
Этот час пробил 10 декабря, когда Петр Урусов — начальник татарской стражи Лжедмитрия — зарезал на охоте своего хозяина-самозванца.
Казалось бы, рядовое для смуты событие. Тушинский вор, царик, как называли его поляки, был не первым и не единственным самозванцем.
Однако сейчас, когда Москва была оккупирована поляками, патриарх Гермоген понял, что настал момент, когда можно переломить ход роковых событий и превратить бесконечную и бессмысленную междоусобицу в освободительную войну.
Это и сделал он.
Скоро из Москвы полетели в большие и малые города грамоты:
"Ради Бога, Судии живых и мертвых, будьте с нами заодно против врагов наших и ваших общих. У нас корень царства, здесь образ Божией Матери, вечной Заступницы христиан, писанный евангелистом Лукой, здесь великие светильники и хранители Петр, Алексий и Иона чудотворцы, или вам, православным христианам, все это нипочем? Поверьте, что вслед за предателями христианства, Михаилом Салтыковым и Федором Андроновым с товарищами, идут только немногие, а у нас, православных христиан, Матерь Божия, и московские чудотворцы, да первопрестольник апостольской Церкви, святейший Гермоген патриарх, прям, как сам пастырь, душу свою полагает за веру христианскую несомненно, а за ним следуют все православные христиане".
И произошло чудо!
Повсюду, в больших и малых городах Руси собирались отряды. Ратные люди и торговцы, дворяне и землепашцы, вооружившись, кто, чем мог, двигались к Москве, чтобы освободить ее от поляков.
Казалось, сама земля русская поднялась, чтобы очистить свою столицу от непрошеных гостей.
Тревога охватила изменников-бояр.
Михаил Салтыков снова пришел к патриарху.
— Это ты писал по городам, чтобы шли к Москве! — сказал он. — Пиши теперь, чтобы не ходили.
— Напишу… — безбоязненно ответил патриарх Гермоген. — Только вначале и ты, и другие изменники вместе с королевскими людьми выйдите вон из Москвы! Ну, а коли не выйдете, благословляю довести начатое дело до конца.
После этого разговора к покоям Гермогена была поставлена стража, чтобы никто не мог войти к патриарху.
Однако угрозы и утеснения на этом не кончились.
Снова и снова приходили к нему то Салтыков, то поляк Гонсевский и говорили:
— Вели ратным людям, стоящим под Москвой, идти прочь, иначе уморим тебя злою смертью!
— Что вы мне угрожаете? — отвечал патриарх. — Боюсь одного Бога… Благословляю всех стоять против вас и помереть за православную веру. Вы мне обещаете злую смерть, а я надеюсь через нее получить венец. Давно желаю я пострадать за правду!
Потом уговоры прекратились.