Сельский поп

Русская натура

Тут скромно появились две миловидные женщины-клирошанки и молчаливо принялись наряжать на стол, нарезали гостинцев-закусок, видно, что не случайные в дому, но ревностные безотказные прихожанки. Им-то, наверное, заранее было доложено, что гости из столицы наедут. Наконец, и щецы из кислой капусты с белыми грибами (заради поста) прикатили на стол, а к ним притулилась бутылочка красненького, церковного, — веселья для. И если я сумятился душою, скидывался в мыслях, примеряя поповское житье под себя, и как-то беспокойно себя чувствовал, то мой спутник Роман Мороз лишь улыбался беспечально, и наверное, каждую прожитую минуту провожал с благодарностью, каким-то особенным образом отгребая от себя житейскую дрязгу и брюзгу, не подпуская их к душе, словно бы меж миром внешним и миром внутренним ему удалось вырыть непреодолимый ров. Да, бесы роятся вокруг, снуют и рыщут пролазы, отыскивая любую щелку, но им там и место, в позорной отдали, на расстоянии руки... Вот и батюшка, наконец, закончив неотложные дела, появился из келейки, уселся на лавке на хозяйском месте, приоткинув голову... О чем-то задумался, и я заметил, что в домашнем лифе, с прибранными волосами он обрел какой-то благородный породистый вид и княжескую осанку. Может артистическое прошлое дает знать, и потому так переменчиво его обличье.

"Как я рад, что вы приехали. Другой раз так хочется поговорить, а не с кем, — понюхал мясной дух, кивнул на матушку. — Раньше укоряла меня, дескать, "на твоих галерах я не вынесу". А с Богом-то и с верой православной все возможно. Нынче, когда тяжело, уже она меня успокаивает, на свои плечи взваливает воз и тянет. Так Бог все выправляет, что и невозможное становится возможным. Она так плотно вошла в церковный мир, прислуживает мне причетницей, помогает по храму, поет на клиросе. Сейчас уже она побуждает меня к строительству, делай то, делай то. А я ей, у меня времени нет и силы уже не те".

"А как здоровье твое, батюшка"? — участливо спросил Роман.

"Да помирать было собрался и вот снова воскрес... В Мордовию друзья возили, там живет необыкновенная женщина, целительница, но шибко верующая, чистая душою, за две недели с молитовкой с того света меня достала, — отец Виктор мягко рассмеялся, словно бы перед этим разговор шел о ком-то другом. — Священников и монахов бесплатно лечит, дала такой обет Богу... Ведь провинция совестью живет. Человек русский еще совестливый. Ведь проявление от Божьей искры — это совесть... А и зачем мне помирать, если мне сто тридцать лет жить велено и еще столько дел переделать... Я был у старца на исповеди, он и спрашивает: "Сколько ты хочешь прожить?". А я ему, мол не мне знать, сколько Бог даст. — "Ну и даст он тебе сто тридцать лет жизни". — "Значит столько и буду жить, — отвечаю. — Сто тридцать лет в самый раз по мне..." — И снова засмеялся, и вдруг порывисто встал, не приглашая нас к молитве, вытянулся в струну, взмахнул, осеняясь, перстами, твердо ударяя себя щепотью по плечам, торжественно, с умилением и нараспев возгласил: "Отче наш, хлеб наш насущный даждь нам днесь..."

"Завтра к исповеди, но по стопочке винца с дороги, кто желает, разрешаю. Молдавское виноградное, с Молдавии гостинцем прислано".

Я выпил, батюшка поймал "отпотевшее" выражение на моем лице и, не спрашивая, снова наполнил сосудец. Я принял "сухинького", и батюшка, чтобы не оставить меня в одиночестве, последовал за мною. И с такой-то малой порции у меня отмягчило в груди, тяжесть сошла от сердца, и я с чувством принялся уписывать постяные щи из кислой капусты, настоящие, деревенские. Батюшка хлебал споро поистертой деревянной ложкой, как артельный тверской "плотняк", за столом не было изящной сервировки, фарфора и серебра, но оказалось, что и нет особой нужды в вилках и ножах, и множестве посуды, ибо не брезговали сотрапезники, не чурались и в этой простоте застолья невольно оказывались плотнее друг к другу. Батюшка первым опустошил чашку, облизал ложку, крошки хлебенные согнал со своего краю стола в горсть и закинул в рот, утер усы, бороду. Всех раньше управился со щами...

"Тут один доброхот из совестных русских достал в Москве мою старую кинокартину "Гражданин Лешка". Приехал по моему зову старинный лучший друг Боря Галкин, изумительный актер, он главную роль играл, и вот пришли мы в сельский клуб. Обычно в зале человека три, а тут собралось человек шестьдесят, из окрестных деревень приехали, из Максатихи., из Устюжны. Мы с Борей Галкиным сели подальше. Сначала какое-то шевеление, копошение, потому что картина старая, уже двадцать семь лет ей, звук плохой... И вдруг зал начинает смеяться. Сеанс полтора часа и никто не ушел. У меня слезы на глазах, и люди просто потрясены были, некоторые плакали..."

"А о чем картина-то?"

"Я сейчас думаю, что это картина о расслабленных... А шла как раз неделя расслабленных. Во время проповеди я вдруг понимаю, что это о расслабленных…"

"И что там задело зрителей?"

"Русский характер. Все вокруг родные люди. И Борис очень хорошо сыграл. Даже не объяснить. Но что меня потрясло... Плохую пленку с плохим звуком, люди смотрели с радостью, они смеялись и плакали. Это поразительно странная вещь. Я как на празднике побывал. Оказывается, эта картина была проповеднической, мне тогда было очень важно показать, что значит быть русским человеком, что есть русский. Картина неожиданно оказалась продолжением моих проповедей о расслабленных, о том, как мы живем. А мы живем расслабленно, все чего-то ждем, какой-то манны небесной. Нам придумывают номера, нас включают в нелепую и страшную игру, мы на это реагируем, несем какие-то глупости. А ведь мы хозяева, в своей стране живем. Зачем ждать, что вот приедет какой-то дядя и нас организует. Сам сделай свое дело и будет ладно... "Спасись сам и вокруг тебя спасутся тысячи". Вот что такое благородный пример. Спасаться надо в труде. Душа строится не только через молитовку, но и через добросердный труд. Через тот же каравай хлеба, который ты вырастил на земле и замесил его на своем духе и поте... Это такое сложное явление — хлеб наш насущный, в нем плоть Христова. Покажи себя в работе, и люди невольно станут подражать тебе, может сначала из зависти, ревности, раздражения, потом из уважения. А после придет опыт и по- старому жить уже не захочется... Поп должен быть хозяином, трудиться на поле, как и все, ну и блюсти требы, венчать, отпевать, вести службы в храме, соборовать. Только этим и отличаться от мужика... Вот у нас с Романом Морозом... Он мне много помогает, спасибо ему, и если он что-то обещает и, хотя я знаю, что он выполнит обещанное, но я-то все равно не жду манны небесной, а делаю. Я живу так, будто один на белом свете живу, и в этом есть моя борьба с расслабленностью. Потому что и один в поле воин... Это мой обет спасения... Слава Богу, сердечная помощь есть, а практическая придет-нет, уже второе. Важно, что мы должны думать и жить согласно.

...Вот я чего-то и завелся неожиданно... Давай, Лариса, выпьем за гостей, которым сны снятся про меня и очень странные. Атаману казачьего круга однажды сон приснился... Он приехал к нам на праздник Амвросия Оптинского и рассказал мне. Вот, дескать, сидим с тобой за столом и вдруг враг стучится в дверь. Я беру нагайку, а ты какое-то оружие, и мы выходим встречать врага. Вот какой сон приснится... У него сны были поразительные, он человек тонкой организации душевной, музыкант удивительный… И у меня бывают сны такие странные, поразительные, искусительные, и я во сне всегда выхожу из трудного положения. Сны ассоциативные и поднимают все пласты моей жизни. Через них я вдруг вспоминаю столько событий, людей. Я даже подумываю, не написать ли мне книгу "Сны моей жизни". А что...?"

Батюшка засмеялся и вдруг запел хрипловато, низким красивым голосом, иногда забирая верхи, нисколько не выдающим больших лет, с которыми он пока успешно воюет. Он запел так, будто песня, не затихая, день и ночь живет в груди, пока зажатая под сердцем, стреноженная, а потом, сбросив путы, с силою выталкивается на простор... Я невольно подхватился вослед, теноря и привсхлипывая голосишком казачью походную, печально торжественную и мистическо-завещательную песню. Вот и матушка вошла в строй, а следом и клирошанки втянулись...


...А для меня кусок свинца
Он в тело белое вопьется.
И сердце кровью обольется,
Такая жизнь, брат, для меня…

А для меня придет весна.
Поеду я к горам кавказским,
Сражусь с народом басурманским...
Такая жизнь, брат, для меня...


И сразу, без передышки: "Во субботу день ненастный..." Батюшкин взгляд лучится, время для него пропало, он поет, как справляет литургию, выкладываясь сердцем, ему, наверное, уже неважно, держит ли кто за ним строку, спешит ли кто вдогон, ведет ли верха и низа, он поет сам собою, с каким-то страстным торжествующим взором. На минуту споткнулся, подыскивая в памяти очередную песню и тут же, как ведется у народных баюнков и сказителей, приговаривает, но каждое лыко в строку:

"Ко мне ансамбль "Русичи" приезжает каждый год, исповедываются, причащаются, вот они-то поют настолько глубоко, что меня потрясает каждый раз. Они считают меня своим наставником, а для меня это так странно, так чудно, потому что я недостоин этого звания. Они умные, талантивые, а я кто, так себе, простой сельский поп, может и поп-то худой, и никогда не видел в себе ничего особенного. Но они считают меня своим учителем, и я ничего не могу поделать, раз они так считают... Мы часами поем здесь вместе. Они выдающиеся певцы, а я кто... Но я буду всегда петь, потому что для нас, русских, песня — это кровное дело, это вроде исповеди, это перетекание из груди в грудь духа, силы и воли. Вот мы сидим сейчас, попели за столом, а сроднились гораздо больше, если бы просто так сидели. Для русского человека пение-вещь просто необходимая, великое соборное дело..."

Тут в избу явился новый гость и прервал неожиданную проповедь, вошел, как к себе в дом, лохматый, чернявый, неожиданно веселый, как с праздника, привез отцу Виктору ветеринара. (Я узнал позднее, что был Иван прежде удачливым предпринимателем, имел три магазина в разных городах и вдруг с торговлею завязал, часть денег пожертвовал на церковь, остальные отдал на крестные ходы, теперь сам странствует по России и тем счастлив. И, наверное, потому, что душевно спокоен, взгляд его доброраден).

У батюшки в хлеву стоит осел Петеля и ветеринара зазвали из-за Мологи, чтобы подрезать отросшие копыта. Это у скотинки слабое место и если запустить болячку, то животинка может не просто обезножеть, но и пропасть. Осел жмется в угол от множества неожиданных людей, но к батюшке идет в руки, стрижет ушами. За год они сдружились. Для русских северов кавказская животинка вдиковинку, любопытная видом, как недорослая лошаденка, но характером норовистая. Издаля заслышав трубный голос осла, батюшка радостно восклицает: "Петеля поет". Завидев батюшку, Петеля встает на задние ноги, а передние кладет хозяину на плечи, отчего отец Виктор искренне радуется забаве и чувствует себя в эти минуты, как прежде, сильным и молодым.

Осел ветеринару не дается, его пытаются привязать к загородке, но он рвет опутенки, копыта уже загноились и мучают скотинку. Дело неожиданно затягивается. Но никто не торопится, не досадует. Блеют козы, кудахчут куры, мечутся кролики, весь животный мир во хлеву переживает за осла. Батюшка хлопотлив, но спокоен, он вроде бы лишний здесь, и без него обойдутся, но он "каждой щелке затычка".

"Заодно зубы посмотрите, — просит поп. — Осел уже старый, казаки подарили... Но такой помощник, не нарадуюсь я... Может камни надо убирать".

Ветеринар, молодой парень, раздвинул ослу губы и вдруг говорит:

"Батюшка, ослик у вас совсем молодой, у него даже клыки не выросли. Когда осел старый, у него зубы изо рта выпирают... Хороший ослик-то. Кабы тебе, батюшка, такие-то зубки... Ему года четыре, никак не больше"

"А ездить верхом на нем можно?"

"Можно и нужно..."

"Понял, батюшка, какой у тебя ослик-то хороший? — говорит тот самый Иван, бывший бизнесмен, что организует крестные ходы. — Молодой ослик-то и зубки у него ого-го..."

Дело застоялось, все размышляют, как поступить с ослом. Я ушел в избу, через полчаса, наверное, вернулся поп с довольным лицом, сел за стол пить чай, как будто никуда и не отлучался. Обвел всех радостным взглядом, не уснули ли тут без него, и сразу начал проповедь:

"Господь дал мне возможность учиться. Когда мне показывают, я учусь, что и как происходит.. .Вот приехал ветеринар обрезать копыта, я воспринял, как урок и уже что-то понял!"

"Ну да, был осел старый, готовый на колбасу, а оказался юношей, готовым к подвигам. Теперь ослицу надо заводить".

"Ну, Володя, у тебя и язычок. Ты все время меня припираешь к стенке. Вот скажи, зачем ты старого человека обижаешь?"

"Любовной правдой человека не обидишь, но заставишь чуток соображать".

"И верно, что правда открылась приятная во всех отношениях, — согласился батюшка, — правда-то вдруг оказалась в прибыток хозяйству. Молодой осел всегда переживет старого... Оказывается, в народе так много жило знаний... Как рыть колодец, как рубить избу, шить упряжь, делать сани, тачать сапоги, копать картошку, солить капусту, подшивать валенки, обряжать скотину, — всего и до ночи не перечислишь, и вот каждый раз я узнаю что-то новое, и этот процесс познания на земле бесконечен. Эта энциклопедия крестьянского опыта и есть истинная история народа, творческая созидательная биография. От постижения к постижению. Не от разрушения к разрушению, а от созидания к созиданию под Божьим приглядом... Крестьянин должен уметь все, чтобы сохранить семью и продлить свое потомство".

"Труд на земле тяжел, но особенно труден он сельскому попу на бедном приходе и требует огромных сил".

"Пей, давай чай-то, пока горячий. С тобой, Володенька, надо всегда быть настороже, чтобы чего не ляпнуть невзначай. Вот будто бы просто разговариваем, а ты все в голове на ленту мотаешь, а после на бумагу".

"А ты батюшка, говори с ним, как на духу, — посоветовал Роман, — он тебе худо не сделает".

От неожиданной похвалы я смутился...

"Смотри-ка, он еще и краснеть не разучился, — засмеялся отец Виктор. — Увы, прежней силы, которую ты поминаешь, у меня уже нету... Но... Еще лет тридцать тому назад я считал себя глубоко верующим. Читал божественные книги, ходил в церковь, но однажды вдруг понял, молитвы могут и не доходить до Господа. Чтобы они доходили, нужно с детства молиться Иисусовой молитвой. Если делаешь какое-то дело, то нужно молиться. И тогда все получается. Иисусова молитва мой главный помощник... А еще я понял, что вообще крестьянские работы никогда не кончаются, это непрерывный живородящий поток, это родник-студенец, бьющий из самого материнского лона земли. Мне нравится вот эта непрерывность процесса в деревне. Все целесообразно, ничего лишнего, ничего в отбросы. Здесь труд и дух зримо слиянны и нераздельны. Это по русским деревням ходил голубоглазый Христос... И не случайно слова крестьянство и христианство совпадают... Деревня — это такое место, где постоянно проявляется жертвенность. Вот мне нравится, как говорили на Руси: не люблю тебя, а жалею... Вовсе не унизительная вещь... Человек, который живет в своем доме, имеет свое хозяйство, скотину, он должен все это учитывать. Нужно постоянно совершать маленькие подвиги, подвигать себя к поступку. Ты плохо себя чувствуешь, а кто скотину будет обряжать, особенно когда жены нет дома. Ну, не хочется... А кто будет кроме тебя сделает... Скотины-то жалко, если погибает. Нет сена, изволь идти за сеном. Нужно накосить. Сердце болеет. А кто за тебя сделает. И вот, сердце болит, а идешь. Но чудное дело, сердце проходит, когда начинаешь косить... Воды нет — нужно идти на родник, дров нет — надо идти в лес. Вот в первую зиму у меня дров не было, и я таскал на санках из лесу вершинки от деревьев, и деревня надо мной смеялась. В лесном краю — и топить верхушками..."

"Твоя деревенская жизнь походит на затвор... Снегами позасыплет, людей почти нет, бездорожье, безденежье, хоть волком вой — не услышат. Наверное тоска нередко наплывает..?"

"Ну, ты, Володя, нарисуешь такую безысходность, что действительно волком взвоешь... А ведь ничего подобного нет у меня, ни тоски, ни слез, ни сожалений по городскому вавилону, где ты , как песчинка в бархане. В деревне каждый на виду, каждый — бесценный человек... Вывези его в город — невзрачная песчинка, взгляда не остановит... Хотя и в городской жизни я спокойно обитал, и здесь сразу вжился и никакой тоски по прежней жизни, слава Богу, я не знал. Я так устроен: что вижу впервые, сразу могу оценить и принять, как необходимость...

"Я так думаю, что сельский поп, это как лейтенант на передовой..."

"Бери повыше, и нас, деревенщину, не принижай без нужды. На полковника потянем, — засмеялся. — Когда я занимался с кинолюбителями, я с ними обо всем говорил, в том числе и о Боге. Я считал, что нужен институт старчества. Думал, что его нет, а он, оказывается, был. Поп в деревне — это и старец-исповедник, к которому можно придти за последним советом и душу открыть... Ну и поп должен помнить, что именно тут, по русским деревням, по Нерли и Мологе ходил голубоглазый Иисус Христос, и люди знают это не письменным преданием, не человеческой короткой памятью, но сердцем проникают в те предавние времена".

"Тут, наверное, больше апокрифа, мистики, хотя и я верю в это предание..."

"Православная вера без мистики не стоит... В мистике есть то особое высшее содержание, которое лишь подтверждает житейская практика. Кстати, есть свидетельства, что Спаситель наш был голубоглазый, а его рисуют только с коричневыми глазами. И на иконе Александр Невский с коричневыми глазами, и царская семья, а почему?.. Тут не просто произвол художников, но некое внушение со стороны, кроется некая "тайна беззакония"... В свое время, когда я еще не был священником, хотя и считал себя верующим, я придумал одну вещь. Когда трудно мне было, маятно, я говорил: "Я смотрю на мир голубыми глазами". Ну скажи, Володенька... Скажи, пожалуйста".

"Я смотрю на мир голубыми глазами", — повторил я, только чтобы потрафить батюшке, и невольно губы мои поехали насторону.

"Ну, вот видишь... И каждый человек так... Иль заулыбается, иль засмеется, но всем сразу легче становится. Это же не случайно... Голубоглазые — это люди солнечные, небесные, радостные. Вот такие были русичи... Вот почему я ругаю, когда человек обращается ко мне "на вы"? Когда говорят мне "вы", сердце сразу замыкается, а скажут "ты", и на сердце теплеет. Потому я могу говорить только с человеком, который со мной "на ты", значит он не враг мне, не имеет за душой против меня никакого злоумышления... Князь Святослав, когда шел на врага, извещал: "Иду на вы!"

"Это в древности может так и полагалось, по языческой этике... Но мы-то воспитаны в православии и говорим "вы" из уважения..."

"Ну, отговорок можно найти сколько угодно".

"Но нас так воспитывали с детства, дескать, старшему "не тыкай". Из песни слова не выкинешь. Это уже в крови. К старшему надо обращаться на "вы". И вообще, батюшка, давай не будем углубляться в эту тему, иначе станем путлять, как зайцы, и проскочим мимо важных вещей".

"Как это не будем? — не отступал батюшка, уже заметно горячась, теряя обычное хладнокровие. Взгляд его за очечками заметно посуровел, иль так мне показалось. — Владимир, это очень важно. Я не заяц, чтобы петлять, как ты выразился, и для меня это прямая вещь. Ведь даже к Богу, к самому Спасителю с молитовкой и горячей просьбою мы обращаемся "на ты". Господи Иисусе Христе, Сыне Божий помилуй мя грешнаго...".

"Хорошо, батюшка, я постараюсь переломить себя, раз ты так настаиваешь... Даю слово... И даже если с Путиным встречусь, то обращусь к нему "на ты"... Скажу: "Ты, Владимир, и я — Владимир, Ты — не гусь и я — не гусь, но коль поставили на Русь, Так работай и не трусь"... Здорово, а?.. Какой удивительный поэт пропал во мне... Правда, со встречей с президентом я припоздал, скоро уходит наш ВВП в тайные казначеи...".

"Володенька, хороший мой, вижу, тебя уже не переделать. Ты все изволишь шутить и даже там, где шутки не пристали. Правда, одна строчка у тебя краденая, — батюшка засмеялся, неожиданно поднялся из-за стола к молитве, тем самым давая понять, что "чаепитие в Мытищах" закончилось. Натягивая на плечи кожушок, вдруг в который раз с грустным сомнением вопросил. — Владимир, а может не надо обо мне писать?.. Ну кто я такой?.. Простой сельский поп, талантами не отмечен. Что ты во мне особенного нашел?".

"Надо, батюшка, всем нам надо, русскому народу надо, чтобы жить, а не выживать в безмолвии", — опередив меня, твердо возразил Роман Мороз, будто подписал последнее постановление...

"...И откуда вы знаете, что надо сельскому попу? — бурчал отец Виктор, спускаясь неудобным крыльцом на улицу, нашаривая ногою ступеньки. — И за кочегара-то я, и за плотника, за сторожа и скотника, за богомаза, за диакона, за псалтирщика, за регента. Все надо, надо... И кто сказал, что надо?.. Да Бог и сказал, что надо..."


 


Страница 3 - 3 из 5
Начало | Пред. | 1 2 3 4 5 | След. | КонецВсе

© Все права защищены http://www.portal-slovo.ru

 
 
 
Rambler's Top100

Веб-студия Православные.Ру