Восточные Отцы IV века. Григорий Нисский

Нужно различать созерцательную жизнь души в Боге и знание о Боге. "Господь не знать что-либо о Боге, но иметь в себе Бога называет блаженством" - напоминает св. Григорий. На высотах духовной жизни человек нераздельно близок к Богу, в самом себе являет Божественные черты. И однако и тогда познание о Боге невозможно. "И всякая тварь обширностью своего воззрения не может выйти из самой себя, но всегда в себе пребывает и, на что ни смотрит, видит себя, хотя и думает, будто видит нечто высшее себя, однако не имеет по естеству и способности смотреть вне себя". Это относится и к Богопознанию. Богопознание есть образ Божий, начертываемый гадательной силою взыскующего ума. В созерцании умной природы, которое превышает чувственное разумение, разум "по догадкам" стремится уловить то, что убегает от чувств, и каждый иначе идет к искомому, и "соответственно рождающемуся у каждого разумению о предмете, сколько то возможно, выражает мысль, сближая как можно более значение речений с сущностью постигаемого". Иначе сказать, язык и самое понимание становятся символичными. О Боге мы говорим не в именах, которые закрепляли бы твердые понятия, но в символах или в подобиях, которые только "указуют" на пречистое Естество. И потому эти слова не имеют смысла вне живого опыта, в котором означение или символизация раскрывается и осуществляется. "Человеческий многозаботливый и испытующий разум при помощи возможных для него умозаключений стремится к недоступному и верховному Существу и касается Его. Он не настолько проницателен, чтобы ясно видеть невидимое, и в то же время не вовсе отлучен от всякого приближения, так чтобы не мог получить никакого гадания об искомом. Об ином в искомом он догадывается ощупью умозаключений, а иное усматривает некоторым образом из самой невозможности усмотрения, получая ясное понятие о том, что искомое выше всякого познания. Ибо, что не соответствует Божескому естеству, разум понимает; а что именно должно думать о нем, того не понимает". Отсюда множественность имен и наименований, и только в совокупности этих имен ум человеческий приближается к раскрытию своего созерцательного ведения о Боге. Эти имена "кажутся какими то искрометными, воспламенениями, которые не могут сделать в точности видимым заключенного в них смысла..." "Но ты, прияв их в себя, чрез веру сделайся подъяремником Того, Кто по вселении в тебя, намерен у тебя воплотиться. Ибо ты - престол Его, а соделаешься и домом..."

Вслед за Василием Великим Григорий Нисский различает два типа Божественных имен. Первый, - это имена отрицающие, дающие представление о Божественном бытии чрез прямое противопоставление свойствам бытия тварного, чрез освобождение мысли от тварных признаков. "Заключающееся в каждом из этих наименований значение указывает только на отстранение ближайшего к нашему разумению, но не изъясняет самого естества, от которого отстранено несвойственное ему". Сюда относятся не только имена отрицательные, апофатические по словесной форме, но и наименования по внешнему виду утвердительные, которые, однако, выражают скорее отсутствие или противоположность. Св. Григорий находит, что даже имя "Благий" выражает только непричастность и противоположность злому, что называя Бога Началом, мы утверждаем Его безначальность. "Эти имена составляют как бы перепись какую или перечень тех понятий худого, которые к Божеству не приложимы". Эти имена как бы отражают путь ума, чрез очистительное отвлечение восходящего к неизреченному Боговедению. И есть второй тип имен, производных от Божественных действий или энергий, - "ибо Невидимый по естеству делается видимым в действиях, усматриваемый в чем-нибудь из того, что окрест Его". Эти имена не касаются существа Божия. "Превысший всякого имени, - говорит Григорий, - получает от нас многоразличные именования по различию благодеяний". Эти имена не означают ничего кроме действий, "которые касаются нашей жизни". Эти имена закрепляют наши Богоприличные умопредставления. "Все рождающиеся у нас понятия о Божеском естестве мы выражаем в форме имен, так что никакое название не прилагается к Божескому естеству без какого-либо особенного понятия".

Действие не дает однозначного представления о действующем. "Если бы хотелось мне узнать что-нибудь о ветре, - говорит Григорий, - и ты указал бы на груду песку, нанесенную ветром, или на кучу соломы, или на поднятую пыль, не дал бы ты дельного ответа на вопрос". По действиям Божьим мы можем судить только о том, что в Боге есть для них основание, есть нечто "соответствующее всем подобным понятиям", "Усматриваемые во вселенной чудеса доставляют содержание богословским понятиям, по которым именуем Божество премудрым, всемогущим, благим, святым, блаженным, вечным, также Судиею, Спасителем и подобным тому". Чудеса являют твари славу и величие Божие, - но не полно и не всецело. И действие Божие явлено в них лишь отчасти. "О самой же силе, от которой действие (не говорю уже о естестве, от которого сила), чудеса мира не дают ясного свидетельства. К тому же и дела Божие превышают меру человеческого восприятия..." Тварный мир слишком мал, чтобы вместить беспредельную Премудрость, Силу и Славу, чтобы быть точным и полным образом премирного Божества... Нужно прибавить, что св. Григорий различает еще имена Божии "отрешенные", и "относительные", - "одни содержат в себе указания высокой и неизреченной Славы, а другие указуют на многообразность промыслительного строительства, так что, если бы не было пользующихся благодеяниями, не приличествовали бы сии речения, указующие на благодеяния". - "Следуя внушениям Писания, заключает Григорий, - мы дознали, что естество Божие неименуемо и неизреченно, и утверждаем, что всякое имя, познано ли оно по человеческой сущности, или преданное Писанием есть истолкование чего-либо разумеваемого о Божием естестве..." Имена Божии суть создания самодеятельности человеческого ума, истолковывающего опыт Боговидения, описывающего и скрепляющего свои созерцания и догадки... И в этом смысле они боголепны и нужны. Они превращаются в обманчивые кумиры, если мысль видит в них нечто большее, если она преувеличивает, как бы обожествляет их смысл. Учителя лжи, говорит Григорий об евномианах, "почти явно творят из своего мнения идола, когда обожествляют смысл, являющийся в слове: нерожденность, так что она уже не есть качество, приписываемое в известном смысле Божескому естеству, но сама есть Бог или сущность Божия..." В полемике с Евномием Григорий подробно останавливается на объяснении отдельных имен Божиих и показывает, что ни одно из них не именует Божия естества. Не случайно Писание "понятие сущности, как такое, которое невозможно вместить, и которое не приносит пользы для пытливых, оставляет неизреченным и неисследимым..." Священные писатели "естество Его, как высшее всякого имени, и не означали именем и не заботились о том..." Не составляет исключения и таинственное Богооткровенное имя: Сущий. И более того, - именно это имя всего более свидетельствует о неименуемости и безыменности Божией. Ибо это бескачественный и тем самым ничего не выражающий предикат. "Иное - понятие бытия, и иное - образа бытия. Первое даже доныне неизреченно и не объяснено тем, что сказано, заключает св. Григорий, - о Боге ничего нельзя знать, кроме того, что Он есть, ибо на это указывают слова: Аз есмь Сый..."

Учение св. Григория об именах Божиих опирается на его общее учение об именах и понятиях вообще. Он раскрывает его в полемическом противоположении теории Евномия. Но было бы напрасно предполагать, что он по полемическим мотивам скрывал или не договаривал свои взгляды. Не верно также определять взгляд Григория, как скептический номинализм, и подчеркивать, что он в своей теории имен расходится с основными началами своей религиозной метафизики. В действительности мнимый "номинализм" Григория вполне последовательно вытекает из начал его апофатического миропонимания. К тому же в своей теории имен он в сущности только повторяет или развивает подлинное мнение на эту тему самого Платона, подобно тому, как теорию Евномия можно связать со взглядами Кратила, как они изложены Платоном в его диалоге под этим именем. Григорий Нисский видит в словах "изобретение человеческого рассудка". Поэтому понятно, что существует много языков. "Если бы закон природы повелел рождаться именам для нас из самих предметов, как из семян или корней рождаются растения", - замечает Григорий, - то все люди говорили бы единым языком.

Вавилонское столпотворение не означало, что Бог создал несколько языков. Он только попустил разделение народов, раздельное созидание языков народами. В понимании Григория язык есть нечто творческое и живое. "Изобретение" языка человеком Григорий представляет себе не как произвольную выдумку, но как раскрытие и осуществление естественных сил разума. Дар слова дан человеку от Бога, как некая разумная способность. "Он дал естеству нашему силу, а уже мы сами делаем дом, скамью, меч, плуг и вообще нужное для жизни..." В таком же смысле "и сила, т. е. возможность, слова есть дело Создавшего наше естество таковым". Но эта возможность реализуется человеком творчески и свободно. Как Бог не управляет непосредственно каждым движением Им созданной твари, так не сидит Он, как некий грамматик занимаясь тонкословием имен. Слова, звуки и выражаемые в них понятия творят люди, - творят силою данного им "примышления". "Примышление", определяет Григорий, подобно Василию Великому, - "есть способность открывать неизвестное, отыскивающая дальнейшее при помощи ближайших выводов о том, что составляет предмет занятий". Иначе сказать это творческая сила мысли, - "более тонкое и тщательное исследование мыслимого", определял Василий. Не случайно и Григорий иногда вместо epinoia  говорить просто dianoia, размышление, рассуждение, судящая сила разума... Конечно, размышление не есть измышление, не есть вымысел, выдумка или произвол. Именование предполагает именуемое, и именуются вещи для их точного обозначения, для закрепления нашего познания и знания о них. Поэтому в известном смысле имена непроизвольны, - иначе они не были бы именами, не были бы знаками, были бы пусты и лишены смысла, значения. Но имена предполагают умысел, предумышление... "Разумная сила души, происшедшая таковою от Бога, затем сама собою движется и взирает на вещи, а для того чтобы знание не потерпело слитности, налагает на каждую из вещей как бы некие клейма, обозначения посредством звуков". Григорий Нисский различает созерцание, восприятие предметов и их познание. "Поелику нам невозможно иметь всегда перед глазами все существующее, то нечто из того, что всегда пред нами, мы познаем (непосредственно), а другое напечатлеваем в памяти. Но сохраняться в памяти раздельно ничто не может иначе, как если обозначение именами заключающихся в нашем разуме предметов не даст нам средство отличать их один от другого". Именование связано с различением понятий, с изменчивостью нашего опыта. Поэтому, с одной стороны именование не нужно и даже невозможно для Бога, - "когда самая находящаяся в нем Мудрость и Сила неслитно и раздельно объемлет естество сущего..." Иначе сказать, потому что в Боге созерцание и постижение мира неизреченно совпадают. С другой стороны, природа человеческих имен и выражаемых ими понятий объясняет, почему не познается и не именуется даже в тварных предметах их естество, сущность. Вещи познаются в их отношениях, в их действиях и взаимодействиях. О них мы и судим и говорим, - изображая не естество описываемого, но некоторые отличительные черты, качества, усматриваемые в вещах. Мы не знаем существа вещей, - одному Богу открыты и ведомы основания вещей. Нам это и ненужно, - "потому и Писание не вдается в рассуждение о сущности созданного, как о предмете излишнем и бесполезном". Подлинного знания о твари в ее существе и основаниях человеческая мысль и не вместила бы. Ибо оно сияло бы всем великолепием мощи и славы создавшего. Потому то, - заключает св. Григорий, - "мы познаем своими чувствами и самые стихии мира лишь настолько, насколько полезно для нашей жизни получить знание о каждой из них. А каково понятие их сущности, сему мы не научены, и незнание это не наносит нам вреда". - Имя по мысли св. Григория есть знак, или, отмета вещей. Именно поэтому оно связано с вещью, - "примышление слов или усвоение имен имеет нечто общее с самими предметами". Вопрос, однако, именно в том, что есть эта общность или связь имени и предмета. Григорий Нисский на том именно и настаивает, что это связь творческая и свободная, создаваемая силою разумения. Имя присоединяется, примышляется к вещам, но не возникает из самой вещи. Имя не совпадает с вещью, и в то же время не есть нечто самостоятельное, не имеет собственной ипостаси, - "всякое имя есть отмета и знак какой-либо сущности и мысли, сам по себе не существующий и не мыслимый". Здесь он следует Платону, поскольку его точка зрения выражена в "Кратиле", устами Сократа, во второй его речи. Вещи обладают определенной природою и потому имена вещей, для того чтобы быть целесообразными, должны этому естеству соответствовать. Имена существуют thesei, не phusei. Их создает законодатель, как некий художник имен. Но создает, конечно, целесообразно, воплощая общую идею имени, как орудия мысли, в соответственной материи звука. При этом, оговаривает Платон, художники бывают разные и их творения имеют разное достоинство. Не все имена равно удачны, бывают и неудачные имена, как бывают неудачны и живописные изображения. Имя есть подобие вещи.

В диалоге "Кратил" Платон стремился ответить прежде всего на вопрос, учат ли нас чему-нибудь имена. И на этот вопрос он ответил во всяком случае отрицательно. Познать вещь можно только из ее созерцания, не из имен. Аристотель только договорил Платона и с большей ясностью подчеркнул, что имена есть человеческое установление, и нет естественных имен. Григорий Нисский воспроизводит именно эту Платоновскую теорию. От имен он обращает внимание к самим вещам, к неисчерпаемости опыта. В вещах есть своя определенность. Она установлена Богом, Творцом вещей, а не имен. Ее мы можем усмотреть и до известной степени выразить. Но никогда мы не можем создать точной копии мира в нашей мысли, - это недоступная задача и задача праздная: такое подобие заслонило бы от нас действительность. Логическое познание и слово есть средство от нашего бессилия, а не свидетельство нашей силы. Слова и понятия нужны для памяти и для разговора, для общения между людьми, разделенными по своей телесной природе... "Мы по необходимости, наложив на вещи как бы знаки, посредством их объясняем друг другу движение ума. А если бы как-нибудь иначе возможно было обнаруживать движение разума, мы перестали бы пользоваться периодической услугою имен, яснее и чище беседовали бы друг с другом, открывая стремлениями разума самую природу вещей, которой занимается ум..." И действительно, по мере восхождения и очищения ума слово немеет и оскудевает, - "препобеждается всякая выразительная сила слова и оказывается малою перед истиною..." Высшее созерцание превышает меру слова... Слово становится ненужным и немощным, когда самое бытие ясно раскрывается перед созерцательной мыслью. Созерцание выше слова, ибо слово есть орудие рассуждения.

Св. Григорий знает меру в своем пафосе неизреченности. Неизреченность и непостижимость для него совсем не означает сокровенности, неприступности Божественного бытия. Напротив, мотив "обожения" выражен в его богословской системе с предельной силой. Он только резко прочерчивает грань дискурсивного, рассуждающего, умозаключающего познания, - не признает за ним самодовлеющего достоинства, отсылает к опыту. Однако св. Григорий не отрицает и высокого познавательного достоинства слова. Во-первых, слова Писания. На этом основании он отклоняет евномианскую терминологию, подчеркивая незаменимость Богооткровенных Троических Имен: Отца, Сына, Духа Святого. Но Писание есть для св. Григория только символ, указующий на духовную реальность; потому и недостаточно, и обманчиво иудейское буквальное понимание Писания, - "представляющееся с первого взгляда толкование написанного, если не будет понято в надлежащем смысле, часто производит противоположное жизни, являемой Духом..." "Тело Писания", как некая завеса, часто закрывает "Славу, заключенную в Писании..." Закон и пророки, это были некие оконца в прообразовательной стене учений, чрез которые проникали лучи истины. "Позади этой стены стояла истина, тесно связанная с прообразом..." Ныне обильно льется Евангельский свет. Писание есть запись Откровения, "свидетельство открытой нам истины". "Всякое Писание потому называется Богодуховенным, что оно есть учение божественного вдохновения. Если снять телесный покров слова, остающееся есть Господь, Жизнь и Дух..." И Писание надлежит хранить до буквы... Это относится и ко всей вере, - "крайней хулою и нечестием признавая и малое изменение преданных речений..." "Поелику сия вера предана апостолом от Бога, не делаем в ней ни сокращения, ни изменения, ни прибавления", - св. Григорий настойчиво подчеркивает всегда достоинство предания, "древнего правила веры" и "наследия отцов".

"В доказательство нашего слова достаточно иметь дошедшее к нам через отцов предание, сообщаемое, как некое наследство, от апостолов чрез последующих святых", заключает Григорий, - надо "благоговеть пред достоверностью тех, кто свидетельствован Святым Духом, пребывать в границах их учения и знания, а не дерзать на то, что не было доступно разумению святых..."