Новый стиль речи и культура поколения. Политическая корректность Часть вторая

В декабре 2000 года газета "Вашингтон Таймс" опубликовала статью [200]  о новом стандарте курса истории как учебной дисциплины, который был принят для школ в штате Виргиния. Главные изменения касаются характера и объема освещения Гражданской войны в Америке, имена героев которой (теперь уже бывших) предпочтительнее не упоминать. Освободившиеся учебные часы предлагается использовать, в частности, для изучения "высокоразвитого западноафриканского королевства Мали" (в третьем классе!), цивилизаций долины Инда и конфуцианства.

С пристальным вниманием политическая корректность относится к составу произведений художественной литературы, предлагаемых для прочтения в школе. Под запрет попадают любые книги, если в них встречается упоминание о расах, расовые эпитеты, причем вне зависимости от контекста. В результате из школьных (а также и университетских) программ исключаются Марк Твен, Фланнери О’Коннор и Харпер Ли (последних не спасает даже принадлежность к женскому "меньшинству"), Уильям Фолкнер, а также и чернокожие авторы Ральф Эллисон и Джеймс Болдуин.

"Начались запреты книг, – описывает общую ситуацию П.Дж. Бьюкенен. – "Приключения Гекльберри Финна", из которых "выросла вся современная американская литература", как выразился Хемингуэй, были удалены из школьной программы по всей Америке. Замечательная сатира Твена на рабство, ложь и предрассудки в предвоенной Америке обладает, по мнению новоявленных критиков, серьезным недостатком. Среди главных ее героев – негр Джим, человек большого достоинства и душевной силы. Однако для чернокожего преподавателя Джона Уоллеса, который сделал себе карьеру нападками на эту книгу, "Гекльберри Финн" есть "самый одиозный пример расистского чтива для детей" [201].

Американской писательнице Харпер Ли, лауреату Пулитцеровской премии, тоже не повезло. Роман "Убить пересмешника", принесший ей мировую известность и признание (в том числе и благодаря одноименному фильму, снятому по этой книге), числится теперь в списке литературных произведений, запрещенных политической корректностью, объявившей этот роман олицетворением расизма. ]202]

Произведения известной, а по некоторым оценкам, лучшей американской католической писательницы ХХ столетия Фланнери О’Коннор, в которых затрагивались темы засилья псевдокультуры, духовной пустоты и ответственности человека за свой нравственный выбор, были запрещены. Примечательно, что первой среди школ США стала при этом католическая школа Опелусас в Луизиане. Чернокожие священники и родители предъявили школе требование изъять из списка для школьного чтения сборник рассказов О’Коннор "Хорошего человека найти нелегко". Этот вопрос пришлось рассматривать еспископу Эдварду О’Доннелу, который "поначалу отказывался исключать произведения Фланнери О’Коннор из программы и указывал на то, что ее творчество изучают в Хавьере, Грамблинге, Саутерне и других школах для чернокожих. Однако его преосвященство быстро капитулировал и распорядился изъять все книги О’Коннор из школьных библиотек вверенной ему диоцезы и не допускать их замены "аналогичными сочинениями". [203]

В начале 90-х годов ХХ века объем и состав литературных произведений, обязательных для прочтения, стал предметом бурных дискуссий также и в сфере высшего образования. Связано это было с тем, что, с точки зрения политической корректности, в силу своего евроцентричного взгляда на мир "… система образования в штате Нью-Йорк и на всей территории США привела к возникновению неверного обучения, которое следует отменить и заменить иным" [204].

В самом начале возникновения политической корректности некоторые воинствующие меньшинства, которые хотели положить конец своей дискриминации, потребовали конкретных антидискриминационных мер:  а) введения квот при распределении денежных средств и должностей и б) пересмотра учебных планов и ревизии учебников и учебных пособий.

Это последнее требование привело к жарким дискуссиям вокруг списка обязательной литературы, так называемого "Канона". Практически это был спор о том, какие сведения следует вложить в головы первокурсников раз и навсегда. Кроме того, как отмечается в статье К. Поллит, различные меньшинства имели в этом споре и чисто практический интерес, поскольку "… попасть в список обязательной литературы – это единственный шанс для книги быть прочитанной. Все стороны рассматривают это обстоятельство как нечто само собой разумеющееся, и точно так же все едины во мнении, что об определенных вещах лучше вообще не упоминать… О том, что если человек прочитал, например, только 25 или 50, или даже 100 книг, то он не может понять их независимо от того, сколь тщательно их ни отбирай. А если читать только по принуждению, как это делает большинство студентов, то и те книги, что включены в список, не будут нравиться и будут  забыты сразу же по прочтении". [205]
Политически корректные критики "Канона", конечно, учитывали (хотя и не признавались в этом, по крайней мере, публично) тот факт, что книги в списке станут теми единственными, которые студенты будут читать, поскольку общеизвестно, что молодые американцы, так или иначе, читают мало и что значительная часть их, если бы была их воля, вообще ничего не стала бы читать. Об этом позаботилась, по выражению Р. Хьюза, "слабоумная национальная нянька" – телевидение. В 1991 году, например, в большинстве американских семей, 60 процентов не было куплено ни одной книги.

Вместе с этим, однако, сторонники ревизии "Канона" исходили, по всей очевидности, также из представления о том,  что студенты без затруднений усвоят идеи предписанных книг и станут жить в мире этих идей. Конечно, если так смотреть, то "Канон", действительно, имел своей целью заполнение умов студентов тем или иным содержанием. Инструментом для этого должны были стать политически корректные учебники и книги, рекомендуемые первокурсникам для обязательного чтения.

Это было, собственно, окончанием академических споров. А началось все в 30-е годы ХХ века, когда родилась американистика как попытка установления некоторого стандартного, центрального и обязательного для всех студентов курса как системы ценностей, которая должна была прививаться с помощью специально отобранных произведений общегуманитарного цикла – философии, истории, социологии и т. д., – а также художественной литературы.

Впервые курс "Западная цивилизация", который представлял собой краткий обзор культурных ценностей и путей развития европейской цивилизации, был введен в учебные планы всех вузов, когда Америка вступила в Первую мировую войну. Это был своего рода курс пропаганды, поскольку американское правительство хотело, чтобы студенты колледжей и университетов понимали, за что они идут воевать и кто такие тевтоны.

После окончания войны Колумбийский колледж (Columbia College) преобразовал его и дал ему новое название – "История современной культуры". Этот курс стал прототипом современных курсов "Западная цивилизация". Идеологическая цель его была уже иная ввиду новой угрозы, большевиков, и состояла в воспитании убежденных демократов. Позже он получил название "Канон" и читался как вводный курс первокурсникам всех специальностей во всех университетах США.

Уже в 60-е годы предшественники политической корректности стали требовать большей открытости "Канона", положив начало образовательному сепаратизму. Все меньшинства участвовали в дискуссии вокруг "Канона". Афроамериканцы потребовали включения в "Канон" своих авторов, движение гомосексуалистов дополнило его своими авторами, а черная феминистская фракция вообще обеспечила бум черной женской литературы.

Но этим дело не ограничилось. В результате изменилось и название курса. В 1988 года элитарный университет Стэнфорд переименовал обязательный вводный курс для всех студентов первого семестра: систематизированный курс "Западные цивилизации" превратился в эклектичный курс "Культуры. Идеи. Ценности". Теперь здесь, например,

– с Платоном и Руссо соседствует социалист алжирско – латиноамериканского происхождения Франц Фанон с его проповедью "самоцельности" политического насилия;

– с "Книгой Бытия" сосуществует миф ирокезов о сотворении мира;

– во многих университетах место В. Фолкнера в этом курсе занял социалист Эптон Синклер;

– Сапфо заменила Канта.

Очень авторитетная энциклопедия американской литературы "Columbia History of the American Novel" вдруг назвала Г.Б. Стоу самой значительной писательницей XIX века [206].  Ей был присужден более высокий литературный ранг, чем Мелвиллу. Основанием послужили соображения политически корректного характера: во-первых, она женщина; во-вторых, ее общественная позиция конструктивна, а в-третьих, "Хижина дяди Тома" способствовала тому, чтобы мобилизовать американцев на борьбу с рабством.

Весьма примечательным здесь является отношение к произведениям Фланнери О’Коннор. Ее книги были исключены из программ на том основании, что в сборнике "Хорошего человека найти нелегко" есть рассказ "Искусственный ниггер". Сама писательница считала этот рассказ своим лучшим произведением. В оценке католического обозревателя газеты "Нью Йорк Пост" Р. Дреера, именно в этом рассказе дается "психологически достоверный портрет истинного расиста" [207].  Далее он поясняет: "По существу, Фланнери О’Коннор пишет вовсе не о расе, потому-то ее книги так необычно свежи для представительницы ‘расовой культуры’, – заметила однажды чернокожая романистка Элис Уолкер. Если вообще можно рассуждать, что писатель пишет ‘о чем-то’, тогда книги О’Коннор о пророках и пророчествах, об откровении и влиянии сверхъестественного на людей, которые прежде не имели ни шанса на духовное развитие. […] Иными словами, самое подходящее чтение для католической школы на Юге".  Однако другим чернокожим этот рассказ представляется расистским, и они, даже не пытаясь разбирать содержание или художественную ценность этого рассказа, но лишь прибегая к политически корректной аргументации, добиваются исключения произведений этой католической писательницы из программ.

Против такого пересмотра "Канона" выступали консерваторы, которые предостерегали студентов от добровольного духовного самоограничения. Они составляли свои списки обязательной литературы для "Канона", состоявшие из важнейших произведений мировой литературы, однако большинство авторов было в нем представлено опять-таки "мертвыми белыми европейцами мужского пола". Так что этот новый "Канон" тоже не устраивал политическую корректность.

Собственно, замысел  ревизии "Канона" состоял в том, чтобы рекомендовать каждому студенту для прочтения и изучения те произведения, которые отвечают его потребностям соответственно расовой, этнической, классовой или половой принадлежности, сексуальной ориентации и т.п. Остальные книги ему читать необязательно, поскольку это нерелевантно для его опыта, не нужно в его жизни и его индивидуально-групповой системе ценностей. Многие студенты и преподаватели возмущаются: что могу дать живой чернокожей женщине Платон, или Гомер, или Шекспир, или Достоевский? Ведь все они, в конечном счете, лишь мертвые белые европейцы мужского пола, – что они могут сказать ей?

В университетах, как пишет Роберт Хьюз, которые берут за обучение 20 тысяч долларов в год, преподаватели гуманитарных дисциплин не находят ничего лучшего, чем объяснять своим подопечным, что мышление категориями элиты – это проклятие западной культуры, поэтому не следует им слишком стремиться развивать критичность ума, чтобы они сами не заразились этой болезнью.

Второй аргумент в пользу ревизии "Канона" был связан с воспитательной силой культуры и пониманием того обстоятельства, что кроме обязательной литературы американские школьники и студенты ничего не читают, а также традиционной задачей гуманитарного цикла: научить школьников и студентов ценить демократическое наследие Америки. Исходя из этого, апологеты политической корректности сформулировали некий принцип оценки литературы. Критерием должна служить ее расовая, половая и социальная совместимость. И здесь было выдвинуто требование исключить из "Канона" произведения писателей, имеющих расистские, антисемитские, антидемократические, антилиберальные, сексистские, гомофобные и иные подобные взгляды.

Такой принцип оценки литературы противоречит критериям критики, которые применяются для отбора культурно значимых произведений. Как указывает Ю.В. Рождественский, "… при этом действуют два основных критерия: совершенство содержания и совершенство выражения. Эти критерии фактически действуют совместно" [209].

Основанием же для критерия политической корректности служит представление о том, что читатель непременно идентифицирует себя с автором: если проштудировать на первом курсе "Государство" Платона, будешь одним человеком, если же ограничиться чтением Джейн Эйр, станешь другим (что, конечно, правда, однако же, не в понимании политической корректности); если белый читает Ивлин Во, то он заведомо станет расистом, а если чернокожий – то это чтение нанесет удар по его чувству собственного достоинства. В целом же считается, что если читаешь автора А, то не станешь читать автора Б (это тоже, надо признать, часто случается с читателями), а в результате не сумеешь усвоить демократические ценности Америки.

Вполне понятно, что если так составлять перечень обязательной литературы, то состав художественной и философской литературы приходится значительно сократить, т.к. список тех, кто, например, подозрительно относился к демократии, будет длинным, и попадут в него весьма значительные имена. Бывали и такие из великих, которые считали, что университеты должны давать студентам все самое лучшее из когда-либо сказанного, чтобы предотвратить победу либеральных ценностей. Среди выдающихся писателей встречались и антисемиты, и женоненавистники. По такой логике Пушкин для обязательного чтения подойдет – он родом из эфиопов и с царем часто не ладил; и Гоголь тоже – он малоросс, т.е. принадлежит к дискриминированному меньшинству; Цветаеву и Ахматову можно оставить – они принадлежат к изначально дискриминированному "меньшинству"; а вот, например, Льва Толстого –он граф; Достоевского –он антилиберал; Лескова – он посмеивался над иностранцами, значит, ксенофоб; Чехова – он недолюбливал женщин, значит, апологет мужского шовинизма – из круга чтения школьников и студентов придется изъять. Такой список можно продолжать долго, и не повезет при этом многим.

Указывая на то, что литературно-художественная речь является опорой словотворчества, Ю.В. Рождественский подчеркивает, что художественная литература, "…действующая в контексте всех других видов словесности должна быть освобождена от несвойственных ей идеологических или объясняющих мир (общественный и естественно-научный) функций. Для художественной литературы особенно опасно творить мораль как основной регулятив общественной жизни, т.к. для этого есть специальные виды текстов, например, фольклор и другие подобные, которые не основаны на условности авторской фантазии… Литератор не должен быть вождем народа, а только мастером языка" [210].

На словах политическая корректность тоже выступает против политизации литературы, настаивает на не идеологизированном взгляде на историю – в Америке, например, а в Германии историческая корректность выглядит иначе, – а также на прозу и поэзию. Ключевое понятие политически корректной риторики – непредвзятость. Но все же никак нельзя освободиться от понимания того, что огромный мир литературы включает в себя все, при этом часто – прямо противоположное.

Впрочем, это обстоятельство никак не смущает политически корректных; хуже, однако же, приходится студентам, которые понимают, что если они хотят получать хорошие отметки, то главное для них – иметь трафаретку политкорректности, которую следует сначала наложить на произведение литературы, а потом уже правильно судить о нем в соответствии с выявленными признаками. Р. Хьюз приводит высказывание студента в беседе с товарищем: "Совершенно потрясающе, как профессор Пич на прошлой неделе разоблачил иерархические стереотипы мышления у Данте, все эти круги и всякое такое. Это надо было слышать!" [211]. 

Казалось бы при этом, что политически корректные должны были бы взбунтоваться, когда иранские муллы приговорили к смерти писателя Салмана Рушди на основании его кощунственного по отношению к исламу произведения, однако же, никаких протестов в университетах не последовало. Причины этого ясны: во-первых, политическая корректность считает в принципе неправильным, т.е. некорректным, критиковать мусульманские страны, а во-вторых, конечно, террористических акций боялись. Так что и внутри общей политической корректности тоже есть частная политически корректная избирательность.

Противников политической корректности, в частности противников изменения "Канона", упрекают в "культурной ностальгии", а также в том, что они имеют ложное представление, в соответствии с которым можно создать иерархию "вечных ценностей" и цепляться за нее, невзирая на все превратности и напасти современного мира. Литературовед Фредерик Крьюз упрекает противников ревизии "Канона" в том, что они "имплицитно следуют модели "переливания" воспитания и образования, при которой соборная мудрость гуманитарных наук считается своего рода плазмой, вливаемой, как из капельницы, во благо нам в наши вены, пока мы лишь достаточно пассивно принимаем ее" [212].  И далее разъясняет свою позицию: "Я, однако же, понимаю под учением нечто совершенно иное. Мне хотелось бы захватывающих дискуссий и никакого почтения, и никакого благоговения перед великими произведениями. Я хочу исторической осознанности и саморефлексии вместо якобы вечных ценностей, и я желал бы постоянного расширения нашего национального "Канона", с тем, чтобы он отражал наше неизбежным образом меняющееся понимание нас самих, того, кто "мы" есть и что для нас важно в конечном счете… Нельзя позволять сбить себя с толку всей этой суете вокруг "Канона". С моей точки зрения, не может существовать никакого такого текста, который был бы святая святых, вроде врожденной идеи культуры или совсем непредвзятого литературоведа" [213].

С одной стороны, возникает впечатление, что это своего рода культурофобия. И здесь нужно сказать, что сама основа политически корректного мышления – недоверие к жившим и творившим прежде нас "мертвым европейцам мужского пола" – есть одновременно и самое слабое место политически корректной риторики. Ведь нет необходимости доказывать тот очевидный факт, что очень многие литературно-философские произведения прошлого имеют такую глубину, что изучение их неотъемлемо для понимания культуры и ее исторических путей. Это общее место. Однако можно предположить, что причина недоверия к прошлому, к великим умершим заключается именно в их величии. Авторитет прошлого, авторитет исторического развития и традиции, авторитет культуры сохраняется в умах. Чувство меры, стиля и качества невозможно навязать силой, используя для нажима такие факторы, как расовая, этническая, классовая или половая принадлежность. Так что каждый современный автор невольно чувствует на себе оценивающий взгляд, он как бы стоит перед судом великих мертвых. И каждому современному автору этот суд выносит приговор, не подлежащий обжалованию, потому что состав этого суда – олицетворение процесса духовного развития человечества, олицетворение культуры.

С другой стороны, из этого видно непонимание той роли, которую играет художественная литература, с точки зрения научного культуроведения, и которая состоит в формировании культуры художественной речи. В соответствии с Ю.В. Рождественским, "…роль художественной речи сводится к образованию, то есть созданию и введению в употребление основных языковых средств. Поскольку язык художественной литературы занимает центральное место в разработке языковых средств, он, при определенной ограниченности лексического состава, ориентированного на массовое применение, отбирает и совершенствует "ядро литературного языка" [214]. 

Такое понимание роли художественной литературы объясняет и критерии для отбора литературных произведений в список обязательной литературы: "…для отбора классических произведений в хрестоматию конечным критерием для суждения педагога являются показания лингвиста, который усматривает динамику развития языка и отбирает из художественной литературы соответствующие примеры. Так формируется культура художественной речи" [215].

Смысловая связь целого общества под угрозой вандализма

В целом же из действий политической корректности в области науки и образования можно сделать следующие выводы:

1) общие места гносеологической области, формируемые политической корректностью, предлагают познание мира с точки зрения групповых интересов, под углом зрения враждебности культуры по отношению к отдельным группам;

2) непризнание универсальности науки ведет к научному сепаратизму и разрушению тем самым единства научного знания;

3) как дидактические, так и методические принципы политической корректности означают образовательный сепаратизм.

Следствием этого становится – в прогностической оценке – разрушение системности общих мест гносеологической и позитивно-познавательной области наряду с разрушением системы общих мест морали. Это представляется чрезвычайно важным, поскольку "все содержательные поновления в области гносеологии, морали и позитивных знаний в письменных традициях формируют духовную культуру" [216].

Кроме того, если рассматривать это применительно к описанной Ю.В. Рождественским [217]  системе общих мест как смысловой связи целого общества, то становится видно, что действия политической корректности ведут, в прогностическом смысле, к разрушению всех трех смысловых областей системы общих мест, представленных системой имен, т. е. гносеологической, моральной и позитивно-познавательной, и изменению, тем самым, смысловых связей целого общества.

Такие действия квалифицируются согласно Ю.В. Рождественскому как вандализм. Во-первых, это вандализм информационный, "состоящий в невозможности пользоваться фактами культуры" [218]  (например, когда из библиотек изымаются книги в угоду идеологии и т. п.). Во-вторых, это наиболее дурной, в понимании Ю.В. Рождественского, вид вандализма – вандализм образовательный. "При вандализме образовательном искажается – …в угоду идеологии – система учебного предмета. Вместо объективности системы учебного предмета, его равновесности устраивается определенная однобокость состава сведений" [219].

В то же время Ю.В. Рождественский показал, что основанием педагогики является не идеология, а философия языка. Его новая философия языка была положена в основание "гигантского по масштабам и значению проекта "Круг знаний", призванного согласно замыслам Ю.В. Рождественского качественно изменить ситуацию с содержанием общего образования. Обоснованная им структура общего образования должна была быть обеспечена, прежде всего, соответствующим составом словарей-тезаурусов, а затем – системой учебников и учебных пособий, написанных в их развитие. Тем самым предлагалась принципиально новая, современная технология реформирования общего образования на основе целостной концепции взаимодействия образования, культуры и языка" [220].

Структура учебного предмета зависит от характера философии языка, поскольку как дидактика, так и методика в их объеме и качестве определяются языковыми действиями. С точки зрения новой философии языка Ю.В. Рождественского, любое образование есть усвоение суммы имен, составляющих содержание учебных предметов, в более или менее подробной энциклопедической интерпретации. Одновременно тезаурус образования представляет собой самую краткую форму тезауруса культуры.

При этом необходимо, однако, учитывать, что особый характер функционирования текстов в условиях массовой информации предъявляет особо строгие требования к построению тезаурусов. "Когда складываются информационные системы и их культурное ядро – информационно-поисковые системы, вбирающие в себя все виды текстов, то возникает потенциальная возможность введения в заблуждение огромных масс людей, если основа информационного поиска – тезаурус – построен эристически, т.е. искажен относительно реальности частными интересами и идеологией (которая всегда выражает частный интерес). Для того чтобы этого не случилось, тезаурус (и тезаурусы) должен быть построен диалектически, т.е. максимально строго логически отражать реальное состояние фактов культуры" [221].

Образовательный и информационный вандализм бывает часто и следствием невежества. Здесь "…выправлению имен может помочь только научное культуроведение… Пока культурология во многом удел, где царствует философия и эстетика. Тогда как по смыслу это скорее область лексикологии" [222].  В целях предотвращения образовательного вандализма, возникающего, например, в случае политической корректности как искажение реального состояния фактов культуры частными групповыми интересами, "…культуроведение как наука о культуре должно…быть построено на строго объективных научных основаниях, а не быть служанкой групповых интересов. Научные основания культуроведения и самой культуры должны быть разработаны с научной объективностью" [223].