Классика авторской песни на современном этапе: песенно-поэтическое творчество Александра Городницкого 1990-х гг.

В творческой рефлексии героя о прожитом горечь воспоминаний соединяется в стихотворениях "Стою, куда глаза не зная деть…" (1979), "Полагаться нельзя на всесильным казавшийся разум…" (1995)  с лирическим преображением деталей городского пейзажа, воскрешающего образ первой – мучительной и влекущей любви:  "И улыбнешься горестно и просто, // Чтобы опять смотреть с Тучкова моста // На алый остывающий витраж". А в песне "Меж Москвой и Ленинградом" (1977) хронотоп обеих столиц "прошит" сквозным мотивом пути героя – в согласии с природными, вселенскими циклами:

Меж Москвой и Ленинградом
Теплый дождь сменился градом,
Лист родился и опал.

В "Ленинградской песне" Городницкого (1981), как и в "Ленинградской элегии" Б.Окуджавы (1964), город одушевлен населяющими его "любимыми тенями", узнаваемыми "на гранитах", "в плеске мостовых". В многомерном хронотопе парадный лик "российских провинций столицы", выведенный в образах Невского, Зимнего дворца, легко уступает место прозаической стороне городской жизни, протекающей "в рюмочной на Моховой // Среди алкашей утомленных". Позднее в "петербургских" стихах-песнях Александра Дольского изображение низших уровней городского быта, искалеченных судеб современных мармеладовых будет доведено до наивысшей остроты. В песне же Городницкого многоплановое видение города отразилось на уровне поэтического стиля, где возвышенная образность обрамлена интонациями задушевного разговора "за стопкой простой и граненой":

Мы выпьем за дым над Невой
Из стопок простых и граненых –
За шпилей твоих окоем,
За облик немеркнущий прошлый,
За то, что покуда живешь ты,
И мы как-нибудь проживем.   

В поздних "петербургских" произведениях Городницкого бремя нелегкого личного и исторического опыта актуализирует генетически восходящую к давним мифам о "граде Петра" семантику непрочности городского пространства.

В стихотворениях "Когда я в разлуке про Питер родной вспоминаю…" (1991), "Постарел этот город у края гранитной плиты…" (1997) на первый план выступает скрытая "физиология", "анатомия" "тела" северной столицы. "Ностальгией последнею" позванный, лирический герой ощущает тяжесть исторической участи города в уходящем столетии, давящую "бездонными рвами Пискаревки": "Исходит на нет кровеносная эта система, // Изъедено сердце стальными червями метро". Нелегкое бремя истории, груз личных драм обитателей города, трагедия "канувших" "в бездонные рвы" блокадного лихолетья оказывают воздействие и на последующую "телесную", "геологическую" жизнь Петербурга-Ленинграда:

Еще под крестом александровым благословенным,
Как швы, острова ненадежные держат мосты,
Еще помогают проток истлевающим венам
Гранитных каналов пульсирующие шунты.

("Когда я в разлуке про Питер…", 1991).

Образ "постаревшего" города с "сутулыми спинами мостов" становится, однако, магическим кристаллом, в котором "молодой Ленинград допотопным глядит Петербургом", а вглядывающийся в него герой приобщается к вечности, надвременной диалектике начал и концов земного пути [1] :

Но когда ты внезапно поймешь, что тебя уже нет,
Напоследок вдохнув его дым, что и сладок, и горек,
Снова станет он юным, как тот знаменитый портрет,
Что придумал однажды британский блистательный гомик.  

Если в песнях Б.Окуджавы экзистенциальный мотив возвращения к истокам в предчувствии истечения земных сроков сопряжен главным образом с арбатской Вселенной ("Вы начали прогулку с арбатского двора, // к нему-то все, как видно, и вернется"), то в поэзии Городницкого завершение макроцикла календарного столетия и микроцикла человеческого пути ассоциируется с родным миром Царского Села (песня "Царское Село", 1974), с малой точкой петербургского пространства, равновеликой мировой беспредельности:

Между Невской протокой и мутною речкой Смоленкой,
Где с моим заодно и двадцатый кончается век.
И когда, уступая беде,
Я на дно погружусь, в неизвестность последнюю канув,
То увижу на миг не просторы пяти океанов, –
Надо мной проплывет на исходе финала
Неопрятный пейзаж городского канала,
Отраженный в холодной воде.

Петербург предстает в поэзии Городницкого и в протяженном культурно-историческом континууме.

Если в стихотворении "Дом на Фонтанке" (1971) стержневым является схваченный в деталях портрет именитого поэта ("На Фонтанке жил Державин // Двести лет тому назад"), то пространственные образы в песне "Около площади" (1982), стихотворении "Всем домам на Неве возвратили теперь имена…" (1995) предстают в диахронном разрезе, сохраняя следы личного присутствия героя, что когда-то "над Невою бродил до рассвета". Напряженное раздумье о прожитом и пережитом в "хмури ленинградской" – о "судьбах пропавших, песнях неспетых, жизнях ненужных", ассоциируется с драмами отечественной истории ("Площадь Сенатская…"), но при этом выводит нередко к чувствованию гармоничной органики городского бытия: "К небу, светлому в полночь, ладони воздели мосты".

В стихотворении же "Старый Питер" (1998), этой городской "минипоэме", запечатлевшей сложную целостность исторического опыта личности конца ХХ столетия, образ северной столицы, с ее "хмурым" фоном, предстает как средоточие исторических "взрывов" в "медлительной пантомиме" веков: от народовольческого террора ("высочайшею кровью окрасив подтаявший снег") до ГУЛАГа и "блокадного зарева"… Ассоциации с Петербургом Некрасова, Достоевского ("Петербург Достоевского, который его ненавидел") подкрепляются живым присутствием мифологизированных фигур представителей культуры прошлого: "И тебя за плечо задевает Некрасов, // Из игорного дома бредущий под утро домой".

Представая  в качестве векового культурного хронотопа, Петербург Городницкого актуализирует память о трагических судьбах связанных с городом поэтов – в "скрытой" поэтической "дилогии" "Блок" (1985) и "Ахматова" (1978)[2] .

Если в первом стихотворении зловещий образный строй революционной поэмы, в чьем "названии слышится полночь", как бы порождает вокруг себя смятение городского мира ("И мир обреченный внезапно лишается красок"), то в поэтическом осмыслении судьбы автора "Реквиема" тягостные подробности жизни блокадного Ленинграда просквожены дыханием роковой бездны Хаоса истории:

Непрозрачная бездна гудит за дверною цепочкой.
И берет бандероль, и письма не приносит в ответ
Чернокрылого ангела странная авиапочта.


Характерная для поэзии Городницкого 1990-х гг. творческая рефлексия над особым мироощущением "стыка" эпох, тысячелетий вбирает в свое смысловое поле и образ Петербурга, словно подошедшего "к началу неизвестной новой эры" – "Над сумерками купчинских предместий // Над полуобезлюдевшим Литейным" ("Минуту третьей стражи обозначив…", 1996).

Многопланово разработанная поэтом-певцом петербургская мифология наполняется историософским смыслом, а сам город обретает статус города-символа, города-мифа ("Атланты", "Этот город, неровный, как пламя…" и др.).

Еще в ранней песне-притче "Атланты" (1965), как и в окуджавском стихотворении "Летний сад" (1959), одушевленные каменные изваяния, воплощая могучее, устойчивое ядро жизни "града и мира", вступают в таинственное взаимодействие со сложной геофизикой города:

Забытые в веках,
Атланты держат небо
На каменных руках.
<…>
А небо год от года
Все давит тяжелей.


Образ Петербурга сопряжен у  Городницкого и с входящими в контекст вековой мифологемы северной столицы раздумьями о парадоксальной, драматичной встрече здесь европейской цивилизации с "азиатчиной", которые в свете нового опыта ХХ в. обретают трагедийное звучание. В стихотворении "Санкт-Петербурга каменный порог…" (1994) создается эффект мерцающего "двоения" примет городского топоса, где "тонут итальянские дворцы, – // Их местный грунт болотистый не держит". Памятники Петербурга увидены здесь в мифопоэтическом ореоле, а образный диалог с пушкинским "Медным всадником" наполняется умножившимися в трагизме эсхатологическими мотивами:

И бронзовую лошадь под уздцы
Не удержать – напрасные надежды.
И царь в полузатопленном гробу
Себе прошепчет горестно: "Финита.
Империи татарскую судьбу
Не выстроишь из финского гранита".

В стихотворениях же "Петербург" (1977), "Памятник Петру I" (1995) в различных ракурсах рисуется исторический и личностный портрет основателя города, главным в котором становится принцип парадокса. Если в первом случае эта парадоксальность носит индивидуально-личностный характер ("Самодержавный государь, // Сентиментальный и жестокий"), то во втором шемякинская фигура "лысого царя без парика" получает символическую интерпретацию, приоткрывающую потаенные стороны ликов русской истории и олицетворяющую "судьбы печальной горожан пророчество живое".

В "петербургском тексте" Городницкого уникальность города диалектически соотнесена и с его особой, архетипической "всечеловечностью", культурным универсализмом.

В сознании поэта-певца, имеющего богатейший опыт прикосновения к различным культурам и цивилизациям, данный образ множеством ассоциативных нитей соотнесен с окружающим миром. Это, например, свойственная приморским городам свободолюбивая аура, ощутимая даже в таинственной жизни городских строений: "А здания, дворцы и монументы // Стоят, как бы высматривая судно" ("Все города, стоящие у моря…", 1995). А в позднем цикле "Имена вокзалов" (1997-1999) "ленинградских вокзалов пятерка" знаменует органическую связь северной столицы с иными городами, культурами, пространственными типами мироощущения – в стихотворениях "Имена вокзалов" (1998), "Амстердам" (1997), "Венеция" (1997) и др.

Важно подчеркнуть принципиально лиро-эпическую природу "петербургского текста" Городницкого, где  лирические медитации героя, социальная конкретность жизни горожан в прошлом и настоящем перерастает в многоплановые историософские размышления, которые гальванизируются напряженной атмосферой стыка тысячелетий, культур, различных граней современного мирочувствия.

В позднем творчестве Городницкого в художественной картине мира все чаще запечатлеваются вечные, планетарные циклы бытия, отражающиеся в судьбах Вселенной, России, Петербурга, самого лирического героя.

Художественная проекция географических, природно-климатических факторов на раздумья о соотношении европейского и азиатского начал в русской жизни, о тайне национальной ментальности ("Климат", 1998, "Почему так агрессивны горцы…", 1994) осуществлена бардом-ученым в афористичной "поэтике точного слова" (Вл.И.Новиков [3] ): "Непокорны горские народы, // Крепкие нужны им удила. // Местная коварная природа // Им жестокий нрав передала".

Планетарные циклы бытия Вселенной вырисовываются в стихотворениях "Вестиментиферы" (1994), "Землетрясение" (1993), во многом развивающие традицию "научной поэзии", которая восходит еще к известным опытам Ломоносова. В первом произведении, этом обращенном в будущее поэтическом мифе, проницающий "глубины ночные океана" взгляд поэта-океанолога в недрах подводной жизни провидит возможное предвестие катастрофического "часа, когда вспыхнет пожаром земная недолгая плоть". А в "Землетрясении" художественно-философские размышления о диалектическом соотношении устойчивого и "ненадежности приходящей минуты", точного знания и непостижимой тайны непрочного бытия организма Земли, империи, нации, частного человека ("подкова отскочила от рассыпавшейся двери") – увенчаны пронзительно-тревожным, осложненным эсхатологическими обертонами  лирическим обращением к родной земле:

Ах, земля моя, мать-мачеха Расея,
Темным страхом перекошенные лица,
Невозможно предсказать землетрясенье, –
Никакое предсказанье не годится.

Поэтический мир Городницкого последнего десятилетия ХХ в. пронизан напряженным ощущением стыка веков, тысячелетий, эпох – ощущением, исполненным глубоким личностным, культурным, социально-историческим смыслом.

Важна у Городницкого и развивающаяся – от более ранних художественных портретов русских поэтов – "Ахматова", 1978; "Блок", 1985; "Маяковский", 1986 – творческая рефлексия о судьбах поэзии, авторской песни, о драматичной прерывистости культурной жизни уходящего столетия ("Российской поэзии век золотой…", "Снова слово старинное давеча…", "Минуту третьей стражи обозначив…" и др.).

Существенно тяготение поэта-певца к символической обобщенности художественной мысли, соотносящей начала и концы катастрофического столетия. В стихотворении-реквиеме "В перекроенном сердце Арбата…" (1997) уход Окуджавы, конец прежнего Арбата – средоточия утонченной культуры прошлого –  побуждает автора в новой перспективе узреть

Все приметы двадцатого века,
Где в начале фонарь и аптека,
А в конце этот сумрачный зал.

Тревожное порубежное самоощущение "на пороге третьего тысячелетья"  приобретает у Городницкого глубоко автобиографичный смысл и связано с раздумьями о неизбежном завершении земного пути: в стихотворениях "На пороге третьего тысячелетья…", "И не сообразуйтесь с веком…", "Начинается все и кончается речкой…", "Не пойте без меня…", в лирико-философской поэме "Времена года" (1990). Поэт-певец вновь и вновь с затаенной болью соотносит необратимость прожитого личностью и человечеством времени с бесконечностью природных и исторических циклов:

На исходе второго тысячелетья
Заглушают ревом пророков толпы,
На привычные круги приходит ветер,
Заливает устья морским потопом.
И все дальше, через самум и вьюгу,
От Рождественской уходя звезды,
Человечество снова спешит по кругу,
Наступая на собственные следы.

("На пороге третьего тысячелетья…", 1996)  

Творчество А.Городницкого несомненно стало одним из ярчайших явлений как  авторской песни, так и поэтической культуры минувшего столетия в целом. Прошедшее почти полувековую эволюцию, на рубеже веков оно явило органичный синтез песенно-поэтического слова и глубинных философских, исторических, естественнонаучных интуиций, воплотив в своей многожанровой художественной системе сущностные качества современного мироощущения.

1. Ср. в обращении к Неве лирического героя Б.Окуджавы: "И я, бывало, к тем глазам нагнусь // и отражусь в их океане синем // таким счастливым, молодым и сильным…" ("Нева Петровна, возле вас все львы…", 1957).

2. В составленном самим поэтом цикле "Колокол Ллойда" (1984-1990) эти стихотворения помещены рядом.

3. Новиков Вл.И. Александр Городницкий: [Филол. коммент.]  // Русская речь.1989. №4. С.74,75


Страница 2 - 2 из 2
Начало | Пред. | 1 2 | След. | Конец | Все

© Все права защищены http://www.portal-slovo.ru

 
 
 
Rambler's Top100

Веб-студия Православные.Ру