"Евгений Онегин" роман А.С.Пушкина. Глава десятая (сожженная)

Наш царь дремал.

Александр I знал о существовании тайных обществ. В 1821 г. Бенкендорф представил ему обширную записку Грибовского о Союзе благоденствия с перечнем участников и характеристикой некоторых лиц (Н. Тургенева, Муравьевых и других), но записка эта оставалась без движения. Бенкендорф, извещая о закрытии Союза благоденствия, высказал предположение, что активные члены его, освободившись "от излишнего числа с малым разбором навербованных, коим неосторожно открыли все", пожелают составить "скрытнейшее общество и действовать под завесою безопаснее".

Действительно, в 1821 г. вместо Союза благоденствия возникли конспиративные организации южан и северян.

Александр I получил донос от Шервуда и также не дал ему ходу. Органы власти не могли не знать о широком разливе в дворянских кругах либеральных настроений. В "Записках одного недекабриста" переданы любопытные подробности о том, насколько распространено было дворянское фрондирование в 20-х годах: "Кто не знал о донкихотских выходках Якубовича [который хвастался, что хочет убить Александра I]? В то время жалобы на правительство возглашались громко. Все желали перемены, но не надеясь на великого князя Константина Павловича и не понимая характера Николая, предавались всяким предположениям и мечтаниям. Если бы сослать всех тех, которые слышали о необычайных замыслах и планах того времени, не нашлось бы места в Сибири... Эти вольные разговоры, пение не революционных, а сатирических песен и т. п. было дело очень обыкновенное, и никто не обращал на то внимания. Однажды Булгарин давал нам ужин. Собралось человек пятнадцать. После шампанского давай читать стихи, а там и петь рылеевские песни. Не все были либералы, а все слушали с удовольствием и искренно смеялись. Помню антилиберала В. Н. Верха, как он заливался смехом..."

                                    XIII

У них свои бывали сходки,
Они за чашею вина,
Они за рюмкой русской водки
...............................................
Витийством резким знамениты,
Сбирались члены сей семьи
У беспокойного Никиты,
У осторожного Ильи.
.........................................

                                     ХIV

Друг Марса, Вакха и Венеры,
Им резко Лунин предлагал
Свои решительные меры
И вдохновенно бормотал,
Читал свои ноэли Пушкин ,
Мел[анхолический?] Я[кушкин],
Казалось, молча обнажал
Ц[ареубийственный] кинжал.
Одну Россию в мире видя ,
Лаская в ней свой идеал ,
Хромой Тургенев им внимал
И, слово рабство — ненавидя,
Предвидел в сей толпе дворян
Освободителей крестьян.

Таково было в изображении Пушкина Северное общество, возникшее в то время, когда он находился в южной ссылке, в его отсутствие развивавшее свою работу. Историк найдет в этой картине ряд неточностей: поручик Илья Долгоруков, как указано в "Алфавите декабристов", после ликвидации Союза благоденствия "не только не принадлежал ни к какому обществу, но и не подозревал существования оного и ни с кем из бывших членов не имел никакого сношения". "Осторожный" князь, некогда принимавший участие в выработке устава Союза благоденствия, не пострадал: следственная комиссия, судившая декабристов, признавала, что он "заслужил при милостивом прощении совершенное забвение кратковременного заблуждения, извиняемого отменною молодостью".

Включив себя в декабристскую организацию северян, Пушкин допустил другую ошибку против исторической правды: он не был членом тайного общества, как ни стремился к этому (см. воспоминания Якушкина, Пущина). Тем не менее поэт исторически точно обозначил свое место среди декабристских организаций: Северное общество соответствовало его социальной идеологии. Автор проекта конституции, Никита Муравьев, противник "крепостного состояния и рабства", но оставлявший "земли помещиков за ними", признававший "право собственности, заключающее в себе одни вещи, священным и неприкосновенным"; Н. И. Тургенев, Лунин и Якушкин, сторонники конституционной монархии и освобождения крестьян, — все эти перечисленные Пушкиным члены Северного общества, выступая против феодально-крепостнического строя, выражали точку зрения той передовой помещичьей группы, которая расчищала дорогу промышленному капитализму. Их взгляды в отношении к "самовластью", к "рабству" народа разделял Пушкин; но одновременно реалистическим изображением современной ему жизни поэт преодолевал свою классовую ограниченность, художественной и публицистической критикой господствовавшего помещичье-крепостнического строя переходил на позиции демократического фронта от Белинского, еще не ставшего революционным демократом, до представителей "крепостной интеллигенции".

Исторически верно Пушкин подчеркнул наличие среди декабристов идеи цареубийства. И.Д. Якушкин, одним из первых предложивший эту идею (см. в его "Записках", изд. 2-е, стр. 14), Якубович, Каховский, Рылеев и другие северяне, не говоря уже о Пестеле, С. Муравьеве-Апостоле, не раз ставили вопрос о "цареубийственном кинжале". Припоминая собственную настроенность 20-х годов, Пушкин, воспевавший в 1821 г. "свободы тайный страж" — кинжал, конечно, без всякой иронии рисовал образ Лунина (1787-1845), предлагавшего "решительные меры". Гвардейский офицер, проделавший военные походы своего времени ("друг Марса"), отличавшийся исключительной храбростью, Лунин, несмотря на бретерские выходки и разные молодечества (друг "Вакха и Венеры"), выделялся своим оригинальным характером, умственными способностями, поражавшими, между прочим, французского мыслителя Сен-Симона, он принадлежал к числу тех людей пушкинского круга, о которых поэт сказал, что "дружно можно жить с Киферой, с портиком, и с книгой и с бокалом, что ум высокий можно скрыть безумной шалости под легким покрывалом". Лично известный Пушкину, сохранившему много лет спустя после последней встречи с Луниным (1825) впечатление о нем как о подлинно выдающемся человеке (в 1835 г. на балу у кн. С. Голицына Пушкин сказал племяннику Лунина, А.Ф. Уварову: "Michel Lounin est un homme vraiment remarquable"—Михаил Лунин человек действительно выдающийся), Лунин схвачен поэтом в наиболее характерной черте его личности, проявлявшейся и в его политических высказываниях на заседаниях декабристов. Рылеев показывал на следствии: "О Лунине… слышал я от Никиты Муравьева, что он  ч е л о в е к  р е ш и т е л ь н ы й и исполненный любовью к отечеству. Причем Муравьев заметил: "Жаль, что его нет, он был бы пламенный член общества".

Пушкин, помимо личных впечатлений, как справедливо предполагает С. Гессен, в 1830 г., когда писал X главу, мог почерпнуть следующее примечание о Лунине из "Донесения Следственной комиссии" "Пестель утверждает, что еще прежде (вызова на цареубийство Якушкина), в том же 1817 г., Лунин говорил, что если "при начале открытых действий Общества" решатся убить императора, то можно будет для сего выслать на царскосельскую дорогу несколько человек в масках. Лунин признается, что он, м е ж д у  п р о ч и м,  говорил это". Один из первых директоров Северного общества, Лунин в 1821 г. снова завел разговор о покушении на Александра. Сергей Муравьев-Апостол, Бестужев-Рюмин, А. Поджио и другие показывали на следствии, что в 1823 г., обсуждая с Пестелем вопрос о цареубийстве, предполагали с этой целью организовать специальную группу под названием "garde perdue", под начальством Лунина. Лунину принадлежала идея завести литографский станок для размножения уставов, воззваний. Комментатор пушкинского отрывка о Лунине по поводу текстологических исправлений поэта верно отметил: "осуждающий эпитет г у б и т е л ь н ы е  м е р ы  поэт заменил нейтральным — р е ш и т е л ь н ы е,  который, в общем контексте, окрашивается в явно положительный тон".
Ч и т а л  с в о и  н о э л и П у ш к и н, — Ноэль (Noёl) — святочная (рождественская) песенка сатирического содержания. Пушкину принадлежало несколько таких песен. Одна из них до нас дошла ("Ура! В Россию скачет кочующий деспот", 1818); о другой известно из письма поэта брату Льву (Михайловское, в декабре 1824г.): Пушкин опасался, как бы его письмо, где была вложена "святочная песенка", не было затеряно "ветреным юношей" Рокотовым (соседом по имению) — "ничуть не забавно мне попасть в крепость pour des chansons". В пасквильном стихотворении на Пушкина одного его современника А. Родзянко, читаем:

И все его права: иль два иль три Ноэля,
Гимн Занду на устах, в руках портрет Лувеля.

"Noёl" 1818 г., по словам И.Д. Якушкина, "распевали чуть не на улице".
Б е с п о к о й н ы й  Н и к и т а. — Пушкин чрезвычайно точно подметил в Н.М. Муравьеве ту особенность молодого офицера, полного тревожных исканий, которую близко знавший Никиту Муравьева Батюшков включил в свое послание будущему декабристу-северянину:

Твой дух встревожен, беспокоен,
Он рвется лавры пожинать.

М е л а н х о л и ч е с к и й  Я к у ш к и н — Пушкин указал в молодом Якушкине характерную черту его личности. В 1821 г. Якушкин писал Чаадаеву: "Ах, бог мой, ты позволяешь себе слишком быстро осудить человека, которого не знаешь. Вынести приговор, меня не выслушав, приписать мне лишенное любви сердце и омертвевшую душу! Но если бы это и было так, разве ты знаешь, что меня таким сделало? Причина — в печальной участи не иметь сердечного друга, никогда не слышать слова приязни. Правда, моя душа утратила часть своей энергии, она устала от страданий и разбилась, она не хотела принять жизнь, полную горечи, и ослабела в борьбе. Я выносил бремя существования одиноким. Время от времени встречалась душа, способная, может быть, симпатизировать мне, — но судьба, обстоятельства, я уж не знаю, что именно — нас всякий раз разлучали, и я оказывался более одиноким и обособленным, чем раньше. Над жизнью моей тяготели годы разочарований, горькие слезы жгли мне лицо, лишенный утешения молитвы, я был предоставлен себе. Не суди же меня по наружности, будь настолько проницателен, чтобы понять, каков я на самом деле; мне тяжело видеть, что и ты разделяешь суждение обо мне толпы, полагающей, будто душа, сложившаяся в таком мире, который несколько возвышается над людской пошлостью, ничего иного, кроме одиночества, и не заслуживает. Слишком длинно то, что я тебе написал; взгляни на эту полуисповедь как на одну из редких минут излияний, которым подвержены люди, всегда сосредоточенные и замкнутые в себе самих".

О н и  з а  р ю м к о й  р у с с к о й  в о д к и. — Указание на знаменитые "русские завтраки" на собраниях у Рылеева. Русская капуста, русская водка, русское платье, рассуждения о русских названиях государственных учреждений (после будущей революции) — все это было отражением своеобразного национального чувства первых дворян-революционеров.

Поместив себя рядом с Луниным и Якушкиным, Пушкин сохранил в отрывке 1830 г. свой психологический облик начала 20-х годов, когда темы "кровавых чаш", "карающего кинжала", "вольнолюбивого Брута" особенно волновали поэта.
Из всех декабристов только  Н. И. Т у р г е н е в у  он придал черты общественного деятеля с определенной социальной программой: Тургенев — пропагандист идеи "уничтожения рабства", крепостного состояния. Сам Тургенев именно в преданности этой идее видел пафос своей жизни, называл ее своей "нравственной болезнью, какой-то лихорадкой, которая мучила [его] беспрестанно и не позволяла [ему] хладнокровно видеть вещи в настоящем их виде" ("Красный архив", т. XIII, стр. 123). В своей "Записке", текст которой мог быть известен Пушкину, Тургенев пространно рассуждал:
"Одна главная мысль владела и направляла моими поступками во всю мою жизнь, — мысль уничтожения крепостного состояния в России. Сия цель казалась мне священною и достойною целью всей жизни. В стремлении к ней я видел все мои обязанности и иногда почитал себя каким-то миссионером в святом деле. Я почитал для себя непременным долгом всегда и везде содействовать к достижению сей цели, цели моего существования. На все обстоятельства, на все дела, на все происшествия я смотрел с одной и той же точки зрения. Везде и во всем я искал одного. При всяком случае я спрашивал самого себя: нельзя ли из этого извлечь чего-либо для освобождения крестьян? Эта мысль, наконец, так сильно овладела мною, что все прочее казалось мне незаслуживающим внимания. Просвещение, законодательство, одним словом, все казалось мне ничтожным в сравнении с освобождением крестьян. Эту мысль, это убеждение я всегда желал сообщить и другим членам и не членам общества. Я солгал бы, если б сказал, что никогда не любил конституции вообще. Нет, я в сем отношении мог разделять мнения других. Но в отношении к России все мои мысли, все желания были подчинены условию, в моем мнении гораздо важнейшему, — уничтожению рабства. В разговорах о предметах политических и с членами общества и с посторонними лицами я всегда представлял освобождение крестьян самою главною необходимостью" (там же, стр. 96-97).

Тургеневу казалось, что, пропагандируя в тайном обществе свои идеи, он имел дело с людьми, которые или его не понимают или не хотят понять, но он "старался извлечь из них пользу для дела, ему священного": "они молоды, необразованы, думал я, но они помещики, имеют крепостных людей. Разговаривать с ними для меня скучно, но разговоры мои могут иметь последствием несколько отпускных!" — писал он в своей "Записке", несколько раз повторяя ту же тему (стр. 123, 78) 50, которую Пушкин схватил в двух строчках:

[Тургенев] предвидел в сей толпе дворян
Освободителей крестьян.

Когда пушкинские строки дошли до декабриста-эмигранта, он написал (20 августа 1832 г.) брату, А.И. Тургеневу, что стихи Пушкина "заставили [его] пожать плечами. Судьи, меня и других осудившие, делали свое дело: дело варваров, лишенных всякого света гражданственности, цивилизации. Это в натуре вещей. Но вот являются другие судьи! . . Можно иметь талант для поэзии, — много ума, воображения и при всем том быть варваром. А Пушкин и все русские — конечно, варвары..." ("Журнал Мин. народн. просв.", 1913, март, стр. 17). Раздражение Н.И. Тургенева, мирно проживавшего в Париже, можно объяснить только тем, что пушкинские стихи напомнили ему содержание той "Записки", которую он согласился послать царю Николаю, наполнив ее, по совету Александра Тургенева, лживыми вставками и такими репликами по адресу казненных и ссыльных товарищей по общему делу, как "настоящее скопище разбойников", "истинные злодеи", "адское дело со всеми подробностями беспримерного разврата и бешеной кровожадности"... ("Красный архив", т. XIII, стр. 73).

Включив себя в группу северян раннего призыва, выделив Н. И. Тургенева как мирного защитника идеи о "рабстве падшем", зная принципиальную вражду последнего против бунта, против революционного насилия, его исконное убеждение, что "волею правительства", опирающегося на просвещенную группу передового дворянства, могут быть разрешены в России основные вопросы общественной жизни, Пушкин выразил определившиеся у него к 30-м годам симпатии тому крылу дворянской оппозиции, которое 14 декабря пыталось произвести  г о с у д а р с т в е н н ы й  п е р е в о р о т. (К концу жизни Пушкин отрицал реформаторскую роль современной ему государственной власти в лице Николая I и думы, считая, что не одно "просвещенное" дворянство, а более широкие общественные круги примут участие в преобразовании страны, в борьбе с самовластьем и крепостничеством.)
Самое же Северное общество в его оценке было организацией, где участники имели большую склонность к "витийству резкому", к теоретическим анализам проектов конституций и всяческих законоположений (Н. Муравьев и Н. Тургенев).

                                   XV

Так было над Невою льдистой.
Но там, где ранее весна
Блестит над Каменкой тенистой
И над холмами Тульчина,
Где Витгенштейновы дружины
Днепром подмытые равнины
И степи Буга облегли, —
Дела [иные уж} пошли.
Там П[естель] — кинжал
И рать... набирал
Холоднокровный генерал
Там Р[юмин]...
В союз славянов вербовал.
Его...
И Муравьев его склонял,
Исполнен дерзости и сил,
Союза [вспышку] торопил.

Здесь названы главные центры заговорщиков из Южного общества — К а м е н к а,  имение В.Л. Давыдова в Чигиринском уезде Киевской губернии и Тульчин (Подольской губ.), где был штаб 2-й армии, которой командовал генерал граф П. X. Витгенштейн; названы крупнейшие представители южного заговора — командир Вятского полка полковник Пестель, подполковник Черниговского полка С. И. Муравьев-Апостол; подпоручик Полтавского пехотного полка М. П. Бестужев-Рюмин.

Первый из них, автор "Русской Правды", в оценке Пушкина — "один из самых оригинальных умов", которых знал поэт: "Только революционная голова, подобная Пестелю, может любить Россию так, как писатель только может любить ее язык", — читаем в заметках Пушкина 1822-1823 гг.
С.И. Муравьев-Апостол — активнейший член Южного общества, глава Васильковской управы, автор агитационного "Катехизиса", собиравший солдат из разных полков, в том числе ссыльных из Семеновского полка, и склонявший их к возмущению, открывший сношения с самым радикальным из декабристских кружков, Обществом соединенных славян, — поднял 27 декабря 1825 г. свой полк и двинулся на соединение с другими полками в целях захвата власти. М.П. Бестужев-Рюмин (как сказано о нём в "Алфавите декабристов") "действовал и даже мыслил нераздельно с С. Муравьевым-Апостолом", между прочим, пропагандировал среди офицеров из Общества соединенных славян идею цареубийства пушкинским стихотворением "Кинжал". Все четыре декабриста были лично известны Пушкину. Трое из них были повешены 13 июля 1826 г.
Можно ли на основании отрывков X главы говорить, что Пушкин в 1830 г. неглубоко и несерьезно отнесся к "декабризму вообще", что только после 1830 г. в итоге своих "исторических разысканий и размышлений над историческими событиями" Пушкин увидел в декабристском движении "трагический социальный конфликт", "убедился в классовом характере 14 декабря" и пр.? Наш комментарий приводит к совершенно противоположному выводу. Пушкин итоги своего классового самосознания четко вскрыл в "декабристских" отрывках X главы романа: он — за "декабризм", за освобождение народа от рабства, от "самовластья", за новый прогрессивный путь развития страны. В 1830 г., так же как и в 1834 г. во время беседы с вел. кн. Михаилом Павловичем, Пушкин с полной политической ясностью понимал причины "страшной стихии мятежей" в России, знал, какие важные общественные причины привели на Сенатскую площадь 14 декабря и к военному восстанию на юге, вызвали к жизни Никиту Муравьева и Пестеля, Тургенева и Сергея Муравьева-Апостола.

Нам неизвестно, как Пушкин развернул бы канву X главы, каковы были бы его "лирические отступления" по поводу декабристского движения66. Бесспорным остается факт: Пушкин в 1830 г. достиг наивысшей объективной правды в изображении общественного движения своего класса, обнаружил ту высокую степень политической зрелости, которая соответствовала его историческому пониманию общественного дела "дворянских революционеров".

                                  XVI

А про тебя и в ус не дует,
Ты, А [лександровский?] холоп...
....................................................

Пушкин имел в виду всесильного при Александре I временщика Аракчеева, которого Николай не приблизил к себе после подавления восстания; после 1825 г. Аракчеев быстро сошел на нет как государственный деятель69.

                                  XVII

Авось, о Шиболет народный,
Тебе б я оду посвятил,
Но стихоплет великородный
Меня уже предупредил.
...........................................

Слово шиболет — по-еврейски колос — встречается в библейском повествовании о том, как мужи галаадские, истребив почти все племя Ефраима, заняли проходы у Иордана, чтоб не пропустить уцелевших ефраимитов, и спрашивали каждого: "А вы не из Ефраимова племени?" — "Нет" — отвечали те. — "А скажите: шибболет! — Те, затрудняясь произнести правильно, отвечали "сибболет" и таким образом выдавали свое происхождение. И брали его, и закалали его у переправы через Иордан..."

Это слово в литературном языке современников Пушкина играло роль признака, которым отличались люди, принадлежавшие к определенному кругу, партии, от инакомыслящих; так, в 1833г. в "Московском телеграфе" Бестужев-Марлинский писал (о карамзинистах): "И слова: ч у в с т в и т е л ь н о с т ь,  н е с ч а с т н а я  л ю б о в ь  стали шибболетом, лозунгом для входа во все общества" (Марлинский, Полное собр. соч., т. XI, стр. 282). Особенностью, определяющей политическую действительность тогдашней России, лишенной, по мнению Пушкина, твердого основания  з а к о н а,  было слово  а в о с ь,  в чем поэт соглашался со своим предшественником-поэтом.

А в о с ь  как главная пружина правительственной политики было отмечено в сатире князя П. Вяземского "Сравнение Петербурга с Москвою" (1811), где Москва говорила Петербургу:

  У вас авось —
  России ось —
  Крутит, вертит,
  А кучер спит.

                                   XVIII

Авось, аренды забывая,
Ханжа запрется в монастырь,
Авось, по манью [Николая?]
Семействам возвратит [Сибирь?]...
………………………………..
Авось, дороги нам исправят...

Д.Н. Соколов напомнил пушкинское послание к Н.И. Гнедичу (1821), где известный реакционер александровского времени ("холопская душа", "просвещения гонитель") и член следственной комиссии по делу о декабристах, князь А.Н. Голицын, был назван  х а н ж о й:

...спасаясь от гоненья
Ханжи и гордого глупца.

Пушкин надеялся, что Николай "простит" декабристов, томившихся "в пропастях земли", в сибирской ссылке. Еще в январе 1826 г., до известия о приговоре, он писал А. А. Дельвигу: "Твердо надеюсь на великодушие молодого нашего царя"; 20 февраля писал ему же: "Что Иван Пущин? Мне сказывали, что 20-го, т. е. сегодня, участь их должна решиться — сердце не на месте, но крепко надеюсь на милость царскую". Приговор Верховного суда и дальнейшая судьба декабристов в связи с горькими эпизодами собственной жизни поэта подтачивали эти надежды на "милость царскую", и в год написания X главы Пушкин, судя по тому смысловому оттенку, который лежал в слове "авось", иронически относился к своим былым настроениям.
Общие жалобы на бездорожье, мешавшее хозяйственному развитию страны, нашли отклик в правительстве Николая I: к 1830 г. была закончена постройка  п е р в о й  ш о с с  е й н о й  д о р о г и - между Москвой и Петербургом.