К истории литературных отношений Пушкина и Мицкевича: «Медный Всадник» и «Отрывок» III части «Дзядов»

Литература XIX века

К истории литературных отношений Пушкина и Мицкевича: «Медный Всадник» и «Отрывок» III части «Дзядов»

Но для на сейчас важно отметить, что уже цитировавшиеся строки из "Олешкевича" об ударах молота, "расковывающих" цепи, удерживающие море, может быть прочитан "на фоне" Книги Иова. У Мицкевича:

  Słyszę! – tam! – wichry – już wytknęły głowy
  Z polarnych lodów, jak morskie straszydła;
  <…>
  Wsiedli na falę, zdjęli jej okowy;
  Słyszę! – już morska otchłań rozchełznana
  Wierzga i gryzie lodowe wędzidła
  <…>
  Już! – jeszcze jeden, jeden łańcuch trzyma –
  Wkrótce rozkują – słyszę młotów kucie…

(Mickiewicz, III, 304; перевод: "Слышу! – там! – вихри – уже подняли головы // Из полярных льдов, как морские страшилища; <…> // Сели на волну, сняли с нее оковы; // Слышу! – уже разверзшаяся бездна морская // Брыкается и грызет ледяные удила // <…> Уже! – еще одна, одна цепь держит – // Скоро раcкуют – слышу удары молотов"). Ср.:

8 Кто затворил море воротами,
когда оно исторглось, вышло как бы из чрева,
9 когда Я облака сделал одеждою его
и мглу пеленами его.
10 и утвердил ему Мое определение,
и поставил запоры и ворота,
11 и сказал: "доселе дойдешь, и не прейдешь,
и здесь предел надменным волнам твоим"?

(Иов, 38).

Итак, в Книге Иова Господь затворяет море воротами и запорами, Олешкевич пророчествует о снятии этих запоров ("цепей"), которое могло совершиться, только по воле Божьей. Чрезвычайно важно, что "мгла", сделанная "пеленою" моря, упоминается в начале стихотворения Мицкевича (дым, плывущий по улицам, влажный пар и т.д., ср.: Mickiewicz, III, 300).

Вполне вероятно, что эта реминисценция из Книги Иова, которую Пушкин хорошо знал и, как известно, собирался переводить, и подсказала ему замысел построить свою поэму именно на материале данной книги.

Вернемся теперь к наблюдениям Ю.Третьяка. Исследователь предложил весьма обширный "перечень" "параллельных мест" в "Отрывке" и "Медном Всаднике"; напомним здесь его наблюдения.
Мицкевич:

Ruskiej stolicy jakież są początki?
Skąd się zachciało sławiańskim tysiącom
Leźć w te ostatnie swoich dzierżaw kątki
Wydarte świeżo morzu i Czuchońcom <…>?
Tu grunt nie daje owoców ni chleba,
Wiatry przynoszą tylko śnieg i słoty;
Tu zbyt gorące lub zbyt zimne nieba,
Srogie i zmienne jak humor despoty.
Nie chcieli ludzie – błotne okolice
Car upodobał, i stawić rozkazał
Nie miasto ludziom, lecz sobie stolicę:
Car tu wszechmocność woli swej pokazał. –

(Mickiewicz, III, 274 ["Петербург"]; перевод: "Русской столицы каково начало? // С чего вдруг захотелось тысячам славян // Лезть в эти последние углы своих держав, // Вырванные только что у моря и чухонцев? // Здесь грунт не дает ни овощей, ни хлеба, // Ветры приносят только снег и слякоть; // Здесь слишком жаркие или слишком холодные небеса, // Свирепые и изменчивые как настроение деспота. // Не хотели люди – болотные окраины // Царь облюбовал и ставить велел // Не город людям, но себе столицу: // Царь здесь всемогущество воли своей показал").
Пушкин:

   И думал Он:
     Отсель грозить мы будем шведу.
  Здесь город будет заложен
  На зло надменному соседу.
  Природой здесь нам суждено
  В Европу прорубить окно <…>;
  Ногою твердой стать при море.
  Сюда по новым им волнам
  Все флаги в гости будут к нам,
  И запируем на просторе.

(Пушкин 1934, 3, 282-283).

Итак, Петербург построен не вопреки природе, а, напротив, в полном соответствии с нею; с природой у Пушкина сочетается политика: "Jest to obrona Piotra: nie kaprys despoty, ale dobrze zrozumiana polityka nakazywała mu założyć w tem miejscu stolicę" (Tretiak 1906, 285; перевод: "Это защита Петра: не каприз деспота, а хорошо продуманная политика побудила его основать в этом месте столицу").
Мицкевич:

  Różnych porządków, różnych kształtów domy,
  Jako zwierzęta z różnych końców ziemi,
  Za parkanami stoją żelaznemi,
  W osobnych klatkach <…>.

(Mickiewicz, III, 271 ["Предместья столицы"]; перевод: "Разных форм, разных обличий дома, // Как звери с разных концов земли, // За оградами стоят железными, // В отдельных клетках").
Пушкин:

     Люблю тебя, Петра творенье <…>,
  Люблю твой строгий, стройный вид,
  Твоих оград узор чугунный <…>

(Пушкин 1934, 3, 283).
Мицкевич:

  Tu ludzie biegą, każdego mróz goni,
  Żaden nie stanie, nie patrzy, nie gada;
  Każdego oczy zmrużone, twarz blada,
  Każdy trze ręce i zębami dzwoni,
  I z ust każdego wyzioniona para
  Wychodzi słupem, prosta, długa, szara.
  Widząc te dymem buchające gminy,
  Myślisz, że chodzą po mieście kominy.

(Mickiewicz, III, 277 ["Петербург"]; перевод: "Здесь люди бегают, каждого гонит мороз, // Ни один не остановится, не оглядится, не поговорит; // У каждого зажмурены глаза, бледное лицо, // Каждый потирает руки и звенит зубами, // И из уст каждого выдыхаемый пар // Выходит столбом, прямым, длинным, серым. // Видя эти пышущие дымом толпы, // Думаешь, что по городу ходят печи").
Пушкин:

Люблю зимы твоей жестокой
Недвижный воздух и мороз <…>

(Пушкин 1934, 3, 284).
Мицкевич:

  W ulicach kocze, karety, landary
  Mimo ogromu i bystrego lotu
  Na łyżwach błysną, znikną bez łoskotu,
  Jak w panorama czarodziejskie mary.

(Mickiewicz, III, 276 ["Петербург"]; перевод: "На улицах кибитки, кареты, колымаги // Несмотря на огромные размеры и быстрый лёт, // На коньках блеснут, исчезнут без шума, // Как в панораме чародейские видения").
Пушкин:

Бег санок вдоль Невы широкой <…>

(Пушкин 1934, 3, 284).
Мицкевич:

Pośrodku damy <…>
Białe jak śniegi, rumiane jak raki. –

(Mickiewicz, III, 278 ["Петербург"]; перевод: "Посередине дамы <…> // Белые как снеги, румяные как раки").
Пушкин:

Девичьи лица ярче роз <…>

(Пушкин 1934, 3, 284).
Мицкевич:

  Lecz bohatery tak podobne sobie,
  Tak jednostajne! stoi chłop przy chłopie,
  Jako rząd koni żujących przy żłobie,
  Jak kłosy w jednym uwiązane snopie,
  Jako zielone na polu konopie <…>

(Mickiewicz, III, 285 ["Смотр войска"]; перевод: "Но герои так похожи друг на друга, // Так однообразны! стоит мужик при мужике, // Как ряд коней жующих при кормушке, // Как колосья в один увязанные сноп, // Как зеленая на поле конопля").
Пушкин:

  Люблю <…>
  Пехотных ратей и коней
  Однообразную красивость <…>

(Пушкин 1934, 3, 284).
Мицкевич:

  Ambasadory zagranicznych rządów <…>
  Już powtórzyli raz tysiączny drugi <…>
  Że kto nie widział, nigdy nie uwierzy,
  Jaki tu zapał i męstwo żołnierzy.

(Mickiewicz, III, 294 ["Смотр войска"]; перевод: "Посланники заграничных правительств <…> // Уже повторили в тысяча второй раз <…>, // Что кто не видел, никогда не поверит, // Каковы тут энтузиазм и мужество солдат").
Пушкин:

Лоскутья сих знамен победных,
Сиянье шапок этих медных,
Насквозь простреленных в бою.

(Пушкин 1934, 3, 284).

Эти наблюдения Третьяка (ср.: Tretiak 1906, 284-287) получили признание (см. напр.: Браиловский 1908, 30; Dworski 1983, 9-10); даже С.М.Бонди, вообще не склонный придавать особого значения утверждениям об "Отрывке" как подтексте "Медного Всадника", отметил: "Здесь <т.е. во Вступлении к повести>, действительно, каждый образ является ответом и возражением на образы Мицкевича" (Альбом: Комментарий, 45). Но за столетие, которое прошло со времени первой публикации работы Третьяка (Tretiak 1889), попыток перепроверить приведеные результаты его анализа, заново сопоставив тексты Пушкина и Мицкевича, не предпринималось. Между тем это необходимо хотя бы для того, чтобы получить сколько-нибудь определенный и достоверный ответ на вопрос о том, каков был пушкинский принцип отбора материала из поэмы Мицкевича.

На наш взгляд, полемика с польским поэтом в той части Вступления к "Медному Всаднику", которая начинается словами "Люблю тебя, Петра творенье <...>", может быть описана следующим образом.
1. Пушкин:

Люблю твой строгий, стройный вид <…>

(Пушкин 1934, 3, 283).
Мицкевич:

         1.1.Różnych porządków, różnych kształtów domy,
     Jako zwierzęta z różnych końców ziemi,
     Za parkanami stoją żelaznemi,
     W osobnych klatkach <…>.

         1.2.Ulice wszystkie ku rzece pobiegły:
     Szerokie, długie, jak wąwozy w górach.
               Domy ogromne: tu głazy, tam cegły,
     Marmur na glinie, glina na marmurach;
     A wszystkie równe i dachy i ściany,
     Jak korpus wojska na nowo ubrany.

(Mickiewicz, III, 275 ["Петербург"]; перевод: "Улицы все побежали к реке: // Широкие, длинные, как ущелья в горах. // Дома огромные: тут булыжники, там кирпичи, // Мрамор на глине, глина на мраморе; // А все ровные и крыши, и стены, // Как корпус войска в новых мундирах").
2. Пушкин:

Невы державное теченье,
Береговой ее гранит <...>.

(Пушкин 1934, 3, 283).
Мицкевич:

2.1.Po obu stronach wspaniałej ulicy,
Po mostkach lśnącym wysłanych granitem.

(Mickiewicz, III, 277 ["Петербург"]; перевод: "По обеим стронам великолепной улицы, // По мосткам, сияющим выстланным гранитом").

2.2.Odprawił wszystkich, wsparł się na granicie
Breżnych kanałów <…>

(Mickiewicz, III, 279 ["Петербург"]; перевод: "Отпустил всех, оперся на граните // Береговых каналов <…>").
3.Пушкин:

Твоих оград узор чугунный <...>.

(Пушкин 1934, 3, 283).

Мицкевич:

    Różnych porządków, różnych kształtów domy,
     Jako zwierzęta z różnych końców ziemi,
     Za parkanami stoją żelaznemi,
     W osobnych klatkach <…>.

4.Пушкин:

Твоих задумчивых ночей
Прозрачный сумрак, блеск безлунный,
Когда я в комнате моей
Пишу, читаю без лампады,
И ясны спящие громады
Пустынных улиц, и светла
Адмиралтейская игла,
И, не пуская тьму ночную
На золотые небеса,
Одна заря сменить другую
Спешит, дав ночи полчаса.

(Пушкин 1934, 3, 284).
Мицкевич:

       4.1. Leci kibitka; zimno, śnieżno było;
    Z zegarów miejskich zagrzmiała dwunasta,
    A słońce już się na zachód chyliło.
    Niebios sklepienie otwarte szeroko,
    Bez żadnej chmurki, czcze, ciche i czyste,
    Bez żadnej barwy, blado przezroczyste,
    Jako zmarłego podróżnika oko.

(Mickiewicz, III, 272; перевод: "Летит кибитка; холодно, снежно было; // С часов городских загремело двенадцать, // А солнце уже на запад склонялось. // Небес свод открытый широко, // Без единой тучки, пустой, тихий и чистый, // Без единой краски, бледно-прозрачный, // Как умершего путешественника глаз").

4.2. "W dniach zimowych w Peterburgu około godziny trzeciej już mrok pada" (Mickiewicz, III, 313; перевод: "В дни зимы в Петербурге около трех часов уже смеркается").
5.Пушкин:

Люблю зимы твоей жестокой
Недвижный воздух и мороз <...>.

(Пушкин 1934, 3, 284).
Мицкевич:

5.1. Po polach białych, pustych, wiatr szaleje,
Bryły zamieci odrywa i ciska,
Lecz morze śniegów wzdęte nie сzernieje,
Wyzwane wichrem powstaje z łożyska
I znowu, jakby nagle skamieniałe,
Pada ogromne, jednostajne, białe.
Czasem ogromny huragan wylata
Prosto z biegunów <…>

(Mickiewicz, III, 266; ["Дорога в Россию"]; перевод: "По полям белым, пустым ветер неистовствует; // Клубы метели отрывает и душит, // Но море снега вздутое не чернеет, // Вызванное вихрем поднимается с ложа // И опять, словно вдруг окаменев, // Падает, огромное, однородное, белое.// Иногда огромный ураган вылетает // Прямо от полюсов <…>").

   5.2    Po śniegu, coraz ku dzikszej krainie
  Leci kibitka, jako wiatr w pustynie;
  I oczy moje jako dwa sokoły
  Nad oceanem nieprzejrzanym krążą <…>

(Mickiewicz, III, 265 ["Дорога в Россию"]; перевод: "По снегу, ко все более дикому краю // Летит кибитка, как ветер в пустыне; // И глаза мои, как два сокола, // Над океаном необозримым кружат").
6. Пушкин:

Бег санок вдоль Невы широкой <...>.

(Пушкин 1934, 3, 284).
Мицкевич:

6.1.    W ulicach kocze, karety, landary
  Mimo ogromu i bystrego lotu
  Na łyżwach błysną, znikną bez łoskotu,
  Jak w panorama czarodziejskie mary.

6.2. Pierzcha przed koczem saneczek gromada,
Jak przed okrętem białych kaczek stada.

(Mickiewicz, III, 276-276; перевод: "Исчезает перед кибиткой саночек громада, // Как перед кораблем белых уток стая").

7. Пушкин:

Девичьи лица ярче роз <…>

(Пушкин 1934, 3, 284).
Мицкевич:

  Pośrodku damy jako pstre motyle,
  <…>
  Białe jak śniegi, rumiane jak raki.

(Mickiewicz, III, 278 ["Петербург"]; перевод: "Посередине дамы как пестрые мотыльки, <…> // Белые как снеги, румяные как раки").
8.Пушкин:
  Люблю воинственную живость
  Потешных Марсовых полей,
  Пехотных ратей и коней
  Однообразную красивость <…>

(Пушкин 1934, 3, 284).
Мицкевич:

8.1.Lecz bohatery tak podobne sobie,
Tak jednostajne! <…>

(Mickiewicz, III, 285 ["Смотр войска"]; перевод: "Но герои так похожи друг на друга, // Так однообразны!").

8.2.Już plac okryły zielone mundury,
Jak trawy, w które ubiera się łąka <…>

(Mickiewicz, III, 287; перевод: "Уже плац покрыли зеленые мундиры, // Как травы, которыми одевается луг").
9.Пушкин:

  Лоскутья сих знамен победных,
  Сиянье шапок этих медных,
  Насквозь простреленных в бою.

(Пушкин 1934, 3, 284).
Мицкевич:

         9.1. Tyle dostrzegłem, że jedni z Moskalów,
      Wyżsi od drugich na pięć lub sześć calów,
      Mieli na czapkach mosiężne litery
       Jakby łysinki – to grenadyjery <…>

(Mickiewicz, III, 285-286; перевод: "Я только и заметил, что некоторые русские, // Что были выше других на пять или шесть дюймов, // Имели на шапках медные буквы, // Как бы пролысины – то гренадеры").

         9.2. I rozmaitsze, ułanów, huzarów,
      Dragonów: czapki, kirysy, kołpaki –
      <…>
      W końcu pułk wjechał: chłopy gdyby hlaki,
      Okute miedzią jak rzęd samowarów <…>

(Mickiewicz, III, 286; перевод: "И самые разные, уланов, гусаров, // Драгунов: шапки, кирасы, колпаки - <…> В конце въехал полк: мужики // Окованы медью, как ряд самоваров").

Как видим, Пушкин учитывает те мотивы "Отрывка", которые повторяются, продублированы.

Исключением кажутся подтексты третий и седьмой: в этих случаях Пушкин обращается к темам, встречающимся у Мицкевича лишь однажды. Решающую роль, видимо, здесь сыграло то значение, которое придавалось мотивам, обыгранным польским поэтом, в русской литературной традиции – и в творчестве самого Пушкина. Мицкевич, как мы видели, уподобляет петербургские решетки и "ограды" железным клеткам. Между тем эти решетки и ограды занимали особое место в литературном портрете города по крайней мере со времен "Прогулки в Академию художеств" Батюшкова (1814), давно включенной исследователями в "литературный фон" "Медного Всадника" (см. напр.: Пушкин 1978, 130-134). Приведем лишь несколько, но, на наш взгляд, достаточно показательных, строк из этой статьи Батюшкова: "Взгляните на решетку Летнего сада, которая отражается зеленью высоких лип, вязов и дубов! Какая легкость и стройность в ее рисунке! Я видел славную решетку Тюльерийского замка <…>. Она безобразна в сравнении с этой" (Пушкин 1978, 133).

И второй случай: Мицкевич сравнивает румянец на щеках девушек с красным цветом вареного рака, по-видимому, сознательно обыгрывая один из самых устойчивых штампов в русской литературе. Ср., например, у Востокова: "Пусть декабрь оковал воды, в снега зарыл // Луг, на коем цвели розы и ландыши – // Чаши налиты пуншем; // Щеки девушек-лучше роз!"; у него же в другом месте: "От твоих лобзаний розы // У нас взыграют на щеках" (Востоков 1935, 152, 217); у Пушкина: "Полезен русскому здоровью // Наш укрепительный мороз: // Ланиты, ярче вешних роз, // Играют холодом и кровью" (Пушкин, З, 140); ср.: "Но бури севера не страшны русской розе. // Как жарко поцелуй пылает на морозе; // Как дева русская свежа в пыли снегов!" (Пушкин, З, 182); у Вяземского: "Презрев мороза гнев и тщетные угрозы, // Румяных щек твоих свежей алеют розы // И лилия свежей белеет на челе" (Вяземский 1986, 131). Ср. еще у Карамзина: "В Декабре, в Генваре, когда во Франции небо мрачное и дождь льется рекою, красавицы наши, при ярком свете солнца, катаются в санях по снежным бриллиантам, и розы цветут на их лилейных щеках. Ни в какое время года Россиянки не бывают столь прелестны, как зимою; действие холода свежит их лица, и всякая, входя с надворья в комнату, кажется Флорою" (Карамзин 1987, 290).

О проекте Авторы Карта портала Ссылки Контакты

Веб-студия Православные.Ру