Неугасимая лампада. Антология русской религиозно-философской поэзии. Часть 1

Александр Сергеевич Пушкин (1799 - 1837)

Роль А.С. Пушкина не только в русской поэзии, но и шире - в русской истории, кратко и точно выражает формулировка: "Он - наше все". Исключительность этой роли обусловлена тем, что Пушкин отразил в своем творчестве глубинные особенности русского национального духа. А поскольку дух этот весьма противоречив, в Пушкине искали - и находили - союзника люди диаметрально противоположных взглядов: революционеры и консерваторы, атеисты и христиане, космополиты и патриоты.

"Жил бы Пушкин долее, так и между нами было бы, может быть, менее недоразумений и споров, чем видим мы теперь. Но Бог судил иначе. Пушкин умер в полном развитии своих сил и бесспорно унес с собою в гроб некоторую великую тайну. И вот мы теперь без него эту тайну разгадываем", - этими словами Достоевский закончил свою знаменитую речь о Пушкине.

Взятое само по себе, вне времени, творчество Пушкина этой загадки не разрешает, но объективная логика его судьбы показывает путь от неверия и сомнений - к вере, от идеи разрушения - к идее созидания.

Александр Сергеевич Пушкин родился 6 июня 1799 г. в Москве. Он принадлежал к древнему роду и гордился этим. "Мы ведем род свой от прусского выходца Радши или Рачи (мужа честна, как говорит летописец, т.е. знатного, благородного), выехавшего в Россию во времена княжества св. Александра Невского", - писал он, имея в виду отцовскую линию. Родословная матери Пушкина испытала резкое воздействие петровской эпохи: его прадедом был известный "арап Петра Великого" - Абрам Ганнибал. Таким образом, уже в истории семьи Пушкина преломились московская древность и петровские реформы, в самом его происхождении видятся истоки как его патриотизма, так и "всечеловечности".

Раннее детство Пушкина прошло в Москве. "Пушкины жили весело и открыто, и всем домом заведовала больше старуха Ганнибал, очень умная и рассудительная женщина", - вспоминала одна из старших современниц. По ее словам, бабушка Марья Алексеевна не раз говаривала: "Не знаю, что выйдет из моего старшего внука: мальчик умен и охотник до книжек, а учится плохо, редко когда урок свой сдаст порядком: то его не расшевелишь, не прогонишь играть с детьми, то вдруг так развернется и расходится, что его ничем не уймешь; из одной крайности в другую бросается, нет у него середины". Безмерность, наклонность к крайностям, нелюбовь к "золотой середине" - опять-таки представляют собой особенность русского национального характера.

Раннюю свою пору сам поэт вспоминать не любил. О себе он мог сказать словами лирического героя одного из стихотворений: "В начале жизни школу помню я…" В лицее он познал настоящую дружбу, которой оставался верен до конца жизни. Лицейские годы начались с преодоления себя: в детстве Саша был "большой увалень", но затем в результате упорных тренировок стал стройным и физически сильным.

Личная судьба Пушкина тесно связана с историческими событиями его эпохи. Его поколение уже в начале сознательной жизни наравне со взрослыми испытало потрясение наполеоновского нашествия и радость победы. Старшие братья сверстников Пушкина уже проявили себя на полях сражений, и они, в свою очередь, тоже спешили действовать. Вместе с тем, впитав в себя поверхностные идеи европейского Просвещения, они не всегда задумывались о возможных следствиях своей активной жизненной позиции.

Как и большинство его друзей, Пушкин пережил период бурного увлечения идеями революционного вольнодумства, но в отличие от многих из них, не остановился в своем развитии, приняв заученные шаблоны за непреложную истину. Он обладал исключительной способностью усваивать уроки жизни.

Внешние жизненные потрясения, которые легко могли сломать натуру менее стойкую: южная ссылка и вынужденный отрыв от друзей; несчастье, постигшее его друзей-декабристов; вынужденное уединение в провинциальной глуши, - обогатили его внутренний опыт. Однако процесс познания не был легким и безболезненным, временами поэт терял опору внутри себя и собственное существование казалось ему бессмысленным.

Дар напрасный, дар случайный,
Жизнь, зачем ты мне дана?
Иль зачем судьбою тайной
Ты на казнь осуждена?

Кто меня враждебной властью
Из ничтожества воззвал,
Душу мне наполнил страстью,
Ум сомненьем взволновал?..

Цели нет передо мною:
Сердце пусто, празден ум,
И томит меня тоскою
Однозвучный жизни шум. - написал он в минуту сомнения. Вопрос, обращенный "в никуда", неожиданно нашел ответ, и собеседником поэта стал будущий святой. Стихотворение вызвало отклик московского митрополита Филарета (Дроздова). Церковный иерарх, прозванный современниками "Мудрым", отыскал единственную форму, в которой можно было ответить "солнцу русской поэзии". Он лишь слегка изменил его стихотворение:

Не напрасно, не случайно
Жизнь от Бога мне дана.
Не без воли Бога тайной
И на казнь осуждена.

Сам я своевольной властью
Зло из темных бездн воззвал,
Сам наполнил душу страстью,
Ум сомненьем взволновал.

Вспомнись мне, забвенный мною,
Просияй сквозь сумрак дум,
И созиждется Тобою
Сердце чисто, здравый ум.

Пушкин, очевидно, был потрясен тем, насколько, задавая вопрос, он сам был близок к ответу, и не замедлил откликнуться на слова святителя новым стихотворением:

В часы забав и праздной скуки,
Бывало, лире я моей
Вверял изнеженные звуки
Безумства, лени и страстей.

Но и тогда струны лукавой
Невольно звон я прерывал,
Когда твой голос величавый
Меня внезапно поражал.

Я лил потоки слез нежданных,
И ранам совести моей
Твоих речей благоуханных
Отраден чистый был елей.

И ныне с высоты духовной
Мне руку простираешь ты,
И силой кроткой и любовной
Смиряешь буйные мечты.

Твоим огнем душа палима
Отвергла мрак земных сует,
И внемлет арфе серафима
В священном ужасе поэт.

Нельзя сказать, что после этого события Пушкин мгновенно стал другим. Глубокое внутреннее изменение совершалось в нем постепенно. Но Пушкин 30-х годов. сильно отличается от Пушкина 20-х. На смену легкой поэтической игре и республиканским устремлениям, приходят углубленные раздумья о смысле жизни, о сущности революции, о путях истории, русской и всемирной. Пушкин отказывается от ложных идеалов своего поколения:

Не дорого ценю я громкие права,
От коих не одна кружится голова.
Я не ропщу о том, что отказали боги
Мне в сладкой участи оспоривать налоги,
Или мешать царям друг с другом воевать,
И мало горя мне, свободно ли печать
Морочит олухов, иль чуткая цензура
В журнальных замыслах стесняет балагура.
Все это, видите ль, слова, слова, слова.
Иные, лучшие, мне дороги права;
Иная, лучшая потребна мне свобода:
Зависеть от царя, зависеть от народа -
Не все ли нам равно?..

В личной жизни поэта также совершается серьезная перемена: он женится и из "легкомысленного повесы" превращается в отца семейства, заботящегося не только о благосостоянии, но, прежде всего, о чести и достоинстве близких. Защищая честь своей жены и своей семьи, он и погиб.

"Россия лишилась своего любимого национального поэта, - писал тогда Жуковский в письме отцу Пушкина, Сергею Львовичу. - Он пропал для нее в ту минуту, когда его созревание совершилось; пропал, достигнув до той поворотной черты, на которой душа наша, прощаясь с кипучею, буйною, часто беспорядочною силою молодости, тревожимой гением, предается более спокойной, более образовательной силе здравого мужества, столько же свежей, как и первая, может быть, не столько порывистой, но более творческой. У кого из русских с его смертию не оторвалось что-то родное от сердца.

Кончина Пушкина была христианской. Смертельно раненый, страдая от невыносимой боли, он держался мужественно; осознанно причастился Святых Христовых тайн, и умер, примирившись со всеми, попросив прощения у государя и пожелав ему "счастия в его России". Антигосударственно настроенным людям этот факт до сих пор в высшей степени неприятен, как неприятен и сам биографический облик зрелого Пушкина. Однако Пушкин-"верноподданный" продолжал оставаться певцом свободы, - "тайной свободы", как назвал ее Александр Блок, или, как сказал Аполлон Майков, той свободы, которая "только в царстве Духа".

Несмотря на поклонение, какого не удостаивался в ни один другой поэт, Пушкин до сих пор остается загадкой, и его уроки России еще только предстоит усвоить.

Пророк

Духовной жаждою томим
В пустыне мрачной я влачился, -
И шестикрылый серафим
На перепутье мне явился.
Перстами легкими как сон
Моих зениц коснулся он.
Отверзлись вещие зеницы,
Как у испуганной орлицы.
Моих ушей коснулся он, -
И их наполнил шум и звон:
И внял я неба содроганье,
И горний ангелов полет,
И гад морских подводный ход,
И дольней лозы прозябанье.
И он к устам моим приник,
И вырвал грешный мой язык,
И празднословный и лукавый,
И жало мудрыя змеи
В уста замершие мои
Вложил десницею кровавой.
И он мне грудь рассек мечом,
И сердце трепетное вынул,
И угль, пылающий огнем,
Во грудь отверстую водвинул.
Как труп в пустыне я лежал,
И Бога глас ко мне воззвал:
"Восстань, пророк, и виждь, и внемли,
Исполнись волею моей,
И, обходя моря и земли,
Глаголом жги сердца людей".
1826

Ангел

В дверях Эдема ангел нежный
Главой поникшею сиял,
А демон мрачный и мятежный
Над адской бездною летал.

Дух отрицанья, дух сомненья
На духа чистого взирал
И жар невольный умиленья
Впервые смутно познавал.

"Прости, - он рек, - тебя я видел,
И ты недаром мне сиял:
Не все я в мире ненавидел,
Не все я в мире презирал".
1827

Воспоминание

Когда для смертного умолкнет шумный день
И на немые стогны града
Полупрозрачная наляжет ночи тень
И сон, дневных трудов награда,
В то время для меня влачатся в тишине
Часы томительного бденья:
В бездействии ночном живей горят во мне
Змеи сердечной угрызенья;
Мечты кипят; в уме, подавленном тоской,
Теснится тяжких дум избыток;
Воспоминание безмолвно предо мной
Свой длинной развивает свиток;
И с отвращением читая жизнь мою,
Я трепещу и проклинаю,
И горько жалуюсь, и горько слезы лью,
Но строк печальных не смываю.
1828

* * *
Когда в объятия мои
Твой стройный стан я заключаю
И речи нежные любви
Тебе с восторгом расточаю,
Безмолвна, от стесненных рук
Освобождая стан свой гибкой,
Ты отвечаешь, милый друг,
Мне недоверчивой улыбкой;
Прилежно в памяти храня
Измен печальные преданья,
Ты без участья и вниманья
Уныло слушаешь меня…
Кляну коварные старанья
Преступной юности моей
И встреч условных ожиданья
В садах, в безмолвии ночей.
Кляну речей любовный шепот,
Стихов таинственный напев,
И ласки легковерных дев,
И слезы их, и поздний ропот.
1831

Эпитафия младенцу

В сиянье, в радостном покое,
У трона вечного Творца,
С улыбкой он глядит в изгнание земное,
Благословляет мать и молит за отца.
1829

Монастырь на Казбеке

Высоко над семьею гор,
Казбек, твой царственный шатер
Сияет вечными лучами.
Твой монастырь за облаками,
Как в небе реющий ковчег,
Парит, чуть видный, над горами.

Далекий, вожделенный брег!
Туда б, сказав прости ущелью,
Подняться к вольной вышине!
Туда б, в заоблачную келью,
В соседство Бога скрыться мне!..
1829

* * *
Два чувства дивно близки нам -
В них обретает сердце пищу -
Любовь к родному пепелищу,
Любовь к отеческим гробам.

[На них основано от века,
По воле Бога Самого,
Самостоянье человека,
Залог величия его].

Животворящая святыня!
Земля была б без них мертва
Как … пустыня
И как алтарь без Божества.
1831
 

* * *
Пора, мой друг, пора! покоя сердце просит -
Летят за днями дни, и каждый час уносит
Частицу бытия, а мы с тобой вдвоем
Предполагаем жить, и глядь - как раз умрем.
На свете счастья нет, но есть покой и воля.
Давно завидная мечтается мне доля -
Давно, усталый раб, замыслил я побег
В обитель дальную трудов и чистых нег.
1833

Странник

1.
Однажды странствуя среди равнины дикой,
Незапно был объят я скорбию великой
И тяжким бременем подавлен и согбен,
Как тот, кто на суде в убийстве уличен.
Потупя голову, в тоске ломая руки,
Я в воплях изливал души пронзенной муки
И горько повторял, метаясь как больной:
"Что делать буду я? что станется со мной?"

2.
И так я, сетуя, в свой дом пришел обратно.
Уныние мое всем было непонятно.
При детях и жене сначала я был тих
И мысли мрачные хотел таить от них:
Но скорбь час от часу меня стесняла боле;
И сердце наконец раскрыл я поневоле.

О, горе, горе нам! Вы, дети, ты, жена! -
Сказал я, - ведайте: моя душа полна
Тоской и ужасом, мучительное бремя
Тягчит меня. Идет! уж близко, близко время:
Наш город пламени и ветрам обречен;
Он в угли и золу вдруг будет обращен,
И мы погибнем все, коль не успеем вскоре
Обресть убежище; а где? о горе, горе!"

3.
Мои домашние в смущение пришли
И здравый ум во мне расстроенным почли.
Но думали, что ночь и сна покой целебный
Охолодят во мне болезни жар враждебный.
Я лег, но во всю ночь все плакал и вздыхал
И ни на миг очей тяжелых не смыкал.
Поутру я один сидел, оставя ложе.
Они пришли ко мне; на их вопрос я то же,
Что прежде, говорил. Тут ближние мои,
Не доверяя мне, за должное почли
Прибегнуть к строгости. Они с ожесточеньем
Меня на правый путь и бранью и презреньем
Старались обратить. Но я, не внемля им,
Все плакал и вздыхал, унынием тесним.
И наконец они от крика утомились
И от меня, махнув рукою, отступились,
Как от безумного, чья речь и дикий плач
Докучны и кому суровый нужен врач.

4.
Пошел я вновь бродить, уныньем изнывая
И взоры вкруг себя со страхом обращая,
Как узник, из тюрьмы замысливший побе,
Иль путник, до дождя спешащий на ночле.
Духовный труженик - влача свою веригу,
Я встретил юношу, читающего книгу.
Он тихо поднял взор - и попросил меня,
О чем, бродя один, так горько плачу я?
И я в ответ ему: Познай мой жребий злобный:
Я осужден на смерть и позван в суд загробный -
И вот о чем крушусь: к суду я не готов,
И смерть меня страшит"
"Коль жребий твой таков, -
Он возразил, - и ты так жалок в самом деле,
Чего ж ты ждешь? зачем не убежишь отселе?"
И я: "Куда ж бежать? какой мне выбрать путь?"
Тогда: "Не видишь ли, скажи, чего-нибудь",
Сказал мне юноша, даль указуя перстом.
Я оком стал глядеть болезненно-отверстым,
Как от бельма врачом избавленный слепец.
"Я вижу некий свет", - сказал я наконец.
"Иди ж, - он продолжал, - держись сего ты света;
Пусть будет он тебе единственная мета,
Пока ты тесных врат спасенья не достиг,
Ступай!" - И я бежать пустился в тот же миг.

5.
Побег мой произвел в семье моей тревогу,
И дети и жена кричали мне с порогу,
Чтоб воротился я скорее. Крики их
На площадь привлекли приятелей моих;
Один бранил меня, другой моей супруге
Советы подавал, иной жалел о друге,
Кто поносил меня, кто на смех подымал,
Кто силой воротить соседям предлагал;
Иные уж за мной гнались; но я тем боле
Спешил перебежать городовое поле,
Дабы скорей узреть - оставя те места,
Спасенья верный путь и тесные врата.
1935

* * *
Отцы пустынники и жены непорочны,
Чтоб сердцем возлетать во области заочны,
Чтоб укреплять его средь дольних бурь и битв,
Сложили множество божественных молитв;
Но ни одна из них меня не умиляет,
Как та, которую священник повторяет
Во дни печальные Великого поста;
Всех чаще мне она приходит на уста
И падшего крепит неведомою силой:
Владыко дней моих! дух праздности унылой,
Любоначалия, змеи сокрытой сей,
И празднословия не дай душе моей.
Но дай мне зреть мои, о Боже, прегрешенья,
Да брат мой от меня не примет осужденья,
И дух смирения, терпения, любви
И целомудрия мне в сердце оживи.
1936

* * *
Напрасно я бегу к сионским высотам,
Грех алчный гонится за мною по пятам…
Так, ноздри пыльные уткнув в песок сыпучий,
Голодный лев следит оленя бег пахучий.
1836