Адмирал Ушаков. Глава 8. Под покровом святого Спиридона

Из книги "Адмирал Ушаков". К 5-летию со дня акта церковного прославления праведного воина Феодора Ушакова, непобедимого Адмирала Флота Российского

ПОД ПОКРОВОМ СВЯТОГО СПИРИДОНА
Керкира уже много лет пребывала под покровом святого Спиридона Тримифунтского — поведал Ушакову как священник Дармарос с острова Китиры, так и купец из Керкиры Николай Пасхалис, которых вместе с другими священниками и купцами пригласил адмирал после штурма. Сей святой из небольшого города Тримифунта на Кипре поразил своею мудростью, прозорливостью, милосердием всех жителей острова. Слава о нем распространилась по всему Средиземноморью. Известно, что он вначале был простым пастухом, но всё, что зарабатывал или имел дома, отдавал нуждающимся, всем, кто просил или проходящим странникам. Господь возблагодарил его за это даром чудотворения. Спиридон исцелял многих больных и изгонял бесов. После смерти жены, при императоре Константине, он был избран епископом города Тримифунта. Пастух — епископ! Сие свидетельство того, что мудрость Божия не только с книгой приходит, а явленным свойством человеческой натуры быть может.

Ушаков внимательно их слушал. Перед ним стояло много задач по управлению островами, и он хотел их осуществить в соответствии с христианскими заповедями, обычаями и порядками, принятыми в этих местах. Он хотел восстановить православное епископство, которое латинянами венецианцами было (как и везде, где папство втискивалось) вытеснено и упразднено.

Дармарос же поведал, что Спиридон за свое благочестие и мудрость был приглашен на Первый Вселенский Собор христиан. Были там мужи ученые, философы и проповедники. Спор шел с арианами, которых искусно защищал один философ и, казалось, одержал победу. Тогда против него вышел Спиридон.

Дармарос заволновался, встал, закрыл глаза и, как бы вспоминая, произнес речь Спиридона: "Слушай, философ, что я буду говорить тебе: мы веруем, что Всемогущий Бог из ничего создал своим Словом и Духом небо, землю, человека и весь видимый и невидимый мир. Слово — это есть сын Божий, который сошел ради наших грехов на землю, родился из Девы, жил с людьми, пострадал, умер для нашего спасения и затем воскрес, искупив своими страданиями первородный грех, и совоскресил с собою Человеческий Род. Мы верим, что Он единосущен и равночестен с Отцом, и веруем этому без всяких лукавых измышлений, ибо... тайну эту постичь человеческим разумом невозможно!"

Дармарос побледнел и, казалось, и сам пережил Слово святителя. Затем поведал, что философ, противник христианства был поражен силой и страстью слов старца и сказал своим друзьям: "Пока состязание со мной велось посредством доказательств, я выставлял против одних доказательств другие и своим искусством спорить отражал все, что мне представляли. Но когда вместо доказательств от разума из уст этого старца начала исходить какая-то особая сила, то доказательства стали бессильны против нее, так как человек не может противиться Богу. Если кто-нибудь из вас может мыслить так же как я, то да уверует в Христа и вместе со мной да последует за этим старцем, устами которого говорил сам Бог!" Сей философ принял святое крещение, стал ревностным христианином. А еще, — продолжал Дармарос, — он там, на Соборе, сотворил чудо и доказательство против ариан. Когда шел спор о единстве Святой Троицы, Спиридон взял в руки плинфу, то есть кирпич, и стиснул его. Из него вверх вышел огонь, вода потекла вниз, а глина осталась в руках чудотворителя. "Се три стихии, а плинфа одна, — изрек тогда святитель. — Так и в Пресвятой Троице — три лица, а Божество едино".

Особо его почитали за то, что в засушливые годы он вызывал молитвою дождь, а в дождливую затянувшуюся пору разгонял облака. И керкирцы обращаются к нему всегда, когда над островом нависает угроза засухи. У каждого островитянина дома икона святителя Спиридона, ибо он оберегает жилища и домашние очаги.

Федор Федорович знал и ранее про святого Спиридона в России, где ему также поклонялись, почитая вместе с Николаем Мирликийским. У них даже дома была икона: рядом со святым Николаем был в паре Спиридон и Власий. "Зимние благодетели, — говорила матушка, — ибо дни их памяти обрамляли зиму". Но еще раньше, пребывая в Средиземном море с русским эскадрами, видел икону святителя в греческих храмах, да и его греческие командиры молились перед ней Он спросил: "А как мощи Спиридона оказались здесь, на Корфу, на Керкире?"

Дармарос, естественно, отнес это к проявлению Воли Божией и рассказал, что мощи его были перенесены в седьмом веке в Константинополь, а оттуда, в дни горестного падения в 1453 году столицы Византии перед турками-османами, иерей Георгий, по прозванию Калохерет, забрал и отвез их вначале в Сербию, а затем на Корфу. Здесь они и находятся в храме его имени. Лишь правая десница сейчас в Риме. Он снова встал и благоговейно преподнес икону святителя Спиридона адмиралу. Федор Федорович к святым мощам прикладывался в храме и сейчас, перекрестившись, поцеловал лик и бережно расположил икону в красном углу. Он уже знал, что на Пасху вместе со всем священством православным, со всем воинством русским, с моряками и офицерами, со всеми жителями острова пройдет с мощами по улицам Керкиры и спросит у него молитвенного покровительства на создание первого небольшого греческого государства, на преобразования в этой новой державе из освобожденных островов, которая по традиции местной будет, наверное, не королевством, а республикой. Да, и свод законов надо разработать, по которым народ жить будет. Епископство православное, во-первых, восстановить надо будет. Амнистию надо дать тем, кто посулами революционных французов прельстился, стал чужое забирать, попросту грабить. А богатых людей, которые что-то потеряли, часто из-за своей алчности, уговорить не требовать наказания тем, кто совершил нарушения по недомыслию. И главное, мир утвердить на островах, согласия добиться.

— Как думаешь, отче, поможет нам Спиридон в сиих замыслах? — задумчиво обратился он к священнику. Дармарос суверенностью закивал головой: "А как же, он, будучи и пастухом и епископом, из собранного одну часть урожая раздавал бедным, а другую отдавал нуждающимся в долг. Сам лично он ничего не давал, а просто показывал вход в кладовую, где каждый мог взять, сколько нужно, а потом возвратить таким же образом, без проверки и отчета".

— Адмирал, — обратился к Федору Федоровичу купец Пасхалис, — амнистию, я уверен, наш святой поддержит и благословит. Он был добрый и участливый. — Ведь он не бросил пастушество, став епископом. Сократ Схоластик приводит одну историю, когда воры решили похитить овец у Спиридона. Они за полночь забрались в овчарню святого, и тут невидимая сила связала их. А утром, когда Спиридон пришел и увидел связанных разбойников, то помолился на них, развязал и долго беседовал и уговаривал их никогда больше не воровать, жить честным путем. А потом подарил им по овце и, отпуская, улыбнулся и сказал: "Пусть же не напрасно вы бодрствовали".

Все посмеялись и подивились непомерной доброте святого, что и им была, наверное, путеводной.

— Сегодня, господа, пятница и вообще пост и посему разносолов не будет, а будет наша капустка квашеная, да квасок с сухариками. Прошу попотчеваться.

Пасхалис к сему приготовил еще одну историю про Спиридона, когда по наступлении четыредесятницы к нему зашел странник— он приказал дочери, видя, что путник утомлен, обмыть его ноги и дать поесть. Но дочь, зная, что в пост святитель вкушал пищу только один раз в неделю, а в прочие дни не ел, и сказала ему, что в доме не было ни муки, ни хлеба. Тогда Спиридон, извинившись перед гостем, приказал дочери зажарить свиную солонину, бывшую в запасе и, усадив гостя за стол, принялся трапезничать и убеждал странника подражать себе. Тот же назвал себя христианином и стал отказываться. Спиридон сказал: "Тем менее надобно отказываться, ибо Слово Божие изрекло. "Вся чиста чистым".

Ушаков усмехнулся и отметил: "То святые могут знать, когда что можно и нужно, мы же, простые христиане, будем придерживаться канона и ужина постного".

Пасхалис согласился, но сказал возвышенно и убежденно. "Поистине Благословение Божие, что вы, господин адмирал, истинный христианин, и ваше боголюбивое воинство с нами здесь поразительно, но все-все солдаты и моряки с радостью идут на литургию, и нас поразило, что все шесть церквей, отведенных для войска, всегда переполнены. Господин адмирал, мы же знаем, что вы с офицерами и генералами Вашими ходите на обедни к святителю Спиридону, или в храм Платитеры, то есть Богородицы. Великий адмирал, видя, как Вы молитесь, видя Ваше, князя Волконского, офицеров и солдат рвение, мы даже стыдимся в сравнении с Вами считать себя ревностными христианами. Мы надеемся на промысел Божий и на то, что Вы пребудете на островах вечно. Я об этом уже написал Павлу Филису, Вашему консулу в Венеции".

Ушаков смутился, крепко пожал руку пылкому коммерсанту и пообещал, что и впредь русские моряки будут ревностными христианами.

***
Эту Пасху на Керкире запомнили надолго. Хоругви, иконы из храма Спиридона и с русских кораблей растянулись на весь квартал, вокруг которого шел крестный ход. Звучно кричали волынки, барабанный бой несся над всем островом. Тысячи свечей освещали процессию, а вокруг мощей Спиридона, согласно традиции, сидящего в епископском кресле, торжественно горели факелы, которые несли русские матросы. Священники храма медленно несли мощевицу. Вместе с ними ее нес великий адмирал и его соратники. Он возвышенно радовался, что святой Спиридон благословляет этот крестный ход, его моряков, жителей острова на новую жизнь, на создание греческого государства, на ревностное православное служение. Он оберегает их дома от разрушений, дома русских моряков — корабли — от катастроф. "Святой отче Спиридоне, — неслось над рядами молящихся греков и русских, — Моли Бога о нас!"

Громыхнули орудия и винтовки русского флота. Всю ночь народ молился Богу и благодарил Спиридона. Всю ночь греки славили русских моряков и их адмирала

АМНИСТИЯ
...Дни после падения Корфу летели еще быстрее, чем до штурма. Каждый день приносил адмиралу заботы, хлопоты и опасности. Сегодня за длинным, потемневшим от времени столом собрались люди, с которыми он хотел посоветоваться. Решение для себя уже принял, но надо было проверить его на людях, опереться на их мнение, определить угрозы к исполнению. Народ собрался разный — его соратники, боевые командиры кораблей, руководители греческих повстанцев, высокородные нобили, пылкие второклассные. Тяжело опустил на стол свои мужицкие руки священник Дармарос, ножичком сосредоточенно чистил ногти Граденигос Сикурос ди Силлас, живо жестикулировал Палатирос. Пожалуй, за каждым из них и стояла та сила, мнение которой хотел знать Ушаков.

— Достопочтенные господа! Свершилось событие великое. Корфу, как и все Ионические острова, ныне освобожден эскадрой союзных войск! Волю императора нашего объявляли мы уже не раз: Россия здесь выгод своих не ищет и не претендует на приобретение земель. Но претендует она на то, чтобы восстановить на островах сих порядок и спокойствие. Было до сего времени здесь немало злоупотреблений и своевольства. Не все действовали по злому умыслу. Обстоятельства молодых людей ввели в погрешность, если сие так называть можно, но раскаяние их освобождает и делает вновь достойными общества. Я от них соболезную и с удовольствием в погрешностях их прощаю.

Адмирал обвел взглядом присутствующих. Все напряженно слушали. Дармарос разжал кулаки, Сикурос ди Силлас сложил ножичек и спрятал его в футляр, Палатинос что-то стал записывать на клочке бумаги. Адмирал, чувствуя важность момента, встал и торжественно объявил:

— С сего дня, как и заявляли мы перед низвержением тиранического режима, объявляем мы амнистию. В прокламации союзнического командования мы признали прекратить распри, забыть обиды и простить содеянное. Мы так и написали там: "Люди всех сословий и наций, чтите властное предначертание человечности. Да прекратятся раздоры, да умолкнет дух вендетты, да воцарится мир, добрый порядок и общее согласие на всем острове". Амнистию таковую мы завтра и объявим на островах!

Адмирал сел. Палатинос захлопал в ладоши: "Мудро! Великодушно!"— выкрикнул он, не дав установиться тишине.

Сикурос ди Силлас выждал паузу и, склонив голову к плечу, медленно растягивая слова, чтобы дать возможность перевести, спросил:

— Значит ли это, что не будут наказаны бунтовщики и мятежники, захватившие земли и имущество почтенных граждан?

Ушаков хладнокровно ответил:

— Подобные дела надо предать забвению и примирить.

Сикурос ди Силлас хотел было возразить, но Ушаков не дал и слова сказать.

— Противу сего я не хочу слушать никаких доводов.

Булгарис, назначенный руководителем, стал решительно поддерживать русского адмирала. Амнистия необходима, говорил он, чтобы не дать рассыпаться только что освобожденному обществу. Все осложнилось в этом мире, и надо, чтобы он не рассыпался и не погреб под своими обломками всех нас, простить бунтовавших.

Сикурос ди Силлас снова возразил:

— Прощение — значит разрешение к новым бунтам и беспокойствам. Надо посадить бунтующих, зачинщиков расстрелять, а все забранные земли отобрать.

Орио неодобрительно покачал головой. Дармарос поднял руки, как бы сдерживая ненависть и злость, и, обращаясь к Ушакову, уважительно сказал:

— Господин адмирал, великая мудрость движет вами. Кровь породит новую кровь, наказание — новых обиженных. Островная церковь благословляет вас на сей богоугодный акт.

Ушаков удовлетворенно кивнул и посчитал разговор законченным. Дежурный офицер подошел и что-то тихо доложил ему.

— Пусть заходит. Послушаем на прощание эту просьбу.

В комнату, поддерживаемый двумя пожилыми греками, вошел древний старец. Он поводил головой по сторонам, нашел сидящего в торце стола Ушакова и упал на колени. Адмирал жестом приказал встать.

— Говори!

Старец вытер слезу и четко сказал по-русски:

— Благородный адмирал. Прости моих оболтусов. Закружила им голову французская зараза. Думали, что волю Греции несут, и пошли вслед им. Сейчас их арестовали. Судить хотят,— старик горестно вздохнул.— Не враги они нашей единоверной России. Не враги, а глупцы. Помилуй их. Отпусти с Богом. Прикажу им, так же как сам, много лет в Черном море служить верой и правдой русскому флагу.

Старец снова упал на колени. Ушаков торопливо вышел из-за стола, поднял его под руки и спросил:

— Как звать-то вас, отче?

— Афанасий! Афоней ваши моряки кликали.

— Вот что!— повернулся к адъютанту.— Передай майору Дандри! Пусть приведет младых сих карманьолов к присяге, а после того непременно их простить... подобных им сделать свободными, а подобные дела предать забвению и примирить. Ты же, отец, будь спокоен. Был ты честен и долгу своему предан, и мы этого не забудем. Ступай! Все будет по-доброму!

Старик низко кланялся, отступая до самой двери, и, перекрестив адмирала, удалился. Ушаков повернулся к сидящим и тихо сказал:

— С таковыми несчастными, какой сей старец, обще я соболезную об их состоянии... Какова тут может быть кара? Прощать надо. Они нашими самыми большими друзьями станут...

...На островах объявили об амнистии.

 

ИОНИЧЕСКАЯ КОНСТИТУЦИЯ
Пороховой дым над крепостью Корфу оседал, четко вырисовывались неприступные доселе бастионы и башни, кое-где зияли бреши, выступали острые каменные обломки зубцов. Однако в целом крепость сильно не пострадала и снова превращалась в неприступную твердыню, но на этот раз уже союзнических войск России и Оттоманской Порты. В развалинах же лежала вся система управления Ионических островов. Многовековая венецианская власть рухнула, новые французские порядки рассыпались. Нобили с облегчением вздохнули. Наконец-то им вернут все их земли, имущество. Они безраздельно будут властвовать в Генеральном совете. Только родовитость и знатность дает право на власть, на управление и привилегии. Всех второклассных, простых, "черный" люд надо призвать к порядку, приструнить, наказать, чтобы неповадно было покушаться на чужую собственность и права аристократов. Сомнений в установлении строгих порядков не было. Ведь эскадра, которая их освободила, послана двумя самыми абсолютными монархами, сохранившими свои привилегии в неприкосновенности от французского республиканства и заразы либерализма.

Все так. Но события на островах разворачивались по-иному. Потому что во главе сил союзников стоял адмирал Федор Ушаков. Не приходится сомневаться в его державных убеждениях, приверженности существующим порядкам. Но не приходится сомневаться и в его аналитическом уме, рассудке, практическом и гибком уме, способности трезво взвесить общественные и политические факты, сделать самый точный и необходимый вывод из ситуации. На Ионических островах Федор Ушаков предстает перед нами как умный и тонкий политик, как расчетливый управитель, умный организатор.

Каково будет правление на Ионических островах, кому будут принадлежать они? Жители островов об этом не знали. Они желали быть самостоятельными, связывали свою свободу с Россией, панически боялись османов и всей системы турецкого правления. В это время в Константинополе шли долгие и упорные переговоры. Турки давно желали видеть острова своей колонией, в крайнем случае иметь тот удушающий протекторат, который был у них над Дунайскими княжествами. У Павла I не было никакого желания включать острова в состав Османской империи. Если нельзя сделать самостоятельное греческое образование, следует преобразовать его в самоуправляющее государство, с собственной конституцией под верховной властью султана. Примером была Дубровницкая (Рагузинская) республика, пребывавшая под властью султана лишь формально. Ушаков видел непреклонную решимость греков противостоять турецкому владычеству, старался повлиять на Томару истинной информацией.

 

"Буде отделены будут они от протекции России, так заметить должно, даже до бешенства дойтить могут, столь боятся они малейшего роду подданства туркам".

Федор Федорович Ушаков был человек слова, и при установлении верховной власти Порты его в немалой степени тревожило, что "островные греки" посчитали бы пустословом, "обещалкиным", нарушителем обязательств, данных в "пригласительных письмах". Слово же свое он ценил высоко: "А я всякое данное мною слово старался сдержать верным, через то и имеют ко мне наилучшую склонность и веру, это мне много помогает в моих деятельностях".

Да, это был принцип Ушакова, и это тоже делало его замечательным человеком.

Константинопольская конвенция о статусе островов была подписана 21 марта (1 апреля) 1800 года, а до этого Ушаков, конечно, получая указания и пожелания из Зимнего дворца и константинопольского посольства, утверждал на островах новый режим управления. Сложилась парадоксальная ситуация. Самая боевая часть населения, оказавшая союзной эскадре наибольшую помощь, пришла в столкновение с нобилитетом, который себя считал "естественным союзником" российского императора. Будь на месте Ушакова другой русский командующий, вельможа и аристократ, нет сомнения, что ход событий был бы другим. Адмирал Ушаков был реалист, он отнюдь не исповедовал французскую республиканскую веру, но почувствовал произошедшие изменения в обществе, увидел во второклассных серьезную опору России и во имя эфемерной солидарности с аристократами не считал нужным поступиться принципами и союзными обязательствами.

Как гром среди ясного неба прозвучало для нобилей после освобождения Корфу слово "амнистия". Как амнистия? Кому? Этим "карманьолам", грабителям, зачинщикам бунта? "Да!"— твердо отвечал разумный и спокойный адмирал. Да!— во имя "мира, тишины и спокойствия". Вот чем руководствовался Ушаков, а не предрассудками и стремлением ублажить нобилей за их былые страхи и потери. Русское командование отнюдь не брало сторону "черни", как в один голос запричитали ионические аристократы и русские дипломатические представители (вице-консул Загурийский и генеральный консул на Корфу Бенаки). Нет, оно не хотело раздоров и новых кровопролитий. Аристократы жаждали крови. Трудно отказываются от привилегий в этом мире, мало у кого хватало ума сделать это по своей воле. Лишь буря революции и решительная власть делают это каждая по-своему. Ушаков хотел силой власти подправить несправедливость, очевидную для многих. Избранные объявили войну русскому адмиралу. Он — освободитель Ионических островов, одержавший блистательную победу под Корфу, непререкаемый флотоводческий авторитет — стал ненавистной фигурой для бывших венецианских аристократов, для закоснелых в своих консервативных взглядах подданных Российской империи,— дипломатических представителей.

...Ушаков решительно отверг тактику репрессий. Нет, он принимал "под защиту" нобилей, распускал после взятия крепостей крестьянские отряды, но настаивал в большинстве случаев на прощении тех, кто громил в свое время нобилей. Более того, он не требовал обязательного возвращения ими земли и имущества, захваченного у нобилей. Хватит, считал он, насилия и крови, нужны мир и согласие. "Мы всех бывших в погрешностях по таковым делам простили и всех островских жителей между собой примирили, потому и имения от них или от родственников их отбирать не надлежит".
Нобили захлебнулись от возмущения: "Ну и защитник выискался". А русский адмирал повторял: "За всем тем полагаю — лучше все, что можно, простить, нежели наказать, а особо чтобы в числе виновных безвинные родственники не страдали".

Так в суровом военном человеке проявился гуманист и сострадалец, реалист и подлинный политический стратег.

На островах один за одним ввели местное самоуправление. На Китире и Закинфе в органы управления вошли и второклассные. Еще один удар по самолюбию и доходам аристократов. На Китире же Ушаков (и по-видимому, не без воздействия полюбившегося ему Дармароса) разрешил крестьянам ("мужикам островным") выбирать даже собственных судей. Этого уже не могли понять и русские дипломаты, выразители официальных взглядов Российской империи. Вице-консул Загурийский и генеральный консул Бенаки застрочили письма в Константинополь Томаре и в Коллегию иностранных дел в Петербурге. Бенаки сам, может, и не принадлежал к крайне правому крылу, вначале терпимо отнесся к стремлениям Ушакова ограничить безудержную власть нобилей, но, когда он увидел, что адмирал сочувственно относится к крестьянам, его верноподданническое сердце не выдержало. Он начинает пугать российскую Коллегию иностранных дел: "...крестьяне считают возможным не платить установленные налоги", ибо "господин адмирал... во время осады обещал им, что их не будут преследовать за все, что они учинили против нобилей, не позволяет их хоть чем-нибудь обременить, чтоб оградить их от мести". А на Корфу, строчит он в Петербург, "крестьяне в открытой войне против нобилей и считают, что не обязаны им повиноваться, так как во время осады Корфу его превосходительство адмирал призвал их послужить общему делу... и после сдачи крепости обещал им амнистию". Да, это был уже донос, вначале, может быть, от испуга, а потом от понимания, что Томара, петербургские дипломаты и Павел I думают так же. Ушаков же не останавливался в своей необычной преобразовательской деятельности. Он активно, даже больше, чем можно было ожидать от командующего эскадрой, включился в дело организации центрального управления и разработки знаменитого "Временного плана"— Конституции первого греческого государства.

***
В мае 1799 года на островах состоялись выборы в Сенат, главной задачей которого была разработка новой Конституции. И здесь сказалось влияние Ушакова, в нем заседали рядом с нобилями второклассные. Президентом Сената, по рекомендации Ушакова, избрали графа Орио. Любопытно, что граф был католик, чистый венецианец, отнюдь не безупречен в иерархии нобилей. Ушакова, по-видимому, привлекло в нем безоглядное желание служить новой силе, умение приспособить свои аристократические устремления к реальной возможности, а также его дипломатическое умение, отсутствие, когда это было необходимо, "венецианской спеси", желание сотрудничать со второклассными. Такой гибкий политик устраивал Ушакова, да к тому же тот и сам был в прошлом контр-адмиралом венецианского флота. Так что было о чем поговорить, о чем поразмышлять двум морякам, двум капитанам. Правда, макиавеллиевская школа венецианских политиков, которой в немалой степени следовал Орио, так и не была постигнута русским адмиралом, ибо была противна его существу.

Предварительный план Управления освобожденными от французов бывшими венецианскими островами и порядка, который может быть на них установлен ("План временного правления"— "Временный план об учреждении правления"), новая Конституция были разработаны при активном участии Орио и, конечно, самого Ушакова.

С одной стороны, в ней консервировались старые порядки (сохранились сословия, привилегии дворянства и т. д.). Это так. Но были и существенные сдвиги, что делало ее одной из самых демократических на тот период конституций в Европе. Ее существенным звеном стало нововведение — избирательные права предоставлялись и части второго класса. Правда, получали из них это право те, кто одновременно получал и дворянское звание. Кроме того, надо было исповедовать христианскую религию, а главное — иметь фиксированный доход. Временный план определял органы центрального и местного управления, так называемые Генеральные советы на островах. Они избирали общереспубликанский Сенат с центром в Корфу, который тоже включал второклассных. Для реакционной охранительной атмосферы Европы идея слияния наследственного дворянства и части второго класса в новый сословный институт, безусловно, была прогрессивной. Неограниченная власть нобилей была подорвана, на арену вышла предприимчивая буржуазия. Особо прогрессивной следовало считать статью, позволяющую получать дворянство на основе "знания или таланта". Это уже была уступка художественной интеллигенции, в немалом количестве находившейся на островах.

Временный план ничего не отменил в сословной наследственности, но он поставил убийственный для аристократов вопрос о возможности приобретения дворянства. При большой собственности и за личные заслуги. То есть отныне было "не от Бога идущее", не только извечное владение титулом и званием, а и приобретенное, полученное из рук новой Республики. Страшны были последующие вопросы: "А что будет дальше? А где граница в овладении правами?"

И еще одна из существенных сторон новой Конституции. Она ознаменовала собой появление греческой национальной государственности в новое время. Еще ограниченное, еще не полноценное, но самостоятельное, автономное греческое государство с введением греческого языка порождало рост самосознания у островных греков и всего населения Пелопоннеса.

Временный план был детищем Ушакова, он к нему и отнесся серьезно, ответственно и хотел в нем создать предпосылки для мира и равновесия, хотел примирить враждующие стороны. Он видел, что народ не хочет жить по-старому и безропотно подчиняться нобилям, их амбиции, утверждает он в письмах в Петербург и Томаре, непомерны и опасны, приведут к беде. "Тогда народ всех островов никак удержать будет невозможно от великого негодования и мщения над ними" и "предвидимые из того следствия отвратить трудно, кроме как силою войск, но и то будет тщетно, всегда войска наши в островах быть не могут, острова сии предвижу я пропавшими".

Если до выработки временного плана нобили еще надеялись, что главнокомандующий русской и союзной эскадрой повернется к ним лицом, станет их главным покровителем, то с утверждением его Ушаковым стало ясно, что не в нобилях видит адмирал опору русской политики, не в нобилях, а во второклассных, которые должны были смягчить и выступление "нижнего народа". Он надеялся, как писала А. Станиславская, что "второй класс окажется чем-то вроде между народом и аристократией". Однако примирения, естественно, не произошло, но не произошло той кровавой резни, что учинил Нельсон над республиканцами при взятии Неаполя. Судьба временного плана решалась в Петербурге и Константинополе. От усилий адмирала Ушакова это не зависело, но он, правда, тогда об этом не знал...

История — вещь сложная, в ней часто происходят "перевертыши", когда одни и те же идеи воспринимаются в разное время по-разному, да и при воплощении дают непредвиденные результаты. Так, многие просветительские идеи, лозунги, безопасно звучавшие в устах молодой императрицы или ее просвещенных вельмож, вдруг гневным возгласом Радищева разрывали тяжелое облачение империи и обнажали ее боли и болезни или преобразовывались в язвительные выпуски новиковских журналов, призывы "Вольного общества любителей словесности, наук и художеств". Что-то из просветительских и демократических идей XVIII века видоизменялось в головах разумных политиков, умудренных государственных мужей конца столетия. Они предлагали свои проекты преобразований, учитывая бурные изменения в Европе и жар пугачевских угольев. В русском обществе известны были аристократически-конституционные мысли Н. И. Панина, многие знали, что мудрейший политик екатерининской и павловской эпохи А. А. Безбородко подготовил секретный проект, в котором зазвучали реалистические оценки происходящего в мире. В русской общественной жизни вызрела группа политиков, понимающая необходимость изменений, необходимость приспособления к новым послереволюционным реальностям. Некоторые из них попытались реализовать свои проекты при слабом сочувствии уже Александра I (М. М. Сперанский), другие ограничились проектами (Н. Н. Новосильцов, П. А. Строганов, А. А. Чарторыйский). К реалистам принадлежал и Ушаков. Однако его деятельность выходила за рамки аристократической верхушки, отличалась прогрессивными чертами. Нет, не только просветительские западные идеи лежали в основе его политики. Русская народная практика, народное мировосприятие, матросская взаимовыручка, просматривающаяся под религиозной оболочкой, вера народа в социальную справедливость и лучшее будущее не могли не повлиять на образ мысли и действия близко стоящего к народу русского адмирала. Отсюда проистекают его принципы, его защита "многих", его требования соблюдать "пользу общественную" так, чтобы "народ, многие тысячи" не страдали от "немногих" (нобилей). Он, представитель верхушки власти, отнюдь не потворствовал сословной спеси и социальной нетерпимости аристократов, резко выступал против "венецианской гордости", которую считал отнюдь не национальным свойством. Свою линию он видел в уравновешенности, соблюдении равновесия между нобилями и "многими тысячами". При его терпимости, человечности, стремлении осуществлять власть "без потери людей", великодушии, верности слову — это была безусловно прогрессивная, демократическая политика.

Россия и Греция. Между народами этих стран всегда существовала взаимная симпатия и расположенность. Греческая культура была одним из животворных источников для воссоздания одной из самобытных национальных культур мира. Греческая мифология помогала создавать в XVIII веке образы новых героев. "Россов непобедимых", отверзших врата и окна в Европу, вставших на Балтике и Черном море, на Аляске и Каспии. Русские паломники, останавливаясь на Афонской горе, с горечью и сочувствием оглядывали далекие окрестности некогда светоносной Эллады, находившейся под тираническим гнетом шатающейся, но еще прочной Османской империи. Греция подвергалась периодически опустошительным набегам, из ее вен выкачивалась молодость, знание, богатство. Казалось, можно было угаснуть на этих безрадостных и гибельных дорогах истории, но греческий народ сохранил дух, веру, надежду на будущее возрождение. И его естественным союзником и другом была Россия. Немало значило, конечно, и единоверие, борьба против общего врага. Внешняя политика по отношению к будущей независимости Греции и России только вырабатывалась, и Федор Федорович Ушаков был ее зачинателем. Линия на дружбу, взаимное доверие, уважение мнения народного — разве не дороги эти его принципы и нам сегодня, разве не руководствуемся мы этими драгоценными правилами, утверждавшимися в наших взаимоотношениях и Ф. Ф. Ушаковым.

КОЗНИ ФОРЕСТИ
Форести, многолетний консул англичан, снова ревностно заработал на Ионических островах. Его преданность далекой Англии была хорошо известна. Правда, никто не искушал ее более высокой платой. Французы просто изгнали его, австрийцам было не до его связей, турки решали эти вопросы обычно лезвием ятагана, Ушаков же, блюдя союзнические обязательства, крепость веры консула на блеск золота не испробовал. А зря. Золото Форести любил и готов был за него сделать многое. Ушаков же золота на подкуп не имел и как бы не замечал Форести. И опять зря, ибо такие люди пренебрежение и даже безразличие не прощают. Форести верно служил Англии и добросовестно насаждал на островах английскую агентуру, а еще стремился досадить этому большому русскому адмиралу. Распускал о нем слухи, поддерживал ревность у Горацио Нельсона, извращал намерения русского адмирала. Да знал ли он их? Почти не знал, ибо сам пользовался доносами своих агентов, а Ушакова смертельно боялся. Ненавидел и боялся. Он нередко появлялся на турецких кораблях. Его любимыми собеседниками были Махмуд Раис-эфенди и Шеремет-бей. В разговорах с ними он не щадил русских союзников. С Раис-эфенди они отводили душу, говоря по-английски, вспоминали лондонские увеселения и порядки. Шеремет-бею он расписывал высокие качества адмирала Нельсона, его преданность устоям, аристократическим порядкам. Любимым занятием всех троих было ругать Ушакова. Тут уж смешивались все три стиля: турецких беев, греческих торгашей, английских напыщенных аристократов. "Этот русский медведь опять ругает достойных людей, опять завел дружбу с чернью. Сомнительно как-то, что он принадлежит к вершинам русской власти",— обычно с этого начинал свои нападки на Ушакова Форести.

— Англичане никогда бы не поручили командование такой сложной экспедицией столь низкородному человеку (Махмуд Раис-эфенди вроде бы и забыл, что Нельсон был далеко не родовитый аристократ).

— Он окружил себя смутьянами, заговорщиками, не советуется с союзниками, все решает единолично (Шеремет-бей как бы и не знал, что Ушаков часто приезжает к Кадыр-бею, собирает совместные советы).

Злость и желчь затуманивают рассудок, лишают многих людей объективности и порядочности. А потому в отношениях с Ушаковым Форести, Махмуд Раис-эфенди и Шеремет-бей таковыми и не обладали.

— Думаю, высокочтимый султан Селим III пройдет сквозь все соблазны союзничества с Россией и выйдет на дорогу доброго сотрудничества и дружбы с великой Английской державой. Ибо она только может предложить султану и лучшие пушки и лучшие советы по ведению державных дел.

Форести знал, что в султанском Серале вели поиск новых решений, которые должны были облегчить участь разламывающейся империи. И он искренне был убежден, что лишь на пути следования английской традиции могла что-либо приобрести государственная власть османов. В этом был убежден и Махмуд Раис-эфенди. Шеремет-бей сомневался в том, что на турецкой почве могут привиться европейские порядки. Он не любил этих необрезанных гяуров и только по жесткой необходимости общался с ними. Особенно его раздражал Ушаков. Он раздражал его своими победами, славой, что сопровождала адмирала всюду, обожанием, которое выказывали ему греки, своим неторопливым и основательным умом, дружбой с Кадыр-беем, независимостью, которую он, бей, не мог себе позволить. Но он видел в англичанах ту силу, с помощью которой можно было попридержать размах Ушакова, ограничить его влияние, а на ссоре двух гигантов и выиграть что-нибудь. Посмаковав кофе, он сказал, как всегда, не то, что думал:

— Да, английские порядки достойны подражания. Англия обладает великими полководцами и победоносным флотом. Надеемся, что он скоро возьмет крепости Мальты,— Шеремет-бей саркастически улыбнулся,— хотя генерал Бонапарт и адмирал Ушаков провели атаку морских крепостей более стремительно и успешно.

Раис-эфенди не дал докончить мысль и, как бы боясь, что английский консул обидится, перебил Шеремета:

— Известно, что они действовали обманом. Бонапарт усыпил мальтийских рыцарей, распространял слух о том, что высадится на Балканах, а Ушаков пользовался английскими советами и спешил взять Корфу без их естественной помощи.

"Отнюдь не так",— думал про себя Шеремет-бей и опять сказал не то, что думал.

— Конечно, Ушак-паша везде пытается действовать самовластно. Но почему бы,— обратился он к Форести,— и нашим союзникам не отказаться от помощи Ушакова, не атаковать самим Мальту? Зачем адмирал Нельсон шлет письма русским с просьбой послать на Мальту десант? Вы представляете, что там будет, если русский флаг поднимется на крепости Ла-Валетты?

Форести занервничал, он и сам опасался этого, неужели они там, в Уайт-холле, и Нельсон не понимают, что русские пользуются популярностью у мальтийских островитян, что их император-самодур всерьез считает себя покровителем рыцарей-мальтийцев.

— Нельзя допустить восстановления их ордена, — вслух поразмышлял он.— Вот ведь и ваш султан будет доволен, что их корабли окончательно уберутся из Средиземного моря.

Раис-эфенди встал и, подражая своим британским друзьям, походил, держась за лацканы мундира.

— Надо сделать все, чтобы русская эскадра не зацепилась за Мальту. И вы, господин консул, доведете до сведения английских высочайших лиц то, что у них в этом вопросе среди турецких военачальников вы найдете понимание.— Он вопросительно взглянул на Шеремет-бея, но тот опередил его и закрыл глаза, чтобы не делать лишних обязательств. Он понимал, что и без их согласия Англия не горит желанием делиться плодами победы с русскими. Но победы-то не было. И для нее, пожалуй, англичане могут скрепя сердце пригласить Ушакова в Италию и на Мальту.

— Попробуйте вот это ореховое варенье,— вдруг встрепенулся он,— не кажется ли вам, что скоро его не будет на островах, ибо адмирал Ушаков под корень решил вывести самых крупных земельных владельцев. Его союз с второклассными удручает.

Форести, казалось, только этого и ждал. Из благообразного англичанина, которым ему хотелось себя представить, он превратился сразу в толстого и крикливого греческого торговца. Лицо его пошло пятнами, одна рука задергалась и нервно стала перебирать край сюртука.

— Вы должны знать, что нобили острова недовольны, нет, ненавидят Ушакова. Он сотворил заговор с целью их уничтожения, а также...— Форести приглушил голос и, склонившись к Шеремет-бею, произнес по-турецки: — Он решил организовать с помощью второклассных переворот и выступление против турецкого гарнизона. Турки будут вырезаны. Он заявит, что надо вывести турецкие гарнизоны, и станет единовластно править на островах.

Махмуд Раис-эфенди с полным согласием кивал головой, а Шеремет-бей, прищурив один глаз, изучающе смотрел на английского посланника. Форести, чувствуя недоверие, заторопился:

— Да-да. Мы имеем сведения из окружения Ушакова. Нам это недешево стоит, но мы знаем все его планы. Думаю, что вашему адмиралу Кадыр-бею надо поставить в известность двор султана, надо остановить возвращение к французским порядкам.

Махмуд Раис-эфенди продолжал кивать головой, Шеремет-бей прикрыл второй глаз.

 

Страница 1 - 2 из 2
Начало | Пред. | 1 | След. | Конец | По стр.
© Все права защищены http://www.portal-slovo.ru