Адмирал Ушаков. Глава 3. "Чтобы флаг наш везде надлежащим образом уважаем был"

Из книги "Адмирал Ушаков". К 5-летию со дня акта церковного прославления праведного воина Феодора Ушакова, непобедимого Адмирала Флота Российского

ЛОЖА НЕПТУНА
Друг и соученик Ушакова флота капитан Пустошкин пригласил его к себе домой на холостяцкую квартиру:

"Попьем доброго вина, да я тебе об одном важном деле поведаю". Кронштадтский ветер порывисто стучался в окна, в камине потрескивали сосновые чурки, на столе стояло несколько бутылок французского вина да хорошие заедки. Говорили о разном: о порядках на флоте, о последних дальноморских переходах, о политических событиях в разных странах, о надвигающихся грозах в Черноморье. Но, похоже, Пустошкин не спешил поведать о своем важном деле. Вел он себя как-то возбужденно, пил чарку за чаркой, часто подходил к камину, шевелил угли и, присев на корточки, подолгу смотрел в огонь, словно бы высматривая в нем что-то потаенное. После очередного удара ветра в окно решительно встал, подошел к Федору Федоровичу и посмотрел ему в глаза испытующе. Ушаков молчал, а Пустошкин, словно продолжая прерванный разговор, сказал:

— А ты, Федор, зря их сторонишься, там много достойных людей. Достойных и почтенных, не то что...

— Не то что я, хочешь мне сказать, Павел,— слегка подался вперед Ушаков.

Пустошкин досадливо дернулся.

— Да нет. Не то что твои бомбардары да мичмана, с которыми ты непрестанно возишься. Ведь в жизни одними пушками да парусами не обойдешься. Об истинном ее смысле следует попечься.

Ушаков откинулся назад, положил руку на спинку кресла и раздумчиво согласился:

— Сие верно. Да я и думаю на сей счет немало. Молюсь. Исповедуюсь. А что касаемо мичманов да прочих морских служителей, так то все для дела корабельного, для слаженности всеобщей. Сие для Отечества и флота выгодно. Научишь их образцово исполнять — то они долг державный исполнят достойно.

— Думаешь, то наше дело, о котором ты наверняка слыхал, для государства не полезно? Еще как полезно! Вот послушай, что в одном из наставлений сих почтенных людей пишется.

Пустошкин встал, подошел к конторке у своего письменного стола, щелкнул ключиком и вытащил длинную разноцветную бумагу. Что-то поискал в ней глазами, удовлетворенно кивнул и, положив перед Федором, зачитал вслух, ведя пальцем по строчкам:

— "Высочайшее существо вверено положительнейшим образом власть свою на земле Государю, что и лобызай законную власть над уделом земли, где ты обитаешь: твоя первая клятва принадлежит Богу, вторая — Отечеству и государству. Человек, скитающийся без просвещения и убегающий общества, был бы менее способен к исполнению намерений Провидения и к достижению всего блага, ему предоставленного.— Пустошкин возбужденно взмахнул руками и снова ткнул пальцем в текст:

— Существо его расширяется посреди ему подобных, разум его укрепляется с течением различных мнений. Но по единому соединению произвел бы беспрерывный бой о личной пользе и насыщении развратных страстей и вскоре бы невинность пала перед силою или коварством. И так нужны были для поступков его законы, а для сохранения оных начальники!"

Ушаков постукивал пальцами по спинке кресла, выдавая некоторое волнение. С иронией бросил:

— Да начальников-то надо мной и так хватает.

Пустошкин еще раз замахал на него руками:

— Ты опять не о том...

Затем подбежал к столу, налил бокал вина, залпом выпил его и, склонившись, зашептал:

— Федор, ты не представляешь, какая мы сила.— И оглянувшись, зашептал еще тише: — Вице-адмирал Барш, Самойло Карлович Грейг, наш славный предводитель при Чесме, при самом Чернышеве состоящий, флота капитан первого ранга Алексей Григорьевич Спиридов. А обер-цолнер при Кронштадтской таможне, тоже птица немалая. Да уж, если говорить по-дружески, без сокрытия, то сам граф Иван Григорьевич Чернышев во франк-масонский орден входит!

Ушаков не посмеивался. Он и виду не подал, что почувствовал прикосновение к важной тайне. Важной, конечно, хотя Петербург и особенно Кронштадт были переполнены слухами о таинственных масонах. Говорили, что их возглавляет Самуил Грейг, умело вовлекая в свои ряды многих флотских офицеров. Встретился он как-то с одним бывшим учителем из Морского шляхетного корпуса, тот ему намекнул, что их корпус стал гнездом масонов, воспитатели не о деле морском пекутся, а учеников старших вовлекают в таинственную ложу Нептуна. Об этом и спросил Пустошкина, не таясь, в открытую:

— Пошто учителей-то корпусных от дел отрываете? Им бы кадетов учить, а они в песнопения ударились, таинства проповедуют, нептунами непонятными заделались...

Пустошкин подозрительно посмотрел на Ушакова, но не увидел, по-видимому, в нем шпионских устремлений и, успокоившись, простодушно ответил:

— Конечно же мы желаем действовать среди юношества и посему вербуем педагогов, и не только из Морского, но и из Пажеского корпуса.— Он опять перешел на шепот: — Кураторы Московского университета Мелесиано, Херасков, Голенищев-Кутузов — наши крупнейшие масоны. Ну, а что касается тех, кто в ложе сией Нептуновой большинство составляют, то это моряки, морские офицеры, тебе известные. Наш знак нептуновской ложи — якорь в треугольнике. Я — ученик, то первая ступень в нашей ложе, совершенствует сердце. Товарищ — то вторая ступень, совершенствует ум, а мастер — то высшая ступень — дух. Я, Федор, искренне верю, что надо совершенствовать сердце, ум, дух всем нам.

— Ну, а почему же все это надо в потаении делать, почему не на виду, удалясь от взора всего общества морского?

— Эх, Федор, ну неужели не видишь ты, что люди завистливы, коварны, глупы. Что их вести надо сильною и мудрою рукою.

— Но не монаршья ли это обязанность, а то более — Божий промысел?

Пустошкин вздохнул, он, наверное, и сам колебался, вступая в ложу, убеждал себя, что там должны быть все достойные и порядочные люди, которые продумали смысл жизни и свое место в ней. Потому и на Ушакова наседал, понимая, что он-то и есть самый порядочный и достойный. Не будь его в этом тайном сообществе, Павел бы чувствовал, что оно ущербно и зыбко. Поэтому он просяще и дружелюбно обратился к Федору, не отвечая на вопрос:

— Приходи к нам, не оставайся в стороне, не кажись гордецом.

Ушаков же задумался. Было что-то в этом увлекающе опасное, таинственно грозное, однако неприемлемое для него. В то же время он чувствовал, что открыто и сразу выступать против народившейся в русском военном флоте силы вряд ли стоит. Надо приглядеться, разобраться да и решить для себя, что значит сия ложа Нептуна. Пустошкин же наседал, просил подумать и под конец вечера, выпив еще один стакан вина, резко склонился к нему и горячо зашептал:

— Федор, я тебе покажу тайный красивый обряд. Мы будем посвящать в ложу. Твоя душа будет увлечена.— И, поднеся палец к губам, почти неслышно сказал: — Никому. Завтра в шесть вечера.

Когда он заехал за Ушаковым в четыре часа на следующий день, то был бледен и задумчив, кусал губы. Тихо сказал:

— Федор, я нарушаю завет ради тебя. Но ты друг мне, и я хочу поделиться тайной. Надо, чтобы ты незаметно сел в нашем зале на балконе за драпировкой. А мы будем внизу в зале посвящать в ложу Нептуна Павла Васильевича Небольсина. Еще раз прошу тебя, не обнаруживай себя.

— Может, не стоит, Паша, вон ты как волнуешься,— усмехнулся Ушаков.

— Надо, Федор. Сия клятва и видовище тебя тоже повлекут к свету...

В дом, куда подъехали, вошли с заднего входа. Поднялись по какой-то темной лестнице. Павел шагнул вперед, раздвинул тяжелый занавес и, образовав щель в зал, подвел к ней Ушакова. Шепнул:

— Садись, Федя. Привыкай очами и духом. Что бы не случилось — молчи. Я за тобой зайду потом.

Темнота постепенно в зале рассеялась, Федор стал различать чуть серые обводы больших окон, пробивающийся в дальнем углу свет, прислушивался к непонятным шорохам там, внизу. Вдруг дверь распахнулась и в нее со свечами в руках вступили люди в длинных балахонах; они столпились кругом, обступив выступившее из темноты великолепной работы золоченое кресло. Вошло еще трое, они постелили ковер, поставили рядом ромбический стол, положили на него обнаженный меч и установили на подставке большую книгу в окладе, по-видимому, Евангелие. Зашуршало вдоль стен, Федор понял, что там рассаживаются вновь пришедшие. Все затихло, и через мгновение красивые мужские голоса запели, четко, разборчиво:

О радость, о любовь, о свет,
О мудрость, кроткая, благая,
О дух, зри тройственный завет:
Престол, ковчег, святых святая,
Расторгнув мудрости покров,
Зри связь и сущность всех миров.

Под песнопение медленно и торжественно вступил в зал человек невысокого роста в лазоревом камзоле. Он сел в кресло, и за его спиной высветились: треугольники, циркуль и пятиконечная звезда. Песнопения кончились, и человек, ударив молотком, лежавшим на поручне, о стол, густым голосом обратился к теням:

— Говорю я, Великий мастер! Высокопочтенные и почтенные братья и сочлены! Шествуя в неразрывной цели вольного каменщичества по единым стезям истинного пути к Соломонову храму, мы, члены ложи Нептуна, можем с великим удовольствием отметить, что с сего времени наша ложа является не только членом Союза национальной ложи, о чем нас уведомил Великий мастер князь Гагарин, но можем считать себя членами сообщества всех европейских Вольных каменщиков! О чем нас уведомили из Европы!

Хор завершил его речь стройным пением:

Связуйся крепче, узел братства,
Мы счастливы, нам нет препятства
Для добрых и великих дел!

Мастер снова стукнул молотком.

— Введите посвящаемого! Кто поручился за него? От сцены ответили силуэтные тени:

— Брат второй ступени Степан Иванович Ахматов.

— Брат третьей ступени Николай Иванович Барш.

Дверь снова открылась, и Ушаков, с удивлением рассматривающий все это собрание, еще раз подивился: в зал зашел полуобнаженный человек с завязанными глазами. Мастер стукнул молотком и в наступившей тишине приказал вошедшему:

— Стой здесь. Правда ли, что ты решил войти в Союз избранных?

Полуобнаженный потянулся в сторону голоса:

— Да, это так.

— Скажи тогда, что знаешь о Великом мастере Адонираме.

— О, этот мастер был прислан в Иерусалим по просьбе самого Соломона Тирским царем как самый искусный в своем деле. Он знал все науки, а особенно геометрию, и опыт его помог бы построить святилище Соломона. Он и установил особые "прикосновения", "знаки и слова" для рабочих, мастеров и товарищей...

— Хорошо. Сие ты знаешь. Пройди вокруг ложи раз первый и не пади духом от испытаний.

Полураздетый мгновение поколебался, а потом шагнул влево, нащупывая ногой ковровую дорожку. Пламя свечей как бы последовало в другую сторону от его движения. Вдруг громкий треск ворвался в напряженную тишину, полураздетый упал на одно колено, схватился рукой за повязку, но не сорвал ее, а медленно поправил. Затем так же осторожно продолжил прохождение круга. Он еще раз споткнулся о какой-то предмет, брошенный ему под ноги, но устоял и через минуту остановился на прежнем месте.

— Что ж, ты прошел первый круг испытания. Скажи мне, какие свободные науки, в которых каменщик прилежать должен?

— Стихотворство, музыка, рисование, арифметика, геометрия, астрономия, архитектура,— ответил полураздетый...

— Хорошо. Скажи мне о свободе, что есть она для Вольных каменщиков.

Полураздетый нетвердо отвечал, а колеблющиеся язычки свечей выхватывали из темноты то циркуль, то отвес, то треугольник, то пятиконечные звезды, разбросанные по ковру.

— Достаточно. Ступай второй раз...

Когда полураздетый шел по своему мрачному кругу испытаний, чувствовалось, что он ожидал внезапных толчков, ударов и поэтому был напряжен, его тяжелое дыхание доносилось даже до балкона. И действительно, у него на пути оказывались то бревна, то ломающиеся доски, то крупные булыжники.

Когда он в третий раз пошел в свой путь посвящения, то на половине пути был остановлен фигурами, объявившими себя надзирателями и потребовавшими отдать часть своей крови ордену. Ушакову показалось, что полураздетый сказал какие-то слова, затем в тишине что-то забулькало, раздался звук падающего тела. Надзиратели подтащили и поставили полураздетого на прежнее место испытания. Было тихо, слышалось потрескивание свечей.

Молчание длилось долго. Мастер почему-то не задавал вопросов. Раздался бой часов, и он встрепенулся.

— Мы, будущие братья твои, говорим, что ты выдержал испытание, и ждем от тебя клятвы на мече.

Полураздетый потоптался, сделал шаг к столу, нащупал меч и сдавленным голосом начал:

— Я клянусь и обещаю перед лицом Великого Строителя Вселенной на этом мече, символе чести, хранить нерушимо все тайны, которые будут мне вверены этой Почетной ложей, а также все, что я там увижу и услышу! Никогда ничего о том не писать, не получив приказания. Я обещаю и клянусь любить своих братьев и помогать им по мере сил. Я обещаю и клянусь повиноваться общим постановлениям масонства и особым правилам ложи Нептуна. Я согласен, чтобы мне перерезали горло, если когда-либо буду повинен в предательстве и открою тайны ордена.

В зале повеяло холодом. Мастер стукнул молотком:

— Брат наш, отныне знай: общечеловеческое выше национального, всечеловечество — выше государства, а звание "гражданин мира" достойнее звания гражданина государства, и для подвига любви нет различия между эллином и иудеем.

Молоток стукнул еще раз, и полураздетого облачили в белый передник, он сам натянул перчатки.

— Сними повязку,— властно потребовал Мастер стука.— Отныне ты видишь лучше. И зрение твое должно видеть пользу для братьев в первую очередь...

Еще длились песнопения, еще горели свечи, а Ушаков уже задернул занавес и тихо вышел во двор.

Через час, не дав ничего вымолвить вбежавшему Пустошкину, взял его за руку и твердо сказал:

— Паша, дорогой друг мой, прошу тебя, не заводи никогда со мной разговор о вступлении в ряды ваши. Я для себя сегодня твердо решил: играми бойких политиков не заниматься, в дворцовых интригах не участвовать, в тайные общества не вступать, всего посвятить Богу, царю, Отечеству и морю. Не проси меня, не уговаривай. Ты меня знаешь.

Пустошкин Ушакова знал хорошо, поэтому минуту постоял с опущенной головой и пошел к выходу. У дверей обернулся; Ушаков, опережая его вопрос, кивнул:

— Не бойся, Паша. От меня никто и слова не услышит. Ты меня знаешь...

Пустошкин кивнул и вышел...

ИСПЫТАНИЯ
Высокий седой граф Иван Григорьевич Чернышев сидел прямо, не сгибаясь, не позволял себе расслабиться даже в одиночестве. Лишь растопыренные аристократические, длинные его пальцы, постукивая по заполненным цифрами бумагам, проявляли живость мысли. Она же была напряжена и, как всегда, нацелена на флотские дела.

Силой Фортуны стал он во главе морского дела России. Фактически во главе. Президентом Адмиралтейств-коллегии был наследник великий князь Павел Петрович, что еще в малолетстве был назначен таковым, получив звание генерал-адмирала. Чернышев же при новой императрице был назначен сначала членом Адмиралтейств-коллегии, а затем заместителем президента. С молодым двором, как называли окружение Павла, он, как и его брат Захар, президент Военной коллегии, в дружеских связях пребывал. С Павлом часто беседовал, обедая у того в Гатчине, участвовал в играх, морские знания старался передать, с кораблями, устройством их познакомить, интерес к морю возбудить. Будущий император! Познает море, полюбит морское дело в юношеском возрасте — в зрелом своим детищем флот считать будет, а он, Иван Григорьевич, пребудет и впредь советником и дела вершителем. Однако же заметил, что императрица сих его стараний не ценила и не поощряла. Как-то походя бросила, что пора перестать быть комнатным генерал-адмиралом, с детскими игрушками кончать, следует серьезно флотом заняться. Он хотя с Павлом и не порвал, но все силы на реальный флот переместил. До Екатерины во флоте Российском все было: и победы блестящие, и поражения, взлеты и падения обозначались. Императрица властно определила: флоту морскому возродиться. Тайно же, как видел он, мечтала превзойти петровские времена победами. По своей всегдашней привычке избрала для дела людей самых умелых, энергичных, способных постичь дело. Из-за границы смелых и храбрых капитанов пригласила. Один Самуил Грейг чего стоит. Шашни, правда, вокруг него масонские ведутся. Да и это ныне короне не вредит. А что будет далее — посмотрим. Рядом с таким умельцем искатели заработка, темные личности. Но императрица к ним благоволила, к этим Мазини, Ноулсам, Эльфинстонам. Сам Иван Григорьевич лишь после воцарения Екатерины принял предложение вступить в морскую службу, стать членом Адмиралтейств-коллегии. Знал за собой умение быть настойчивым, служить верно, ненасытность в чтении книг не только отечественных, но и иноземных, ибо постиг языки, служа в посольствах в Берлине и Копенгагене. Морского дела до этого досконально не ведал, но, попав в коллегию, многое постиг и изучил. Корабли полюбил словно существа живые. Известно ему было, какие из них где строятся, когда опускались они на воду, какая потребность в материалах на их строительство, сколько штату положено для плавания. Ревниво смотрел на покрой парусов и высоту мачт кораблей английских и голландских, считая их лучшими в мире. Иностранную коллегию завалил просьбами, вопросами — пусть узнают посланники, сколько каких судов, где построено. Какова высота мачт, какие новшества в парусах, каков такелаж, из чего новые тросы делают, что в артиллерии диковинного. Какова обшивка на судах в южных морях, чем конопатят, нельзя ли лучших мастеров корабельных пригласить в Россию.

Некоторые из посланников отмахивались, относились нерадиво к просьбам, другие добросовестно изучали кораблестроение, к местным властям за помощью обращались. Англичане за границу своих мастеров неохотно отпускали — секреты берегли, но к себе разрешали приезжать учиться: знали — лучше британских верфей нету. Но русские подмастерья, что приезжали на выучку в британские земли, были приметливые: чертежи читали хорошо, порядок построения знали, понимали многое с полуслова, хотя слово-то английское знали вначале нетвердо. Прием ухватывали, все полезное постигали. Да и сам Иван Григорьевич накануне русско-турецкой войны был отправлен чрезвычайным и полномочным послом в Великобританию. В немалой степени способствовал тому, что англичане беспрепятственно эскадру Спиридова в Средиземное море пропустили. Дела исполнял иностранные, а повышение получил по службе морской. В 1769 году произведен был в полные генералы и стал вице-президентом Адмиралтейств-коллегии, будучи за рубежами Отечества. Возвратился и снова все силы флоту отдал. Хоть был бережлив, но на флот денег не жалел, благо императрицу убеждать долго не приходилось, она сама коллегию упреждала, сыпала пожеланиями. Правда, прежде чем принять указ, опускала его для обсуждения в коллегию. И тут уж адмиралы вели себя достойно, не кидались утверждать указ сломя голову, соглашаться из-за почтения перед высоким именем, не кивали без устали. Каждый досконально изучал, специалистов приглашал, в книги и чертежи заглядывал, и не раз, бывало, прожекты императрицы в другую сторону поворачивали. Императрица сердалась, но строптивцев не наказывала, старалась подловить адмиралтейцев на неосведомленности, незнании, отсталости (советники ее тоже не дремали). Бывало, что она права оказывалась. Радовалась как датя малое: уела мудрых старцев. Но и они не раз аккуратно ее на место ставили. Не так уж часто, больше она их упреждала. Да так и положено императрице. В 1772 году Чернышев получил указ Екатерины, держал его под рукой: "Обстоятельства требуют, чтобы мы имели будущим до 20 линейных кораблей с надобным числом других судов, за исключением находящихся в Средиземном море, о чем приложите по Адмиралтейств-коллегии всевозможное старание, а также о том, чтобы на верфях было леса еще на 10 таковых кораблей для пополнения оного числа или по первому недостатку в лесе не было". Екатерина считала: надобно быть сильной настолько, чтобы у Швеции не зародилось желание на успех в морском деле. Сказала ему твердо после английского дипломатического вояжа: "На Востоке мы можем победить, если увеличим флот на Балтике".

"Увеличим и обучим",— подумал он тогда. Поэтому охотно посылал учиться офицеров в Англию, Голландию. Многие из них побывали на английских кораблях в дальних плаваниях, добирались до Вест-Индии, Филадельфии, Кубы и даже до азиатских колоний Британии.

С каждым годом Адмиралтейств-коллегии дел прибавлялось, отсидеться важно и спокойно в присутствии было уже нельзя. Вспомнил, как в 1764 году по совету императрицы направили за казенный счет купеческое судно "Надежда Благополучия" вокруг Европы в море Средиземное — так тогда предприятие то считалось почти сказочным, чуть ли не наподобие плавания Козьмы Индикоплова. Ныне же русские эскадры снуют по морям, как челнок в ткацком станке. Эскадра Мусина-Пушкина у Нордкапа крейсировала, эскадра Круза — в Немецком море, Палибина — в Атлантическом океане, Борисова — в Лиссабон ходила, Сухотина и Чичагова — в Средиземное море и обратно совершили экспедицию. Снуют-то снуют, но мачты ломаются, течь в кораблях частая, обшивка непрочная, червь южный днище корабля истачивает мгновенно, пожары нередки, помпы для откачки воды плохие, паруса мокнут и тяжелеют. Вот и пригласил он сегодня трех лучших офицеров флота, чтобы назначить на испытания всего нового, что в Российском флоте появилось.

Те зашли статные, сильные. Нежности и пухлости кабинетной, дворцовой в лице не было. Обличьем красны и обветренны — ветер и брызги пудрой и румянами им были в походах. Чернышев подержал их под взглядом: глаз не отвели, доложились.

— Капитан 1 ранга Ханыков!

— Капитан 2 ранга Ушаков!

— Капитан-лейтенант Обольянинов!

— Знаю, знаю,— подошел, пристально вглядываясь, протянул руку. Затем, не приглашая сесть, подошел к карте европейских морей, взял линейку и провел от Нордкапа до Гибралтара.

— Известно вам, господа, на опыте собственном, что Россия прочно на морских просторах обосновалась, заявляет твердые декларации о защите торговли, о справедливости, об охране независимости нейтральных государств. А для того, чтобы петрушками, комедиантами не выглядеть перед державами иными, надо, чтобы корабли наши были самые быстроходные и маневренные, пушки — самые дальнобойные и скорострельные, морские служители — бесстрашные и умелые, командиры — державолюбные, знающие и подготовленные. Вас знаю как капитанов осмотрительных и требовательных. Думаем с согласия императрицы назначить вас на испытания двух фрегатов. Сие честь высокая, ибо после этого будем флот наш обувать в железа.

Ханыков иронически улыбался, Обольянинов недоверчиво перебирал пуговицы на мундире. Ушаков слушал внимательно и напряженно, словно хотел запомнить каждое слово, уловив паузу, спросил:

— На что в испытании главное внимание обратить предлагается?

— Об этом и речь. Нам не просто обкатать команду надо, а проверить, как корабли, обшитые медью и белым железом, идут. Чай, уже убедились, что быстрее наших, деревом обшитых, идут?

— Да! — подтвердил Ушаков.— У Лиссабона пристроился я за кораблем с английским флагом, команду корабельную измучил, паруса менял, ветер ловя, но к вечеру отстал и только через день увидел того у Гибралтара на якоре. Узнал потом, что днище и бока у него медью обиты. И нам пора повсеместно на сие переходить.

— Пора-то пора, а где денег взять? Флот растет, вводим стопушечники, расходы растут, казна — не бездонная бочка. Вот тут мастера предлагают обивать корабли не медью, а белым железом — дешевле будет. Поэтому просим вас, как людей, душой кривить не умеющих и не прикупленных поставщиками, провести сии испытания строго и беспристрастно. Господин Тредиаковский,— проявил свою начитанность Чернышев,— слово ввел "гласность", что означает на виду у всех разговор, без сокрытия. Так вот мы гласно объявим, чей способ лучше. А еще проверьте помпы новые и старые, высоту мачт, обсудите безопасную и полезную укладку груза и балласта в трюмах и вокруг бортов, испробуйте наиболее полезную камбузную печь, ибо старая нам уже не один раз пожар устраивала. Да подумайте, господа, как меньше потерь в плавании нести, а то у нас что не экспедиция, то полсотни, а то и сотня мертвых. Где их, служителей-то морских, набраться. Вот у вас, господин капитан 2 ранга, на корабле "Виктор" менее всего потерь было — чем лечили? Как сохраняли в походе средиземноморском? — обратился он к Ушакову.

Тот смутился, помедлил с ответом ("Тугодум все-таки немного", — решил Чернышев.):

— Главное, чистоту соблюсти, одежду просушивать, порохом окуривать, уксуса побольше, ром не давать боцманам разбавлять. Хорошо бы зелени в походах почаще давать, может, и выращивать что. Деньги кормовые на еду тратить следует, а не какое-нибудь шиковство офицерское в порту.

— Ну, без этого тоже нельзя,— перебил Ханыков,— мы же российские офицеры. Вот недавно в испанском порту наш капитан фрегата "Михаил" большой прием устроил, музыку, танцы, ужин на 60 человек. Губернатор был доволен, узы дружбы укрепились.

— Да, это надобно делать, но не за счет команды. А губернатор, что ему не быть довольным на чужой счет.

Чернышев бесстрастно заметил:

— Императрица согласилась с тем, что такие приемы полезны бывают, флот в лучшем виде показывают за границей. Однако же не приемами флот наш прославляться должен, а быстроходностью и слаженностью действий команд, маневренностью, что мы вам и поручаем опробовать, господа. Вам, капитан-лейтенант, поручаем командовать фрегатом "Святой Марк", а вам, господин Ушаков, проверить следует качество "Проворного". Капитану Ханыкову проследовать на том и на том, разделив поход на две части.

Выпроваживая их через час после обстоятельной беседы, Чернышев подзадорил:

— Надеюсь, не зябликов — орлов в поход отправляю. Ждем добрых известий. С Богом!

Ханыков на приступках Адмиралтейства склонился к Ушакову и заговорщически сказал:

— Князь Шишков, кажется, сказал о нем, что он не столь разумный, сколь быстрый, увертливый и проворный.

Федор покачал головой, не соглашаясь:

— И это немало. Желчный, говорят, еще ехидный, но государыне и Отечеству угодил быстрыми преобразованиями на флоте. Если бы всякий вельможа со старанием к делу подходил, то корабли наши не протекали, пушки на куски не разлетались, солонина не червивела. А подчиненные сего графа любят за то, что он усердие и старание ценить умеет.

— А ты ему, Федор, пригляделся,— без ревности заметил Ханыков,— он все к тебе обращался, вроде бы советовался, а сам, наверное, новые экспедиции задумывал. Жди нового назначения, Федор, после испытания,— похлопал он по плечу товарища.

...Через полгода, в 1783 году, Ушаков был переведен на Черноморский флот.

 

Страница 3 - 3 из 4
Начало | Пред. | 1 2 3 4 | След. | Конец | Все
© Все права защищены http://www.portal-slovo.ru