Адмирал Ушаков. Глава 2. На южных рубежах Отечества

Из книги "Адмирал Ушаков". К 5-летию со дня акта церковного прославления праведного воина Феодора Ушакова, непобедимого Адмирала Флота Российского

В РОДНЫХ КРАЯХ

Все-таки хорошо, что снарядили его в эту лесную экспедицию. Ехать по ее делам пришлось в почти родной Рыбинск.

Высокие мачтовые леса вдоль Волги знакомы были ему с детства. Осмотр лесных угодий, предназначенных под корабельный повал, промеры подготовленных к вывозу сосен, оценка их вместе с купцами и чиновником из Адмиралтейств-коллегии заняли почти три недели. Подписали счета, утвердили карты восстановления леса, определили сроки и места поставки — вот и домой можно заскочить.

— Никита! — закричал, забегая в избу, где у дальних родственников отца остановился вместе с чиновным адмиралтейцем.— Запрягай, поедем в Романов.

— Что ты, миленький, дорогой! — запричитала хозяйка.— На ночь-то глядя, вон какие столбы морозны вокруг солнца стоят!

— Не замерзнем,— аккуратно собирая книги и чертежи, успокаивал Федор родственницу.— Сколько тут езды-то. К ночи будем. А то в Романове заночуем у Силиных да поутру в монастырь еще сходим: помолимся и поглядим окрест с колокольни,— обратился уже к адмиралтейцу, с которым подружился и еще раньше пригласил погостить в Бурнакове.

— А волки-то! А волки! Ведь рыщут. Чай, голодные, зима в разгаре,— продолжала по постоянной древней привычке припугивать и напоминать об опасностях перед дорогой хозяйка.

— А пистолет-то на что у господ офицеров? — рассудительно пояснил, стаскивая с печи тулупы и валенки, Никита, побывавший вместе с барином в дальнем плавании и знавший, какое оружие возит он с собой.

Федор уже посылал его отсюда с весточкой домой, обещал, что скоро будет, но тщательное исполнение адмиралтейского задания все оттягивало и оттягивало выезд. "Матушка, поди, уж не раз шанежки его любимые пекла, разносолы готовила, промывала крышки у кадушек с грибами, проверяла бочоночки с брусникой и клюквой, желая угостить сыночка на славу. Тот же все не ехал, выверяя, проверяя, добиваясь, чтобы заказ был не в убыток русскому флоту, добротен, непорчен, без сучка и задоринки. Подрядчиков осаживал: вы что думаете, свое добро в горстку собирай, а чужое сей-рассевай?! Нет, все по трудам оплатим".

Адмиралтейский чиновник, сам человек дотошный, знавший хорошо все корабельные расчеты, все меры и цены, подивился ушаковской четкости, придирчивости и осведомленности в делах лесного хозяйства, для флота предназначенного.

— Где же вы, Федор Федорович, столь доскональные познания в корабельном деле, материалах для строения судов получили? — допытывался с любопытством.

Федор не гордился, отмахивался, сам у него по нескольку раз многое переспрашивал, в записи свои постоянно заглядывал, вспоминал многое из того, что в Архангельске, Кронштадте и Ливорно на эллингах видел, что из книг по строению кораблей выписывал. Купцы, подрядчики чесали в затылке: "Ну, барин, с таким не поблажишь и не проведешь, не объедешь на вороных", и уважительно соглашались на все его претензии.

В кибитке, поставленной на санки, накрытый тулупом и заячьей шубой, чиновник сразу задремал, а Федор вглядывался в набегавшие холмы и перелески, пытаясь вспомнить места, по которым не раз проезжал с батюшкой. Узнать почти ничего не удалось: то ли время, то ли снега все памятное стерли. Да и сумерки наступили быстро, покрыли все темнотой поля и лесочки. Бурнаково осталось в стороне, но ночевать решил в Романове, в семье дяди Силы Игнатьевича, где о его пребывании в Рыбинске тоже знали. Да и дело было небольшое.

Поутру адмиралтеец, что стремился обычно отстраниться от российской непросвещенности и темноты, удивился Ушакову, влекущему его на городскую площадь. Натуральный петербургский чиновник знал, конечно: свет знания и истории идет от Европы, в глубинах отечественных искать его нечего, а морской офицер, сам побывавший в иноземных краях, с увлечением поведал ему о прошлом сего городишки, словно тот таким славным древним греческим полисом был.

— Наш Романов — город стародревний,— окутываясь клубами морозного пара, простер с холма руку над городом Ушаков.— Основал его еще в XIV столетьи князь Роман Васильевич. Радетель за Отечество, он сразу встал на сторону Дмитрия Ивановича и в борьбе с тверяками, и в битве на Куликовом поле. Его владения были здесь вдоль Волги до самой Шокстны,— по-старому назвал Шексну Федор,— а потом тут княгиня Мария Ярославна срубила настоящий город, то есть огородила его деревянным острогом и насыпала земляной вал. Вот до сих пор сии холмы высятся,— указал он под ноги, где у церковной стены остановились.— А уже в 1493 году городок перешел к государю Московскому Ивану Васильевичу, а от князей Романовских было несколько княжеских фамилий: Бельские, Деевы, Жировы, Луговские, Львовы, Солнцевы, Ухорские, Шохонские.

Чиновник адмиралтейский познаниям офицера дивился, с изумлением покачивал головой, а тот, видя, что ему внимают, продолжал с вдохновением:

— В Смутное время пылал тут пожар. Город выжег пан Гальбович. Но еще больший урон нанес горожанам Иаков Любский, православный литвин, что похитил из Никольской церкви икону Казанской Божией Матери. Потом эта икона волею патриарха Гермогена осталась в Ярославле навсегда, хотя каждой весной ее в Романов привозят. Народ здесь живет государю и Отечеству преданный. В то же Смутное время черные люди вопреки детям боярским выступили против тушинского вора и объединились с другими воинами и ополченцами за Веру православную. Тут у нас всегда наместник царский правил, а на том берегу Волги наши соседи из Борисоглебска управлялись прямо от царского двора. Они всегда ближе к царю были, поставляли рыбу к царскому двору, тот и звал их: "мои рыболови". Наши же, романовцы, ближе к Богу и Волге живут.

И опять чиновник дивился, как можно так досконально историю знать уездного поселения да и гордиться минулым, от которого ни пользы, ни радости не получишь.

Лошадей с Никитой пустили они впереди себя, сами же, похлопывая по полам полушубков и пританцовывая от морозца, шли вдоль улицы высоких домов, разнаряженных наличниками. Мороз, к удивлению петербуржца, разогнал не всех. На площади стояло несколько торговцев, предлагая различную снедь и поделки. Раскрасневшаяся молодка бойко стрельнула глазами и позвала:

— Купите, господа! Лучше наших романовских баранок вы нигде не сыщете!

— Баранов? — не расслышал чиновник.

— Да и баранов,— расхохотался Ушаков.— Романовская овца особая. Еще Петр I сие приметил, повелел скрестить местную простую русскую и силезскую, отчего получилась такая шерсть, что по всему миру славится. Романовские овечьи тулупы и модные полушубки по всей России за лучшие почитаются. Думаете, почему сия красавица столь радостна? Да ей тепло, и на людях она побыть хочет, приглянуться. А попробуйте-ка при наших морозах в иных одеждах постоять — быстро окоченеете, только романовская овчина и спасает...

Отведали баранок, поговорили с несмущавшейся торговкой, которая поведала гостям, что зимой и летом полным-полно в городе приезжих, что едут через Романов на Петербург, Вологду, Тверь, Ярославль и на Рыбинск.

А какие местные, то отсюда на Данилов в Пошехонье едут.

— В общем, пуп земли ваш Романов,— съязвил чиновник.

Ушаков посерьезнел. Ответствовал:

— Извини, дружище, выкамурами, обиняками говорить не могу. К стыду, у нас большинство не знает историю Отечества своего, да и родных земель, откуда кто вышел. А если бы внезапно разрушились все памятники прошлого, забылись предания и сгорели книги, то душа народа обеднела бы и иссохла. Вся лестница жизни обрушилась бы, и неведомо было бы, где подъем, а где спуск, утратилось бы чувство жизни. Без прошлого человек стал бы ничтожен, а его бытие ограничилось бы мелкими тревогами существования.

Хотя чиновник сих взглядов не разделял, ему более по душе были иноземные сиюминутные наслаждения, Федору он не перечил больше.

Дорога на Бурнаково тянулась вдоль застывшей в своем ледяном величии Волги. Удивительно было думать, что летом она вся заполнена двигающимися ладьями, барками, лодками, снующими туда-сюда.

— А вот и Хопылево! — показал на выглянувшее из-за лесного поворота большое село Ушаков.— В храме Богоявленском здешнем меня крестили,— с благоговением сказал он. "Опять потащит, поди, смотреть",— подумал адмиралтеец и сам вылез из кибитки. Федор уже входил в храм, не оглядываясь. Прошел вперед, постоял перед иконой, долго всматривался в еще не тронутый временем лик святого Николы, которого считал своим покровителем и защитником. Монах из местного монастыря, собиравший воск, поклонился Ушакову.

— Намедни ваш батюшка здесь был, молился, свечку поставил, ждет не дождется.

— Да уж через час буду дома. Свидимся.— За спиной уже слышалось дыхание адмиралтейца.— Я вот товарища в гости везу и храм показать хочу. Скажите немного о сем месте.

Монах согласно кивнул и пригласил жестом подняться на колокольню. Петербуржцы, пыхтя, покарабкались за ним. Вверху они были вознаграждены. На искристо-белом покрывале снегов проступали зеленые и серые лесные разводы, в лощинках вздымали к небесам свои зыбкие дымные руки небольшие деревни, синевато-хрустальным поясом оторочивала дали Волга, из которой, как сказочный город, вырастали стены монастыря.

— Экселянт! Монифик! Чудесно! — вырвалось даже у чиновника.

— Ну я же говорил вам, что земли сии забыть не могу в дальних походах,— порадовался за проснувшееся, наконец, чувство адмиралтейца Ушаков.— Вон посмотрите, близко совсем Бурнаково наше. Рядом Дымовское, Алексеевское, Петряево, Чернышкино... Речку Жидогость-то совсем занесло и не видно, а она тут вот в Волгу впадает,— оживился, узнавая место своего детства, Федор Федорович.

Монах переждал и показал строения:

— Наш монастырь возник на острове еще ранее Смутного времени. Укрепился здесь люд православный. Однако набеги самозванцев и грабежи разной вольницы поволжской нас богатыми не сделали. Храм наш Богоявления самый богатый в округе, и звон от него возвещает, что на Руси все спокойно.— Федор поднялся и с трудом прочитал: "Лета 7124 поставил сей колокол раб божий старец Киприан Евтихеев сын на острове Богоявленском и Пресвятой Богородицы и к Николе и к Леонтию Чудотворцу по своей душе и по своих родителях".

— Ну вот, сейчас ступайте вниз и поезжайте к батюшке, а я вас звоном догоню,— попрощался монах. И действительно, при подъезде к Бурнакову, как только они выехали из леса, с вершины колокольни сорвался и покатился по макушкам сосен переливчатый ком звонов, наворачивая на себя застывшую морозную тишину.

На широкое крыльцо усадьбы, как бы услышав сигнал, высыпали все домочадцы: отец, братья, сестра, дворня. Отец махнул рукой, с крыльца кубарем скатился парень с факелом в руках, подбежал к забору и поднес к невесть откуда взявшейся пушчонке пламя. Пушчонка бахнула.

— Ну, батя! Встречает, как адмирала! — радостно и смущенно поворотился к соседу Федор Федорович.— Где только бахалку раздобыл? — Соскочил с облучка и побежал к родным, вытянулся, отдал честь и отрапортовал: — Господин сержант! Капитан-лейтенант Ушаков, возвратившись из дальних Европий, прибыл в гавань Бурнаково для семейных баталий! — И обнял отца.

Вслед, оттолкнув отца, повисла на нем Дарьюшка.

— Феденька! Феденька! Красивый какой! Важный! — Обцеловала всего.

— Кыш! — ласково отвел ее Федор Игнатьевич.— Пройдемся по саду, пока остаточки на стол донесут. А вас как звать-величать? — И дальше уже, как со старым знакомым, изъяснялся с адмиралтейцем.

Припорошенный утренним инеем сад отряхивал блестящую одежду, обнажая застывшие ветви яблонь и вишен. В беседке, сделанной под крепостную башню, фыркал паром самовар, лежали только что испеченные калачи, пироги и пышки.

— Пожалуйте по чашечке! — пригласил гостей. Старый преображенец, он знал, как важно после дальнего похода вот так, просто постоять в родном саду под голубым небом, полюбоваться белой березой, сгрудившимися в углу сада рябинками с не склеванными еще красными ягодами, послушать тишину. И действительно, суетливость исчезала, волнения и тревоги оседали на дно души, чувства становились прозрачными и незамутненными. Хорошо быть дома после длительной отлучки!

Адмиралтеец тоже заразился всеобщей радостью, расспрашивал про имение, любовался зимним садом, его аллеями, высокими соснами, закутанными в солому яблонями.

— Представляю, какова сирень здесь по весне! — размахивал он руками.

— Да, сударь, тут царство цветочное и птичье,— довольный, пояснял Федор Игнатьевич.— Параскева Никитична покойная была тут царица. Я больше по части охоты да сенокосных угодий.— Пригласил в дом, попросил располагаться и через час собраться к обеду.

В большой гостиной стол был накрыт заранее. Сестрица заставила его блюдами со студнем, ветчиной, огурчиками, рыбой вяленой и копченой, долбленочками с икрой и грибками, брусничкой моченой, клюквой мороженой.

В центре Федор Игнатьевич водрузил штофы с наливкой, настойкой и чистой водкой, жбаны с пивом и медовухой, окружив их гранеными рюмками.

— Прошу с морозцу сперва сладенького медку, потом с пивцом, потом с винцом, а под конец и голенького простачка,— приговаривал и балагурил он, разливая уже нетвердой рукой напитки.

Выпили за встречу, за благополучный приезд, за гостя дальнего. Федор Федорович причмокнул:

— Рыжик — гриб царский. В Южной Мессине лихорадка меня прихватила, в жар бросила, в бред, так вот, когда лекарь италийский спросил, чем лечить, я сказал: рыжиком. Он мне с сожалением ответил, что такого лекарства у них в Италии в помине нету.

— Но и груздочек неплох, тоже здоровья прибавляет,— добавил чиновник, отправляя покрытый сметаной гриб вослед холодной с морозу водочке.

Насытились, нахвалили хозяйку и перешли в отцов кабинет. Адмиралтеец с интересом смотрел на картину, где был нарисован развод караула преображенцев перед Зимним дворцом, подивился карте во всю стену, на которой отмечены были места, где побывали Ушаковы, провел рукой по корешкам книг на полке: все военные. Федор Федорович вышел куда-то, потом торжественно занес и поставил на высокую тумбочку сосуды невиданной белизны.

— Ой, что за прелесть и тонкость! — заохали все женщины.

— То порцелиновый сервиз китайский, в Лиссабоне мной приобретенный. Порцелин-то слово не китайское, но португальское, а по-китайски то каолин, еще кто-то называет фарфор. А порцелин не что иное, как в огне пережженная и наполовину в стекло обращенная материя. Особливая белизна к числу его добротностей принадлежит и зависит от материй, его составляющих. Пейте из него чай, кофей или другие напитки и вспоминайте, что я в морях плаваю...

Все осторожно повертели, покрутили чашечки, кувшинчики и удобно расселись на диванчиках, стульях, на лавке, покрытой медвежьей шкурой.

Федор Игнатьевич воссел на широком, похожем на трон кресле, раскурил трубку и вопросил:

— Ну так что там, в дальних странах? К войнам или к торговле расположены?..

До сумерек рассказывал Федор про тихий красивый Копенгаген, про скалистый и маленький Гибралтар, про шумный и веселый Ливорно, про громадный и опасный Константинополь, про народы и страны, разные порядки и обычаи в тех землях. Сестра всплескивала руками, ахала, переспрашивала. Отец шикал на нее, поворачивал на политику и дела воинские.

— Лучше ли у них армии? А артиллерия? А корабли? А как устройство по руководству флотами?

Федор объяснил, а адмиралтеец с удовольствием добавил, что русским флотом управляет Адмиралтейств-коллегия из пяти членов: генерал-кригс-комиссар, генерал-интендант, генерал-цейхмейстер, генерал-цалмейстер и генерал-контролер. В ведении каждого была своя экспедиция: комиссариатская, интендантская, артиллерийская, казначейская, контролерская. У каждого экспедитора были свои помощники — оберы. И он надеется, что скоро будет таковым обером в своей интендантской экспедиции.

А потом Федор немного поважничал, позагадывал Даше и Ивану морские загадки. Те силились отгадать, качали головами, хохотали, когда он объяснял им, что сие значит.

— Вот ты, Ваня, скажи, что значило бы по-твоему: быть на ветре.

— Ну так тут дураку понятно: обвеваться ветром.

— Так, да не так. Сие значит: иметь преимущество перед другими кораблями. А еще не бояться ничего, быть удачливым. А вот еще о ветре говорят собеседнику, что ты имеешь ветер. С одной стороны, то значит — скорость имеешь, а с другой — значит быть в милости, в успехе.— Федор подошел к Дашеньке, погладил ее по голове и сказал: — Французский учишь? — Та кивнула.— Скажи, как понимать их выражение: порт де салю?

Даша зарделась, подумала и неуверенно сказала:

— Может, порт приветствия?

— Ну, может быть, а у моряков то значит гавань для убежища или дом, место, в котором следует искать покровительства. У меня такого места, пожалуй, и не было. А ты, отец, как поймешь сие морское выражение: скроить штаны?

Федор Игнатьевич, увлеченный общей игрой, хохотнул:

— Ха, догадываюсь, что не в портновском смысле, наверное, у вас там его употребляют...

— То-то и оно-то. Сие значит заставить гонимое судно поставить все паруса и употребить все средства для ухода.

— Братик, а что едите в голом море? — снова вмешалась Даша.

— Да все, Дашенька: солонину, рыбу, кашу, сухари. Я разносолов не прошу, все ем и себя приучаю к разному. У нас один офицер из французов ловил морских рыбок, червей, улиток, медуз, уксусом заливал, солил и ел. Даша взвизгнула, прикрыла рот:

— А ты, братец?

— Я тоже рюмку водки выпил — и съел. Море, оно к умеренности и всеядности клонит.

Федор Игнатьевич разумом давно понял, что сын, повидавший света больше его, живет неведомым ему порядком и законом. Его же законы предполагали жестокую власть командира. Строго спросил:

— Моряков порешь?

— Я их, батя, учу. Сие главное. Мудрость офицерская состоит в том, чтобы править людьми, а не истуканами. Человека и наказать можно за провинность, а истукану все едино: наказывай, не наказывай.

— Ну а моря-то боишься?

— Петр I сказывал: боишься пульки — не ходи в солдаты. Так и у нас: боишься моря — не ходи в моряки. Я же собираюсь до самого вечера дней моих на море служить.

— Амуритесь, поди, там, за рубежом? Девицы заморские, чай, лучше наших? — подмигнул Степан. Даша заполыхала лицом, всплеснула руками:

— Какие там красавицы, чай, лучше и милее наших нету.

— Только и свету, что в окошке,— буркнул Степан, а сестра со вздохом, словно давно думала спросить об этом, тихо вымолвила:

— А ты, Федя, что не женишься, аль не присмотрел еще? У нас вот в Алексеевке у Дмитриевых есть девушка красивая, небогатая, но нрава хорошего.

— Не женись, Федька! Погуляй, поезди по белу свету, успеешь ярмо завести,— вдруг зло перебил Степан.

Жена его опустила глаза, а потом сорвалась и почти бегом выбежала в другую комнату. Федор Игнатьевич вздохнул и, окутавшись дымом, встал:

— Ну, еще по одной — и отдохнем...

...В светелке Дарья откинула одеяло и грустно сказала:

— Беда у нас, Феденька. Степка-то пьет до бесчувствия, а она-то, женка евонная, глазищами-то своими так, бестия, и рыскает, сам видишь. Степан злится и бьет ее. А коли мы не даем, на дворовых вымещает. Не знаю, что и будет...

И второй раз за вечер спросила:

— А ты-то, Феденька, как? Аль не полюбился никто?

Федор покачал головой и с нескрываемой грустью сказал:

— Жду, Даша, жду. Однолюб я.

Сестра с сомнением и недоверием посмотрела на брата. Поверила, наверное, но не согласилась.

— Ты ведь малых любишь, все Ваню ласкал. Без семьи-то негоже, братец. С моря вернешься, а дома покой и порядок. Ждут тебя, накормят, приласкают.

Федор успокаивающе улыбнулся:

— Для меня и в море порядок и покой, там я с Богом, сестрица.

Даша молча поцеловала брата, перекрестила и тихо удалилась.

Федор остановился у небольшого окошечка и долго смотрел, как, подталкивая друг друга, вроде бы согреваясь, усаживались на ветвистых березах вороны.

КОНЧЕН БАЛ...
Тот дальний переход в Средиземное море и обратно дал крылья капитан-лейтенанту Ушакову. Он стал известной и заметной фигурой не только в Кронштадте, но и в Санкт-Петербурге. Имя его упоминалось в Адмиралтейств-коллегии, среди влиятельных сановников, в дворцовых кругах. Кто-то доложил Потемкину, тот попросил показать и уговорил Екатерину назначить его командиром императорской яхты, зная, что оттуда пути открываются широкие.

А Ушаков с рвением принялся обучать команду яхты и корабль осваивать. Морские служители и так много умели: приборку проводить, паруса ставить, на вантах располагаться, во фрунт становиться при приезде царствующих особ. А тут еще оказалось, что надо учиться сигналы распознавать флажные, заменять друг друга, узлы по-особому прочные вязать, располагаться каждому по единой особой команде, учиться на волне держаться и плавать в холодной воде Финского залива.

— ...Императрицу ждет,— с пониманием говорили мичманы.

Но Екатерина так и не выехала даже в Финский залив, недосуг было: державные дела, приемы, театры не пускали в море. Яхту же она посетила неожиданно, без предупреждения, не послав вперед даже кавалергарда. Ехала с приема с Потемкиным, взгляд упал на стройную красавицу, плавно качавшуюся на волнах: "Давай заедем..." Светлейший заколебался: "Есть ли капитан?" С набережной крикнул караульному матросу, а с юта ответили: "Здесь я!" Ушаков, не дождавшись подтверждения, приказал разворачивать парадный трап. Запищала боцманская дудка, застучали каблуки, раздались громкие команды. Екатерина поморщилась: "К чему шум?" Потемкин рассудительно объяснил: "Без этого корабль нельзя показать". Она, тяжело ступая по трапу, прошла на палубу. Караульные держали фрунт, а морские служители карабкались по вантам.

— Споро!— оценила понравившимся ей русским словом Екатерина.

— Ваше императорское величество, экипаж занимает свои места и готов выполнять вашу волю!— громыхнул Ушаков.

Екатерина с интересом посмотрела на него и повторила:

— Споро! Вижу, что отладил команду капитан-лейтенант.— Благосклонно улыбнулась.— В море не пойдем. Так, кажется, говорите вы, господа моряки: вместо поедем — пойдем?

— Так точно, ваше императорское величество,— опять звучно отозвался Ушаков.

— Однако же, дорогой мой, горазд ты на голос. Покажи-ка нам посудину свою. Что тут изменилось?

Порядок на яхте был отменный. Все сверкало, пахло свежестью и ароматами южных земель, в которых Ушаков знал толк. Царский зал, отделанный красным деревом и позолотой, был удобен и располагал к беседе. Екатерина расспросила Ушакова про прежнюю службу, про средиземноморский период, а затем встала и потребовала:

— Заведите нас и в свои апартаменты, господин капитан.

Ушаков смешался.

— У него, матушка, как у холостяка, поди беспорядок,— кинулся на выручку Потемкин.

— Ну так мы поможем убрать господину капитан-лейтенанту его пристанище,— рассмеялась Екатерина, понимая, что жилье лучше всего характеризует человека.

— Нет, ваше величество, там порядок, только морской. Прошу туда,— пригласил Ушаков жестом в капитанскую.

Порядка идеального там, конечно, не было, потому что висели карты Петербурга, Финского залива, Балтийского и Северного морей, Италии, Архипелага, какие-то чертежи, лежал компас, у входа висели куски веревок, канатов, раскачивались фонари с разноцветными стеклами, на столе стопка книг.

— Не кунсткамеру ли здесь завели, дорогой капитан? Если так, то проведите по ней, объяснив, что к чему приспособлено.

Ушаков огляделся, пожал плечами, как бы сам видел впервые все находившееся в каюте.

— То — все предметы, для морского ремесла предназначенные и коими надо владеть совершенно. Карты же эти я давно веду, наношу на них отметки — промеры глубин, отмели, скалы, маяки — все, что в плавании помогает в точности и безопасстве передвижения.

— Ну так мы можем ныне без лоцмана в Архипелаг двигаться?— с улыбкой обратилась Екатерина к Потемкину.

Тот стоял устало и бесцеремонно перебирал книги. Не ответил, сказал свое:

— Послушай-ка, книги у него все тоже по делу морскому. "Таблицы горизонтальные северныя и южная широты восхождения солнца...", "Книга пропорции оснастки кораблей английской...", а тут и сам академик Ломоносов "Рассуждение о большей точности морского пути...". А вот занятное название: "Разговор у адмирала с капитаном о команде"...

— Вы чью сторону на себе проигрываете, господин капитан-лейтенант? — подразнивая Ушакова, спросила Екатерина.

Он дерзко взглянул на нее и твердо сказал:

— За адмирала, матушка государыня. За капитана я уже все давно проиграл.

— О, похвально сие устремление, мой друг. Матушкой же меня не зовите. Я не настолько стара, чтобы вы были моим сыном.

Ушаков снова смутился и молча завязал и распустил перед ней два морских узла.

— М-да, умело сие у вас получается. Это — искусство: вязать намертво без видимых усилий. Когда же вы сим занимаетесь? — обвела она рукой каюту.

— Во все свободное время, ваше императорское величество,— сделал нажим на "все" Ушаков.

— Неужели же у вас нет никакого интереса, кроме морского дела, Федор Федорович? — склонив голову с любопытством к плечу, интимно проговорила императрица.

Ушаков слегка побледнел, что случалось с ним в мгновения ответственные, и без колебания ответил:

— Нет, ваше величество, море ныне мой единый смысл.

— Вот ответ, достойный флотовождя и однолюба,— не без иронии заметила Екатерина, вставая. Казалось, она ждала чего-то другого от этого честного и организованного капитана. Уже у трапа небрежно пригласила:— Я надеюсь видеть вас сегодня на балу во дворце Зимнем.

Садясь в карету, заметила Потемкину:

— Против всякого чаяния порядок на яхте выше похвалы. И офицер сей добронравный и прилежный...

Тот почувствовал, что Ушаков ей чем-то не понравился, и поспешил подправить впечатление:

— У нас о деле державном и о совершенстве в профессии пекущихся немного, все о карьере собственной больше да о том, чтобы приглянуться...— хотел добавить "высочайшим особам", потом передумал и закончил вроде бы о другом: — Нам он еще для великих морских баталий пригодится, не все иноземцев приглашать.

— Да, для морских, для морских, Гриша,— многозначительно закончила императрица.

***
Ушакову от яхты к Зимнему было недалеко, но надо было вызвать карету, чтоб подъехать, как приглашенному гостю, к центральному входу во дворец.

Когда он добрался к подъезду, было поздно: выход императрицы уже состоялся. В разных местах зала образовались кружки, где пили шартрезы, ликеры, играли в карты, судачили, ожидали начала танцев. Ушаков с неловкостью ощутил на себе взгляды, хотя навряд ли многие смотрели на входящего капитан-лейтенанта, ибо все взоры были обращены на императрицу, которая должна была открыть танцы, но медлила, о чем-то беседуя с французским послом. Но вот гофмейстер, стоявший рядом с ней, махнул платочком, оркестр замолк, и Екатерина, встав, пригласила в пару Потемкина. Зал немедленно расслоился, выстроившись затем по известному тут старшинству, вослед первой паре. Ушаков прижался к стенке и вдруг почувствовал радостный и лучистый взгляд с противоположной стороны. Музыка снова грянула, а он понял, что на него глядит Полина. Та балаклавская Полина, что обещала встретить его в Петербурге. Не обращая внимания на двинувшуюся танцевальную колонну, Федор кинулся через весь зал к ней, приводя в ужас гофмейстера.

— Корму режешь, капитан! — крикнул надвигающийся Потемкин.

Ушаков слов не услышал, ибо уже представлялся Полине и стоящей рядом даме.

— Капитан-лейтенант Федор Ушаков!

— Ну вот, я знала, что обязательно увижу вас еще раз,— с доброй улыбкой поклонилась Полина.— Кого вы теперь защищаете?

Федор не обиделся, с достоинством ответил:

— Капитан императорской яхты! — И, видя недоверие в глазах рядом стоящей дамы, обернулся, как бы ища подтверждения. Императрица сделала очередную фигуру в танце и, повернувшись лицом к Ушакову, благосклонно и снисходительно улыбнулась:

— Я вижу, вы не только морским делом увлечены. Становитесь... в линию баталии...

Федор решительно протянул руки Полине и, несмотря на легкое движение несогласия у дамы, вступил в круг.

— Как я рада, как рада, что встретила вас! Я так надеялась на это раньше. Мы, из Смольного института, бывали на таких встречах, и я каждый раз смотрю на морских офицеров: нет ли вас среди них? Но увы!

— Надеюсь, что мы будем чаще теперь видеться,— скорее утверждая, чем спрашивая, сказал Ушаков.

Музыка заполнила весь зал, хрустальные люстры мерно раскачивались в такт, переливаясь тысячами огоньков. Но еще больше огней отзывалось в драгоценностях статс-дам и фрейлин, жен титулованных вельмож и дипломатов, в орденах князей и графов, камергеров и камер-юнкеров, сенаторов и статс-секретарей. Все сверкало вокруг, сияло, переливалось в лучах свечей и волнах музыки. Бал был в разгаре, светлые чувства переполняли капитана.

— Ну дак когда мы увидимся снова? — настойчиво и радостно спросил он, подходя в очередном пируэте к Полине.

Та отступила, развернулась и, приблизившись, негромко сказала:

— Эта дама — моя свекровь. Я недавно просватана.

Свет в зале померк, музыка потеряла мелодию и судорожно забилась под потолком.

Ушаков проводил ее к тому месту, где пригласил на танец. Старая дама с тревогой посмотрела на них.

— На тебе лица нет! Здесь так душно! — И, решительно взяв ее под руку, повела к выходу.

 

Страница 3 - 3 из 3
Начало | Пред. | 1 2 3 | След. | Конец | Все
© Все права защищены http://www.portal-slovo.ru