"Земля" и "Власть" в условиях нового государственного объединения

Московская Русь

"Земля" и "Власть" в условиях нового государственного объединения

СУДЕБНИК 1497 ГОДА И УСТАНОВЛЕНИЕ ОБЩЕГОСУДАРСТВЕННОГО ЗАКОНОДАТЕЛЬСТВА

С XI по XV века социальная структура русских земель регулировалась нормами, зафиксированными в "Русской правде", и само обилие ее списков (более сотни) говорит о признании этих норм в разных землях. Впрочем, в отдельных землях были и собственные юридические установления, обычно не слишком отличавшиеся от норм "Русской правды", но представляющие интерес для понимания истоков некоторых традиций, не нашедших отражения в "Русской правде". Объединение земель Северо-Восточной Руси вокруг Москвы и резкое возвышение власти московского князя создают новую обстановку и в положении "Земли", и в структуре "Власти". Утверждение единодержавия "государя всея Руси" Ивана III неизбежно требовало изменения всей системы отношений и внутри сословий.

Одной из специфических особенностей заново складывавшейся системы было сближение великокняжеской власти с "Землей". Это наглядно проявилось в "брани о смердах" на Псковщине в 80-е годы XV столетия, когда в конфликте боярства города с крестьянскими общинами округи Москва заняла сторону смердов. Именно тогда началось формирование крестьянского "монархизма": в противостоянии с местными власть имущими чиновниками и феодалами у крестьянских общин иного выбора и не оставалось.

Великокняжеская власть еще не имела стройной системы управленческих структур. Управленческая система в рамках отдельных земель-княжеств и феодальных вотчин, конечно, существовала, но потребностям большого государства, объединившего весьма различные по традициям земли и сословия, эта система, разумеется, не отвечала. Поэтому шел поиск новых форм управления с постоянными уклонениями и отклонениями в разные стороны, и даже стратегические вопросы решались в зависимости от складывающейся ситуации.

В княжеских гридницах древнейшей поры текущие вопросы решались в обсуждениях со "старшей" и "младшей" дружиной, причем летописи проговариваются о разногласиях в принятии этих решений, и тем самым дают представление о "технологии": советоваться следовало не только со "старшими", но и с "младшими" (сами понятия "старший" и "младший" в данном случае имеют не возрастное, а социальное значение). Со временем на первый план выходит "боярская дума". Естественно, что и в создававшемся едином государстве боярской думе должна была принадлежать большая роль, а сам ее состав теперь пополнялся за счет княжат из разных земель. В конце XV столетия в Думе выделяются "пути" — прообразы будущих "приказов". Вводится определенное систематическое разделение "труда" — специализация по определенным проблемам, на первых порах для решения текущих вопросов. На местах распоряжаются "волостели", управлявшие отдельными "волостями". Функции их обычно менялись в зависимости от особенностей земель, куда они направлялись.

Одним из первых документов, дающих представление о роли, правах и обязанностях "волостелей"-наместников, является дошедшая до нас "Белозерская уставная грамота" 1488 года. Волостели имели свою администрацию — тиунов и доводчиков. Расчет с ними производится "сотскими", то есть выборными людьми "Земли". Население — община — может возбуждать иски к наместникам и их людям. "Добрые люди" обязательно должны участвовать в судебных разбирательствах.

Сама "Белозерская уставная грамота" колоритна своей непосредственностью, указывающей на злоупотребления, характерные для княжеских чиновников того времени. Акцент в ней делается на ограничении произвола наместников и их администрации. Например, наместникам запрещается ходить "на пиры" "незваными", а "в пиру не буянить". Грамота отражает, по всей вероятности, традиционные формы: и злоупотреблений, и борьбы с ними. Ранее мать Ивана III Мария Ярославна так же предупреждала чиновников об ответственности, если кто-то явится "незван пити", "на пир или в братчину" (речь шла о селах Переяславского уезда). Значение Белозерской грамоты состоит в том, что она придала традиции общегосударственный характер.

Противостояние традиционному вотчинному своеволию неотвратимо побуждало искать новые пути обеспечения государственных интересов, дабы воины всегда были готовы выйти на поля сражений, которые окружали Русь со всех сторон. И в противовес капризному вотчинному строю рождается поместная система. Земельные пожалования теперь выдаются за службу и за право государства в любое время призвать служилого человека в поход против любого недруга — в том числе и внутреннего. Естественно, эта сила используется и против вотчинной аристократии, привыкшей участвовать лишь в таких акциях, которые сулили ей непосредственную выгоду. В результате постепенно начинает создаваться широкое служилое сословие, напрямую зависящее от великого князя.

Создание сословия государственных служилых людей предполагает иное отношение к ранее свободной крестьянской общине. Начинается процесс, обозначаемый термином "закрепощение". До XV века зависимость крестьян была в основном как бы добровольной (в том числе и похолопление). Типичный пример — категория "закупов-наймитов" в "Русской правде". Крестьянин закабаляет себя сам, не имея возможности (а часто и желания) сохранить себя как вполне самостоятельного хозяина. Договорные отношения также регулировались традицией, и "перекупить" крестьянина мог любой конкурент-феодал, возместив "купу". В то же время, и крестьянин имел право перехода к другому феодалу, и, естественно, что наиболее благоприятные для себя условия крестьянин мог получить в страдную пору, когда в работниках нуждались.

Теперь положение меняется. В грамоте белозерско-верейского князя Михаила Андреевича (1432 — 1486), относящейся примерно к середине XV века, впервые (из сохранившихся документов) появляется ограничение права перехода крестьянина, и таковым устанавливается "Юрьев день осенний" — 26 ноября (то есть после завершения всех сельскохозяйственных работ). Грамота была выдана по жалобе игумена Кириллова монастыря (что само по себе имеет определенный интерес, а именно — обозначается отход от условий монастырской реформы митрополита Алексия). Здесь осуждается явно обычная практика, когда монастырских крестьян "серебряников и половников и слободных людей" сманивали в другое время, в том числе "о Петрове дни", то есть в разгар летних работ. В Судебнике 1497 года этому аспекту будет уделено особое внимание, и "Юрьев день" станет общегосударственной датой, когда для зависимого крестьянина оставался возможным переход от одного феодала к другому.

Судебник 1497 года — памятник значимый и важный, как первый документ, устанавливающий юридические нормы для всего объединенного государства, и удивляет то, что сохранился он в единственном экземпляре. Это само по себе требует объяснения: был ли это обязательный закон, или же только проект закона. Ведь до 1550 года, когда будет принят новый Судебник, фактически нет материалов о действии Судебника 1497 года. Не исключено, что у государства еще не было сил перебороть местные традиции и ввести Судебник как общегосударственный закон. Так, в договоре рязанских князей Ивана и Федора Васильевичей, в котором упоминается и их мать, сестра московского князя Анна, никаких ограничений в переходах не предполагается ("вольному воля"). В.Н. Татищев видел и не дошедший до нас "Рязанский судебник", который также не ориентировался на Судебник 1497 года. Ориентация на местные традиции долго будет сохраняться и в Новгороде. Впрочем, и "Русская правда" имела как бы рекомендательный характер. Обычно в наборе у "судей" были "Закон судный людем", греческий "Номоканон", и иные документы, и судьи выбирали подходящие статьи из юридических памятников разного происхождения.

Основная направленность Судебника 1497 года — контроль над судопроизводством, без вмешательства в сам его процесс. Здесь появляется неизвестное "Русской правде" "поле" — судебный поединок истца и ответчика. "Поле" упоминается и в "Белозерской уставной грамоте", причем как обычная практика, которую следует регулировать. Значит в XV веке "поле", как судебная норма, уже охватило всю Северо-Восточную Русь. Сам этот принцип выяснения — кто виноват, кто прав, явно восходит к глубоким языческим временам, и по существу имеется единственный параллельный источник, который может объяснить его происхождение. Это — "Правда англов и веринов" конца VIII века, много дающая для прояснения "варяжского" вопроса. По Волго-Балтийскому пути обычай этот был занесен в Новгородскую и Псковскую область, где он существовал по традиции, как бы за пределами "Русской правды". А затем он стал распространяться и по другим землям Северо-Восточной Руси. Христианская Европа этот обычай осуждала, но на Руси он вошел в Судебник 1497 года и сохранится в Судебнике 1550 года, правда, с некоторыми ограничениями (сражаться на "поле" должны равные по силам, а монахи и женщины могут нанимать "бойцов" вместо себя).

Принципиальная статья о крестьянском выходе (установление "Юрьева дня") предполагала нечто среднее между встречавшимися в жизни запретами на переходы и правом свободных переходов в любое время. То же "среднее" устанавливалось в качестве платы за пожилое (плата за уходящего работника), но в реальной жизни, конечно, каждый землевладелец стремился получить возможно большую плату.

За пределы обычной практики выходили статьи о холопах. XV век дал ускорение двум параллельным процессам: росту городов и сферы распространения наемного труда, и разорению "маргинальных" слоев, обычно продававших себя в рабство. По "Русской правде" одним из источников холопства было "тиунство без ряду". Иначе говоря, холопами становились управляющие княжескими и боярскими вотчинами, сами обладавшие большой властью и богатствами. Холопами были и многие военные слуги, в том числе командовавшие отрядами свободных воинов. Судебник 1497 года делал первый шаг для преодоления этого противоречия: под контроль берутся источники холопства. Делается и первый шаг по ограничению служебного холопства: "по тиунству и ключу" в городе порабощать запрещалось (на селе формула сохраняла свою силу). Более решительный шаг в ограничении холопства будет сделан через полвека в Судебнике 1550 года, когда эта проблема еще более обострится.

Судебник 1497 года закреплял за "Землей" права, зафиксированные ранее в "Белозерской грамоте": старосты, сотские и "лутчие люди" должны участвовать в судебных разбирательствах наряду с наместниками. Но круг разбираемых дел сужался. Наиболее социально значимые проблемы выводятся из сферы дел, решаемых на месте.

ПРОБЛЕМЫ "ЗЕМЛИ" И "ВЛАСТИ" НА РУБЕЖЕ XV — XVI ВЕКОВ

В 90-е годы XV века сам "государь" Иван III колебался между двумя весьма разными направлениями в настроениях его ближайших советников. При кажущейся ясности ситуации, в историографии она освящена слабо, поскольку производит впечатление внутрисемейных распрей. На самом деле, все было сложнее, ибо за "внутрисемейными распрями" стояли довольно четкие интересы разных придворных "партий". Первую "партию" составляла провизантийская группа Софьи, ее окружения и, соответственно, Василия Ивановича — будущего великого князя. Ей противостояла группа, ориентированная на Елену Волошанку, вдову безвременно умершего Ивана Ивановича Молодого, сочувственное отношение к которому в летописях заставляет предполагать, что на него возлагались большие надежды. В колебаниях Ивана III между этими двумя группами не всегда можно понять, где это были размышления государственного мужа, а где личные обиды на капризную византийскую царевну.

Софья была женщиной решительной и властной, способной на любое "чисто византийское" преступление. Поэтому мало что значила ее опора на провизантийское иосифлянское духовенство: в Италии беженка из Константинополя легко принимала и иные символы веры. Позднее А. Курбский заметит, что все зло на Руси шло от "жен-иностранок". Помимо Софьи он имел в виду также вторую супругу Василия III Елену Глинскую. Елену Волошанку же в этот разряд он никак не заносил. В XV веке в "Волошском господарстве" (в Молдавии) говорили и писали на славяно-русском языке. Расположенность Ивана III в 90-е годы к дочери молдавского господаря Стефана IV имела и определенную дипломатическую подоплеку: Стефан был естественным союзником Москвы против правителей Польши Ягеллонов, и реальным союзником московского "государя" в деле собирания русских земель. Но, в противостоянии двух женщин, у Софьи был определенный перевес: она опиралась на ортодоксальные провизантийски и даже проримски настроенные церковные круги. В свою очередь, Елена Волошанка могла рассчитывать на поддержку тех, кого иерархи признавали еретиками, кто на самом деле был ближе к исконному христианству, но имел более свободный взгляд и на религиозные, и на политические вопросы.

А ситуация была сложной и крайне запутанной. С 70-х годов XV века в Новгороде весомое влияние приобретает "ересь жидовствующих", суть которой великий князь, конечно, не осознавал ("жидовствующими" на Руси еще в XI веке называли приверженцев ирландской церкви, и последователи этой традиции отвергали закрепостительные тенденции эпохи). Но он четко воспринимал источник: еретики пришли из Литвы. В самой Москве вольные мыслители, по сути, из ближайшего окружения великого князя, высказывают совсем иные мысли и идеи, но и за ними тянется шлейф-обвинение: "еретики". Иван III в конце 80-х годов вместе с новгородским архиепископом Геннадием твердо стоит против митрополита Геронтия (митрополичий сан князя не смущает). Но затем отношения с Геннадием явно осложняются, поскольку первый переводчик на славянский язык Библии (1499 г.) начал ожесточенно отстаивать позиции иосифлян и право монастырей владеть селами. Реформа митрополита Алексия была отброшена: принцип "нестяжательства" и обязательный труд монахов уходил в сторону. А отвержение начинания Алексия создавало много и церковных, и светских проблем, в которых великий князь не смог бы и разобраться, а главное — вряд ли бы ему это позволили.

Переплетение многих противоречий вылилось в кризисе 1497 года. Начало его также связано с молдавскими делами: обострением противостояния Польши и "Волошской земли". Но накопилось и множество внутренних проблем, связанных, прежде всего, с противодействиями княжат и бояр новому порядку. Княжата и бояре по-прежнему борются за право отъезда (отсюда пролитовские настроения), и за право безоглядно распоряжаться в своих вотчинах.

Летом 1497 года над "Волошской землей" нависла серьезная угроза, однако Стефану IV (1457 — 1504), склонявшемуся уже было идти на поклон к Стамбулу, удалось разбить вторгшиеся польско-литовские войска. Но вскоре молдавский господарь был вынужден признать себя вассалом Турецкого султана. Значение его для Руси как союзника в противостоянии Польше и Литве снизилось. Вместе с тем, обозначились протурецкие симпатии волошан-молдаван, чем не могли не воспользоваться родственники и греческие эмигранты из окружения Софьи, которые, конечно, симпатизировали литовской стороне: за Александра Казимировича была выдана дочь Софьи Елена, и в этой дипломатической сделке участвовали лица из окружения Софьи. Осенью 1497 года возникает реальный заговор, во главе которого стоял боярин В. Гусев, а за его спиной — со своими интересами — Софья с сыном Василием, которому доходил восемнадцатый год. Заговор приобрел реальные очертания, был раскрыт, и в декабре 1497 года В. Гусев и его соучастники были казнены, а Софья с сыном Василием подвергнуты очередной опале.

Предпочтения Ивана III склонились на сторону группы Елены Волошанки. В феврале 1498 года состоялась торжественная коронация четырнадцатилетнего Дмитрия-внука (сына Ивана Ивановича Молодого) в качестве "великого князя" — соправителя самого государя. Поскольку нарушалась традиция "майората", Иван III давал наказ послам разъяснять, что он волен в своих сыновьях и внуках. В этом проявлялось и собственное представление, и стремление к неограниченной власти, и это должно было подчеркиваться особой торжественностью коронации внука. Но в литературе справедливо отмечалось, что вроде бы передавая внуку неограниченную власть, Иван III никак не обеспечивал ее материально. Если сын великого князя Василий иванович изначально имел весьма значительные земельные владения и стремился к их расширению, то Дмитрий-внук таковых не имел вообще, и в этом, по всей вероятности, заключалась одна из главных задач выдвижения на первый план Дмитрия. Иван III как бы завершал ту линию, которая была начата еще Дмитрием Донским: не допускать очередного раздела объединенных земель. Это было замечено и на Западе. В письме к императору Максимилиану кенигсбергский командор отмечал, что "старый государь один держит в своих руках управление землей и не хочет допустить собственных двух сыновей к управлению или разделу земли. Это для магистра Ливонии и для почтенного Ордена во многих отношениях тяжело и невыгодно: Орден не может противостоять столь большой силе, сосредоточенной в одних руках, в отличие от того положения, когда земля поделена между государями".

Самодержавные устремления Ивана III поддерживались именно окружением Елены Волошанки. Такого рода устремления вообще всегда и везде поддерживаются теми, кто не имеет корней в "этой стране". "Повесть о Дракуле", написанная видным приверженцем идеи самодержавия Федором Курицыным из окружения Елены Волошанки — прославляет жестокость во имя государственной целесообразности. Но и для Византии придворная жестокость — это вся тысячелетняя история, а потому и задача, в конечном счете, сводилась к владению рычагами власти. На заговоре приверженцев феодальной вольницы окружение Софьи лишь спекулировало, что вскоре и проявится. А Иван III, как и во многих других случаях, уступал конкретным прагматическим интересам. На стороне же Софьи оказались богатейшие монастыри и церковные авторитеты, которые скептически относились и к реформе митрополита Алексия, и к решениям об освобождении русской церкви от зависимости со стороны отнюдь не бескорыстного византийского духовенства. На стороне Софьи оказываются и архиепископ Геннадий Новгородский, и монастыри, жаждавшие сел отнюдь не ради христианского просвещения крестьян. Гнев великого князя на жену и сына начал таять, а внук был принесен в жертву соперничавшей когорте властолюбцев. При этом Василий готов был даже отъехать в Литву (по крайней мере, он ехал к литовским границам), что могло быть одной из причин перемены в настроениях Ивана III: он всегда был реалист и прагматик, и достигал целей постоянной ориентацией на изменяющиеся условия. В 1502 году Дмитрий и его мать Елена Волошанка будут отправлены "за приставы". В тюрьме в 1509 году Дмитрий и закончит свои дни при почти полном молчании русских и иностранных источников: ни объяснения причин смерти, ни оценок в них нет.

Вопрос об обстоятельствах и причинах отстранения от власти Дмитрия-внука в 1502 году в литературе обсуждался, но вряд ли может быть решен при имеющемся состоянии источников. Во всяком случае, в источниках все сводится к личной воли государя — он кого хочет, того и жалует, а кого хочет, того и наказывает. В частности русским послам указывалось, что они должны были объяснять отстранение юноши Дмитрия примерно в том же духе, что и его возвышение: "Который сын отцу служит и норовит, ино отец того боле и жалует; а который сын родителем не служит и не норовит, ино того за что жаловати?". В другом наказе (1504 г.) разъясняется: "Внука был государь наш пожаловал, и он учял государю нашему грубити: ино ведь всякой жалует дитя, которое родителем норовит и служит; а который не норовит, да еще грубит, ино того за что жаловати?".

Было бы интересно узнать, из-за чего юноша Дмитрий "грубил" деду? На действительные причины князь в своих наказах даже не намекает. Но это явно связывалось и с падением роли Волошской земли в качестве стратегического союзника Московской Руси, и с обострившейся борьбой вокруг соотношения византийской и русской церкви, разного прочтения христианства. Ведь именно тогда Иван III отказался и от своих советчиков братьев Курицыных, и от поддержки так называемой "московской ереси", да и от поддержки "нестяжателей" тоже. Он уступил "византийской чистоте", отказавшись и от идеалов подвижников XIV века, и от многих традиций русского христианства, и даже от столь важной для государства задачи обеспечения поместьями служилых людей, во имя то ли сиюминутных политических успехов, то ли исходя из своей оценки государственных задач, то ли просто из чувства самосохранения.

В Никоновской летописи имеется, может быть, самое реальное объяснение перемены, происшедшей в настроении "государя" в 1503 году, когда наиболее остро стоял вопрос о возможной секуляризации церковных земель и ликвидации удельной системы. В так называемом "Слове ином" рассказывается о земельной тяжбе "некоторых человецех", крестьян великокняжеских владений, с Троицким монастырем. Обычное нарушение: монастырь "переорал (то есть перепахал. — А.К.) земленую межу" и пашет землю, принадлежащую князю. Иван III повелел нарушившего межу монаха карать "торговой казнью" (так обозначалось публичное битье кнутом), а с игумена Серапиона взыскать 30 рублей. Были затребованы и прошлые грамоты монастыря на все села. Но, как сообщает Никоновская летопись, 28 июля "князь великий Иван Васильевич всея Руси начат изнемогати; его же Господь любит, наказует". Иными словами, болезнь воспринималась как наказанье Божье, и, очевидно, так это воспринял и сам князь. Так или иначе, но вскоре вопрос о секуляризации практически снимается, и состоявшийся через некоторое время церковный собор считал вопрос о сохранении монастырского землевладения уже почти решенным.

Отказ от секуляризации церковных земель по существу предопределял отношение и к другому вопросу — корректировался взгляд на удельную систему. Как справедливо отметил С.М. Каштанов, эти два вопроса могли быть решены только во взаимосвязи. Сохраняя одно, великокняжеская власть неизбежно должна была сохранять и другое. Но высшей власти оставалась хотя бы функция регулятора всегда напряженных отношений между светскими и церковными землевладельцами.

Иван III умер в 1505 году явно не на вершине своих достижений. На Руси прошли несвойственные ей пожары, в которых сжигали еретиков, в том числе тех, кому князь не так давно симпатизировал. И даже внешнеполитические успехи уже не выглядели надежными. Явно не сумел он предусмотреть и последствия своих конвульсивных действий конца XV — начала XVI века.

ВНУТРЕННЯ И ВНЕШНЯЯ ПОЛИТИКА В ГОДЫ ПРАВЛЕНИЯ ВАСИЛИЯ III

Для того чтобы понять особенности правления Василия III Ивановича (1479 — 1533), необходимо проанализировать подход нового великого князя к общегосударственным интересам. Дмитрий-внук служил государству: он не имел ничего, кроме "шапки Мономаха", врученной ему во время возведения в чин "великого князя" и соправителя Ивана III. Своим положением Дмитрий был просто обречен говорить и думать только об общегосударственном (правда, в той мере, в которой позволял возраст и реальная подготовка к несению государственных обязанностей). Василий Иванович изначально имел земельные владения, и поэтому его сознание сохраняло инерцию мировоззрения княжат своего времени. И относился к государству Василий, скорее как вотчинник, нежели государь, что проявилось еще при Иване III. В начале 90-х это были притязания Василия на тверские владения (в частности, Кашин), на которые явно было больше прав у Дмитрия-внука, чья бабка, первая жена Ивана III, была тверской княжной. Позднее Василий претендовал на западные районы, смежные с литовскими, причем притязания Василия псковичам не нравились потому, что Псков тяготел к Москве, но псковичи не видели такого тяготения у самого Василия в первые годы XVI века.

Еще одна черта Василия III — властолюбие. Оценивая княжение Василия III Ивановича, С.Ф. Платонов заметил, что он "наследовал властолюбие своего отца, но не имел его талантов". Оспаривая мнение насчет "талантов", А.А. Зимин вполне соглашался относительно "властолюбия". "Из хода острой придворной борьбы, — заключал автор, — он извлек для себя важные уроки. Главный из них тот, что за власть надо бороться". И далее: "Даже опричнина, это самое оригинальное из детищ Ивана IV, имела корни в мероприятиях Василия III. Именно в первой трети XVI века дворовое войско (великокняжеская гвардия) начинает обособляться от общегосударственного... Даже поставление на престол Симеона Бекбулатовича (Иваном Грозным. — А.К.) имеет прецедент в попытке Василия III назначить себе наследником крещеного татарского царевича Петра".

Все верно. И было в истории так бессчетное количество раз. Только вывод должен быть иной: если Иван III за стремлением к власти не забывал государственные интересы, то у Василия властолюбие всегда стояло на первом месте. Он готов был отдать Россию казанскому царевичу, лишь бы она не досталась кому-нибудь из родных братьев. (И такая проблема встала уже в 1510 году во время окончательного подчинения Пскова). Еще лучше выразил суть понимания власти Василием III боярин Берсень-Беклемишев: "Иван Ш любил встречу" (т.е. обсуждение, спор с ним), Василий же решал дела "запершись сам третей у постели". А государственные дела так, естественно, не решаются.

Первые "приказы", как элементы управленческой структуры, в источниках упоминаются уже с начала княжения Василия III. Однако, это просто иное название тех самых "путей", которые складывались в 80-е годы XV века. Можно предполагать и ограничение их функций именно задачами обеспечения не государственных интересов, а княжеской вотчины.

Заслуги Василия III обычно ассоциируются с тремя датами: присоединение Пскова в 1510 году, Смоленска в 1514 и Рязани в период 1516 — 1521 годов. Но надо иметь в виду, что Псков уже в конце XV века признавал Ивана III "государем", постоянно обращался за помощью к Москве в противостоянии угрозам со стороны Ливонии, и сепаратистским тенденциям новгородского боярства. Василий Иванович лишь распорядился вывезти из Пскова вечевой колокол и посадил в качестве постоянного управляющего московского наместника (их приглашали в город и ранее по определенным случаям). А это — достижение далеко не бесспорное. Псков в итоге в системе объединяющегося государства играл менее значимую роль, нежели ранее.

Возвращение Смоленска, буквально отданного Литве двумя предшествующими Василиями, — факт, безусловно, важный. Но и это лишь возврат к позициям, завоеванным еще во времена Дмитрия Донского и исправление беспринципных действий сына и внука великого деятеля Руси.

С Рязанью дело обстояло сложнее. В XIV веке именно рязанский князь Олег Иванович удерживал Смоленск в качестве княжества Северо-Восточной Руси. После кончины в Рязани сестры Ивана III Анны (1501 г.) над Рязанским княжеством устанавливается фактический протекторат со стороны Москвы. Правившей в Рязани княгине Агриппине-Аграфене (при малолетнем сыне Иване Васильевиче), Иван III дает указание, чтобы она "бабьем делом не отпиралась". Позднее ситуация осложнится. Та же Аграфена станет энергичным борцом за восстановление полной независимости Рязанского княжества, а сын ее будет добиваться возвращения на рязанский стол еще в середине 30-х годов XVI века, после кончины Василия III. И это будет связываться не столько с антимосковскими настроениями, сколько с неприятием системы организации власти, к которой изначально стремился Василий III. Иными словами — эти приобретения Василия III нарушали определенную гармонию "Земли" и "Власти", которая сохранялась при Иване III, и за которую будет вестись борьба на протяжении двух веков.

В политике Ивана III большое место отводилось косвенному влиянию на местные традиционные властные структуры. Он фактически контролировал ситуацию в Казани и на всех прилегающих к ней территориях, то меняя ханов и вождей, то направляя в эти районы воевод (задача которых также заключалась в замене одних местных правителей другими). Борьба в высших эшелонах власти всегда оставляла большие возможности для "инициативы мест". Но это не всегда укрепляло самоуправление, напротив, беззаконие (пусть и в феодальном смысле) "наверху" провоцирует и беззаконие наместников. Это обострение противоречий и в "верхах", и в "низах" углубляется в первой половине XVI века, подрывая основы государственной устойчивости. Ухудшение положение крестьянства в годы правления Василия III отмечается многими источниками, а прибывшего в Москву в 1518 году Максима Грека нищета и забитость крестьян прямо-таки поразила.

После вступления Василия III на великое княжение, казанский хан Мухаммед-Эмин объявил о разрыве отношений с Москвой. Причиной в данном случае объявлялось обращение новой власти с только что низвергнутым Дмитрием-внуком. И это "заступничество" лишний раз побуждает всю сложную коллизию увязывать с поворотом в политике Стефана IV: признанием зависимости от Османской империи, к которой теперь склоняются и все осколки Золотой Орды. "Аз, — пояснял Мухаммед-Амин, — есми целовал роту за князя великого Дмитрея Ивановича, за внука великого князя, братство и любовь имети до дни живота нашего, и не хочю быти за великим князем Васильем Ивановичем. Великий князь Василей изменил братаничю своему великому князю Дмитрею, поимал его через крестное целованье. А яз, Магмет Амин, казанский царь, не рекся быти за великим князем Васильем Ивановичем, ни роты есмя пил, ни быти с ним не хощу". Это пересказ русской ("Холмогорской") летописи, в чем отражается и позиция русских областей, прилегающих к Казанскому ханству. Но это — и указание на действительную ситуацию, когда Казанское ханство, казалось бы, уже вполне вошедшее в состав Русского государства одно из важных его звеньев на Волго-Балтийского пути, теперь становится беспокойным пограничьем, каковым и останется еще на полвека.

Явно не ладились у Василия III отношения и с другим бывшим союзником Москвы — с крымским ханом. Если раньше набеги из Крыма шли хотя и на "русские" земли, но находящиеся под властью Литвы, с которой шли непримиримые войны за наследство Киевской Руси (о чем нередко с болью говорили русские летописцы), то теперь и подчиненные Москве территории подвергаются грабительским набегам. И это изменение политики тоже косвенным образам связывалось с изменением отношений с Волошской землей.

А.А. Зимин весьма обоснованно говорит о возможности и более худших перспектив. "Кто знает, — начинает он раздел об отношениях с Литвой, — как бы развернулись в дальнейшем события, если б судьба на этот раз не была благосклонной к великому государю всея Руси". Постановка вопроса для историка, конечно, не традиционна, но в данном случае не безосновательна. Главной "удачей" была кончина в 1506 году литовского князя Александра Казимировича, женатого на сестре Василия Елене. Василий на фоне неудач на Востоке надеялся утвердиться на Западе и предложил свою кандидатуру в качестве Великого князя Литовского. Он рассылал послов и послания, но особого отклика они не получили. Представитель вроде бы русско-литовской партии Михаил Львович Глинский и сам претендовал на великокняжеский стол. Но в Литве католицизм уже явно преобладал, и новым великим князем был избран брат Александра — Сигизмунд.

Внутренние противоречия в Литве, в том числе и в ее отношениях с Польшей, Ливонией и Священной Римской империей оставались, как обычно, сложными, запутанными и непредсказуемыми. Хотя претензии Василия III и не получили поддержки в православных областях Литвы, объективный выигрыш для Московской Руси в этом был. Коронация Сигизмунда была и актом противостояния Василию, и вызовом России (решение в 1507 году начать войну с Москвой), с чем не могли смириться в русских областях Литвы. Вильно требовала возвращения под юрисдикцию Литвы земель, утерянных в 1500 — 1503 годах, но в этих землях не было желания возвращаться под власть безвластного или католически властного государства. В итоге поднималась фигура Михаила Львовича Глинского, человека, побывавшего на службе в разных странах, бывшего и католиком, и военачальником Тевтонского Ордена и Империи: обычная биография княжат и бояр XV века, выбитых из своей колеи. Увеличилась его роль и в Литве при Александре, а ко времени кончины князя он воспринимался уже в качестве его главного советника и преемника. И в 1508 году началось восстание против Сигизмунда во главе с Михаилом Львовичем и в его поддержку.

Укрепившись в Турове, Глинский и его сопричастники принимали послов от Василия из Москвы и Менгли-Гирея из Крыма (который обещал мятежнику Киев). Поскольку опереться они могли только на протестные православно-русские силы, победили сторонники московской ориентации. За переход на службу Москве мятежникам было обещано оставить все города, которые они сумеют отобрать у Сигизмунда. На стороне мятежников находилось явное желание русских городов к объединению с исконно русскими землями. Но как раз это настроение мятежники и не стремились использовать. По разным генеалогиям Глинские были потомками татарских беглецов разгромленного Тохтамышем Мамая и с русско-литовской почвой связей не имели. Как и все подобные "перемещенные лица", они были связаны со служебными "верхами", не пытаясь ни в коей мере проникнуться интересами "Земли". В итоге, восстание Михаила Глинского всенародной поддержки не получило, тем более, что он к ней и не обращался, и в 1508 году он с братьями отъехал к Василию III, получив "в кормление" Малый Ярославец. Вместе с соучастниками они будут именоваться в русских источниках "литвой дворовой". Однако в политической жизни России они сыграют довольно значительную роль.

Иван III, ставивший задачу обеспечения служилых людей определенными наделами (из фонда государственных земель), под конец правления по существу отказался от решения этой задачи, уступив "села" иосифлянским монастырям. Далее борьба шла в основном между местными феодалами и монастырями стяжательского толка. Василий III долго уклонялся от разбора жалоб с той и другой стороны, но, в конечном счете, принял сторону иосифлян, обещавших поддержку личной власти великого князя. Именно это обстоятельство послужит уступкой властителей — Василия III и его сына Ивана Грозного — действительным государственным интересам: созданию относительно постоянного и в рамках феодализма обеспеченного служилого сословия. Нестяжатели же, осуждая стяжателей, не получали поддержки из-за осуждения власти, оторванной от "Земли", власти, существующей ради "Власти". Именно в иосифлянских посланиях все чаще мелькало обращение "царь" в качестве высшего воплощения неограниченной власти, и этот титул попал даже в дипломатический документ 1514 года, исходивший из канцелярии Империи.

Дипломатический успех середины второго десятилетия XVI века справедливо считается своеобразной вершиной правления не только Василия, но и его преемников: Священная Римская империя признавала за Москвой право и на Киев, и на прочие традиционно русские земли, оказавшиеся под властью Польши и Литвы. Конечно, у Империи были свои расчеты: в это время для Габсбургов (правящей династии Империи) главной задачей было остановить притязания Польши на земли Тевтонского Ордена и прилегающих к Империи территорий, а также разрушить намечавшийся польско-турецкий союз. Позднее, в 1517 и 1526 гг. Москву посетит имперский посол С. Герберштейн и оставит ценные записи о России вообще и придворном церемониале (с восточным акцентом), в частности.

Определенную помощь Россия получала также от некоторых балтийских стран, в частности, Дании. А нуждалась Россия, прежде всего, в технической подготовке. Набеги крымских татар требовали создания цепи укрепленных городов и поселений по южным рубежам, а предстоящая большая война за русские города с Польшей и Литвой требовала специалистов в области фортификации. Создание защитных полос от набегов крымских татар будет начато в 20 — 30-е годы XVI столетия.

Противостояние с Литвой и Польшей не прекращалось на протяжении всего княжения Василия Ивановича, тем более что в Литву норовили сбежать даже братья великого князя. Узловой проблемой на данном этапе было возвращение Смоленска. В 1512 году Сигизмунд подверг заточению овдовевшую сестру Василия — Елену, где она вскоре и скончалась. Разрыв отношений стал неизбежным. Но несколько походов под Смоленск оказывались неудачными: не хватало и техники (артиллерии), и умения брать хорошо укрепленные крепости. Империя решила морально поддержать Москву, направив упомянутое выше посольство. Определенную роль это сыграло: в 1514 году Смоленск наконец был взят. В походе на Смоленск участвовало огромное по тем временам войско (по некоторым сведениям до 80 тысяч человек), оснащенное почти 300 орудий, и возглавляли войско сам великий князь с братьями Юрием и Семеном. Активную роль играл и Михаил Глинский, рассчитывавший получить воеводство в этом городе. Но он его так и не получил. При продвижении войска вглубь Литовского княжества он замыслил измену. Изменник был схвачен и отправлен в заточение. Но неудовлетворенность честолюбия и корыстолюбия распространилась и на других воевод. Под Оршей русское войско потерпело поражение. Развить успех, достигнутый под Смоленском, не удалось.

Следует отметить, что при взятии Смоленска сыграли значительную роль обещания, которые давались и самим смолнянам, и находившимся в городе наемникам. Те, и другие получали значительные льготы и свободу выбора, причем провозглашалось, что льгот будет больше, чем горожане имели при Сигизмунде. Это во многом предопределило решение горожан, да и значительного числа наемников перейти на сторону московского князя, открыть ворота города. Наемникам, пожелавшим покинуть город, выдавались на дорогу определенные суммы денег (кое-кто из них будет обвинен Сигизмундом в измене).

Между тем внешнеполитические отношения все более обострялись. В 1521 году произошел переворот в Казани, и промосковские силы были отстранены от влияния на политические и иные дела. Казань обратилась за помощью к крымскому хану Мухаммед-Гирею, который и организовал стремительный поход на московские земли, причем татарская конница легко переправилась через Оку и почти без противодействия с русской стороны разоряла Подмосковье, а сам князь бежал из Москвы в сторону Волоколамска и, по рассказам современников, прятался в стоге сена. В Крым был уведен огромный полон. Более чем полвека Россия не знала таких поражений и таких разорений. Естественно, что в обществе назревало недовольство "царем" и его ближайшим окружением, причем сталкивались вновь провизантийские и антивизантийские настроения.

Громким политическим событием, расколовшим русское общество, явился развод Василия III с Соломонией Сабуровой и женитьба его на племяннице Михаила Глинского, Елене Глинской (в 1525 г.). Формальным поводом для расторжения брака явилось "бесплодие" Соломонии. В литературе высказывалось мнение, что бесплодным был великий князь и, соответственно, дети от Елены Глинской не могли быть его. С. Герберштейн отметил слух, по которому у Соломонии вскоре после развода родился сын. Но преобладает мнение, что была лишь имитация появления на свет сына Василия и Соломонии.

Браку предшествовало "дело" Максима Грека и боярина Берсеня-Беклемишева. Максим Грек прибыл в 1518 году в Москву с двумя помощниками для перевода или исправления переводов книг Священного Писания на церковно-славянский язык. Человек весьма неоднозначной репутации, он всюду отличался высокой активностью, и в данной обстановке он также скоро включился в разгоравшуюся вокруг великокняжеского двора борьбу. Он сблизился с нестяжателями и стремился подкрепить их аргументы практикой монастырей "Святой Горы" Афона. В результате именно Максим Грек с частью русских бояр оказался противником развода великого князя, и церковный собор 1525 года обвинял Максима Грека в разного рода отступлениях и нарушениях. Обвинения шли и по светской линии, и по церковной (со стороны митрополита Даниила). Два грека — Максим и Савва были сосланы в Иосифо-Волоколамский монастырь, фактически под надзор со стороны их главных противников — иосифлян. Берсеню-Беклемишеву "на Москве-реке" отрубили голову, а митрополичьему служителю "крестовому дьяку" Федору Жареному вырезали язык, предварительно подвергнув его "торговой казни" (он мог бы и избежать наказания, если бы согласился доносить на Максима Грека). Другие обвиняемые были отправлены в монастыри и темницы. Главная борьба разворачивалась, естественно, из-за оттеснения старого московского боярства "литовцами". Именно в этой обстановке в 1527 год "из нятства" был освобожден Михаил Глинский и при дворе в целом располагается теперь иная "команда".

Продолжение "дела" Максима Грека будет в 1531 году на иосифлянском соборе, где во главу угла будет положено право монастырей владеть селами. Главным же обвиняемым в этом случае будет князь-инок, борец за традиции нестяжательства монастырей, Вассиан Патрикеев, а Максим Грек будет проходить в качестве его единомышленника. Максима, в частности, будут обвинять в неуважении к прежним русским святым, начиная с митрополитов Петра и Алексия. Главным обвинителем вновь выступил митрополит Даниил. В итоге Максим был сослан в Тверь, а Вассиан Патрикеев в Иосифо-Волоколамский монастырь.

Василий никак не хотел делить власть и земли со своими братьями — Дмитрием и позднее Юрием Дмитровским. Больше близости было с братом Андреем Старицким, но все-таки только в противостоянии с другими братьями. Рождение в 1530 году сына Ивана вроде бы обеспечивало единодержавие и возможность отодвинуть на обочину иных претендентов. Но оставались разговоры о реальном или мнимом сыне Соломонии Юрии, а также разговоры о том, почему первенец появился лишь после пяти лет брака с Еленой Глинской. Фигура И.Ф. Телепнева-Овчины-Оболенского, как фаворита великой княгини, была у всех на виду и при жизни великого князя, а после его смерти он стал и фактическим правителем при регентше Елене Глинской.

РУССКОЕ ГОСУДАРСТВО ПРИ НАСЛЕДНИКАХ ВАСИЛИЯ III

Василий III скончался в 1533 году от какой-то язвы (из бедра гною вытекло "до полутаза и по тазу"). Остались трехлетний Иван и годовалый Юрий. А параллельно жила легенда о другом Юрии — сыне Соломонии. Елене Глинской поручалось попечительство над детьми и княжение до их совершеннолетия. Василий III перед своей кончиной подобрал регентский совет, предусматривая главным образом цель не допустить к власти своих братьев Юрия Дмитровского и Андрея Старицкого. "Заговор" Юрия Дмитровского в 1533 году был разгромлен сравнительно легко: перевес сил у Елены Глинской был явно превосходящим, а "регентский совет" заметно превосходил удельную оппозицию. И Юрий Дмитровский, и Андрей Старицкий не смогли оказать сколько-нибудь серьезного воздействия на правящий круг. Сложнее складывалась ситуация, когда во главе оппозиции стал дядя великой княгини Михаил Львович Глинский. Выдвигал на первые роли Михаила Глинского сам Василий III: именно его он хотел видеть во главе регентского совета. Но Михаилу пришлось столкнуться с резким противодействием великой княгини, своей племянницы. В итоге столкнулись дядя и фаворит княгини Телепнев-Овчина-Оболенский, причем фавориту Елена отдавала явное предпочтение.

В отличие от братьев Василия III, Михаил Глинский не собирался отстранять наследника престола. Напротив, он как раз старался укрепить его позиции, убрав из окружения лиц, реально находившихся тогда у власти — князей Шуйских, М.Ю. Захарьина, И.Ю. Шигону. С. Герберштейн приводит данные о противостоянии Михаила Глинского и И.Ф. Телепнева-Овчины-Оболенского, но заговор Михаила Глинского был раскрыт. Сам глава заговора и его приверженцы в 1534 году оказались в тюрьме (Михаил Глинский вернулся в то же заточение, что и раньше), часть бояр бежала в Литву. Неудача заговора в значительной степени объяснялась тем, что большинство заговорщиков ориентировались на Литву и не имели прочных позиций в основных землях России.

Правительство Елены Глинской и И.Ф. Телепнева-Овчины-Оболенского проводило в целом централизаторскую политику, хотя в этой политике присутствовало и простое желание не выпускать власть из рук. Расширялась практика испомещения служилых людей, и ограничивались притязания монастырей (притом, что митрополит Даниил был ортодоксальным иосифлянином). Большое значение придавалось городовому строительству, и в это строительство втягивались разные слои населения. Возводились города на юге, расширялись защитные полосы, укреплялись города по границе с Литвой. Большое строительство проходило в самой Москве.

В 1535 году была осуществлена денежная реформа, задуманная еще при Василии III. Поводом для реформы явилось обилие поддельных серебряных монет разного веса и достоинства. В итоге вес новых монет, по сравнению с прежними, был снижен, но государство получило унифицированную монету, что, естественно, способствовало и торговле, и налоговым поступлениям.

Но авторитет власти оставался невысоким, а недовольство охватывало самые разные слои населения, включая светских и церковных феодалов. В 1536 году в заточении скончался Юрий Иванович Дмитровский. Андрей Старицкий по давней традиции пожелал получить выморочный удел брата. В 1537 году он поднял мятеж, в котором приняли участие и новгородцы. В Москве также было неспокойно, хотя и неясно, чего именно требовали москвичи и чью сторону они поддерживали. В итоге Андрей Старицкий был схвачен "и умориша его под шляпою железною". Суровым наказаниям, в том числе "торговой казни", были подвергнуты бояре и думные люди князя. Еще более суровой был расправа с новгородцами: их били кнутом, "казнили смертною казнью", вешали по новгородской дороге. Видимо, эти казни окончательно подорвали авторитет Елены Глинской и Телепнева-Овчины-Оболенскогою. 3 апреля 1538 года Елена Глинская скончалась, и широко ходили слухи (их записал С. Герберштейн), что княгиня была отравлена боярами. Эту версию подтверждает и факт расправы бояр с Телепневым-Овчиной-Оболенским сразу же после ее кончины.

По сути, произошел своеобразный государственный переворот, в результате которого устанавливается боярское правление. В литературе 40 — 50-х годов XX века обычным штампом была формула "реакционное боярство". Но на фоне событий 1537 года для ряда социальных слоев можно говорить об облегчении их положения. Просто среди бояр тоже были разные настроения, и это скажется на протяжение десятилетнего боярского правления.

Власть после смерти Елены Глинской и Овчины-Оболенского захватили князья Шуйские, а также И.Ф. Бельский, за которым стоял митрополит Даниил. Неустойчивое положение побуждало срочно искать союзников, и бояре-правители нашли их прежде всего в ведущих монастырях — Троице-Сергиевом, Симоновом и некоторых других. Монастыри получают пожалования, снимающие те ограничения, которые были наложены на них в середине 30-х годов XVI века. А привилегии же для феодального класса, естественно, отрицательно сказываются на трудовой части населения. Но между Шуйскими и Бельскими скоро возникают глубокие разногласия. В ход пускаются и "патриотические" аргументы: бегство Семена Бельского в 1534 году, связь его с крымскими татарами, литовское происхождение рода. Во всяком случае, Шуйских поддержало собственно русское дворянство, служилые люди, — и потому "государственники". В 1539 году Шуйским удалось отстранить митрополита Даниила и возвести на митрополичью кафедру игумена Троицкого монастыря Иосафа. Но и новый митрополит оказался сторонником Бельских, и в 1540 году они снова возвращаются к власти. "Губная реформа", объявленная в 1539 году, была прервана, а право, данное псковичам, самим судить и обыскивать "лихих людей, разбойников и татей" подрывало устои, зафиксированные в "Белозерской уставной грамоте" 1488 года. Упорядочение отношений "Земли" и "Власти" вновь откладывалось.

Бельские объективно укрепляли позиции тех бояр, которые в свое время выступали против правления Елены Глинской. "Из нятства" были освобождены жена Андрея Старицкого Ефросинья и сын Владимир. Были смягчены условия содержания племянника Ивана III Дмитрия Андреевича Углицкого. Был амнистирован и Семен Бельский, активно воевавший против Русского государства в отрядах литовцев и крымских татар. Вместе с тем были попытки продолжить губную реформу, но эти попытки больше походили на разрушение институтов власти, а не на их укрепление.

Очередной переворот произошел в начале 1542 года. К власти снова пришли Шуйские, митрополита Иоасафа отстранили, и митрополичью кафедру занял близкий Шуйским новгородский архиепископ Макарий — впоследствии один из видных политических деятелей России. Шуйские снова ищут поддержки у монастырей, давая им привилегии. Но в конце 1543 года очередной переворот приводит к власти Воронцовых, в свое время входивших в круг ближайших советников Василия III. Воронцовы пытаются скорректировать политику Шуйских. В 1544 — 1545 годах они проводят писцовое описание, цель которого заключалась в ограничении льгот и иммунитета светских и церковных феодалов. Определенные привилегии получили городские слободы, причем принимались меры к их расширению и созданию новых слобод. Правление Воронцовых было, пожалуй, самым разумным за период с конца 30-х до конца 40-х гг. XVI века. Но уже в 1545 году у Воронцовых возникают осложнения с родственниками царя, а 21 июля 1546 года Федор и Василий Воронцовы и Иван Кубенский были казнены. К власти вновь приходят Глинские.

Утверждаются у кормила власти Глинские к началу 1547 года, а уже в июне этого же года восставшее московское население громит это правительство, в чем выражается и оценка их дел в сравнении с предшественниками. И это при том, что в январе 1547 года Иван IV, по инициативе Макария, был венчан на царство, что, естественно, Глинские стремились использовать в своих целях. Глинским нужен был авторитет верховного правителя ради устранения своих конкурентов, митрополит же надеялся на укрепление явно ослабленного авторитета власти вообще. Первые своей цели достигли, что же касается митрополита, то, хотя, летописные записи этого времени всегда называют в первую очередь митрополита, свидетельствовало это не столько о его политической роли, сколько о том, что летописца надо искать в близких к нему кругах. Волнения в разных концах страны говорили о явном неблагополучии во всей системе управления и хозяйствования. А восстание в Москве совершенно ясно определило, кого считали главными виновниками всех российских неустройств.

И еще одно важное событие 1547 года. Через несколько недель после венчания на царство, юный Иван IV был повенчан с Анастасией Романовной Захарьиной-Юрьевой — дочерью Романа Юрьевича Захарьина, родоначальника будущей династии Романовых. При дворе появляется новая боярская группировка Юрьевых-Захарьиных, которая, естественно, стремится найти свою нишу в далеко не простом раскладе противоборствующих сил. Роль их будет то возрастать, то падать (чаще всего в связи с постоянными капризами первого венчанного царя). Но именно к ним после лихолетья "Смуты" обратится раздираемая противоречиями "Земля".

ЛИТЕРАТУРА

Алексеев Ю.Г. Аграрная и социальная история Северо-Восточной Руси XV — XVI в. Переяславский уезд. М.; Л., 1966.

Бегунов Ю.К. "Слово иное" — новонайденное произведение русской публицистики XV — XVI в. о борьбе Ивана III с землевладением церкви. // ТОДРЛ. Т. ХХ. М.; Л., 1964.

Веселовский С.Б. Феодальное землевладение в Северо-Восточной Руси. М., 1947.

Гальперин Г.Б. Формы правления Русского централизованного государства XV — XVI вв. Л., 1964.

Готье Ю. Замосковный край в XVII веке. М., 1937.

Горский А.Д. Очерки экономического положения крестьян Северо-Восточной Руси XIV — XV вв. М., 1960.

Греков И.Б. Очерки международных отношений Восточной Европы XIV — XVI вв. М., 1963..

Дмитриева Р.П. Сказание о князьях Владимирских М.; Л., 1955

Зимин А.А. Россия на пороге нового времени М., 1960.

Зимин А.А. О политической доктрине Иосифа Волоцкого. // ТОДРЛ. Т.IX. М.; Л.1953.

Зимин А.А. Реформы Ивана Грозного. М., 1960.

Зимин А.А. Формирование боярской аристократии в России во второй половине XV — первой трети XVI в. М., 1988.

Казакова Н.А. Вассиан Патрикеев и его сочинения. М.; Л.,1960.

Казакова Н.А. Русско-датские торговые отношения в конце XV — начале XVI в. // Исторические связи Скандинавии и России в IX — XX вв. Л., 1970.

Клибанов А.И. Реформационные движения в России в XIV — первой половине XVI в. М., 1960.

Копанев А.И. История землевладения Белозерского края XV — XVI вв. М.; Л, 1951.

Леонтьев А.К. Образование приказной системы управления в Московском государстве. М., 1961.

Лурье Я.С. Идеологическая борьба в русской публицистике конца XV — начала XVI века. М.; Л., 1960.

Каштанов С.М. Социально-политическая история России конца XV — первой половины XVI века. М. 1967.

Кочин Г.Е. Сельское хозяйство на Руси в период образования Русского централизованного государства. Конец XIII — начало XVI в. М.; Л., 1965.

Носов Н.Е. Очерки по истории местного управления Русского государства первой половины XVI века. М.; Л., 1957.

Тихомиров М.Н. Записки о регентстве Елены Глинской и боярском правлении 1533 — 1547 гг. // Исторические записки, 1954. Кн.46.

Черепнин Л.В. Русские феодальные архивы. Ч.1 — 2. М., 1948 — 1951.

О проекте Авторы Карта портала Ссылки Контакты

Веб-студия Православные.Ру