Объединение княжеств Северо-Восточной Руси вокруг Москвы (2-пол. XV - нач. XVI вв.)

Новгородская делегация оправдывалась тем, что новгородцы не знают, как "держиться государьство" в "Низовской земле", и никаких указаний князю не дают. На это последовало заключение князя, переданное новгородцам князем Иваном Юрьевичем Патрикеевым: "Князь великы тебе своему богомолцу, владыце, и вам, посадником и житиим и черным людем так глаголеть: что есте били мне челом, великому князю, что бы яз явил вам, как нашему государьству быти в нашей отчине, ино наше государьство великих князей таково: вечю колоколу в отчине нашей в Новегороде не быти, посаднику не быти, а государьство нам свое держати, ино на чем великым княземь быти в своей отчине, волостемь быти, селом быти, как у нас в Низовской земле, а которые земли наших великых князей за вами, а то бо было наше. А что есте били мне челом великому князю, что бы вывода из Новгородскые земли не было, да у боар у новогородскых в вотчины в их земле нам, великым княэем, не вступатися, и мы тем свою отчину жалуем, вывода бы не паслися (не опасались. — А.К.), а в вотчины их не вступаемся, а суду быти в нашей отчине по старине, как в земле суд стоит".

 

О настроениях в стане осажденных рассказывают и псковские летописи. В городе бурлили разногласия. Одни хотели стоять до конца, другие — подчиниться воле великого князя. Надежды на то, что московская рать постоит у города и уйдет, явно не оправдывались. А после того, как находившийся вместе с новгородцами в осаде их воевода суздальский князь Василий Васильевич Шуйский "бил челом" великому князю, надежд на успешную оборону и вовсе не оставалось. 14 декабря, в очередную "неделю" (воскресение), послы явились с уведомлением о принятии московского ультиматума. "Государя" просили целовать на обговоренных условиях крест. Но князь "отрече то: не быти моему целованию". Не позволил он целовать крест также своим боярам и наместнику и отказал послам в выдаче "опасной грамоты".

 

Далее на протяжении нескольких недель продолжался своеобразный торг. Новгородцы надеялись откупиться двумя волостями — Луками Великами и расположенной северо-западнее Ржевой Пустой. Но князь отказался от такой подачки. Тогда ему предложили 10 волостей. Великий князь снова отказался и передал через своих бояр: "Взяти ми половину всех волостей владычних да и монастырьскых да Новоторжьскые, чии ни буди".

 

Покушение на половину монастырских сел великого князя, видимо, связано с намечавшимися вскоре спорами о монастырском землевладении, в которых Иван III будет поддерживать "нестяжателей". Новгородские посланники согласились с требованием, но готовы были отдать князю половину владений только шести монастырей, "а иные бо монастыри государь пожаловал, земель у них не имал, поне же те убоги, земль у них мало". Князь распорядился провести опись обозначенных волостей, предупредив, что все утаенное — "то земли великих князей". Хотя у владыки князь половины волостей забирать не стал, (взял лишь 10 волостей, в коих значилось около 300 "сох", дань с которых должна бы была составить 150 гривен), само требование выявляет недоверие к нему Ивана III. Примерно вдвое больше составили половины владений шести монастырей (остальным князь оставил их земли). Посольство новгородское, выторговывая уступки, жаловалось на "тесноту в граде и мор на люди и глад". Князь же уточнял, что составляет новгородская "соха" ("3 обжи соха, а обжа один человек на одной лошади ореть, а хто на 3-х лошадех и сам третей ореть, ино то соха"), и платят ли с "сохи" по полугривне или 7 денег. Князь "захотел взяти с обжи по полугривне", но владыка умолил брать по полугривне с трех обж и собирать дань один раз в году. Князь согласился, оговорив, что единая плата будет взиматься с собственников всех категорий. Согласился он и с просьбой не посылать своих писцов и данщиков, оставив это на усмотрение новгородцев.

 

Разрешив еще ряд спорных вопросов, в частности, о взаимоотношениях Новгорода и Пскова и перебазировании княжеской резиденции из Городища на "двор Ярослава", князь отправил 20 января посла в Москву с уведомлением о результатах похода, и тот через неделю (столько обычно занимала дорога), прибыл в Москву. 2 февраля князь повелел "поимати боярыню Новогородскую Марфу Исакову, да внука ее Васильа Федорова сына". На следующий день по его распоряжению, наместник Иван Васильевич Стрига "поимал" "грамоты докончальные" новгородские с литовскими князьями и королем, и доставил их князю. 7 февраля в Москву были отправлены Марфа Борецкая с ближайшим ее окружением. 17 февраля князь выехал из Новгорода. Вслед за ним выехал владыка "проводити его", и на "первом стане" "явил бочку вина да жребец, а боаре новогордскые являли мехи вина и меду, да ели у него вси, пили с ним". С подобными остановками князь доехал до Москвы лишь 5 марта, и вскоре после этого в Москву был доставлен вечевой колокол. Однако память о вечевых традициях долго будет жить в Новгороде, и позднее к ней не раз будут обращаться в лихие для Земли и Власти времена.

 

Пока же Новгород продолжал бурлить, и осенью 1479 года Ивану III пришлось снова направиться в Новгород "миром", но в сопровождении значительного отряда с пушками. В летописях этот визит князя излагается отрывочно и глухо, а в иных не упоминается вовсе, хотя предшествующий поход был описан почти по дням на протяжении нескольких месяцев. О причинах поездки великого князя в Новгород наиболее обстоятельно сообщается в "Истории Российской" Татищева. Здесь пересказываются некоторые нерусские источники (в том числе неизвестные до сих пор) о намерении Ахмеда и Казимира организовать большой поход на Русь, используя и Орден, и оппозиционное Москве новгородское боярство. По Татищеву, "князь великий Иоанн (выше по тексту он, в соответствии с летописями и традиционно русским произношением — "Иван"; форма "Иоанн" обычно употреблялась по отношению к церковным деятелям или же в иностранных источниках. — А.К.) Васильевич уведав тайне, яко новогородцы, забывше свое крестное целование, мнози начашеся тайне колебатися и королем ляцким и князьям литовским ссылатися, зовуще его с воинствы в землю Новогородскую". В результате похода, великий князь повелел арестовать зачинщиков заговора и архиепископа Феофила.

 

Татищев обычно обозначал события в соответствии с источником. Предшествующий год у него датировался мартовским стилем, а продолжение открывается январским 1480 годом. Это явное указание на соединение разных источников, причем январским годом мог датироваться какой-то западный (возможно, польский) источник. Дата "поимания" архиепископа Феофила 19 января имеется и в некоторых других летописях (в Московском своде явная ошибка: "тое же зимы сентября в 9"), но открывается этим сообщением новый год только у Татищева. Сам текст его также отличается от других летописей. У него отмечается, что князь "новогородцев больших крамольников более 100 казни и вся имения их взя. Иных же с 1000 семей детей боярских и купцов разосла по городам низовым в Володимере, Муроме, Нижнем, Переяславле, Юрьеве, Ростове, на Костроме и в иных городех; тамо даде им поместья. Много же купцов и черных людей, до 7000 семей, по городам на посады и в тюрьмы разосла и в Новгороде казни, а на их место жаловал поместьями их детей боярских с иных же городов и многих холопей боярских, много же и купцов в Новгород приведе. И тако конечне укроти Великий Новгород".

 

"Вывод" новгородцев и перемещение на их места служилых людей и купцов из "Низовской земли" осуществлялся не один год. Под 1489 годом у Татищева (очевидно, из другого источника) повторяется упоминание о тысяче выселенных. Потомки переселенцев долго помнили и передавали потомкам рассказы об этих событиях. (На севере Рязанской области вынужденные переселенцы оставили заметный след и в антропологическом облике края).

 

Великому князю предстояло решить и еще одну проблему. "Немцы" из Ливонии нарушили заключенное в 1474 году на 30 лет перемирие и начали нападения на псковские "пригороды". По просьбе псковичей московский князь направил в помощь им воеводу князя Андрея Оболенского, который вместе с псковичами совершил успешный поход к Юрьеву, но вскоре ушел из Пскова: очевидно, был отозван Иваном III. Но псковичи, похоже, не поняли, в чем дело, и, решив, что воевода на них обиделся, догнали его и упрашивали вернуться. Отношение к собственному князю, московскому наместнику Василию Васильевичу Шуйскому, выразил псковский летописец: "Бяше тогда въ граде Пскове князь невоиск и грубый, токмо прилежаше многому питию и граблению, и много всей земли грубости учини". Уход отряда воеводы Андрея Оболенского осложнил положение города, и хотя ливонцам не удалось захватить его, урон предместьям и окрестностям был нанесен огромный.

 

ОКОНЧАТЕЛЬНОЕ ОСВОБОЖДЕНИЕ ОТ ОРДЫНСКОГО ИГА

Причиной поспешного отъезда московского князя из Новгорода стал мятеж младших братьев. "История Российская" В.Н. Татищева сообщает: "Реша же ти крамольницы, яко тайне имяху с ними ссылку братия великаго князя, князи Андрей Большой да князь Борис Меньшой ("Большим" и "Меньшим" назывались два одноименных брата Ивана III. — А.К.). Князь же великий не дади никому о том знати. Приде же весть с Москвы,... что братия его хотят отступити от него. Он же вскоре взем митрополита Феофила, посла его к Москве и повеле посадити в монастыре святаго Чуда архангела и сам прииде в Москву пред Великим заговением". Отставленный архиепископ каялся и дал "отреченную грамоту", признавая "убожьство своего ума и великое смятение своего неразумия". В Чудовом монастыре он закончит свои дни через "полтретья лета", то есть через два с половиной года.

 

Разрешение сложного клубка противоречий на Северо-Западе Руси открывало путь к решению задачи, поставленной веком ранее Дмитрием Донским. Но мятеж братьев угрожал отбросить все к состоянию полувековой давности. В своих действиях Иван III имел постоянную поддержку только со стороны Андрея Меньшого. Другие же — Андрей Большой и Борис оставались в стороне от государственных мероприятий старшего брата. Они мыслили в духе феодальной старины, "докончаний" эпохи Ивана Калиты. Они не могли примириться с тем, что после кончины второго по возрасту брата Юрия в 1474 году его владения великий князь целиком взял "за себя". "За себя" же, именно за служилых людей, князь брал и приобретения в Новгородской земле. Возмущение братьев вызвало и объявление Иваном III старшего своего сына Ивана "великим князем" — то есть соправителем. Согласно Татищеву, князь аргументировал свое решение прецедентом, созданным сыном Владимира Мономаха Мстиславом, хотя мог бы назвать и самого Владимира Мономаха, и своего отца.

 

По всей вероятности, не освободились братья и от влияния со стороны бабки Софьи Витовтовны, и за помощью они обратились именно к польскому королю и великому князю Литовскому Казимиру, организатору большинства антимосковских выступлений на Северо-Западе Руси, и союзнику хана Ахмеда вместе с которым в 1480 году предполагалось повторить "урок Москве" Тохтамыша.

 

Военные приготовления мятежников побудили прилегающие к Москве города "сесть в осаду". Не надеясь захватить Москву "изгоном", князь Андрей Большой отправился в свой удел — Углич, где дождался княжившего в Волоколамске Бориса. Отсюда братья-мятежники направились ко Ржеву, ближе к литовским владениям, куда были отправлены и их семьи, а затем вверх по Волге двинулись в Новгородские волости, остановившись в Великих Луках. Согласно псковским летописям, сюда направилась депутация Пскова с просьбой о помощи против немцев. Но "они же уркошася (отреклись. — А.К.) ко псковичам". В следующем году братья, видимо, надеялись укрыться в Пскове, но псковичи требовали вновь помощи против "немцев" и князья через 10 дней покинули Псков "не учинивше ничего же добра; и почаша по волости грабити". В результате, псковичам пришлось откупаться от соперников великого князя как от грабителей.

 

Из Великих Лук братья обратились за помощью к Казимиру. Казимир, однако, их "отмолвил", то есть отказал в помощи, но согласился отдать княгиням "на избылище" город Витебск. По всей вероятности, Казимир не хотел непосредственно вмешиваться в ход событий, ожидая выступления хана Ахмеда, а также испытывая усиливающееся давление со стороны промосковски настроенных русских князей в составе Великого княжества Литовского. Со своей стороны, Иван III направил к братьям на переговоры ростовского архиепископа Вассиана Рыло, обещая присоединить к вотчине Андрея города Алексин и Калугу. В надежде на помощь Казимира, братья дважды отвергали предложения. Но, не получив ожидаемого, они сами направили дьяков в Москву в поисках примирения. Однако теперь великий князь отказался "приат челобития их". Вопрос остался открытым, и моральный перевес великого князя ощущался теперь и на окраинах, готовых принять любую помощь ради самосохранения.

 

О намерениях Казимира и Орды в Москве, конечно, знали. Весной татары произвели "разведку боем", появившись на правобережье Оки. Позднее, в 1491 году, Иван III, "поимая" Андрея Большого, в числе его "вин" называл и "пересылку" с Ахмед-ханом: "Посылал грамоты свои к царю Ахмату Большие Орды, приводя его на великого князя на Русскую землю ратию". Примерно о том же говорит и Московский свод, начиная рассказ о нашествии Ахмед-хана осенью 1480 года. Казимира же сдерживали набеги и угрозы со стороны Крыма. Но и внешних, и внутренних врагов московского князя он всегда готов был поддержать.

 

В летописях развернувшиеся летом и осенью 1480 года события изложены противоречиво, и о многом приходится только догадываться. Чисто "фактическая" сторона весьма проста: татары подошли к Оке по ее правому берегу, а разные отряды русских князей и воевод размещались напротив по левому. Иногда перестреливались из луков и пищалей. Не решаясь форсировать реку, Ахмед решает двинуться к реке Угре, левому притоку Оки, заодно побуждая к действиям и союзника Казимира. Но русские полки успели перебраться к Угре в районе Калуци. "Стояние" двух ратей на противоположных берегах продолжилось, а когда река замерзла — татары побежали, удивив этим летописцев.

 

В "Казанском летописце" ("Сказании о царстве Казанском"), написанном уже в XVI веке, вскоре после взятия Казани в 1552 году, имеется заслуживающее внимание объяснение внезапно охватившего татарское войско страха. Иван III "посылает отаи царя Златую Орду пленити служиваго своего царя Нурдорвлета Городецкаго (имеется в виду Касимов. — А.К.), а с ним же и воеводу князя Василиа Ноздроватаго Звенигородцкаго со многою силою, и доколе царь стояше на Руси, не ведующу ему сего. Они же Волгою в ладиях пришед на Орду и обретоша ю пусту, без людей, токмо в ней женьский пол, и стар и млад. И тако ея поплениша жен и детей варварских и скот весь в полон взяша, иных же огню и воде и мечу предаша, и конечне хотеша юрт Батыев разорити. Улан же царя Городецкаго и Обляз лесть сотвори, глаголя царю своему: "Что твориши, о царю, яко не лепо есть тебе болшаго сего царства до конца разорити — от него же ты и сам родися и мы все. И наша земля то есть и отец твой искони. Се повеленная пославшего ны понемногу исполнихом, и довольно есть нам и поидем, егда како Бог не попустит нам". И прибегоша вестницы ко царю Ахмату, яко Русь Орду его расплениша. И скоро в том часе царь от реки Угры назадь обратися бежати".

 

Видимо, операция в духе набега ушкуйников 1472 года совершалась "отай" и от московских летописцев. В летописях многое недоговорено, а временами и наговорено. Различные оценки даются роли и поведению Софьи Палеолог, отдельным князьям и боярам, самому Ивану III: труслив или осторожен? На летописные тексты наложили отпечаток и острые противостояния 90-х годов — сторонников Ивана Ивановича Молодого и его сына Дмитрия с одной стороны, и приверженцев Софьи и ее сына Василия с другой. Из летописей неясно, когда московский князь перестал платить дань в Орду. Указание на это имеется лишь в "ультиматуме" Ахмед-хана: 1480-й год был пятым по счету. Следовательно, Москва не давала "выхода" в Орду уже с 1476 года. Именно тогда Ахмед-хан "увяз" в Крыму, занятый борьбой с Менгли-Гиреем и не простыми переговорами с турецким султаном. Но летописи не случайно не называют даты: открытого демарша по этому поводу, по всей вероятности, просто не было. Иван III всегда предпочитал "тихую" дипломатию, и это был не отказ от уплаты, а как бы ее задержание.

 

По тексту Татищева, хан потребовал от московского князя полного подчинения и выплаты дани "за прошлые годы" (не указано за сколько), угрожая "пленить всю землю" и сделать рабом самого князя. Князь советуется с матерью-инокиней Марфой, с князьями и боярами, и многие советуют "умирить дарами" хана. Софья же возмущается: "Господине мой, отец мой и аз не хотехом дань давати, лутче отчины лишихомся. И аз, не хотя инных богатых и сильных князей и королей веры ради прияти, тебе причетахся. (Княгине приписываются примерно те же слова, что приводились в летописном рассказе о ее "женихах". — А.К.). А се ныне хосчеши мя и моя дети данники учинити... Почто хосчеши раб твоих слушати, а не стояти за честь свою и веру святую?.. И яко первее отрек им, тако и ныне откажи не давати дани и выходов".

 

Положение в Москве напоминало ситуацию 1382 года: одни хотели защищаться, другие — уступить требованиям хана. Даже в позиции церкви не было единства. Феофил укрылся в кафедральном Чудовом монастыре, Вассиан Рыло, которому в летописях приписано жесткое послание к Ивану III, продолжал ходатайствовать за его крамольных братьев. Хотя в конечном счете, видимо, именно ростовский архиепископ, пользовавшийся особым расположением великого князя, побудил братьев приехать на Оку защищать Русь от ордынского хана. Однако он же и заставил великого князя принять требования крамольников, что было уступкой принципиальной: отказом от жесткого курса на ликвидацию удельной системы.

 

Возмущение в Москве в 1382 году было вызвано тем, что город покинул и князь, и митрополит, и княгиня. И на этот раз у москвичей были основания возмущаться поведением бояр, в том числе ближайшего к великому князю круга. Московский летописный свод и ряд других летописей отношение резко осуждают княгиню Софью за ее немотивированное бегство в Белоозеро. Резкое осуждение княгини дается как бы безотносительно к поведению князя, но и князь выглядит не лучшим образом: "Бысть же тогда страх на обоих (на татар и на русских. — А.К.), един другых бояхуся". Князь боялся, что по замерзшей Угре татары могут перейти на московский берег, и распорядился отступить к его ставке в Кременце. "Сам бо дьявол тогда усты Мамоновы глаголаше", — комментирует это событие летопись, имея в виду Григория Мамону, который вместе с окольничим Иваном Ощерой настаивали на выражении покорности хану. Но случилось чудо, и татары "страхом одержими побегоша, мняще, яко берег дают им Русь и хотят с ними битися, а наши мняху татар за собою реку прешедшю и побегоша на Кременець. А на царя Ахмута прииде страх от Бога, и побеже никым же гоним от Угры по Литовъской земле по королеве державе, воюя его землю за его измену".

 

Решение князя отправить Софью с малыми детьми и казной на Белоозеро было естественным. Князь предполагал отправить туда и инокиню-мать. Но митрополит и архиепископ не посоветовали делать этого, справедливо полагая, что москвичи воспримут это как бегство. Колебания же у князя были, поскольку успех или неудача от него мало зависели. Неясно было, как поведут себя братья, как поведет себя Казимир, что сумеет сделать Менгли-Гирей. Не вполне учитывалось и то, что зима для степных кочевников — время неподходящее. И в гневном послании Ахмеда московскому князю после неудачи звучит угроза вернуться после зимы: "Нынча есми от берега пошол, потому что у меня люди без одеж, а кони без попон. А минет сердце зимы девяносто дней, и яз опять у тебя буду, а пить и у меня вода мутная". Вернуться ему, однако, не пришлось. Менгли-Гирей все-таки воспользовался моментом, чтобы отомстить обидчику, разорив его улус. Сам же Ахмед скоро погиб в очередной усобице.

 

Этот сюжет дается в летописях различно, в том числе с фольклорными подробностями. Но финал был именно таков — ордынское иго было сброшено с минимальными потерями. Орда перестала быть серьезной угрозой, а по Оке теперь создавался заслон из переходивших на службу к московскому князю татарских царевичей. И стоит вспомнить некогда затасканную, а ныне неправомерно забытую оценку этого факта, данную не слишком жаловавшим русскую историю К. Марксом: "Иван III свергнул Золотую Орду, не сражаясь с нею сам, а притворным желанием дать сражение вызвал ее на наступательные действия, которые истощили остатки ее жизнеспособности и подставили ее под роковые удары родственных ей племен, которые ему удалось обратить в своих союзников. Он одних татар погубил при помощи других".

 

 


Страница 3 - 3 из 5
Начало | Пред. | 1 2 3 4 5 | След. | КонецВсе

© Все права защищены http://www.portal-slovo.ru

 
 
 
Rambler's Top100

Веб-студия Православные.Ру