Русь на путях к Куликову полю

РУСЬ, ОРДА И ЛИТВА В XIV СТОЛЕТИИ

Содержание основных процессов и тенденций развития во всем XIV столетии проявляется в двух рядом стоящих событиях: победа Москвы на Куликовом поле в 1380 году и сожжение Москвы и истребление ее населения Тохтамышем в 1382 году. Объяснить причины того, и другого события — значит, понять и стимулы к консолидации русских земель, и препятствия, встававшие на этом пути, в результате которых освобождение от татаро-монгольского ига затянулось еще на целое столетие.

 

Две тенденции в развитии русских княжеств — центростремительная (объединительная) и центробежная — обозначились уже в период с конца XIII столетия до 40-х годов XIV века. В этом же контексте необходимо осмысливать и отношение на Руси к самому факту татаро-монгольского владычества. Народ, измученный сверхтяжелой эксплуатацией, стремился к освобождению. Поэтому антиордынские выступления, несмотря на стихийный характер большинства из них, организовывались в основном "Землей", ее органами самоуправления. В княжеской среде ситуация была более сложной — сознание необходимости совместного противостояния Орде умерялось и пониманием неравенства сил (о соотношении каковых "Земля" почти во все времена ничего не знала), и преобладанием местнических интересов, вызванных самой природой феодальной раздробленности, и эксплуатацией местнических интересов в корыстных целях. Церковь освобождалась от даней и других повинностей за важную для Орды обязанность: в храмах должна была провозглашаться здравница в честь ордынских "царей". Но параллельно в ранг святых возводились князья-мученики, погибшие в Орде. И эти идеи широко пропагандировались летописями и иными сочинениями, включавшими житийный материал. Такова была атмосфера в землях Северо-Восточной и Юго-Западной Руси, которые, тем не менее, в XIV столетии стали все более удаляться друг от друга. Особняком держалась Северо-Западная Русь — Новгород и Псков, где княжеская власть была ненаследственной, и где в собственных интересах пытались использовать противостояния Руси и Литвы.

 

В XIV веке все большее значение во внутри- и внешнеполитических делах Руси начинает приобретать Великое княжество Литовское, которое в то время было скорее литовско-русским государством, ибо русский элемент играл важную роль во внутренней жизни этого государства. Традиционными были связи, в том числе семейные, между литовскими и русскими князьями, официальным языком княжества был русский язык, литовские князья, переходя из язычества в христианство, принимали православие, и в церковном отношении само Литовское княжество находилось в сфере влияния митрополита Киевского. Великий князь литовский Гедимин, умерший в 1341 году, оставил семь сыновей. Кроме Нариманта, получившего вотчины в новгородских пригородах, наибольшую роль в истории сыграли Ольгерд и Кейстут. Никоновская летопись, сообщая о кончине Гедимина, дает характеристику его преемнику Ольгерду: "Сей же Олгерд премуд бе зело, и многими языки глаголаше, и превзыде властию и саном паче всех, и воздержание имяше велие, от всех плищей суетных отвращашеся, потехы и играниа и прочих таковых не внимаше, но прилежаше о дръжаве своей всегда день и нощь, и пианьства отвращашеся, и вина, и меда, и пива и всякого питиа пианьственаго не пиаше; отнюдь бо ненавидяше пианства, и велико воздержание имяше во всем: и от всего велик разум и смысл приобрете, и крепку думу стяжа, и таковым коварством многы страны и земли повоева, и грады и княжения поимал за себя, и удръже власть велию, и умножися княжение его паче всех, ниже отец его, ниже дед его таков бысть". Оценка Ольгерда дана явно после его смерти в 1377 году, но, по всей вероятности, кем-то близко знавшим князя и его действительную генеалогию (в позднейших трех генеалогиях Гедимину подбирают сказочных родителей, а действительная остается неизвестной). Автора этой похвалы, видимо, следует искать в окружении митрополита Киприана, поставленного на митрополию еще при живом митрополите Алексии в конце 70-х гг. XIV века.

 

Политика Ольгерда существенно отличалась от направленности действий его отца. Если Гедимин был больше "русским", нежели "литовским" князем, то Ольгерд был более "литовским", а претензии его на владение всеми русскими землями предполагали определенные привилегии для собственно литовской знати. Орда постоянно использовала противоречия в границах Литовско-Русского государства, в частности, требуя дань лишь с традиционно русских территорий, ставя их, таким образом, как бы на нижнюю ступень в составе Великого княжества Литовского. Ко времени вокняжения Ольгерда, в Литве уже прочно утвердилось православие, поскольку государство расширялось за счет давно принявших православие русских земель. Сам Ольгерд до конца дней остался язычником, но его сыновья, активно участвовавшие в политической жизни и Литвы, и Руси, в большинстве были православными христианами. В XIV веке Литва подчинит русские земли до Днепра и поведет наступление на Смоленск и княжества по верховьям Оки ("верховские княжества"), а также на земли Пскова и Новгорода.

 

Если Литва и Русь в XIV столетии постепенно укреплялись, то Орду, наоборот, раздирали противоречия. Усобица в Орде разразилась сразу после кончины Узбека в 1341 году. На некоторое время к власти приходит хан Джанибек, для чего сначала он убил своего младшего брата Хидырбека, а затем и старшего брата Тинбека. Естественно, что даже в самом ближайшем окружении Джанибек имел немало недоброжелателей. Насколько противоестественными были отношения в семействе Джанибека, свидетельствует тот факт, что и сам он был убит сыном Бердибеком, который перекрыл рекорд отца, убив еще и двенадцать своих братьев. В условиях, когда нельзя доверять никому из ближних, приходится искать поддержки среди "дальних", да и сил для совершения карательных походов не доставало: разные улусы, ранее признававшие власть Золотой Орды, выходили из повиновения. Именно потому, что правители Орды были заняты междоусобицей и, соответственно искали союзников, а на дальние походы сил уже не хватало, в этот период происходит некоторое ослабление ордынского гнета на Руси. По замечанию А.Ю. Якубовского, "восточные источники и русские летописи несколько идеализируют Джанибек-хана". В самом деле, в некоторых русских летописях хана называют "добрым", поскольку при нем ослабел даннический пресс над Русью. Впрочем, "доброта" ордынских ханов была относительной. В числе же действительно заинтересованных в смягчении отношений с Русью и русской церковью, видимо, была жена Джанибека Тайдула, страдавшая болезнями, от которых испытывала облегчение лишь врачеванием будущего митрополита Алексия.

 

Сложные переплетения взаимоотношений Руси, Орды и Литвы еще более осложнялись политикой Константинополя, который продолжал утверждать на Русь митрополитов, а русская митрополия продолжала оставаться частью константинопольского патриархата. У угасающей Византийской империи это была последняя возможность напомнить о своем былом величии и извлечь политическую и материальную выгоду, создавая своеобразные "конкурсы" кандидатов на митрополичью кафедру. В самой Византии, большая часть территории которой уже была завоевана турками-сельджуками, шла борьба разных ориентаций в трактовке христианства с политическим подтекстом: ориентироваться ли на Запад, или на Восток. Ориентация на Запад означала перспективу заключения унии православной церкви с римско-католической. Ориентация на Восток предполагала, наоборот, главной задачей борьбу с католическим Западом, что выразил в своей идеологии и практике "политический исихазм".

 

СЕВЕРО-ВОСТОЧНАЯ РУСЬ В ГОДЫ ПРАВЛЕНИЯ СЕМЕНА ИВАНОВИЧА ГОРДОГО

Сын Ивана Калиты, московский князь Семен Иванович со своими юными братьями был принят в Орде еще Узбеком, который пожаловал старшему ярлык на великое княжение. Согласно "Истории" В.Н. Татищева, сыновьям Ивана Калиты был устроен теплый прием: "Прият я с честию и любовию и не долго держав, поучи я, како житии в тишине и послушными быти велению его, обесча и, яко никоих наветов на них не приимет и никому княжения великого не вдаст, но по них чадом их да будет, и дав им ярлык с клятвою на детей своих не отъимати княжения, и вскоре отпусти я с честию и любовию". А уже в следующем, 1342 году, году все русские князья потянулись в Орду за подтверждением ярлыков у хана Джанибека.

 

После утверждения в Орде Семена Ивановича "великим князем Владимирским", в 1340 году был созван съезд в Москве, на котором князья (по именам названы Константин Суздальский, Константин Ростовский и Василий Ярославский) признали ярлык московского князя. У Татищева приводится речь московского князя, напоминающего о временах Ярослава, Владимира Мономаха и Мстислава Владимировича, когда единство князей служило основой безопасности и благосостояния всей Русской земли. Семен Иванович предложил, якобы, решать спорные вопросы на суде "пред князи", а против тех, кто наводит на Русскую землю татар, или "ищет там суда", быть всем "заедин". Непосредственных же нарушителей московский князь видел в новгородцах, которых и призывал наказать.

 

По Татищеву, князья слушали московского князя с пониманием. Но весь изложенный сюжет и содержание речи вряд ли могли появиться ранее конца XV — XVI столетия, когда реально обосновывалась необходимость самодержавия. В 1340 году за такое выступление сразу можно было бы лишиться головы: кто-нибудь из участников съезда немедленно донес бы суровому хану Узбеку. Да и особым авторитетом сын Ивана Калиты у князей пока не пользовался. Князья старались попасть в Орду, минуя московского князя, и возвращались в сопровождении татарских отрядов, которые грабили города и веси, не встречая должного противодействия со стороны своих правителей и владетелей. Это вызвало реакцию социальных низов — "черных людей", в ряде городов и княжений. В том же 1340 году жители Брянска, собравшись на вече, убили своего князя Глеба Святославича. В чем провинился князь — летописи не сообщают. Но в городе в это время находился сам митрополит Феогност, и даже он оказался бессилен сдержать гнев горожан.

 

Одним из главных вопросов съезда князей в Москве был порядок сбора дани, за которым всегда внимательно следил хан Узбек. В 1340 году в центре московско-новгородских распрей оказался город Торжок. Московские сборщики направились за данью в Торжок (Новый Торг), где, по летописным сведениям, "силу творили". Новоторжцы обратились за помощью к новгородцам, и новгородские посадники направили к Торжку бояр "со многими людьми", которые захватили наместников князя Семена Ивановича, а в Москву из Новгорода был направлен посланник, который прямо выразил непочтение новому князю. Вызывающее поведение новгородских бояр в свою очередь напугало и возмутило новоторжскую "чернь". Организовавшись, "чернь" освободила наместников великого князя Семена, а новгородские бояре бежали в Новгород, разграбив "имение" новоторжцев.

 

Собравшиеся на съезд князья вместе с митрополитом двинулись к Торжку, навстречу вышла и новгородская рать. До столкновения, однако, дело не дошло. В ряде летописей приводится обычная новгородская формула: "Докончаша мир по старым грамотам извечным на вьсей воли новогородской". Но здесь же приводятся и "уточняющие" данные: "И даша великому князю Семену Ивановичу взять черный бор на всей земле Новогородской, а на новотръжцев возложиша тысячу рублев". В Новгородской Первая и некоторых других летописях сообщается о направлении князем в Новгород наместников, у Татищева в этой связи названы также Торжок и Копорье. Но в целом об отношениях Москвы и Новгорода в летописях содержится весьма противоречивая информация. Отчасти это связано с борьбой против наследников Ивана Калиты суздальско-нижегородского князя Константина Васильевича, а также с постоянным смешиванием в летописях двух Новгородов: Великого и Нижнего.

 

Таким образом, в начале правления Семена Ивановича, перед ним встали две проблемы в собственно русских землях — отношения с Новгородом и борьба с суздальско-нижегородским князем Константином Васильевичем.

 

Ряд оригинальных известий в этой связи дают летописи белорусско-литовские (ПСРЛ, т.35). В Супрасльской и Академической летописях под 1341 годом, сразу после сообщения о походе Семена Ивановича и других князей на Торжок, записано, что "того же лета седе в Новегороде на Городищи на княжении князь Костеньтинь Васильевичь суздальский". "Городище" — это пригород Новгорода Великого, на правом берегу Волхова, известный и позднее как княжеская резиденция. Но в данных летописях сюжет не развернут, и неизвестно, сколько времени провел в Новгородской земле суздальский князь и как складывались его отношения с новгородцами.

 

Кончина Узбека и первая "замятня" в Орде вызвала активизацию литовских князей, прежде всего Ольгерда, вышедшего на первый план после кончины Гедимина, оттеснив старшего брата Нариманта. Уже в 1341 году Ольгерд напал на Можайск, и хотя город ему взять не удалось, он "пожже" села и посад. Так обозначилась литовская опасность, причем именно Ольгерд проявлял наибольшую враждебность по отношению к Москве. И московскому князю приходилось воспринимать новый поворот событий в качестве великого князя, в качестве князя московского, и даже, по завещанию Калиты, еще и князя можайского.

 

В 1342 году Ольгерд оказался втянут в псковско-новгородское противостояние. Псковичи, не получив помощи от новгородцев против немцев, игнорируя великого князя Семена Ивановича, обратились в Витебск к Ольгерду. за той же помощью со словами: "братиа наши новогородцы нам не помогают". Ольгерд направил воеводой князя Юрия Витовтовича, а затем пришел и сам с братом Кейстутом и сыном Андреем. В конечном счете, Юрий Витовтович и Андрей остались на Псковщине, причем Андрей принял крещение.

 

Новгород продолжал жить своей обычной жизнью и своими проблемами, распрями и мятежами. Ни московского, ни суздальского князя новгородцы как будто не ждали. В Рогожском летописце (и только в нем) под 1343 годом записано, что Семен Иванович проиграл Константину Суздальскому тяжбу в Орде за Нижний Новгород. В белорусско-литовских летописях также указано, что в 1343 году Семен Иванович проиграл тяжбу в Орде, но не уточнено какой именно Новгород перешел во владение суздальского князя. В данном случае речь явно шла о Нижнем Новгороде. Это событие оказало большое влияние на последующие отношения московских и суздальско-нижегородских князей.

 

Лишь в 1346 году, после обращения прибывшего в Москву новгородского архиепископа Василия, Семен Иванович приедет в Новгород и сядет там "на столе", а затем, через три недели уедет по ордынским делам. В 1348 году московский князь обидел новгородцев тем, что не оказал помощи против шведского конунга Магнуса, а присланный Семеном в Новгород брат Иван не только отказался помочь новгородцам, но и покинул город.

 

В Никоновской летописи и у Татищева под 1350 годом говорится о заложении Константином Васильевичем каменной церкви в "Новегороде". Обычно без определения "Нижний" или "Великий" летописцы говорят о Великом Новгороде, и в указателях к изданиям известие относят к нему. Но в данном случае имеется в виду Новгород Нижний, и удивление вызывает ошибка Никоновской летописи, весьма внимательно относившейся ко всем сюжетам, связанным с церковью. Этот же сюжет более обстоятельно (хотя тоже глухо) передан Рогожским летописцем. В Нижегородском летописце (памятнике позднем, но использующем древние местные записи) сюжет дан более обстоятельно (правда, под 1352 годом).

 

Константин Васильевич оставался стратегическим соперником московских князей и потому стремился к упрочению внешнеполитических связей. Обычно это решалось с помощью брачных союзов. Одну из дочерей князь выдал за Михаила Александровича Тверского, сына Александра Михайловича, казненного в Орде, и будущего соперника Дмитрия Донского. (Впрочем, и Семен Иванович третьим браком был женат на сестре Михаила Марии, а в 1349 году и Ольгерд очередным браком, при посредстве московского князя, женился на дочери Александра Михайловича Ульяне). Другая дочь суздальско-нижегородского князя была выдана за ростовского князя Константина Федоровича, а сын Константина Борис женился на дочери Ольгерда. Постоянно поддерживал Константин и отношения с Новгородом Великим. В 1353 году, после кончины Семена Ивановича, новгородцы будут ходатайствовать в Орде за Константина Суздальского, явно не желая принять московского князя Ивана Ивановича. В Орде, однако, поддержали московского князя.

 

 

В Орде вообще постоянно внимательно следили за тем, чтобы ни одно княжество не имело решительного перевеса над другими. В 1332 году Нижегородское княжество было соединено с Владимирским, что давало, после кончины суздальского князя, значительный перевес великому владимирскому и московскому князю Ивану Калите. После его смерти, Нижегородское княжество в 1341 году было соединено с Суздальским, получив разряд "великого". Впоследствии Суздальско-Нижегородское княжество будет участвовать в борьбе за главный, владимирский стол. Тверское княжество было заметно ослаблено постоянной борьбой с Москвой и, конечно, погромом 1327 года. Но в Орде, даже убивая тверских князей, следили за тем, чтобы и в Твери оставались "великие" князья из того же тверского великокняжеского рода. В середине XIV века усиливались связи Твери с Литвой, которые помогут Твери занимать весомое место в политическом раскладе на Руси в XIV веке, но из-за тесного сближения с Литвой, в конечном счете, Тверь окажется на обочине объединительного процесса русских земель.

 

***

Первым браком Семен Иванович был женат на литовке Августе, получившей при крещении имя Анастасия. Иван Калита женил Семена в 1333 году, когда княжичу едва исполнилось семнадцать лет. Летопись не уточняет, к какой ветви литовских князей принадлежала Августа, имя же, римское по происхождению, возможно, указывает на западные контакты и известную претенциозность родителя невесты.

 

Уже под 1341 годом летописи сообщают о женитьбе шестнадцатилетнего Ивана Ивановича на дочери князя брянского Дмитрия, сына смоленского князя Романа Глебовича. В 1345 году скончалась супруга Семена Ивановича и он женился вторично — на Евпраксии, дочери смоленского князя Федора Святославича. В том же году женились и оба его брата Иван и Андрей, но о кончине первой супруги Ивана Ивановича сведений нет. В 1346 году Семен женился в третий раз на дочери тверского князя Александра Михайловича, отослав свою вторую жену. Третья женитьба московского князя вызвала недовольство и родственников княгини, и церкви — брак пришлось утверждать в Константинополе. И само прозвание князя "Гордый", видимо, связано не столько с его политической деятельностью, сколько с чертами характера.

 

Браки сыновей Ивана Калиты довольно определенно были нацелены на укрепление союза русских земель в противодействие обозначившейся экспансии Ольгерда на восток, в том числе непосредственно на Московское княжество. Тот же 1345 год привел к существенному укреплению позиций Ольгерда в самой Литве: он вместе с братом Кейстутом внезапно напал на старшего брата Нариманта, занимавшего Вильно. Наримант бежал в Орду, а его брат и соратник Евнутий бежал сначала в Псков, затем в Новгород и, наконец, в Москву, где принял крещение под именем Ивана. Приняла крещение и вся сопровождавшая князя дружина.

 

В 1346 году Семен Иванович, как указано выше, по просьбе новгородцев, сел на столе в Новгороде. Сам факт утверждения московского князя в Новгороде был связан с тем, что до его приезда новгородские земли разорил Ольгерд с братом Кейстутом. Разорение и побудило новгородцев искать защиты и помощи у московского князя. Князь пробыл в Новгороде всего три недели, но, согласно Татищеву, "мног поряд в людях учини, и многу власть у посадника отъя, а смердь вся его любляше; и оставль наместника, сам иде на Москву".

 

Под 1347 годом летописи отметили "казнь от Бога на люди под восточною страною... бысть мор велик на люди". С Востока надвигалась чума — "черная смерть", которая унесет много жизней и в Европе.

 

В том же году, по сообщению летописей, "побиша немцы литву, убиша литвы 40 тысяч" (по Татищеву 14 тысяч). На следующий 1349 год Ольгерд отправил брата Кориада к Джанибеку просить помощи. На этом фоне, по сообщению В.Н. Татищева, возник конфликт между Семеном Ивановичем и Ольгердом, потому что обращение литовского князя в Орду в Москве было воспринято, как стремление Ольгерда организовать поход на русские земли. Московский князь направил своих послов в Орду, которые разъяснили Джанибеку, что "Олгерд съ своею братьею царев улус, а князя великаго отчину испустошил, и выдал царь Корольяда, ... киличеем (гонцам, оруженосцам. — А.К.) князя великаго, и его дружину; и дал посла своего Тотуя, и велел выдати... литву князю великому Семену". Не исключено, что именно московские послы разъясняли, будто помощь требуется Ольгерду для борьбы с верными Орде "улусами". И цели в данном случае Семен Иванович достиг: в 1349 году, по сообщению многих летописей, Ольгерд прислал послов в Москву и замирился с Семеном Ивановичем, который отпустил на Родину брата литовского князя Кориада. Но уже в 1352 году Семен Иванович попытался осуществить большой поход на Ольгерда, однако на пути к Смоленску, на реке Поротве его войско было встречено послами Ольгерда и был восстановлен мир. Намерение князя идти на Смоленск не было одобрено "братией" — князь распустил войско и вернулся в Москву.

 

Иван Калита стал великим князем после того, как похоронил всех своих братьев. У Семена Ивановича оставались два брата, каждому из которых отец завещал свою "треть". Пока братья были отроками, они послушно исполняли волю старшего, но их возрастание порождало и проблемы, которые Семену Ивановичу пришлось решать с помощью специального "докончания" к завещанию отца.

 

Потребность в более четком определении своих отношений с братьями у Семена Ивановича возникла около 1350 года (по Л.В. Черепнину, в 1350 — 1351 гг.). Текст договора дошел, к сожалению, с изъянами (грамота местами разорвана). Но основная направленность его очевидна — раздел Москвы на "трети" усиливал напряженность в отношениях между братьями. Как и в других городах, в Москве сохранялось традиционное самоуправление, и хотя сведений о московском вече в летописях нет, связанный с ним институт тысяцких ясно просматривается и становится важным фактором внутриполитической жизни в городе. Раздел города поднимал роль тысяцкого, поскольку он представлял неразделенную Москву. И борьба за разных кандидатов на эту должность явилась одной из причин серьезных размолвок между братьями.

 

Один из деятелей, повлиявших на взаимоотношение братьев — Алексей Петрович Хвост Босоволков. Как обычно, для того, чтобы понять существо расхождений между братьями-князьями, необходимо просмотреть имеющиеся данные об Алексее Петровиче. В 1347 году Алексей Босоволков с Андреем Кобылой ездили за тверской княжной, сосватанной московским князем. Следовательно, это был боярин, допущенный к самым укромным секретам великого князя и потому весьма влиятельным. Конфликт разразился вскоре после выполнения этого ответственного поручения. В "докончании" завещания Ивана Калиты именно с деятельностью Хвоста-Босоволкова связано обострение отношений Семена Ивановича с братьями, прежде всего с Иваном.

 

Договор написан как бы с двух сторон: со стороны великого князя, и со стороны его братьев. При этом великий князь советует и указывает, а младшие в знак согласия "кивают головой". В договоре есть статья, прямо предполагающая необходимость деятельности княжеских советников-бояр: "А кто имет нас сваживати..., исправы ны учинити, а нелюбья не держати, а виноватого казнити по исправе". Конкретным виновником "свады" в документе назван именно Алексей Петрович Хвост. В тексте напоминается традиционная для XIV века формула договоров: "А бояром и слугам вольным воля: кто поедет от нас к тобе к великому князю, или от тобе к нам нелюбьи ны не держати". А далее раскрывается смысл обстоятельств, потребовавших подписания письменного договора: "А что Олексе Петрович вшел в коромолу к великому князю, нам, князю Ивану и князю Андрею, к собе его не приимати, ни его детии, и не надеятися ны его к собе до Олексеева живота, волен в нем князь великий, и в его жене, и в его детех. А тобе, господине, князь великий, к собе его не приимати же в бояре. А мне, князю Ивану, что дал князь великий из Олексеева живота, того ми, Олексею не давати, ни его жене, ни его детем, ни иным ничим не подмагати их". Таким образом, из текста следует, что Алексей Петрович пользовался поддержкой именно Ивана Ивановича, и, как прояснится в дальнейшем, боярин Хвост был кандидатом на должность тысяцкого. Сам же пост тысяцкого при Семене Ивановиче занимал Василий Васильевич Вельяминов, имевший непосредственное отношение к составлению "докончания".

 

В договоре предусмотрено одно отступление от завещания Ивана Калиты, которое вряд ли могли безропотно принять младшие князья: Семен Иванович брал себе половину "тамги" (таможенного сбора), оставляя двум другим половину на двоих, и это же установление должно было перейти и на детей. Младшие "сступались" "на старейшинство": "соколничий путь, и садовници, да конюший путь, и, кони ставити,.. ловчий путь", то есть сборы главным образом с охотничьего промысла. Остальное — "на трое", но упомянуты в этой связи только "бортници" — собиратели или производители меда.

 

Л.В. Черепнин высказал предположение, что братья разошлись на вопросе отношения к Орде: младшие не были согласны с практическим отказом от какого-либо противостояния Сараю со стороны старшего брата. Резон в этом есть: новгородский летописец под 1348 годом ерничает по поводу того, что Семен Иванович не пошел помогать Новгороду в его сложной борьбе со свеями и немцами, московский же летописец оправдывает князя. Верно и то, что Семен Иванович старательно выбивал для Орды "выход", а народу такая старательность, естественно, не могла нравиться. Из последующих событий можно заключить, что в сторону Орды подталкивал князя и его тысяцкий Вельяминов, имевший отношение к составлению договора. Но свободы выбора у великого князя не было: избежать наплыва татарских "посольств" можно было только аккуратной доставкой в Орду "выхода". Поэтому другой причиной конфликта могло быть и недовольство младших князей пересмотром старшим завещания Ивана Калиты.

 

Но конфликт младших братьев с Семеном Ивановичем не получил продолжения. В 1352 году на Русь пришла "черная смерть", до того прошедшая по южным и восточным странам еще в 1346 году. И первым на ее пути оказался Псков, а затем и Новгород. Не исключено, что на сей раз "мор" пришел не с юга, а с запада, куда он был занесен "фрягами"-генуэзцами и иными купцами из Восточного Средиземноморья. Москву "черная смерть" поразила в 1353 году. В начале года (11 марта) скончался митрополит Феогност, за ним вскоре (26 апреля) Семен Иванович. 6 июня умер младший из братьев — Андрей Иванович. Будущий видный полководец Владимир Андреевич Храбрый родится на "сорочины" (сороковой день со дня смерти) отца — 15 июля. У Семена Ивановича не осталось и потомства: дети от первых браков умирали до года, также в детстве умирали и дети от тверской княжны, а последние два — Иван и Семен — умерли на одной неделе с митрополитом.

 

Московский стол и великое княжение наследовал Иван Иванович. Правление Ивана Ивановича, прозванного "Красным", вроде бы не оставило яркого следа в истории — слишком оно было кратким, да и сам князь не отличался какой-то решительностью, недаром вторым прозванием его было "Кроткий". Но именно при Иване Ивановиче произошел раскол московского самоуправления.

 

Главным событием, вскрывшем глубину раскола московского самоуправления, оказалось убийство в 1356 году тысяцкого Алексея Петровича Хвоста. Рогожский летописец, Симеоновская и некоторые другие летописи дают примерно один и тот же текст: "На Москве вложишеть дьявол межи бояр зависть и непокорьство, дьяволим научениемь и завистью убьен бысть Алексей Петровичь тысятьский февраля в 3 день,.. в то время, когда заутреню благовестять; убиение же его дивно некако и незнаемо, аки ни от когоже, никимь же, токмо обретеся лежа на площади. Неции же рекоша, яко втаю свет сотвориша и ков коваша на нь и тако всех общею думою, да яко же Андрей Боголюбый от Кучковичь, тако и сии от своеа дружины пострада. Тое же зимы по последнему пути болшие бояре Московьскые того ради убийства отъехаша на Рязань со женами и з детьми".

 

Никоновская летопись добавляет: "И бысть мятеж на Москве велик ради того убийства". А затем под 1358 годом сообщается, что Иван Иванович вызвал из Рязани боярина Михаила и зятя его Василия Васильевича. В этой фразе А.Е. Пресняков угадывал суть событий: Василий Васильевич, упоминаемый без пояснения — это последний московский тысяцкий Вельяминов, который называется в таком качестве в рассмотренном выше договоре братьев.

 

Таким образом, складывается следующая картина. Очевидно, при Иване Ивановиче Алексею Петровичу Хвосту удалось либо вернуть, либо отобрать у Вельяминова особенно важную в условиях ослабления княжеской власти должность тысяцкого. После этого, Вельяминов, видимо и уехал из Москвы в Рязань. Вопрос о том, почему соперник Алексея Петровича "отъехал" именно на Рязань, остается неясным, особенно если учесть обострение отношений между Москвой и Рязанью в 50-е годы (в 1353 году рязанцы вернули некогда им принадлежавшую Лопастну и намеревались отвоевать и другие территории по верховьям Оки). В 1356 году Алексея Петровича Хвоста убивают, а через два года из Рязани в Москву возвращается Василий Васильевич Вельяминов. Эти события показывают глубину разногласий в боярской среде, и, видимо, решение Ивана Ивановича о возвращении Вельяминова из Рязани было во многом вынужденным — Вельяминов никогда не был близок к Ивану Ивановичу.

 

Но Ивану Ивановичу было отведено лишь шесть лет: 13 ноября 1359 года он скончался, оставив девятилетнего сына Дмитрия. Московское княжество оказалось перед тяжелыми испытаниями, и неизвестно, куда бы повернули события, если бы на митрополии не утвердился Алексий.

 

ЦЕРКОВЬ И СВЕТСКАЯ ВЛАСТЬ В СЕРЕДИНЕ XIV ВЕКА.

МИТРОПОЛИТ АЛЕКСИЙ

Произошедший в начале XIV века фактический перенос митрополичьей кафедры из Киева во Владимир и затем в Москву значительно поднял авторитет церковных иерархов и в решении светских вопросов, в частности, в решении непрекращающихся споров князей за права владения и наследования практически во всех городах и княжениях Руси. Большинство князей перед кончиной принимали схиму, и делали это с искренним раскаянием в совершенных прегрешениях. Как отмечалось выше, церковь освобождалась от непосредственных даней в пользу Орды. Но в Орде обязательно нужно было утверждать вновь поставленных иерархов, что также требовало немалых денег, а зависимость от Орды делала русское духовенство покорным и в отношениях с Константинополем. Но относительно большая свобода церкви и ее экономическая обеспеченность повышали ее авторитет и в глазах светских властителей, и в глазах населения. Кроме того, именно и только церковь оставалась организацией, сохраняющая единство на территории раздробленных и постоянно враждующих русских княжеств.

 

Сам Константинополь после разгрома его крестоносцами, а затем и завоевания большей части Малой Азии турками-османами, оставался столицей лишь обрубка некогда великой империи и раздирался внутренней борьбой, отголоски которой достигали и Руси. Внутреннюю слабость Константинополь стремился компенсировать дипломатической активностью. В сфере его особой заинтересованности изначально находились Рим, Русь, Орда, а к середине столетия к ним добавляется набирающая вес Литва.

 

В 1328 году, как говорилось выше, по инициативе Константинополя на Русь был поставлен грек Феогност. Феогност имел большое влияние в Константинополе и поддерживал тесные отношения с патриархом. Но особым почтением, и должным уважением к сану, он на Руси не пользовался. Феогноста нередко представляют слугой Москвы. На самом деле он был прежде всего слугой Константинополя, а затем Орды, которая поддерживала в это время Москву против недавно еще сильной Твери. А на Руси открыто возмущались "византийской" склонностью митрополита давать и с избытком получать взятки. Под 1341 годом новгородские и некоторые другие летописи сообщают о пребывании Феогноста в Новгороде: "Той же зиме прииде митрополит Феогнаст, родом Гричин, в Новъгород, со многыми людьми; тяжко же бысть владыце и монастырем кормом и дары". Дело дошло до того, что в Орде, вопреки давно установленному порядку, решили обложить данью сверхдоходы митрополита. Согласно вполне лояльной ко всем митрополитам Никоновской летописи, в 1342 году "неции же русстии человеци оклеветаша Феогнаста митрополита ко царю Чанибеку, яко много безчислено имать дохода, и злата, и сребра, и всякого богатства, и достоит ему давати тебе в Орду на всяк год полетные дани. Царь же проси у митрополита полетных даней". Митрополит отказался. И только после того как великий князь "подержал" митрополита "в тесноте", тот выплатил "посул" размером в 600 рублей. Этот сюжет есть и в Новгородской IV летописи, согласно которой митрополита "самого яша и измучиша", после чего он "положи посула 600 рублев".

 

Третья женитьба Семена Ивановича в 1347 году привела к конфликту князя с митрополитом. По сообщению Рогожского летописца, "женился князь великий Семен, утаився митрополита Феогнаста, митрополит же не благослови его и церкви затвори, но олна (пока — А.К.) посылали в Царьгород благословениа просить". У Татищева в этой связи имеется оригинальное добавление: "Преосвященный Феогнаст митрополит име собор о делех духовных ко исправлению монастырей, служения и служителей церковных, и уставиша начало года сентевриа от 1-го числа. И списавше список, посла князь великий Симион Иванович с архимандритом Рождественским в Царьград к патриарху о благословении прося". Сообщение о введении "сентябрьского стиля", т.е. установления новогодия на 1 сентября, а не на 1 марта, уникально. До этого "сентябрьский стиль" иногда попадал на страницы летописей (в основном ростовских), так или иначе указывая на византийское влияние, но утвердится лишь в XV веке, когда и Новый год на Руси стали встречать 1 сентября. Что же касается "благословения" в Константинополе — оно было получено, естественно, не без "посулов".

 

"Благословение" Константинополя, похоже, не нормализовало отношений между московским князем и митрополитом. Имени митрополита нет в договоре братьев Семена, Ивана и Андрея, рассмотренном выше. Не часто упоминается имя митрополита и в других межкняжеских конфликтах. Но определенная пассивность высшего иерарха в немалой степени проистекала из-за неустойчивости положения в Константинополе.

 

В 40-е годы в Константинополе началась смертельная и предсмертная для самой Византии схватка. Сначала спор вроде бы шел в чисто богословской сфере: италийский грек Варлаам и Григорий Палама спорили о возможности познания Бога и соотношении сущности и энергии. В понимании Варлаама — это одно и то же, у Паламы — нечто совершенно самостоятельное друг от друга. Варлаам, ополчаясь на католическое "филиокве", акцентировал внимание на невозможности человеку стать рядом с Богом и познать его. Григорий Палама был последователем учения "исихазма" (от греч. "молчание", "покой", "тишина"). Паламисты-исихасты выросли из дохристианской традиции восточной мистики, которая и поныне привлекает внимание магически-оккультным аспектом. Исихасты ставили целью воспринять исходящий от божества "фаворский" свет посредством полного отрешения от личного и общественного путем молитвы и созерцания. Всякая деятельность, в том числе и физический труд, исихастами осуждались. Однако в ходе борьбы со своими идейными противниками они обнаруживали приверженность отнюдь не небесным идеалам. Спор между последователями Варлаама и исихастами мог бы остаться за стенами монастырей, если бы не приобрел политическое звучание.

 

 

Сегодня в литературе существуют различные оценки "исихазма", и, прежде всего, так называемого "политического исихазма". Во второй половине XX столетия однозначно негативную оценку исихазму дал видный германский ученый Э. Вернер. С "реабилитацией" исихазма выступил в ряде работ И.Ф. Мейендорф — выходец из России, священник русской церкви в Нью-Йорке. В нашей историографии теме исихазма посвятил свои основные работы Г.М. Прохоров. У автора привлечен большой материал, который он стремится направить в пользу апологетики исихазма. Но он может быть истолкован и в прямо противоположном направлении. Г.М. Прохоров считает особенно важным то, что "составлявшие активную часть движения люди — разные по происхождению — были объединены личными отношениями дружбы или ученичества; рассеянные по всей Восточной Европе, они образовывали наднациональную общину... связывающую славянские православные страны друг с другом и с Византией".

 

На самом деле, славянская община и "личные отношения", иерархически выстроенные в духе восточных орденов, структуры не только не близкие, а прямо противоположные. И правы те авторы, кто выносит исихазм вообще за пределами христианства. Обращаясь к индивиду в духе восточной мистики, исихазм формируется в надциональные политические структуры, по существу игнорируя присущий христианству аспект социальной справедливости.

 

Резкая полемика гуманистов (сторонников Варлаама) и исихастов, сопровождавшаяся беспринципной борьбой за власть в самом Константинополе, создавала для русского митрополита Феогноста дополнительные трудности. Он публично осудил исихастов как еретиков богомильского толка, однако с приходом в Константинополе исихастов к власти он лишался поддержки своих традиционных покровителей. Осложнение отношений с Константинополем побуждало искать опору в Москве. К тому же Феогност, видимо, не отличался крепким здоровьем — летописи сообщают о его тяжелой болезни в последние два года жизни. Поэтому он и привлекает в качестве ближайшего помощника владимирского епископа Алексия, крестника Ивана Калиты.

 

Отец Алексия черниговский боярин Федор Бяконт переселился в Москву при Данииле Александровиче. В Москве и родился будущий митрополит. Жития Алексия редактировались в XV веке, отчасти уже под влиянием Жития Сергия Радонежского. Так, в редакции Жития Никоновской летописи, где рассказывается о борьбе за великокняжеский стол нижегородских князей, церкви в Нижнем Новгороде по распоряжению митрополита в 1363 году закрывает Сергий Радонежский. Эта версия широко представлена и в литературе. Но, согласно Рогожскому летописцу, церкви закрывали "архимандрит Павел да игумен Герасим", церковные деятели из ближайшего окружения Алексия.

 

Дату рождения будущего митрополита летописцы рассчитывают исходя из довольно противоречивых данных. Так, если он был на 17 лет старше Семена Ивановича, то датой рождения должен быть 1300 год. Но в заключение сообщается, что он скончался в возрасте 85 лет, тогда датой рождения получается 1293 год. Из фактов биографии митрополита, конечно, самым существенным является близость его к Ивану Калите, крестником которого он являлся. Очевидно, черниговский боярин заслужил доверие Данила Александровича, а выбор он сделал в то время, когда Москва еще не могла соревноваться с Тверью. У Федора Бяконта была большая семья. Алексий имел четырех братьев и несколько сестер. От братьев пойдут боярские роды Игнатьевых, Жеребцовых, Фоминых, Плещеевых. Род Фоминых будет служить у митрополитов. А племянник Алексия Даниил Феофанович займет одно из первых мест при Дмитрии Донском.

 

Согласно Житию, Алексий начал думать об уходе в монастырь в 15 лет, а принял иноческий постриг пять лет спустя. С раннего детства Алексий пристрастился к чтению, а будучи в Богоявленском монастыре "всякое писание Ветхое и Новое извыче". В этом же монастыре был пострижен старший брат Сергия Радонежского Стефан, с которым Алексий пел в монастырском хоре на клиросе. По Житию, Алексий пробыл в монастыре 20 лет, после чего Иван Калита и Феогност перевели его в митрополичью резиденцию. Когда это произошло, из житийного рассказа установить трудно, можно лишь предполагать, что случилось это после 1332 года, когда Калита соединил в своих руках и Московское, и Владимирское великие княжения.

 

В литературе обсуждался вопрос: знал ли Алексий греческий язык? Л.П. Жуковская убедительно доказывала, что, конечно, знал. А вот знал ли Феогност русский — приходится сомневаться. Греческие митрополиты и епископы на Руси чаще всего местного языка не знали. Алексий потому и понадобился в митрополичьей резиденции, что он исполнял роль посредника в общении митрополита с русским духовенством и князьями.

 

Вскоре после кончины Ивана Калиты Алексий назначается митрополичьим наместником во Владимире, а в 1352 году получает сан епископа во Владимире, где после длительного перерыва восстанавливается самостоятельная епархия, а митрополия отсюда фактически переходит в Москву. В этом же году Семен Иванович и Феогност направляют послов в Константинополь, дабы подготовить приезд туда Алексия как кандидата на митрополичий сан.

 

В литературе можно встретить утверждения, будто Алексий разделял взгляды исихастов. Но "тщательное испытание", которому был подвергнут кандидат в митрополиты патриархом Филофеем, а затем повторная поездка Алексия в Константинополь, вроде бы уже посвященного в сан митрополита и признанного в таком качестве в Орде, показывает, что согласия-то с исихастами как раз и не было. Исихасты представляли "наднациональную общину". Алексий, наоборот, был едва ли не самым видным представителем, условно говоря, "национальной церкви". И перевод Евангелия с греческого, выполненный им в пору вынужденного ожидания в Константинополе, — это тоже аргумент в споре. Евангелие — краеугольный камень христианского вероучения. Паламисты-исихасты, как было сказано, стояли ближе к восточным оккультно-магическим верованиям.

 

Никифор Григора, византийский автор середины XIV века, обрушивается на Алексия, уверяя, что московский кандидат в митрополиты купил себе сан, раздавая направо и налево взятки. Но иначе, как показывает тот же Григора, в Константинополе ничего получить было невозможно. Позднее, самозваный претендент на московскую митрополию Пимен раздаст огромную сумму в 20 тысяч рублей, занятых по подложным грамотам у константинопольских ростовщиков. И наши летописцы привносят тот же упрек византийским порядкам, что и Григора.

 

В 1354 году, после годичного пребывания Алексия в Константинополе, он был, наконец, утвержден в сане митрополита. Но одновременно еще одним русским митрополитом назначили Романа, тверского боярина, за которым стоял Ольгерд. "И бяшет межи их, — сообщает Рогожский летописец, — нелюбие велико..., а священьскому чину тягость бышеть везде". Летописцы понимали, что "сии же мятежь ничто ино, кроме... человеческого ради сребролюбия". Таким образом, современники прекрасно видели, что раздор в русскую церковь вносился именно из-за чрезмерного "сребролюбия" константинопольских иерархов. В 1355 или 1356 гг. Алексию пришлось снова ездить в Кронстантинополь. И тогда было решено, что он останется митрополитом "всея Руси", а в ведение Романа перейдут литовские и волынские епархии.

 

Следовательно, вымогая взятки, константинопольское духовенство учитывало, прежде всего, свои собственные стратегические интересы. Для исихастов они главным противником в тот период была римско-католическая церковь и западные католические страны. Поэтому в своей политике исихасты поддерживали Литву против Тевтонского ордена, а также турок против католического Запада (именно исихасты сдали Византию туркам, разместив по городам их гарнизоны). Соответственно, они не были заинтересованы в борьбе Руси против ордынского ига, а именно эта проблема была главной для Северо-Восточной Руси. Византийские политики исихастского толка видели свою задачу в другом — они стремились повернуть все силы Руси против католического Запада, тем более что Русь являлась самой большой и одной из самых богатых митрополий, из подчиненных Константинополю. Таким образом, во второй половине XIV века интересы Константинополя и собственно русской церкви были противоположны. И историческая реальность только подтверждает данный вывод. В то время как митрополит Алексий последовательно готовил победу на Куликовом поле и объединял все политические силы Руси, Константинополь разделил русскую митрополию на две части. А в 1375 году из Константинополя, еще при живом Алексии, был прислан в сане митрополита исихаст Киприан, откровенно ориентировавшийся на Литву. Именно Киприан окажется одним из главных виновников сожжения Москвы Тохтамышем в 1382 году.

 

Впрочем, здесь нужно учитывать еще один момент. В заслугу Киприану обычно ставят его борьбу за митрополию "всея Руси", и, соответственно, Алексий принижается как некий "раскольник", соглашавшийся быть пастырем лишь одной ее части, а именно Великороссии. Но Алексий стремился к объединению тех земель (Великороссии), для которых первостепенной задачей было смягчение ордынского ига или даже полное освобождение от него. Русские земли под властью Вильны и Варшавы (куда Алексия не пускали) имели иные задачи и питались иными идеями: даже "Рюриковичи" Западной и Юго-Западной Руси не имели равных прав с литовской и польской аристократией, а притязания Литвы, как "второго центра Руси", предполагали утверждение господства литовской знати и над другой половиной русских земель, при сохранении того же ордынского ига. Следовательно, если бы Алексий придавал первенствующее значение задачам объединения митрополии "всея Руси" под своей властью, то он бы не смог решить главную проблему — объединения северо-русских земель для борьбы с Ордой. Видимо, именно поэтому, он не столь активно противился самому факту разделения митрополии. Тем более что в Литве Алексия как раз не жаловали.

 

Два года, проведенных Алексием в Константинополе, требовали от него и обширных познаний в непростых диспутах, и дипломатического искусства. И хотя Алексий, в конечном счете, добился закрепления за ним митрополии "всея Руси", но путь в Литву ему был фактически закрыт. По распоряжению Ольгерда, в 1359 году Алексий был захвачен во время поездки в Киев, и его около двух лет продержали в темнице. С тех пор Алексий больше в западнорусские земли не ездил (если не считать своеобразной вылазки в только что захваченный литовцами Брянск для поставления там епископа).

 

После кончины Ивана Ивановича в 1359 году остались девятилетний Дмитрий, меньший его брат Иван (ум. 1363), и шестилетний Владимир, сын князя Андрея Ивановича. В условиях, когда Москву представляли дети-княжичи, она стала быстро подниматься благодаря тонкой и продуманной деятельности митрополита Алексия. В литературе высказывалась мысль, что митрополит не совсем праведным путем стал фактическим главой боярского правительства Москвы. Речь идет о том, что он не мог стать регентом при мальчике Дмитрии по завещанию Ивана Ивановича, поскольку в это время находился в заточении в Литве. Но в качестве авторитетного советника он еще в сане епископа владимирского упомянут в духовной Семена Ивановича. Такую же роль он, конечно, исполнял и при Иване Ивановиче.

 

В 50-е годы XIV века Алексию бороться приходилось на трех внешних и почти бесчисленных внутренних фронтах. Митрополит сумел наладить отношения с Ордой, в которой побывал трижды — 1354, 1356, 1357 годах. Там он прославился как "чудесный целитель", излечив от слепоты ханшу Тайдулу, влияние которой в Орде было огромным. Умел Алексий умиротворить и других влиятельных сановников, жаждущих "подарков" К тому же Орда уже раздиралась противоречиями и начинала разваливаться "по швам".

 

Поездка Алексия в Орду в 1357 году по просьбе Тайдулы совпала с очередной "замятней", в ходе которой власть захватил Джанибека Бердибек, "удавивший" отца и убивший двенадцать своих братьев. А через два года Бердибек и сам "испи тую же чашу". На полгода воцарился Кулпа, убитый Наврусом, который просидел на великоханском столе два года. Наврус вспомнил и о своих улусниках. Русские князья потянулись к нему за ярлыками. Был среди них и девятилетний Дмитрий Иванович, но его в Орде лишили великого княжения. Ордынский хан отдал великокняжеский ярлык князю Андрею Константиновичу, а тот уступил его своему младшему брату суздальскому князю Дмитрию Константиновичу, который и сел во Владимире. Летописец осуждает его за то, что взял великое княжение "не по очине, не по дедине".

 

Пришедший из Заволжья Хидырь убил и Навруса, и ханшу Тайдулу. В результате "замятни великой" появилось сразу 4 царя и несколько князей. Хидыря убил его брат Мурут (Мурат), утвердившийся на Левобережье Волги, а правую сторону Волги захватил темник Мамай, зять Бердибека. Не будучи чингизидом (только чингизиды могли быть великими ханами), он сделал "царем" некого Авдуля. Третий царь Килдибек выдавал себя за сына Джанибека, "такоже дивы многие творяше", а четвертый с рядом "князей" затворился в Сарае. Тогда же Болактемирь захватил Волжскую Булгарию. Именно с этого времени Волжская Булгария стала превращаться в "Казанское ханство", а болгары начали привыкать к имени "татары".

 

Распад Орды привел к заметному усилению набегов татарских "князей" на русские земли, грабежу русских князей, возвращающихся из Орды. Потребность в консолидации сил резко возросла, но ее затрудняли обострившиеся (не без помощи той же Орды) противоречия между князьями. Первоочередной задачей Алексия и московских "старых бояр" становилось возвращение права на великое княжение в Москву. В 1362 году спор между Дмитрием Константиновичем Суздальским и московским княжичем Дмитрием, ордынский хан Мурат решил в пользу Москвы. Московская рать овладела Переяславлем, изгнав оттуда Дмитрия Константиновича, а затем заняла и Владимир, где положено было вступать на великокняжеский стол. На коронацию прибыл посол, на сей раз от Мамая и Авдуля, привезший ярлыки. В свою очередь Мурат направил ярлык Дмитрию Константиновичу, который вновь занял Владимир. Московское войско вновь изгнало суздальского князя из Владимира, но у Суздаля остановилось на мирные переговоры. Дипломатический расчет заключался, видимо, в том, что у суздальского князя назревал конфликт с братом Борисом, занимавшим Нижний Новгород. Конфликт разразился, и старший брат не сумел отобрать у младшего нижегородский стол. Бориса вызвали в Москву, очевидно, к митрополиту, но он отказался явиться на вызов. Именно тогда митрополит Алексий направил в Нижний Новгород Павла и Герасима, дабы закрыть церкви — подобная мера считалась очень жесткой, но действенной. К тому же, такая мера позволяла разрешить спор, не прибегая к силе оружия.

 

В 1363 году на Северо-Восточную Русь с низовий Волги снова пришел мор, унесший много жизней, распространяясь из Нижнего Новгорода на Переяславль, Коломну и Москву. А "царь ордынский" Азиз вновь решил столкнуть Москву с суздальским князем Дмитрием Константиновичем, которому был передан ярлык на великое княжение. Суздальский князь, однако, на сей раз от ярлыка отказался в пользу московского князя, испросив заодно помощь против своего брата Бориса. Помощь была оказана — Дмитрий Константинович сел в Нижнем Новгороде, а Борис получил Городец. Таким путем Алексию удалось развязать один из самых кровоточащих в то время политических узлов.

 

А в 1366 году шестнадцатилетнего Дмитрия женили на дочери нижегородского князя Авдотье. Брак по расчету оказался счастливым и в житейском плане, что также способствовало упрочению союза теперь уже тестя с зятем. Другая дочь нижегородского князя была выдана за Микулу Васильевича Вельяминова, сына московского тысяцкого Василия Васильевича Вельяминова. Не исключено, что этот брак, в свою очередь, предполагал снятие напряженности между Дмитрием и тысяцким Вельяминовым, как-то связанным с гибелью за десять лет до того близкого отцу Дмитрия тысяцкого Алексея Петровича Хвоста. Обе свадьбы игрались в Коломне — этим обозначалась решимость Москвы отстаивать за собой рязанский в прошлом город, захват которого в начале века Рязань не признавала. К тому же Москва только что пережила страшный пожар, и вся была покрыта строительными лесами. Именно на этой волне было решено создать каменный кремль, который и был построен в 1367 — 1368 гг., что оказалось весьма своевременным в связи с обострением отношений с Литвой.

 

С Литвой отношения у митрополита не сложились. Но это обстоятельство побуждало больше внимания уделять проблемам Северо-Восточной Руси, что в свою очередь требовало консолидации сил вокруг Москвы.

 

Борьба за Суздальско-Нижегородское княжество была актуальной и в чисто церковном плане, поскольку поставленный на Западную Русь митрополит Роман претендовал также на Тверское и Суздальско-Нижегородское княжества. Колебания постоянно проявлял и Новгород Великий. Алексий интенсивно менял состав епископата во всех неустойчивых землях. После кончины Романа в 1362 году, казалось, устранился и очевидный конкурент. Но торжество Москвы в борьбе с Нижним Новгородом и укрепление ее позиций лишь обострило политические притязания Литвы. Эти притязания вытекали из самого факта противостояния Алексия и Романа. Ольгерд постоянно жаловался в Константинополе на московского митрополита, намекая на возможность сближения Литвы с католическим Западом (что реально и происходило). Это явное усиление католичества в кругах собственно литовской знати удерживало исихастскую верхушку Константинополя от прямой поддержки Литвы против Москвы. Исихастов устраивал бы такой вариант, при котором Русская митрополия, оставаясь единой, сдерживала бы в Литве прокатолические настроения, а в Северо-Восточной Руси — стремление решать свои насущные проблемы по борьбе с Ордой.

 

Поскольку исихасты воздерживались от прямой поддержки кандидатов в митрополиты с литовской стороны, Ольгерд решает перейти к прямым действиям против Москвы. Вскоре после смерти московского князя Семена Ивановича, в 1356 году Ольгерд захватывает Брянск — весьма важный центр на пути из Москвы в Киев (и в Юго-Западную Русь). Алексий, избегавший после упомянутого эпизода поездок в Литву, в 1363 году ездил в Брянск, дабы поставить там епископа и сохранить свое традиционное влияние. Естественно, ему приходилось мириться с фактом господства над городом и епархией литовских властей.

 

Во время борьбы Москвы с суздальско-нижегородскими князьями Тверь была практически выключена из этого противостояния из-за внутренних конфликтов. Там шла борьба "микулинской" ветви потомков Михаила Ярославича (к ней принадлежал Михаил Александрович) и "кашинской", традиционно близкой Москве. Великим князем Тверским в начале 60-х годов оставался приверженец "кашинской" ветви Василий Михайлович — дядя Михаила Александровича. Его сыновья, естественно, рассчитывали стать и его преемниками; к тому же имело значение довольно терпимое отношение митрополита Алексия к происходящему в Твери, да и литовцы в 1361 году еще грабили тверские земли, а в следующем году Михаил Александрович отправился в Литву для установления мира. Позднейшие тверские летописцы славили за это Михаила, но "кашинцы" не собирались смиряться ни перед Михаилом, ни перед Ольгердом.

 

 

Соотношение сил в тверских усобицах, как это часто бывало, изменили природные катаклизмы — "мор" 1365 года. Мор унес все семейство князя Константина Михайловича (третьего сына Михаила Ярославича и зятя Юрия Даниловича, самого "промосковского" из тверских князей). Ряд уделов перешел во владение Михаила Александровича. На часть удела Семена Константиновича претендовали двоюродные братья Михаила — Василий и Еремей, которые обратились за помощью к московскому князю.

 

Алексий поручил разобраться с этим делом тверскому епископу, а тот поддержал Михаила, видимо, на том основании, что удел перешел к нему "законно", через завещание. Василий Михайлович и его племянники (сыновья Константина), естественно, не согласились с таким решением. Они потребовали митрополичьего суда над владыкой Василием, и этот суд состоялся. Алексий решительно занял сторону жалобщиков. Рогожский летописец сообщает, что тверскому владыке пришлось перенести в Москве "истому и протор велик" ("протор" — в данном случае судебные издержки и иные вынужденные траты). В самой Твери Василий Михайлович вместе с недовольными князьями и кашинской ратью "многим людям сотвориша досаду бесчестием и мукою и разграблением имения и продажею без помилования". А в 1367 году и сам Михаил был вызван в Москву Дмитрием и Алексием, где его тоже "держали в истоме", "и Городок отняли и часть отчины княжи Семеновы" (Городок — позднейшая Старица, укрепление, построенное Михаилом на Волге). Князя заставили подписать "докончание", ставящее его в фактическое подчинение Москве. Согласно Рогожскому летописцу, от худшего тверского князя спас ордынский посол Чарык, вступившийся за Михаила.

 

Из летописей неясно, когда Михаил Александрович стал великим князем Тверским. Вероятно, это произошло после кончины Василия Михайловича в Кашине 24 июля 1368 года. Ясно также, что в Орде склонны были поддержать Тверь и Литву в связи с явным усилением Московского княжества и включением юного Дмитрия в активную политику. В Городке появился московский наместник вместе с князем Еремеем — одним из искателей справедливости при определении судьбы удела Семена Константиновича. Но Михаил явно не собирался соблюдать данные Москве обязательства, поэтому Москва направила в помощь своим наместникам большую рать, и князь Михаил бежал в Литву к князю Ольгерду за помощью.

 

Дальнейшие события в летописях обозначаются как "Первая Литовщина". В походе Ольгерда на Москву участвовали практически "вси князи литовьстии", Михаил Тверской, а также "Смоленьская сила" (за Смоленск шла борьба Литвы и приверженцев самостоятельности смоленского княжества). Летописец (видимо, тверской) не без восхищения рассказывает о достоинствах Ольгерда как полководца: никто обычно не знает, куда направляется собранная им рать, дабы об этом не могли проведать враги.

 

В Москве о приготовлениях Ольгерда не знали, а когда узнали — времени для подготовки достойной встречи уже не было. Посланный навстречу "сторожевой полк", набранный в Москве, Коломне и Дмитрове, не мог остановить наступления значительно превосходящих сил. Литовцы разорили западное порубежье Московского княжества. Затем Ольгерд стремительно направился к Москве. А в Москве решили сжечь посады и закрыться в только что построенном каменном кремле. Простояв под городом три дня и три ночи, Ольгерд сжег и разграбил окрестности, но Москву не взял и вернулся в Литву.

 

Из-за крайней запутанности хронологии в летописях и неоднократных поздних редактирований, сегодня трудно восстановить даже последовательность дальнейших событий. Видимо, сразу после отхода Ольгерда, Алексий отлучил от церкви Михаила Александровича, смоленского князя Святослава Ивановича, а также тверского владыку Василия. В Константинополь посыпались жалобы на митрополита из Твери и Вильны. Патриарх Филофей засыпает Алексия запросами и рекомендациями, упрекая в приверженности только Московскому княжеству и князю Дмитрию Ивановичу. Главным оправдательным аргументом у святителя было напоминание о том, что литовский князь — огнепоклонник, грабивший и убивавший православных христиан. Но нажим Константинополя при враждебной позиции Мамая и тяжелых последствиях "Первой Литовщины" вынудили уступать. Рогожский летописец сообщает, что "москвичи отступились опять Городка и всее чясти княжи Семеновы князю великому Михаилу Александровичу, а князя Еремея отъпустили с ним в Тферь".

 

Призывы Константинополя к митрополиту встать над распрями и мирить всех со всеми, конечно, не были искренними. Исихастов беспокоила перспектива отделения наиболее энергичной части "Русской" митрополии от главной с их точки зрения задачи: борьбы с католической Европой. Алексию удавалось выдвигать аргументы (вроде борьбы с язычниками и теми же католиками), на которые у патриарха возражения не могло быть, а открытым текстом в Византии говорить не могли. Поэтому, с одной стороны, на поиски "компромата" направляются соглядатаи (что-то вроде "комиссии" по проверке деятельности Алексия), а с другой — оказывается поддержка отнюдь не христианским структурам, способным поставить заслоны претензиям Москвы. Так складывается неафишируемый блок "Константинополь — Вильна — Орда Мамая".

 

Весьма сложное внешнеполитическое положение Московской Руси требовало сдержанности и осторожности в проведении и внутренней политики, в частности, по отношению к недавним соперникам Москвы в борьбе за титул "великого князя Владимирского". По способности предвидеть события, по умению наступать, а по необходимости отступать — равного митрополиту Алексию не было ни на Руси, ни у ее неспокойных соседей. И в условиях, когда титул "великого князя" носил отрок и затем юноша Дмитрий, Алексий, фактически возглавляя и церковную, и светскую власть, почти незаметно, но неуклонно укреплял сам город Москву и его роль как центра объединения Северо-Восточной Руси.

 

В этом отношении Дмитрий имел возможность пройти дипломатическую школу весьма высокого качества. Но князь должен быть всегда готовым взять в руки оружие и идти во главе войска. И хотя Дмитрий рано проявляет в этом определенную самостоятельность, он, вместе с тем, рано выделяет из своего окружения талантливых полководцев, которым готов отдать лавры победителей. Среди них с самого начала выделяется двоюродный брат Дмитрия Владимир Андреевич, княживший в Серпухове, а также прибывший с Волыни Дмитрий Боброк.

 

Вскоре после отхода литовского войска от разоренной Москвы, в 1370 году Дмитрий посылает рать "воевать Брянск", который всегда представлял большой интерес и для Алексия. Но "того же лета" Михаил Александрович Тверской вновь "поехал в Литву", а оттуда отправился к Мамаю выпрашивать ярлык на великое княжение. Москвичи и волочане начали воевать тверские волости, а из Орды Михаилу привезли ярлык на Тверское княжение. Пути его возвращения в Русь были перекрыты заставами — его искали, дабы перехватить, но Михаилу с небольшой дружиной удалось снова уйти в Литву. В итоге же последовала "Вторая Литовщина", в том же составе, что и первая. Посады Москвы Ольгерд пожег, но кремля снова взять не смог. А на помощь Дмитрию пришли Владимир Андреевич и рязанская рать с Владимиром Пронским. Ольгерд "убояся" и сам стал просить мира. Дмитрий соглашался на перемирие, а Ольгерд предложил заключить "вечный мир", заодно желая скрепить его брачным союзом между своей дочерью и князем Владимиром Андреевичем Серпуховским.

 

Именно в это время восемнадцатилетний Владимир Андреевич был замечен как умелый и честолюбивый полководец, и московский князь делится с ним территориальными приобретениями. Если в "докончании" 1367 года значатся лишь еще переданные Иван Ивановичем своему младшему брату Андрею "Рязанские места" по Оке, то в "докончании", составленном в середине 70-х годов, появится "Дмитров с волостьми", перешедшие к Владимиру Андреевичу. Передача Владимиру Андреевичу этих земель существенно, между прочим, уже потому, что в них находился Троицкий монастырь, возглавляемый почитаемым на Руси подвижником Сергием Радонежским.

 

"Докончание" 1371 года и "вечный мир" были выгодны литовской стороне, поскольку Святослав Смоленский, Михаил Тверской и Дмитрий Брянский оставались под "отеческой" опекой Ольгерда, а один из его послов, Борис Константинович, по всей вероятности, упомянутый выше князь Городецкий, впоследствии доставит Москве много неприятностей. Сама инициатива брака со стороны отца невесты (а не жениха, как это было принято), очевидно, предполагала изоляцию московского князя от наиболее влиятельных его приверженцев. Князю Дмитрию великодушно оставляли лишь Олега Рязанского, Владимира Пронского, т.е. князей, которые не слишком дружно жили между собой и у которых (прежде всего у Олега) было много территориальных претензий к Москве и еще больше к серпуховскому князю.

 

Согласованность действий явных и тайных врагов Москвы проявилась и в договоренности литовской стороны с Мамаем. В том же 1371 году Мамай в Орде выдал Михаилу Тверскому ярлык на великое княжение. Интересна аргументация нового поворота настроений в Орде: "Княжение есмы тебе (Михаилу — А.К.) дали великое и давали те есмы рать, и ты не понял (т.е. не взял — А.К.), рекл еси своею силою сести, и ты сяди с кем ти любо". Отказ тверского князя от ордынской военной помощи озадачил и некоторых наших историков. Мотивов же для такого решения было немало: во-первых, нетрудно заметить, что на фоне постоянных убийств ближайших родственников у ордынских чингизидов, на Руси усобицы с середины столетия не сопровождались ни разу убийствами правящих "Рюриковичей". Во-вторых, в самой Твери это слишком напомнило бы 1327 год. И, в-третьих, Михаил Тверской, конечно, понимал, что в Северо-Восточной Руси его воспринимали враждебно как ставленника Литвы, внешней для русских земель власти. К тому же, новое татарское нашествие на Русь в открытом виде не могли благословить ни Константинополь, ни Вильна.

 

Дмитрий вновь распорядился перекрыть дороги, но Михаил сумел добраться до Твери. Посол Мамая Сарыхожа потребовал от московского князя прибытия во Владимир "к ярлыку". Впервые русский князь открыто заявил, что к ярлыку он не поедет и в земли "великого княжения" ставленника Мамая не пустит. Сарыхожу князь пригласил в Москву, и тот, вручив ярлык Михаилу, откликнулся на приглашение, желая получить "многыя дары и серебро", пояснил летописец. Сарыхожа "на Москве поимав многи дары поиде в Орду". А вслед за ним в Орду отправился Дмитрий. Алексий проводил князя до Оки "и благословил его, молитву сотворив". Именно теперь, в отсутствие князя, на Москву приехали литовские послы для утверждения мира и обручения Владимира Андреевича с дочерью Ольгерда Еленой, а Михаил в то же самое время разорял московские и союзные с Москвой волости Поволжья.

 

Сам же князь Дмитрий в Орде "многы дары и велике посулы подавал Мамаю и царицам и князем, чтобы княжения не отъняли". Выкупил он за 10 тысяч "московских гривен" (так у Татищева) и сына Михаила Тверского Ивана, находившегося в Орде. В Москве Иван будет находиться при митрополите Алексии около двух лет, пока его не выкупит Михаил, и, конечно, это было весомым аргументов в обострившейся борьбе за титул великого князя.

 

Так или иначе, Дмитрий Иванович сумел перекупить великокняжеский ярлык. Со времен Ивана Калиты русская дань шла в Орду через Москву. Этот фактор и был первостепенным аргументом в Орде при распределении ярлыков. Тверской князь не смог бы собрать эту дань. Да и прочный союз Михаила с Ольгердом не мог входить в планы правителей Орды. Такой союз там нужен был только для напоминания Москве, кто в Восточной Европе хозяин. Теперь же, казалось, Москва совершенно унижена и отброшена ко временам начала XIV века.

 

Дмитрий Иванович вернулся из Орды с ярлыком на великое княжение и огромными долгами, и ему пришлось собирать деньги по городам. Летописец отметил этот факт однозначно: "И бышеть от него по городом тягость данная велика людем". Тем не менее, к тверскому князю люди из городов не перебежали. Снова сторону Москвы приняли кашинцы во главе с Михаилом Васильевичем. Но с другой стороны обострились отношения с Олегом Рязанским, который напоминал о своей помощи в отражении "Второй Литовщины", за что Дмитрий, по сообщению Татищева, обещал вернуть Рязани Лопасню. Но после заключения "вечного мира" с Ольгердом Дмитрий отказался выполнить обещание, ссылаясь на то, что Олег лишь "стоял на меже", а на помощь так и не пришел. Спор решили силой оружия: рязанский князь силой захватил Лопасню, но был разбит ратью под командованием впервые упоминаемого Дмитрия Михайловича Боброка-Волынского.

 

"Вечный мир" с Литвой продолжался недолго. Уже в 1372 году литовские рати помогали тверскому князю, грабя и разоряя поволжские волости. А затем на Русь двинулся и сам Ольгерд. Но "Третья Литовщина" была отражена — у Любутска литовская рать была задержана московским войском. Сторожевой полк литовцев был разбит москвичами, а основные силы простояли несколько дней друг против друга по разные стороны глубокого оврага и решили вновь помириться.

 

Дальнейшая борьба принимает как бы "окопный" характер. Михаилу надо было добиваться возвращения из Москвы сына Ивана, а за это приходилось возвращать захваченные с помощью Литвы территории. И хотя по требованию Константинополя Алексию пришлось снять отлучение тверского князя и епископа, давление на Тверь по церковной линии продолжалось. В 1373 году враждебный Москве тверской епископ скончался, и Алексий целый год не посвящал нового. Из-за Торжка резко обострились и отношения Твери с Новгородом. Видимо, в связи с этим в Новгороде от Покрова до Петрова дня (почти целый "сентябрьский" год) сидел Владимир Андреевич Серпуховский. Летописи лишь сообщают этот факт, никак его не комментируя. А в Новгородской Первой летописи — это вообще единственное сообщение за весь год. Также без объяснений сообщается и об отъезде из Новгорода Владимира Андреевича. А объяснение надо искать не в новгородских и не в тверских, а в татарских делах. В Орде в этом году происходила очередная "замятня", в ходе которой "мнози князи ординские между собой избиени быша". Но "замятни", ослабляя Орду в целом, обычно развязывали руки вольнице, готовой грабить и своих и, тем более, чужих. В данном случае Орда Мамая обрушилась на рязанские города, сжигая, грабя и угоняя в плен всех, кого успела захватить. Москва поддержки Рязани не оказала, но Дмитрий "со всею силою" стоял на берегу Оки, дабы не допустить татар на московскую сторону. И Владимир Андреевич явно стремился сюда, поскольку в первую очередь могли пострадать именно его владения.

 

Татарская угроза побуждала к смягчению противостояния с Тверью, а княжества, открытые для татарских набегов, острее ощутили необходимость совместных действий против "дикого поля". В 1374 году нижегородцы уничтожили "посольство Мамая" и тысячу татар с ним, видимо, надеясь на поддержку Москвы, в случае если Орда попыталась бы наказать их за дерзость. Готовился к отражению возможных нападений с юга и Владимир Андреевич. В том же году он "заложи град Серпохов в своей отчине и повеле его нарядити и срубити дубов, а гражанам, живущим в нем, и человеком торжьствующем подасть великую волю и ослабу и многу льготу". "Розмирье с татарами и Мамаем" в этом году было и у Дмитрия.

 

Между тем, Алексию проводить свою политику в интересах Северо-Восточной Руси было весьма не просто. Из Константинополя от патриарха Филофея шли укоры, настояния, требования прибытия в Константинополь для отчета, а практически на суд. Алексий же ограничивался письменными ответами, которые Филофея если и удовлетворяли, то лишь отчасти. В качестве своеобразного маневра можно понять акцию, осуществленную в 1372 году, т.е. в период особенно настойчивых требований Константинополя к митрополиту стоять над князьями и княжествами и отказаться от обеспечения интересов Московского княжества. По Троицкой летописи, близкой к событиям, "месяца августа в 15 на праздник святыа Богородица, честнаго ее Успениа, бысть чюдо во граде Москве у гроба святого Петра митрополита, прощен бысть некий отрок 7 лет, зане не имеаше рукы, прикорчевшеся к персем и нему сущу ему, и не могущу проглаголати; егда же пресвященный Алексей митрополит скончеваше святую литургию, тогда проглагола отрок и простреся ему рука его, и бысть цела, яко и другая. То видев Алексей митрополит повеле звонити, и пеша канун молебен со всем клиросом и со всем збором. И прославиша Бога и святую Богородицу и угодника Христова Петра митрополита, нового чюдотворца в Руси". Как было сказано, Алексий был признанным чудесным целителем, и что-то реальное в основе этого рассказа, видимо, лежало. Но митрополит приписывает "чудо" Петру, святость которого признавала и Византия. Таким образом, святость Петра показывала и Москву, как религиозный центр Руси.

 

 

В Византии заметили новый подъем авторитета Москвы и тенденцию к политической консолидации княжеств Северо-Восточной Руси на антиордынской и антилитовской основе. Поскольку эти процессы в церковном плане завязывались на личности митрополита Алексия, предпринимается очередная попытка либо заставить его изменить политические предпочтения, либо заставить отказаться от сана. В Москву прибывает очередной патриарший посол — болгарин, исихаст Киприан. Снова поднимается вопрос о явке на допрос в Константинополь, снова проверяется конкретная деятельность митрополита, в частности, говоря современным языком, его "кадровая политика". 1374 год в летописях, близких Троицкой, открывается известием о поставлении на епископскую кафедру Суздаля и Нижнего Новгорода Дионисия, архимандрита Печерского (Нижегородского) монастыря. Летописи дают новому епископу самую лестную характеристику, отмечая, в частности, заслуги его в монастырском строительстве и пропаганде монастырского общежития. Эта деталь позволяет полагать, что нижегородского кандидата Алексий поддерживал и, возможно, надеялся использовать в сдерживании сепаратистских устремлений некоторых нижегородских князей. С последовавшим за тем поставлением в Тверь епископа Евфимия дело обстоит сложнее — эта акция проходила уже под надзором Киприана, который именем патриарха и обязал заполнить пустовавшую кафедру.

 

Из Твери митрополит в сопровождении Киприана отправился в Переяславль. Этот город для московских князей играл примерно такую же роль, как для некоторых ветвей тверских (в том числе "великих") князей Кашин. Именно в Переяславле в 1374 году родился второй сын Дмитрия Юрий, и именно здесь по случаю рождения произойдет съезд большого числа князей и бояр, на котором будут заложены основы союза Северо-Восточных княжеств, определившего границы Великороссии. Но Киприан, похоже, покинул Русь раньше этого съезда. Он направился в Константинополь добиваться своего утверждения на митрополию "всея Руси" (то есть всех епархий Руси в домонгольских границах). Константинополь в 1375 году утвердил его в качестве митрополита Киевского и входивших в состав Литвы и Польши русских епископств, с перспективой занятия митрополичьей кафедры "всея Руси" после смерти престарелого Алексия.

 

В литературе существуют разногласия по поводу реакции Алексия на происки Киприана и Константинополя, особенно по поводу поставления Киприана "на Киев", то есть именно туда, куда безуспешно хотели переселить из Москвы Алексия. Между тем, его поведение вполне логично, независимо от того, как он относился к Киприану лично. Алексий явно не был сторонником идеи митрополии "всея Руси", поскольку таковая предполагалась как альтернатива возвышающейся Москве и объективно была на данном этапе пролитовской. Уже поэтому он не мог выступать против выделения западных русских епархий в особую митрополию. Другое дело — перспектива подчинения пролитовскому митрополиту епархий Великороссии. С этим Алексий, конечно, не мог согласиться, ибо всю жизнь боролся за ее подъем и объединение вокруг Москвы.

 

А.Е. Пресняков обратил внимание на противоречия в решении двух константинопольских соборов: 1380 года при патриархе Ниле и 1389 года при патриархе Антониие (оба были исихастами). "Соборное деяние" 1380 года оправдывает (посмертно) Алексия и обвиняет Киприана в интригах, в стремлении добиться низложения митрополита. Оправдывает его и в реакции на "лицемерные" послания Ольгерда в Константинополь. При этом делается ссылка на "церковных сановников", которые проверяли не только дела Алексия, но и Киприана тоже. Собор 1389 года, напротив, полностью становится на сторону Киприана, акцентируя внимание на том, что Алексий отверг предложения примирения с литовской стороны, "ни во что поставив патриаршие грамоты". А на последнюю грамоту митрополит якобы даже не ответил. Очевидно, в 1380 году Нил пользовался результатами проверок, проведенных его предшественником, противником исихастов Макарием, да и "посулы" от имени Дмитрия, видимо, влияли на содержание решения.

 

Между тем в самой Москве в середине 70-х годов XIV века разворачивались события, имевшие последствия и для следующих поколений. В 1374 году умер тысяцкий Василий Васильевич Вельяминов, принявший перед кончиной монашеский постриг в Богоявленском монастыре. Как было сказано, отец Дмитрия предпочитал Алексея Петровича Хвоста, но в конце концов согласился принять и любимца Семена Гордого. Судя по всему, и сам Дмитрий относился к Вельяминову настороженно. И вряд ли случайно, что после смерти Василия Васильевича его сын Иван бежал в Тверь к Михаилу Александровичу вместе с Некоматом Сурожанином (судя по имени — греком), прибывшим из Орды. Оба начали подбивать тверского князя снова занять великое княжение. Михаил отправил Некомата за ярлыком в Орду, а сам отправился за помощью в Литву, сложив "крестное целование" к московскому князю и начав военные действия на спорных территориях. Ярлык Михаил получил: его привез Некомат с послом Орды Ачихожей. Но поведение тверского князя вызвало возмущение князей Северо-Восточной Руси, включая и смоленского — Ивана Васильевича. В начале 1375 года состоялся съезд князей, на котором обсуждался этот вопрос. Войско разных княжеств, в основном готовившееся к борьбе с Мамаем, теперь направляется на Тверь. Ни татарскую, ни литовскую помощь тверской князь получить не успел и вынужден был просить мира. Результатом был договор 1375 года, по которому тверской князь отказывался от притязаний на великое княжение и признавал себя "младшим братом".

 

1374 — 1375 годы достаточно четко обозначили расстановку сил. На пути возвышающейся Москвы становились Орда Мамая, Литва и византийские исихасты. 1376 год принес заметный успех: войско под водительством Боброка Волынца взяло бывшую столицу Волжской Булгарии, получив 5 тысяч рублей "окупа". Но в 1377 году последовало чувствительное поражение от татар на реке Пьяне (притоке Суры, впадающей в Волгу, в Мордовской земле), явившееся следствием халатности воевод. Однако осознание способности противостоять Орде на Руси сохранялось, и победа над значительными силами Мамая (во главе с Бегичем) на реке Воже в 1378 году, одержанная московскими и рязанскими (пронскими) силами только укрепило это убеждение. И недаром в следующем году Мамай опустошит Рязанскую землю, но не осмелится вступать в московские пределы. Теперь реальным становилось и решение главного вопроса: освобождении Руси от ига Золотой Орды. Но деятеля, подготовившего решение этого вопроса, уже не было в живых: 12 февраля 1378 года митрополит Алексий скончался.

 

Подводя итог деятельности Алексия, А.Е. Пресняков не без сожаления отмечает, что после его смерти "Константинополь сумел провести на русскую митрополию людей, которые пойдут не по стопам митрополита Алексея, а по тому пути компромисса между московско-владимирской митрополией и ее значением как "Киевской и всея Руси", какой был предуказан еще в последних грамотах патриарха Филофея". Отметив, что первые достижения "национально-политической идеологии" "практически сорвались после временного успеха", Пресняков весьма скептически оценивает последующие действия и церкви, и светской власти. Однако он видит "глубокий след" этой "национально-политической идеологии" в публицистике следующего столетия. Фактический разрыв с Византией после Флорентийского собора 1439 года питался событиями и идеями 60-70-х годов XIV столетия. Именно тогда составляются жития Алексия, редактируются Жития Сергия Радонежского, затушевываются разногласия и выводятся на первый план борцы за истинное возрождение Руси. Правда, падение Константинополя в 1453 году изменит направленность публицистики: станет выгоднее стало претендовать на византийское наследие ("Москва — Третий Рим"). Иное наполнение получит и лозунг "всея Руси" (не против Москвы, а во главе с Москвой). Но от победы на Куликовом поле до освобождения от ордынского ига прошло целое столетие.

 

Были ли возможности развить успех 70-х годов XIV века сразу же после Куликовской битвы? Каково соотношение объективного и субъективного в успехах и неудачах первых "государственников"? Историки любят оперировать глобальными категориями, "закономерностями". Феодальные усобицы — фактор объективный, вытекающий из характера экономических отношений. За военную помощь союзник обязательно ждет воздаяния в виде города и волости, и все начинается сначала. Тем не менее, фатальной предопределенности крушения союза князей Северо-Восточной Руси после Куликовской битвы не было. Это продемонстрировал, кстати, жизненный путь Алексия. Объединив в своих руках светскую и духовную власть, сражаясь на три фронта с византийскими исихастами, Литвой и Ордой, митрополит за два десятилетия 50-70-х годов создал предпосылки будущих решающих побед.

 

Конечно, объективные предпосылки были. Выше отмечалось, что в отличие от Орды, где редкий из соискателей трона умирал естественной смертью, а чувства родства вроде бы и вовсе не было, в XIV веке на Руси усобицы, по крайней мере, на княжеском уровне, не доходили до кровавых разборок, а не соблюдавшиеся "вечные миры" все-таки отражали общественную потребность в такого рода договоренностях. Общество в целом устало от войны, проявлением этой усталости явилась отмеченная выше активизация вечевых институтов в разных городах, направленная обычно против эгоистических устремлений собственных князей. Следовательно, "Земля" активно поддерживала устремления "Власти" в борьбе с ордынским игом. Показательно также, что с середины XIV столетия заметно поднимается роль общины — сельской и городской. Именно на волне этого настроя митрополит Алексий провел монастырскую реформу.

 

Монастырская реформа Алексия более всего проявляет принципиальное отличие русского православия от исихазма. В исихазме "спасение" достигается индивидуальной молитвой и молчаливым приобщением к "фаворскому свету". Более того, индивидуальное спасение решительно преобладает даже в тех случаях, когда в монастыре под общей крышей собирается большее или меньшее число иноков — внутри монастыря каждый живет "своим коштом" в своей келье. На Руси в XII — XIII веках тоже преобладало "особножитие", хотя и иного толка, нежели кельи исихастов — это были, скорее, загородные особняки феодалов. Выдвижение на первый план в XIV веке монастырского "общежития" предполагало принципиально иной взгляд на само назначение монастыря. В монастырях, устроенных на правилах "общежития" ("общежитийные" монастыри) отменялась частная собственность, вводились общие молитвы, общие трапезы и обязательный труд для каждого инока. В какой-то мере общежитийные монастыри напоминают ранние ирландские и, видимо, не случайно по северу Руси в XIV — XV веках появляется большое количество каменных крестов ирландского типа, а Житие Сергия Радонежского, написанное Епифанием Премудрым, в некоторых отношениях ориентировано на нормы ирландских монастырей (именно уставы ирландских монастырей требовали для утверждения монастыря 12 иноков).

 

Старые "келиотские" монастыри зависели обычно от местных феодалов, которыми чаще всего и создавались. Одной из главных задач внедрения "общежития" было как раз стремление вывести монастыри за пределы местного подчинения, и митрополит Алексий в этом в большой мере преуспел. За короткий срок в Северо-Восточной Руси вырастают десятки общежитийных обителей. В большинстве случаев учреждает их сам митрополит, некоторые, согласно "Житию", по тому же уставу — Сергий Радонежский, и естественно, что они становятся идейной, а отчасти и материальной опорой центральной власти (особенно если учесть освобождение их от даней), то есть митрополичьего двора и московского великокняжеского стола. В самой Москве Алексий основал четыре новых монастыря: Чудов, Андроников, Алексеевский и Симонов. Затем монастырская колонизация двинулась на север и способствовала экономическому освоению края. Монастырское "общежитие" было выражением традиционного тяготения основной массы населения к решению всех проблем "миром", в рамках веками устоявшихся норм территориальной общины. Поэтому в XIV столетие это сближение с традиционными этическими нормами в большой мере способствовало подъему общественного сознания. Позднее "общежитие" увяжется с крестьянской "крепостью" — монастырям начнут передавать земли с крестьянами. Крестьянские общины будут воевать с монастырями, но это уже другая история — в XIV веке спор о "селах" даже и не предполагался. Всего же, по подсчетам В.О. Ключевского в конце XIV — XV веках возникло 27 пустынных и 8 городских монастырей.

 

В литературе высказывались мнения, что в 70-е годы XIV века отношения митрополита со своими подопечными-князьями не были безоблачными, и это и неудивительно. Молодой князь Дмитрий Иванович рвался в бой, не оценивая реального соотношения сил. Дмитрий явно готов был пойти на полный разрыв с Константинополем, по крайней мере, в его исихастском воплощении. Утверждение Киприана в качестве митрополита Киевского с перспективами подчинения ему и епархий Северо-Восточной Руси провоцировало ответные действия. И Дмитрий со своей стороны выдвигает кандидата-преемника митрополита-русина, служившего именно Руси. Таковым явился духовник князя коломенский священник Михаил, известный более под несколько сниженным именем — Митяй. Дмитрий, судя по "Повести", осуждающей Митяя, не слишком разбирался в догматических тонкостях, но он сознательно шел на полный разрыв с Константинополем, добиваясь лишь благословения Алексия на свое решение. Алексий, конечно, не мог одобрить слишком нетрадиционные действия князя. Он согласился лишь с выдвижением Михаила в качестве кандидата для отправления в Константинополь. Но и этим согласием он брал на себя немало: Алексий фактически не признавал утверждение Константинополем Киприана митрополитом "всея Руси". Впрочем, наверняка, Алексий лучше представлял и расклад сил в самом Константинополе — возможность утверждения рекомендованного князем кандидата была, и именно под эту возможность духовник Дмитрия в был направлен на поставление в Константинополь.

 

В "Повести о Митяе" духовник князя представлен в карикатурном виде. Тем не менее, и в ней просматривается крупная фигура Митяя, вполне соизмеримая с той, чьи сокровенные мысли ему приходилось выслушивать и обсуждать. "Возрастом не мал, телом высок, плечист, рожаист, браду имея плоску и велику и свершену, словесы речист, глас имея доброгласен износящь, грамоте горазд, пети горазд, чести горазд, книгами говорити горазд, всеми делы поповскими изящен и по всему нарочит бе. И того ради избран бысть изволением великого князя во отчьство и в печатникы. И бысть Митяй отець духовный князю великому и всем боярам старейшим, но и печатник, юже на собе ношаше печать", — так описал духовника великого князя Рогожский летописец. Отметил он и то, что Митяй "пребысть в таковем чину и в таковем устроении многа лета". Даже упрек "Повести" в недостаточном монашеском "стаже" неточен: в течение двух лет Митяй был архимандритом Спасского монастыря в Москве.

 

В событиях 70-80-х годов XIV века многое трудно было предвидеть. После смерти митрополита Алексия князь Дмитрий возвел своего духовника в ранг блюстителя митрополичьего стола. Это вызывало неприятие со стороны русских церковных иерархов, что, очевидно, учитывал и Алексий, не соглашаясь поддержать радикальные намерения князя. Однако после смерти Алексия князь не хотел прислушиваться к мнению церкви. Резкое неприятие константинопольского вмешательства в московские дела проявилось и в реакции Дмитрия Ивановича на попытку Киприана в 1378 году, уже после смерти Алексия, явочным порядком утвердиться в Москве: ставленника Константинополя выставили с позором за пределы Московского княжества, а его свиту раздели и обрядили в лохмотья. Но решение направить Митяя в Константинополь пришло лишь потому, что на патриаршем столе оказался представитель течения, враждебного исихастам и лично Киприану: патриарх Макарий, который и приглашал Митяя в Константинополь для "рукоположения".

 

Однако в 1379 году патриарх Макарий был низложен. И узнали об этом Митяй и его спутники (или только его спутники) уже на подступах к Константинополю. И до Константинополя Митяй не доехал — он умер в пути в сентябре 1379 года. В наиболее обстоятельном рассказе об этой поездке, содержащемся в Никоновской летописи, прямо говорится о насильственной смерти Митяя. Сопровождавшие и погубившие Митяя епископы и архимандриты после ожесточенных междоусобных схваток выдвинули кандидатом в митрополиты ярославского епископа Пимена. Было состряпано поддельное прошение за него якобы от князя Дмитрия — князь снабдил Митяя чистыми листами ("харатьи не написаны") со своей печатью, учитывая, что без крупных взяток никакие вопросы в Константинополе не решались. Послы не поскупились на взятки, заняв по подложным поручительствам великого князя крупные суммы "у фряз и бессермен" (долг за Москвой константинопольские банкиры будут считать еще и в XV веке), и патриарх утвердил Пимена русским митрополитом как княжеского кандидата. Но ни Киприана, ни избранного по подложным документам Пимена Дмитрий не принимал, и в Москву не допускал. Куликовская битва происходила в тот момент, когда на Руси было два митрополита, но ни одного из них не было в Москве, и ни один из них не разделял устремлений московского князя к объединению русских земель для борьбы с Ордой.

 

Кончина Алексия, гибель Михаила-Митяя, очередной исихастский переворот в Константинополе лишали Дмитрия надежной опоры, которую московские князья имели со времен Ивана Калиты — он лишился поддержки истинно православной, гармонировавшей со славяно-русской общиной и ориентированной на национально-государственные интересы, церкви. И эта утрата скажется и на политике князя, и на результатах деятельности в последнее десятилетие его княжения.

 

ЛИТЕРАТУРА

Барсов Т. Константинопольский патриарх и его власть над русской церковью. СПб., 1878.

Борисов Н.С. Русская церковь в политической борьбе XIV — XV веков. М., 1986.

Будовниц И.У. Монастыри на Руси в XIV — XVI веках и борьба с ними крестьян. М., 1966.

Великие духовные пастыри России. / Ред. Киселев А.Ф. М., 1999.

Вернер Э. Народная ересь или движение за социально-политические реформы? Проблемы революционного движения в Солуне в 1342 — 1349 гг. // Византийский временник. Т.17. М., 1960.

Голубинский Е.Е. История русской церкви. Т.2. М., 1900 — 1911.

Греков И.Б. Восточная Европа и упадок Золотой Орды (на рубеже XIV — XV вв.). М., 1975.

Духовные и договорные грамоты великих и удельных князей XIV — XV веков. / Ред. Черепнин Л.В. М.; Л., 1950.

Жуковская Л.П. Митрополит Алексей и его перевод Чудовской рукописи Нового завета 1354 г. // Культура средневековой Москвы. М., 1995.

Карташев А.В Очерки по истории русской церкви. Т.1. М., 1991.

Кузьмин А.Г. Рязанское летописание. М., 1965.

Кузьмин А.Г. Церковь и светская власть в эпоху Куликовской битвы. // Вопросы научного атеизма. Вып.37. М., 1988.

Кучкин В.А. Русская церковь во второй половине XIII — XIV вв. // Православная церковь в истории России. М., 1991.

Кучкин В.А. Сергий Радонежский. // Вопросы истории, 1992, №

Медведев И.П. Византийский гуманизм XIV — XV вв. Л., 1976.

Мейендорф И.Ф. О византийском исихазме и его роли в культурном и историческом развитии Восточной Европы в XIV веке. // ТОДРЛ. Т.XXIX. Л., 1974.

Мейендорф И.Ф. Византия и Московская Русь: Очерк по истории церковных и культурных связей в XIV веке. Париж, 1990.

Насонов А.Н. Монголы и Русь. М., 1940.

Памятники древнерусского канонического права. // Русская историческая библиотека. Т.6. СПб, 1880.

Петров А.Е Византийский исихазм и традиции русского православия в XIV столетии. // Древняя Русь Пересечение традиций. М., 1997.

Пресняков А.Е. Образование Великорусского государства. Пг., 1918.

Приселков М.Д. Ханские ярлыки русским митрополитам. Пг., 1916.

Прохоров Г.М. Исихазм и общественная мысль в Восточной Европе в XIV веке. // ТОДРЛ. Т.XXIII. Л., 1968.

Прохоров Г.М. Повесть о Митяе. Л., 1978.

Прохоров Г.М. Культурное своеобразие эпохи Куликовской битвы. // ТОДРЛ. Т.XXXIV. Л., 1979.

Прохоров Г.М. Алексей (Алексий). // Словарь книжников и книжности Древней Руси. Вып.2. Л., 1988.

Рыбаков Б.А. Ремесло в Древней Руси. М., 1948..

Тихомиров М.Н. Средневековая Москва в XIV — XV веках. М., 1957.

Хорошев А.С. Политическая история русской канонизации (XI — XVI вв.). М., 1986.

Черепнин Л.В. Образование русского централизованного государства в XIV — XV веках. М., 1960.

 


Страница 1 - 6 из 6
Начало | Пред. | 1 | След. | Конец | По стр.

© Все права защищены http://www.portal-slovo.ru

 
 
 
Rambler's Top100

Веб-студия Православные.Ру