Пасха Красная

 

VIA DOLOROSA И КАТОЛИЧЕСКИЕ "ОСТАНОВКИ"

Пятничным утром сестра Спиридония в холле гостиницы поторапливает отстающих: надо быстро идти пешком в Старый город, к Претории, иначе полиция перекроет улицу, и не увидим чин несения Креста по Дороге страдания (Via Dolorosa). Но уже внутри старогородского арабского квартала наша молодая предводительница вдруг решает, что надо обязательно, хоть на несколько минут, посетить одну древнюю святыню. Это крошечный греческий монастырь во имя святого Никодима. Проходим каким-то тесным коридором через жилой дом и оказываемся в маленькой двухэтажной церкви. Народ выстроился в очередь, чтобы приложиться к храмовой иконе.

 

Никодим... Никодим... Что я помню об этом святом? Вот он на иконе, длиннобородый, благообразный, сидя рядом с Христом при свете луны и фонаря, внимает словам учителя. Из евангелистов Никодима, "князя жидовского", упомянул лишь Иоанн. Иконные клейма подсказывают, что Никодим участвовал в снятии Господа с креста, вместе с Иосифом Аримафейским. Но о чем он беседует ночью со Спасителем?

 

В который раз жалею, что не взял с собой из Москвы Евангелие. Помню лишь, что фарисеи сильно обозлились на Никодима, когда он упрекнул их в намерении судить Христа, вопреки закону, то есть, без предварительного рассмотрения дела. Закричали: ты, мол, предался этому Галилеянину? Но беседа ночная - о чем она все же?

 

Никодим, оказывается, еще в глубокой древности был причислен к лику святых, я же об этом вообще до сих пор не ведал. Вот что значит пускаться в дорогу в таком растрепанном виде, без самых нужных и обязательных знаний. А еще своих студентов поругиваю, что они ленятся читать дома Евангелие.

 

Наша Спиридония спохватилась: время, время! Из монастыря мы почти бежим, опять какими-то коридорчиками, внутренними двориками, безлюдными улочками. Запыхавшись, высыпали на Виа Делороза. Но тут выясняется, что у Претории путь уже перекрыт кордоном полиции. Каких-то двухсот метров нам не хватило. Или каких-то пяти минут. Тесная улица запружена паломниками. Почти у всех в руке по крестику деревянному и по свечке. Деловито протискиваются между нами продавцы сувениров, карт, путеводителей. Выбираем и мы по буклетику-раскладушке. Он на русском языке и так и называется - Виа Делороза. Пока стоим без движения, можно и полистать. Для многих из нас это - самый первый путеводитель, купленный здесь, и раскрываешь его почти с благоговением.

 

Безымянные составители сразу же сообщают, что путь, для удобства ознакомления с ним, разбит на четырнадцать остановок. Начинается он от так называемой "Башни Антония", где располагалась римская крепость и откуда Христа повели в Преторию. По крайней мере, именно оттуда начинают пятничное шествие монахи из католического ордена францисканцев. Далее предусмотрена остановка у францисканской же капеллы Осуждения и Бичевания. И у католического монастыря Ессе Номо (Се Человек). Третья - напротив польской часовни, украшенной мраморным барельефом. Он изображает Христа, упавшего "первый раз" под тяжестью креста. Четвертая - на месте, где, как "гласит традиция, Богородица стояла у дороги, чтобы увидеть своего сына". Седьмая остановка, снова возле францисканской часовни, знаменует место "второго падения" Христа.. Есть еще одна римская примета по дороге - старая колонна, и к ней привязано место "третьего падения". И Голгофа - остановка. И камень Помазания - тоже остановка. И Кувуклия.

 

Многие из этих рельефов, часовенок, знаков и надписей мы уже видели вживе в предыдущие дни, проходя по Виа Делороза. И, честно говоря, почти все они меня как-то смущали. Откуда, к примеру, известно, что Христос именно три раза падал под тяжестью смертной ноши? Евангелия об этом молчат. Как не сообщают они ни слова и о том, что Богоматерь стояла где-то на полпути, чтобы увидеть Сына. Зачем додумывать за евангелистов трогательные, выжимающие слезу подробности? Как-то все это начинает походить на исторический роман с правом на домысливание. Но уместно ли?

 

Мне, пожалуй, тут же возразят: нельзя руководиться одним лишь Писанием, так можно впасть в буквализм. Есть, мол, Писание и есть Предание. Они дополняют друг друга. А Виа Долороза со своими остановками относится как раз к области благочестивого Предания. Эти остановки помогают-де богомольцу духовно сосредоточиться, глубже пережить Голгофу.

 

Можно ответить по этому поводу, что на "остановках" Виа Делороза лежит печать именно католического восприятия иерусалимской Страстной пятницы. Сентиментальность, аффектированность такого восприятия, конечно, извинительны, как проявления определенного темперамента. Но на всей Виа Делороза лежит, к сожалению, более жесткая печать конфессиональной исключительности и чисто мирской властности: "Мое! Никому не отдам! Пойдете, как мне угодно! Со всеми моими остановками".

 

В таком давлении, в конце концов, мало христианства. Сказать прямей, в таком давлении вообще его нет, а есть, в одежке "Предания" и "традиции", стремление диктовать свою волю "всем нациям".

 

ШЕСТНАДЦАТЬ ЧАСОВ ОЖИДАНИЯ

"Господи, если Тебе это нужно, сделай так, чтобы это, наконец, произошло. Тебе самому это не нужно, так я понимаю слова Твои о знамениях, которых ищут люди. Но они все равно жаждут знамений небесных. Потому что посреди лукавых дней захлебываются в потоках безбожной пошлости и ждут хоть какой-то пищи для ослабевшей веры. Все мы пришли сюда с пучками свечек, в каждом тридцать три , по числу Твоих земных лет. У кого пучок, у кого два, три, даже пять. Повезем домой, по свечечке раздадим родным, друзьям - "от Благодатного огня". Мы ждем уже почти шестнадцать часов. Но где ж он? Даже если Тебе самому это не нужно, сделай же, наконец, то, чего все так ждут. Потому что ждать больше невыносимо..."

 

Вот так я думаю, нет, почти воплю про себя, прислоняясь взопревшим лбом к пористому известняку храмового столпа. Мне кажется, что и все вокруг сейчас так про себя вопят или стонут. Впрочем, кроме тех, что ввалились утром, когда открыли храмовые двери. Они-то свеженькие, напористые, молодежь, в основном: западенцы с Украины, молдаване, румыны, - всё как на подбор арбайтеры, работают в наймах у богатых иерусалимских евреев.

 

Совсем нас оттиснули. Мы, догадываюсь, по их понятиям, придурки. Зачем было нам стоять тут всю ночь, когда все равно огонь будет уже днем? Прагматичные ребята! Обмениваются телефонами, адресами. Переговариваются между собой, в основном, о заработках, купленных в Израиле вещах, о прижимистых своих хозяевах. Сущие батраки, наймиты, наймички, - вот бы Тарас Григорьевич поплакал о такой недоле. Живут здесь без паспортов, все данные о них на компьютере, попробуй сбежать, не выполнив кабальных условий контракта! Навкалываешься!.. Только через два с лишним года разрешается поехать в отпуск...

 

Бедные отсевки бывшей державы и бывшего соцлагеря. Но всё-таки сюда пришли, отпросившись у хозяев на несколько часов. Вместо этого могли бы отсыпаться, грезя во сне о долларах, шекелях, гривнах. Тяжело вздыхают, помогают друг другу снять куртки. Усталость одолевает и их. И я вдруг думаю сокрушенно: да что ворчу на них? Это же всё родня моя - всесветные сиромахи, голь перекатная. Для таких Христос на землю приходил, не гнушаясь нашим ничтожеством. Уж как-нибудь достоим вместе - в душной качающейся тесноте.

 

Здесь, в тесном закуте между двумя темно-серыми столпами мы стоим уже почти шестнадцать часов. Уже несколько раз прокатывались под сводами гомон, громыхание арабских барабанов, кто-то вскрикивал истошно, свистел. Ну, казалось, сейчас-то, наконец, произойдет. Но огня всё нет. Ночью можно было сидеть посменно на полотняных стульчиках, которые нам уступали более запасливые. Или полежать, тоже посменно, четверть часа на одеяле. Но перевозбуждение таково, что забыться все равно не удается, да и холодные сквозняки ходят по полу.

 

Почему мы так держимся за это место? Отсюда все же видна часть Кувуклии и часть купола над нею. Даже телеоператоры, нависшие со своими камерами над входом в часовню, видны. Вечером, около десяти, как только вошли мы в храм, то облюбовали себе пристанище на каких-то мраморных лестничных ступенях, гораздо ближе к Кувуклии. Но только расселись, как были оттуда с позором изгнаны. Потому что ступени эти, оказывается, собственность часовни францисканцев. Тогда-то, ретировавшись, и приглядели этот закоулок. Но вскоре и здесь наше присутствие не понравилось, - теперь уже не отцам-францисканцам, а израильской полиции. Казалось бы, не на проходе стоим, никакому шествию мы не помеха. Но нет же, принялись кричать свои непонятные команды, особенно один молодец распалял себя так, что впору бы залюбоваться его ревностью к закону. Мы не уступали, упирались как могли.

 

Какой на земле самый старый наркотик? Власть над бесправными, которых в упоении своим всесилием уже и не считают за людей.

 

Побагровевший "закон" вдруг ухватил за рукав Ивана Лыкошина, пытается оттащить его от всех. Лыкошин-отец - никогда еще я не видел его в таком гневе - обхватив Ваню за плечи, кричит что-то полицейскому по-английски. Тот отступается, но через минуту к нам подходят две девушки, тоже в полицейской униформе, и почти дружелюбно советуют, кстати, на хорошем русском языке:

 

- Вам лучше не спорить и выполнить приказание. Иначе вас выведут отсюда навсегда.

 

Делать нечего, мы отходим метров на десять - за наскоро сооруженную металлическую загородку. А на старом месте остался один Куличкин. Хоть он и в гражданском, стражи, видимо, кожей почувствовали офицера, старшего их по званию.

 

Не проходит и получаса, как полиция совершенно теряет к нам интерес, и человек пятьдесят народу снова возвращается к брошенным стульчикам, одеялам и сумкам. Все недоумевают: и зачем дергали-то? Нет, видишь ли, надо им власть употребить. Надо и внутри храма показать, что они тут - почти полные хозяева, а понадобится, то станут и полными.

 

Но может быть, всё это: и полицейское своевольство, и тягостные часы ожидания, и утренний натиск вновь прибывших, и теснота, и духота, и тщета нетерпения, и внутренний ропот, - может быть, всё это и по заслугам, как суровый урок, испытание предельное, наконец, как подсказка таинственная: будьте благодарны, что дана вам возможность подсмотреть хоть краем глаза, как невыносимо тяжело было тогда. Духота, гомон, невыносимая стесненность, свирепые крики воинов, потные одежды, тяжесть, тяжесть, предчувствие смерти...

 

Страшно подумать, но что, если нам теперь еще и наперед урок дается? Потому что если представить себе час грядущего Суда, то ведь кто-то и туда привалит наводить порядок или поглазеть приплетется - с фотоаппаратами, телекамерами, или заявится, чтобы поухмыляться: что, мол, идиоты, рты разинули? ничего такого не будет, басни всё это, - и огонь, и суд.

 

"Господи, если Тебе даже в тягость это наше маловерие, это ожидание видимого и ощутимого знамения, снизойди еще раз к нашей слабости, дай нам огонь свой - не по заслугам, которых нет, а единственно по милости Твоей, по неисследимой Твоей благодати. Не по закону естества, а поверх всякого закона..."

 

Поднимаю глаза к куполу над Кувуклией и к другому куполу, что над алтарем собора, - и там, и там давно проливается сквозь окна теплый дневной свет. И все уже давно извлекли свои жгуты свеч из бумажных свертков, из пакетов.

 

То поднимают их выше голов, то перекладывают из руки в руку.

 

Мы ждем, хотя ждать уже и нет никакой мочи...

 

ХРИСТОС ВОСКРЕСЕ!

С приближением сумерек торговые улочки Старого города, как мы заметили, быстро опустевают. Все хозяева, будто наперегонки, спешат затворить свои лавки. Звяк шекелей в один миг сменяется усердным грохотом металлических задвижек. Еще несколько минут, и установится настороженная тишина. Тогда уж невольно станешь озираешься на звук каблуков или на шелест велосипедных шин. И поплотнее прижмешься к стене, когда из-за ближнего поворота вдруг вспыхнут фары. Покорно ждешь, пока в полуметре от тебя прошлепает протекторами какой-то местный чудак, находящий удовольствие в том, чтобы передвигаться со скоростью черепахи. Всё будто брошено людьми и брошено давно. Хотя и не скажешь, что убегали в панике, потому что никакого мусора не видать. Даже там, где обычно стоят дородные зеленщицы, опрыскивая водой содержимое поддонов и корзин, чисто, сухо.

 

Но сегодня Старый Иерусалим явно изменяет скучному однообразию тысячелетних привычек. По улочкам целыми семействами, в праздничных нарядах неспешно прогуливаются участники предстоящего торжества - греки, армяне, копты, православные арабы. И те, кто зашли-заехали со стороны, ради снисходительного любопытства и "кайфа". Но и те и другие при параде: одеты с иголочки, даже со щегольством, - от осанистых родителей, юных парнишек и красоток-дочерей на выданье до прыткой, совсем уж сказочно обряженной детворы. А уж копты-то, копты! В который раз восхищают меня цветастостью своих восточных нарядов! "В доме Отца Моего обителей много". Какая всё же радость - в разности, в непохожести племен земных друг на друга.

 

И мы, конечно, постарались, как могли: у всех пятерых под пиджаками ослепительно белые рубашки. Напоследок, перед тем, как выходить из номера, Саша Сегень оглядел меня критически и укорил:

 

- А галстук? Дедушка остался бы тобою недоволен.

 

Да, Эдуард Володин, присутствия которого нам так не хватает здесь (то и дело вспоминаем "дедушку"), наверняка сделал бы замечание: "Ты опять без галстука?" И, ворча что-то про "масонскую удавку", все равно подчиняешься большинству.

 

 


Страница 5 - 5 из 8
Начало | Пред. | 3 4 5 6 7 | След. | КонецВсе

© Все права защищены http://www.portal-slovo.ru

 
 
 
Rambler's Top100

Веб-студия Православные.Ру