ОКРОПИШИ МЯ ИССОПОМ...

Гефсиманский сад нас, честно говоря, расстроил, хотя мы и не показали виду своей спутнице. От оливковой рощи, которая когда-то, как можно догадываться по старым гравюрам и фотографиям, занимала весь склон Масличной горы, остался маленький, совсем как в музее, участочек, забранный в кареобразную ограду. Да и деревья отделены от посетителей внутренней оградкой, - может, из боязни устроителей, что пришельцы начнут отщипывать от древних стволов щепочки или ветки на память. Или устроят себе лежанки на земле под оливами, подражая апостолам, которые тут (или не совсем тут?) не смогли противостоять сну, пока Христос коленопреклоненно молился на камне. Что до оставшихся внутри выгородки деревьев, то, конечно, они впечатляют своей патриархальной согбенностью, пусть даже и выросли все и состарились уже после евангельских событий. Но оградки эти, газончики, гомон и шелест шин от шоссе... Все же здесь, как ни старайся, невозможно представить себе хотя бы на миг кромешную жуть той ночи, когда между оцепеневшими стволами замелькали факелы вооруженного отряда, и впереди бежал Искариот.

Повела нас Иустина и к самому камню. Правда, предупредила, что он, может быть, и не вполне подлинный, поскольку находится в стенах нового католического костела, который хозяева называют то Базиликой Агонии, то Церковью Всех Наций.

- Надо же, Всех наций, - хмыкнул Александр Сегень. - А почему такое экуменистическое название? Или хотели показать, что католицизм - это единственная религия всех-всех без исключения наций мира?

Тут мы озадачились: а нужно ли заходить в костел с таким вызывающе пропагандистским названием? Глядишь, и нас тут - по факту посещения - припишут ко "всем нациям"?

- Как хотите, - покачнула головой Иустина, едва сдерживая улыбку. - В путеводителях пишут, что до костела здесь когда-то была византийская древняя церковь.

- Вон как! Тогда зайдем, - по-военному решительно сказал полковник Куличкин. - Если византийская церковь была древней, значит и камень должен быть тот самый, подлинный. А не муляж какой-нибудь.

В громадном пустом помещении, похожем по архитектуре и эффектному убранству, с витражами и мозаичными панно, скорее на вокзал, чем на храм, кроме нас никого из всех других наций не оказалось. Наверное, съезжаются сюда на Рождество или на католическую Пасху?

Мы постояли возле большого буграстого выступа известняка и молча вышли на улицу. То ли не вмещает душа за один раз такого количества святынь, то ли их чрезмерно помпезная подача - как в саду, как у "всех наций" - смутила, но что-то нам взгрустнулось.

Когда проходим мимо длинного газона с какой-то декоративной травкой, сестра Иустина на миг нагибается и вот уже протягивает нам, как бы в утешение, по крошечной, длиной с мизинец, веточке.

- А это, между прочим, библейское растеньице - иссоп. Помните, в 50-м псалме: "Окропиши мя иссопом, и очищуся, омыеши мя, и паче снега убелюся".

Понюхайте, у него очень тонкий бальзамический аромат. Говорят, он выделяет из себя росу, и вот ею окропляют.

САМАЯ КРАСИВАЯ ЖЕНЩИНА ВЕКА

Теперь мы держим путь чуть в горку от Гефсиманского сада - в монастырь святой Марии Магдалины. Он принадлежит Русской православной церкви в зарубежье. Еще позавчера, при самом первом въезде в город, когда взмелькнуло в окне автобусном золотое родное пятиглавие русского собора, окруженного густой зеленью, мы радостно переглянулись. Ах ты, красавица наша! Значит, всюду жизнь? Вот он - русский Иерусалим!

И захотелось затянуть вполголоса старую странническую, которая под этим огнистым небом, должно быть, бессчетно раз уже звучала из уст наших калик перехожих - костромских, тамбовских, полтавских, забайкальских:

Ой, блаженный этот путь,

Куда страннички идут.

В Русалим они идут,

Херувимскую поют.

Аллилуйя, аллилуйя,

Херувимскую поют.

В 1888 году сюда из России приехала странница, которую в тогдашних великосветских салонах и газетах называли, кто с восхищением, кто с завистью, самой красивой женщиной Европы. Это была великая княгиня Елизавета Федоровна и прибыла она, вместе со своим мужем, великим князем Сергеем Александровичем, на освящение только что построенного русского храма во имя святой равноапостольной Марии Магдалины. На ту пору еще был жив ее венценосный деверь государь Александр III и еще не стала русской императрицей ее младшая сестра Алиса (обе урожденные принцессы Гессен-Дармштадтские). Сергей Александрович возглавлял Православное Палестинское Общество, созданное в 1882 году его же стараниями. Оно было призвано покровительствовать развитию в стране паломничества на Святую Землю. Приезд молодых, великолепных, всеми обожаемых супругов в Иерусалим по случаю освящения новенькой стройно-изящной православной церкви, безусловно, придавал дополнительный вес впечатляющему событию. Казалось неслучайным и то, что церковь задумали не в византийском, несколько суховатом стиле, как Троицкий собор, а во вкусе московской самобытной зодческой старины ХVII века. Всё это означало, что духовное присутствие России в Палестине становится все ощутимей, убедительней. Православная Русь под конец века словно готовилась к великому всенародному хождению на свою духовную родину.

В словах Елизаветы Федоровны, произнесенных тогда в Иерусалиме, "Как бы я хотела быть похороненной здесь" теперь чаще видят их предсказательный трагический смысл - предчувствие неведомой еще, но неминуемой беды, нависающей над августейшим семейством и над всей Россией. Но ведь она тогда в них вкладывала совсем иное содержание: как же хорошо мне здесь, как благодатно лежать в земле воскресшего из мертвых Господа.

Ее, как теперь знает каждый верующий, убили в 1918-м на Урале, в окрестностях Алапаевска, кинув живьем в штольню заброшенной шахты. Неимоверно долгим путем останки Елизаветы Федоровны и до конца преданной ей келейницы Варвары были через Китай доставлены в Иерусалим и захоронены в крипте церкви, в освящении которой она когда-то участвовала.

Очень редко это, к сожалению, бывает на земле, когда внешней красоте человека, дарованной ему от природы не по заслугам, а лишь в задаток, подыскивается в душе достойный равновес. Большинство всегда не выдерживало похвал своей красоте, соскальзывало по ним в духовную опустошенность, в распад нарциссизма.

Жизнь карала великую княгиню Елизавету немилосердно. Гибелью мужа, взорванного адской машиной Каляева. Озлобленностью либеральной и революционной печати в адрес ее младшей сестры. Крушением русского самодержавия. Разгромом Марфо-Мариинской обители, созданной ею для нужд врачевания жертв мировой войны. Но тем сильней, тем убедительней становилась в ней красота внутреннего человека.

Вот и мы, малая горстка русских странников, стоим теперь перед простеньким застекленным саркофагом. В нем, под ослепительно белым пологом покоятся чистые останки новомученицы Елизаветы, самой красивой нашей соотечественницы в веке минувшем.