Строитель Мороз

Портрет славянина

Но таких строек четыре, да в заводе пятая и за каждую ты в ответе, как и в ответе за фирму, ее достоинство и честь, за рабочих и их семьи, что доверились тебе. Но новые времена — новые песни, и только люди русские прежние, хотят земного счастья и покоя, которое уже и было вроде бы рядом, да вот неожиданно переняли его…

А меня Ома к себе тянет, прямиком-то рядом вроде бы, верст пятьдесят. Но такое вдруг чувство возникло, что не добраться, неведомые рогатки к ней выставлены. Договорились с Морозом завтра туда лететь попутьем; рейса не будет, так на "вертушке". И вдруг звонок из Нарьян-Мара от зам. губернатора, срочно зовут. В Усть-Каре сгорела генераторная, а на носу зима, поселок остался без света. Роман Марьянович, беда, выручай! Месяц до холодов, а у тебя связи налажены, твои строители в поселке, до Воркуты поездом, а там через тундру с перевалкой… "Ну что ж, надо так надо, — без промешки отвечает Мороз, мысленно представляя путь в полтыщи километров через болота, словно бы заранее был готов к худой вести. И уже мне. — Простите, лететь надо, никуда не деться. Проблема серьезная, но решимая… Как бы пригодилась сейчас железная дорога на Хальмер-Ю, которую новые хозяева так варварски разобрали в девяностые годы. Какая у них была страсть всё разрушать, ради собственной, пусть и временной выгоды. Шахты закачали водой, город обезлюдили, совсем мертвый город стоит, и вот сто километров псу под хвост".

***
И полетели. Снова ознобно дрожащая "аннушка", снова под крылом рыжее, зеленое, голубое, гривки угрюмого ельника вдоль ручьев, снова, как бы нарисованные циркулем черные торфяные круги марсианского пейзажа. А самолетик-то свой, будто деревенский "запорожец", развозит желающих меж дворов, и летчик, шутник и балагур, с простецким, помятым слегка, предпенсионным лицом, всем сват и брат, готов летать в любую погоду (лишь бы выпустили), ловко выводя изношенный "ероплан" на деревенскую околицу, видимую издалека; а где флажок воткнут — там и посадка. И если пришло время обедать то командир отправляется гоститься в знакомую семью, где его всегда приветят, как самого желанного гостя, ибо для Поморья, где единственная попажа — по воздуху, он действительно дорогой человек, ведь он не только людей возит, но и почту, и вести, добрые и дурные, где кто женился, где кто родился иль помер.

Самолет мягко плюхается на болотину и, не пробежав и с десяток метров, замирает. В окно виден серый деревенский порядок вдоль мутной реки, серое низкое небо, чахлый кустарник и кочкарник; какой-то мужичонко, может и начальник "небесного дебаркадера", худой, с острым ,заветренным лицом приветливо машет экипажу,подбегает к самолету.

Командир-балагур открывает дверцу.

"Эх, морошки бы купить. А то приедем в Москву и без гостинца", — безотчетно восклицаю я.

"Будет… Только одна нога там, другая здесь. Стоим три минуты, не ждем; опоздаете, сватайтесь на местной или вдоль моря пешака. К зиме в Нарьян-Мар точно попадете. Но лучше оставайтесь в Белушье. Невесты здесь на любой вкус от тридцати до восьмидесяти", — летчик оценивающе смотрит на нас, как на женихов, но ему и хочется знать, откуда пассажиры и чьи будут. Но мы молчим, не признаемся, что из столицы. Да мы и верно, что поморяне, все родное вокруг, русское, всё омыто терпким воздухом моря и тундры…

"А где продают-то? — вдруг, загораясь, спрашивает Мороз. — Я бы морошечки тоже взял".

"Да тут, совсем рядом… В верхнем конце", — машет рукою мужичонко и идет к деревне.

Мороз срывается за ним, и все пассажиры как-то незаметно растекаются, словно бы тундра поглощает их, и я остаюсь один возле самолета, да молодой щеголеватый штурман в кабине спокойно выкуривает сигаретку, всем своим видом показывая, что всё идет своим чередом. Север суеты не любит. И командира долго нет, он куда-то пропал, но вот они показываются с Морозом на краю деревни, волокут вдвоем большое пластмассовое ведро из-под краски. Морошка возле моря ядреная, рудожелтая и янтарная, иная ещё на подходе, груделая, не переспевшая, еще не расплывшаяся в терпкую кашицу, зерно не закаменело, ягода на зубе сочно так похрустывает семечком, проливая сок. Отчего-то морошка припахивает бананом, какой-то восточной сладостью, может и халвою, иль персиком, хотя внешне слегка смахивает и на малину, и на костянику, и на княженику. Пушкин перед смертью отчего-то захотел отведать именно морошки, наверное, эта ягода как-то глубинно, через мать-сыру землю связана с русской душою. А может и с раем…

Мороз доволен, смотрит с улыбкою на ведро, командир "Аннушки" тоже уставился на морошку не то с грустью, не то с завистью, словно никогда не видал подобной, и вдруг скорбно говорит:

"А ведь, пожалуй, такой ягоды больше нигде не купить…"

"Да… Пожалуй, вы правы. Ягода чудесная и удивительно дешевая. Такой в Нарьян-Маре не будет", — невольно поддразнивает Мороз. Сунул морошину в рот и зажмурился с блаженным видом. Летчик обреченно махнул рукою и сорвался в деревню.

И вот мы ждем уже командира. Он возвращается минут через пятнадцать с довольным потным лицом, как бы решив неотложную задачу, за ним внагинку тащит тяжелое ведро с морошкой тот самый худолицый мужичонко. Никто из пассажиров не ропщет, все как-то благостны, седокам радостно за пилота, что он возьмется рулить с удоволенной мирной душою, а, значит, в воздухе все будет ладно. Никто нам не делает отмашки флажком, командир не слюнявит палец, чтобы проверить направление ветра, пересчитывает нас по головам и скрывается в кабине. Самолетик ревет басом и, дребезжа в суставах, без разбега срывается с болотной кочки.

Но до Нарьян-Мара в тот день долететь было не суждено. Дождевые тучи придавили нас, и пришлось присесть в безымянной деревеньке у Печоры. Думали часик-другой потомят, а там и примут нас в ненецкой столице. Но небесная канцелярия решила по-другому. Дождь кропил и кропил по-осеннему глухо, меркло и в натопленной аэропортовской избушке показалось нам как-то по-особенному уютно, всё располагало к ночевой. Вскоре появились местные рыбаки, заветренные, захмеленные, хваткие, палец в рот не клади, предлагали сёмги-свежака; дескать пока нет, но к утру притартают, кто сколько пожелает. Дождь-ситничек сеял и впотемни, когда я вышел к Печоре; но северянину непогодь — лучшая помощница, чтобы взять без промешки рыбы, а при случае скрыться от погони. Неожиданно взревывал мотор, когда лодка резко меняла галс, и снова наступала полная тишина; это рыбаки выметывали невод и сплывали вниз по течению, напряженно следя за тетивою, когда в ячею вдруг ударит семга и взбурлит воду, с последней страстью выкидываясь на поверхность вместе с сетным полотном.

Я на своем опыте знаю эту запретную ныне ловлю, которой занимались поморяне многие сотни лет, когда одной половинкой сердца переживаешь удачу, а другой-с опаскою слушаешь тишину, вглядываешься вполглаза в туманные излучины реки, чтобы вовремя засечь рыбнадзоровский катер, затаившийся в секрете. А что делать, куда податься нынче русскому мужику на северах, если все производство упало, колхозы рухнули и, нет никакого приработка, а семье "кажноденно ись дай-подай", и вот наш зачумленный жизнью рыбачок, зажавши в горсть христовую душу свою и надеясь лишь на "авось" и на Бога, пускается в глухую ночь на дерзкий промысел. От него кремлевские власти боронятся, презрительно отвернувши щекастое жирное лицо, ему говорят через губу, дескать, — выживай, как сможешь, холоп, дескать, не пойман — не вор, но помни, коли догоним, не жалуйся, намотаем срока на полную катушку…

Корневое поморское сословие, способное жить в самых экстремальных условиях, хотят сквасить и выморить, чтобы проще, беззатейнее можно было распоряжаться русскими землями.

А нам уже пора на ночевую, от жары глаза слезятся, веки пухнут. Наши спутники как-то ловко, надежно расположились ночлегом, заняли койки и диваны, и только гендиректор и я томимся осоловело, не знаем куда прислонить чугунные головы. Я горблюсь у стола на горбатом диване, и тут обнаруживается, что именно Морозу из-за его стеснительности и великодушия не досталось места, и теперь мне неудобно ложиться…

"Ложитесь, Владимир Владимирович, не смотрите на меня. Я в дороге никогда не сплю. А если захочется вдруг, я как-нибудь так, сидя, подремлю, мне и хватит. Знаете, я и спать-то совсем не хочу, да и скоро утро", — искушает меня Роман с ласковой улыбкой. Ну и я ему отвечаю примерно теми же словами. В общем, совсем по Гоголю получилась психологическая сценка, когда из почтения двое пропускают друг друга в дверь и всячески норовят уступить очередь. Но навряд ли кто из посторонних уловил ее скрытый смысл, ибо мягкая постеля не потворствует глубоким размышлениям.

А наш-то простенький сюжетец вскоре разрешился весьма обыденно: нашли в пристройке старый топчанчик, обтянутый клеенкой, притащили в жаркую ночлежку, и только Роман коснулся головой кулака, подсунутого под затылок, как тут же и раздался громовый храп; показалось, что наш "ероплан" въехал со взлетной полосы в комнатенку и взревел, осердясь.

Чуть свет, к аэродрому подкатил мотоцикл с люлькой, где лежали внавал печерские семги, сверкающие чешуей, словно бы покрытые бесцветным лаком, каждая килограммов на десять. Такие вот поросята, при виде которых у нас разбежались глаза. Сразу запахло рекой, влажной, только что уловленной рыбой, серебристым клецком, черевами и алыми, взрезанными ножом мясами. Ну как тут не купить, да и кто, братцы мои, станет торговаться, хотя бы и был ты с тощим кошельком. Ну и, конечно, отоварились, потащились в самолет. Своя ноша не тянет. А как в столицу вернуться да без гостинца? Ведь на северах был, на родине…

***
…Поговорить удалось только в Нарьян-Маре. К питью не тянуло, но по рюмке белой приняли под рыбу. Две койки в номере, телевизор, в окне темь. Спать рано. В такие минуты как-то расслабляется человек, и душа у него дает течь, тянет к искренности, исповедальности, хотя никто за язык не тянет. Но между людьми вдруг протягивается струна приязни и давай тонко подгуживать в лад сердцу. Поначалу мне было грустно, как вроде бы что-то оборвалось внутри. Мороз понял состояние, утешил:

"В Ому еще слетаем. Ну, так получилось".

"Значит не судьба, — согласился я. — Всегда находится какая-то прорешка, куда черт клешнятую лапу свою сует. Как ни конопать её, сколько ни суй пакли, но в этом месте слабина, и она всегда обнаружит себя. Вот говорят, не строй здания на песке — обрушится. Или: всякий дом, разделившийся в себе, не устоит. Что значит, разделившийся? Это значит, что дом дал трещину, дом в широком смысле, и ой, как трудно залатать её, замазать цементом. И все пойдет на раскосяк".

"Прежде, чем вбивать клинья, надо подумать, какой будет результат…"

"Все так двойственно… Средь плотников в ходу было присловье: "Не клин бы да не мох, плотник бы сдох". С одной стороны без мха не уладить топорной работы; ведь когда на срубе сидят мужики, то все вприщурку и вприглядку, куда топор выведет. А рука вдруг и даст косину; иль с похмела, иль дерево креневое, косослойное удалось, аж топор отскакивает, иль сук на суку — и тогда на скол вдруг пойдет, и тут "клин да мох" в помощниках плотнику. С другой стороны, это ловушка для нерадивого, она улавливает в свои тенеты халтурщика, толкает его на работу "абы как", спустя рукава, только бы венцы не раскатились".

Отчего я так донимаю человека, как дознаватель? Он устал, он только что из администрации, там решали, как Усть-Каре помочь. Чего я хочу добиться от Романа, каких признаний? Да отец Виктор сказал мне однажды: "Роман Мороз удивительный человек".

"А совесть надо иметь… Хотя в любом случае "клин да мох" постоянно приходится использовать. Бывает, проектировщики напортачат, иногда обстоятельства возникают, когда приходится с чистого листа начинать. И надо профессию любить. Как сказал один знакомый: "Вот представляешь, мы с тобой обернемся к концу жизни и удивимся, сколько построили школ, домов, больниц. А прокурор обернется и скажет: сколько людей я за жизнь свою посадил за решетку". Ну это шутка, конечно. Наша профессия благородная, ведь плотником был сам Спаситель".

"Но огрехи случаются?"

"И огрехи бывают, чего скрывать. Но тогда совесть болит".

"А что случается с предпринимателем, когда он забывает о душевном, о духовном? Берет, к примеру, к себе на работу человека, выжимает из него все соки, а после выгоняет на улицу даже без выходного пособия".

"Это страшное явление, хотя встречается реже, чем было лет пять-семь назад. И случается, наверное, от безверия".

"Да нет, русские люди и козыряют своей русскостью, в церковь ходят, причащаются, у исповеди бывают, на каждую маковку крестятся. А выйдут только на паперть и вся православность с них, как шелуха".

"Я думаю, что такой человек пытается молиться и Богу, и мамоне. У него два Бога. Это двоеверцы. А Христос четко сказал, что богатые не войдут в царствие небесное. Легче верблюду пролезть сквозь игольное ушко. Богатые люди, если они нравственные, они в любом случае понимают, что деньги, которые они скапливают, это не совсем их деньги, даже и вовсе не их, но через этих людей Господь Бог распоряжается. Деньги Бог дает богатым нищих ради. А так куда деньги-то, в гроб себе положишь? Так у гроба таких кошельков нет. Скупые да жадные пусть заказывают себе баль-шо-ой гроб себе. Есть возможность, так хоть какое-то добро сделай. А тем более нынче, когда страна в разоре. Это телевидение нас приучает, что кругом одни хапуги. А на самом деле добрых людей в России много. Православных, национально мыслящих предпринимателей. Они разрозненные — это да, они друг друга не знают, не знают, куда применить силы, но их много. Им пытаются навязать идеологию, что на западе распространена: живи в свое удовольствие, живи одним днем, хапнул — так всё твое. Если ты человек верующий, то ты меру должен знать. Человек получает нравственное удовлетворение, когда делает доброе дело. Он этим себе помогает в первую очередь, душе своей".

"Нынче распространено в московской среде, что зачем помогать слабым, это потворствовать их лени. Дескать, деньги валяются под ногами, только ленивый не поднимет их. Дескать, нынче равенство возможностей. И если у тебя много денег, то, значит, Бог мирволит тебе за твои достоинства…"

"Знаете, богатство — большое искушение. У человека меняется психология, он представляет себя избранным, у него к себе завышенные оценки. Я зла не желаю таким людям, но Господь им приберег такие испытания, о коих они и не помышляют. Конечно, очень сложно посмотреть на себя со стороны, но ты старайся видеть себя со стороны, как ты выглядишь в чужих глазах. Когда человек считает, что он все может, ему всё дозволено, он пребывет в гордыне, он сам себя поднимает над всеми. Но другие-то видят, что в нем ничего не изменилось, каким он был, таким и остался, и сразу возникает отчуждение… Денежная болезнь посещает абсолютно всех. Могу сказать точно, верующему человеку проще с ней бороться, хотя и атеисты тоже могут. Только им труднее… По себе знаю. У нас в семье все были верующие и только один я, хоть и крещеный, долго оставался атеистом… Как говорил один афонский монах: "Глаза наши, как спруты. Люди все готовы ухватить глазами". Так и желания человеческие. Надо знать меру, во всем себя ограничивать, это самый действенный способ избежать денежной болезни. Надо прислушиваться к своему сердцу, как себя ведет, что советует. А равенства возможностей никогда не было и не будет. Ведь люди все такие разные и в разные обстоятельства они неожиданно попадают, и оттого, что равенства возможностей нет, для стирания этого неравенства Господь и даровал нам совесть, доброту, жалость и любовь".

"До того трагического дня, когда дочь погибла, ты ведь обходился без Бога. Извини, я, может, в запретное вторгаюсь, но может надо было раньше к Богу пристать, и не дожидаться той муки? Иль несчастье стало последней мерою".

"Ходил рядом, да вот прийти не мог. Что-то не пускало, а верующему человеку известно, что не пускает. Был рядом, конечно".

"А что не пускало?"

"Да лукавый и не пускает. Поступки наши не пускают, изменить себя надо было. Нужен был какой-то толчок. А я его не мог сам совершить. Ведь процесс шел месяцы, ведь не сразу после трагедии я побежал в церковь. Был неверующий, а на следующий день стал верующим. Всему надо свое время… Вот сидел человек, который с детства не мог ходить. Спасителя спросили, дескать, почему ты раньше не поставил его на ноги? Христос сказал: "Если бы он мог ходить, он прошел бы всю землю огнем и мечом…"

"И что совершилось в душе?"

"Да как бы заново родился. Словами это не опишешь. Все начинаешь по-другому ощущать, видеть, и слышать, и чувствовать. Другая жизнь началась. Как бы сердечные глаза открылись, которые были крепко закрыты… Вот и Север помог. Когда человек в опасности, все обостренно, меняется мировосприятие. Однажды мы попали в тяжелейший шторм, я так устал, что надо было хоть немного поспать. Я уперся головою в один борт яхты, а пятками в другой и в таком положении мгновенно уснул и спал, наверное, минут двадцать. И вот увидел я сон. Во сне я видел храм, крестный ход, все в белом одеты. А у батюшки головной убор, как у патриарха. Приглашают меня в храм, а я тогда себя ещё чувствовал маловером, недостойным, я это объясняю, и батюшка, выслушав, говорит: "Тогда оттуда заходи". И вся процессия вошла через главный ход, а я через боковой. Захожу, значит, стоят в храме военные летчики и все в головных уборах. Я удивился, надо же так, и даже головные уборы не снимают. Потом была беседа с батюшкой, но тут кто-то меня окликнул, и слов я не запомнил… Но главное, когда я проснулся, был тяжелейший шторм, но я, проснувшись, был уверен, что все будет в порядке. Все напряжены, а я улыбаюсь… А когда вернулись с Новой Земли, мне в Москве кассету подарили, а на кассете Оптинский монастырь и последний оптинский старец Нектарий. Я его сразу узнал, он явился ко мне во сне… Он умер ещё в двадцатые годы".

"На ваш взгляд, Роман Марьянович, каково будущее России? Как побороть эту ситуацию воспевания греха?"

"Вопрос сложный и одновременно простой. Вот взять Белоруссию. После распада Союза мы буквально у пропасти стояли. Свалились бы — и всё, не выбраться из ямы. И вот появился батька Лукашенко. Это для нас промысел Божий. Казалось бы, изначально он не был великим политиком, и задатков таких он и сам, наверное, в себе не чуял. Простой человек из деревни из самых низов. Но Бог разглядел его и подтолкнул: "Действуй, сынок!" Лукашенко любит свою родину и свой народ, он — не стяжатель, не стремится к личному обогащению. Вот и всё, что требуется от хозяина страны, от вождя: чистота помыслов…

Не надо стремиться к личному обогащению, а всё остальное встанет по своим местам. Причем четко должна быть выверена вертикаль власти от президента до самого нижнего уровня. Нужна чистка по нравственному, моральному кодексу, ибо много хороших людей в управлении Россией, но их ввели, втолкнули в порочный круг, и они не знают сейчас, как из него выбраться. Рыба гниет с головы, а любой организм выздоровеет, если мозг здоровый… Главное не экономика, а выздоровление духа. А всё остальное вытекает из устроения души. Тогда и дьявол будет бессилен.

Для России союз с Белоруссией — это великий исторический шанс, но увы, враждебные силы не хотят объединения. Да, Россия нынче в тяжелом положении, да, много неурядиц, да, мы в новой ситуации, которую надо понять и освоить, но если сейчас её принять, как неотложное и несомненное, как данность, тогда все организующие силы нации будут соединены, закончится раздрай, и Россия воспрянет. А то, что она возродится — это, несомненно, как дважды два-четыре"

"А какая у тебя мечта?"

"Построить туристический центр на островах Франца Иосифа. Это удивительная по дикой красоте русская земля. Надо, чтобы все чужаки, приплывая, знали, что это тоже Русь, чтобы не было у них соблазна здесь отщипнуть и там откусить. А намерения такие есть… И нашлось бы много людей приехать сюда, подивиться. А опыт строительства в экстремальных условиях у нас есть".

***
Утром мы отбыли в столицу. А через три дня Роман Мороз уже был в Воркуте…