Российские Вольтеры: просветительство XVIII века и национальная идея

Одна из важнейших и насущных задач сегодняшнего дня в России — выработка новой научной методологии, основанной на Православной вере. Представляется, что исполнению подобной задачи должно принести интереснейшие результаты. Да что там "принести"! Уже приносит. Но для того, чтобы более полно увидеть возможные горизонты и, главное, избежать невынужденных ошибок, всегда полезно обратиться к помощи истории. Ведь не мы первые. Впервые подобной задачей в России озаботились в XVIII веке, но в другом плане — тогда веру попытались дополнить наукой. Потом наука вырвалась в самостоятельное плавание и… И теперь мы стоим перед другой проблемой — как в науку внести религиозный, нравственный, вероисповедный аспект, иначе наука способна уничтожить человечество. Вот поэтому-то и важно понять истоки возникшей проблемы.


***
Людям свойственно отмечать время по каким-то наиболее ярким, запоминающимся событиям. "Век пара" — говорим мы о девятнадцатом столетии. "Век атома", "век космоса" — о нашем, двадцатом. Но если эти два века в нашем обыденном сознании связаны, прежде всего, с достижениями науки и техники, то предыдущий, XVIII век, мы чаще всего называем "веком Просвещения". Иначе говоря, для XVIII столетия самым характерным моментом оказывается "эпоха Просвещения" — явление не столько научно-технической, сколько общественно-политической и культурной жизни.

Этот факт говорит о многом: об огромном влиянии идей Просвещения на современников, о постоянном интересе к ним последующих поколений, об их остроте и важности в сегодняшние дни.

Нет, не зря человечество таким образом запечатлело в своей исторической памяти XVIII век. В самом деле, идеи просвещения, необходимости развития науки стали в восемнадцатом столетии одними из главных в общественном сознании многих народов христианской цивилизации. С ними связывался прогресс общества, ибо предполагалось, что только образованные люди способны изменить мир к лучшему, что само распространение знания, образованности уже может привести человечество к созиданию лучшего, чем есть, образа жизни, при котором восторжествуют справедливость, свобода, равенство.

Начиная разговор о просветительстве, необходимо сделать небольшое отступление, разъясняющее одну терминологическую путаницу. Дело в том, что просвещение народа, эпоха Просвещения и просветительство — суть три разные вещи. Просвещение народа — задача, в принципе, вневременная, стоящая в той или иной степени перед каждым поколением человечества. Другой вопрос — как, какими средствами оно осуществляется, в каких масштабах мыслится, какое содержание в него вкладывается.

Эпоха Просвещения имеет свою определенную протяженность во времени и пространстве. Началась она раньше всего во Франции, во второй четверти XVIII века, а затем получила распространение в Англии, Германии, России и других странах Старого и Нового Света. Французское же Просвещение оказалось и самым ярким, дав миру интереснейших мыслителей, и самым влиятельным, став непосредственной подготовкой Великой французской революции.

Просветительство — это идеологическое течение, возникшее в XVIII веке на основе развивающихся капиталистических отношений и напрямую связанное с процессами национального становления европейских народов. Оно включает в себя определенные философские, политические, исторические, социально-экономические взгляды, теории, концепции. Основное содержание этих взглядов составляют достаточно радикальные социально-политические требования, критика крепостного права, пропаганда идей равенства всех людей, призыв к уважению личности каждого человека, независимо от его происхождения.

С середины XVIII века и до первого десятилетия века XIX-го просветительские идеи стали в определенном роде господствующими в общественном сознании Европы и Северной Америки. Поэтому этот исторический отрезок времени и получил название "эпохи Просвещения". Однако само просветительство появилось раньше и просуществовало намного дольше собственно эпохи Просвещения. Не сводится просветительство и к просвещению народа, хотя идея просвещения входила в общую идеологию просветительства в качестве одного из основных элементов.

Сразу же необходимо отметить, что просветительство всегда оставалось внутренне противоречивым учением. Помимо различий, зачастую значительных, между теориями разных просветителей, противоречивыми были и сами эти теории. И наша задача — понять и объяснить истоки такой противоречивости, а значит, осмыслить социальные и духовные причины появления просветительства как такового.

Если говорить о социальных корнях просветительства, то обычно его связывают с возникновением и развитием капиталистических отношений. В этом случае просветительство предстает как идейное выражение процесса становления капитализма. В таком мнении есть большая доля истины, однако, думается, что связывать напрямую духовные и экономические процессы — излишне упрощенное решение. Более того, объявлять просветителей лишь идеологами буржуазии явно неправомерно.

Не стоит искать для объяснения причин появления просветительства каких-то уже устоявшихся буржуазных отношений. История показывает, что себе "на вооружение" просветительские идеи брали самые разные социальные слои, в том числе и дворянство. Многие просветители, оставаясь дворянами, опередили "свою" национальную буржуазию в идейном развитии, намного раньше поняли бесперспективность феодально-крепостнического устройства общества и стали искать иные, более "разумные" принципы общественной организации. А сами идеи, высказываемые просветителями, никогда не отражали исключительно буржуазных интересов. В этом смысле интересно мнение Ф. Энгельса, который писал, что просветители XVIII столетия выступали "в роли представителей не какого-либо класса, а всего страждущего человечества", и, указывая на эту черту просветительства, отмечал, что "люди, основавшие современное господство буржуазии, были всем чем угодно, но только не людьми буржуазно-ограниченными".

Видимо, одним из возможных объяснений внутренней противоречивости просветительства можно считать мнение, связывающее это течение не только с социально-экономическими процессами, но и с процессами становления наций. Ведь одним из основных общеевропейских процессов в XVIII веке является процесс формирования наций, становления национального самосознания различных народов, каждый из которых начинает осознавать себя неким единым организмом. Поэтому и перед общественным сознанием встает главная задача — выработка новой национальной идеологии, вполне "мирской", далекой от чисто церковного мышления, превалирующего ранее.

Когда появляется просветительство в России? Когда наступает эпоха Просвещения? На эти вопросы наша наука не дает однозначного ответа. Обычно принято начинать отсчет российского просветительства с середины XVIII века. Объяснение тому достаточно привычно: именно к этому времени в России уже сложился капиталистический уклад. Но такое объяснение неудовлетворительно. Тем более что и капиталистический уклад в России был довольно-таки неразвитым.

Поэтому, для снятия противоречия, видимо, надо поменять угол зрения и признать, что все социальные, экономические, политические, культурные и религиозные процессы шли в пределах другого, более общего исторического процесса — формирования русской нации.

Понятно, что русская нация складывалась не одно столетие. Процесс этот был неоднозначным и сопровождался периодами подъемов и временами падений.

Уже в древности, в X — XII вв. русский народ заявил о себе на весь мир победоносными походами и созданием крупнейшего государства в Европе. Митрополит Киевский Иларион в своем знаменитом "Слове о Законе и Благодати" (середина XI в.) имел полное право сказать, что Русь — это не "безвестная и захудалая" земля, а мощная и просвещенная держава, которая "ведома во всех наслышанных о ней четырех концах" света.

Монгольское нашествие ввергло Русь в страшную катастрофу. Но уже в XIV веке народ начал подниматься с колен, собираясь вновь вокруг молодого Московского княжества. В XV столетии исторический энтузиазм русского народа, вызванный окончательным свержением татаро-монгольского господства, был столь велик, что наши отечественные мудрецы заговорили уже о всемирно-историческом значении России. Именно так следует понимать слова старца Филофея, обращенные к Великому князю Московскому Василию: "Храни и внимай, благочестивый царь, тому, что все христианские царства сошлись в одно твое, два Рима пали, третий стоит, четвертому же не бывать".

Смутные времена рубежа XVI—XVII веков вновь, казалось бы, должны были привести к распаду Русского государства, однако народ опять превозмог все свои беды. Более того, именно в XVII веке начался заключительный этап рождения единой русской нации.

И в этом смысле XVIII век в России имеет особое значение. Дело не только в том, что в этом веке началась смена феодальных отношений капиталистическими. Все-таки важнее другое — на базе развивающихся капиталистических отношений, усиливающихся экономических и политических связей, а также из-за ряда внешнеполитических условий резко ускорились процессы национального объединения. Практически все экономические, социальные и политические изменения в России проходили или в рамках процесса формирования единой русской нации, или имели к нему непосредственное отношение.

Так, возникновение сильной государственной власти вызывалось, в том числе и национальными потребностями. Ведь именно самостоятельное государство в эпоху становлений наций является политическим гарантом независимости того или иного народа, силой, способной "сверху" помочь объединению страны, обеспечить защиту национальных приоритетов на международной арене.

По сути дела, XVIII век сплел воедино два важнейших впоследствии понятия — единая русская нация и великая держава. Именно в этом веке стало неоспоримо ясно — единая русская нация могла жить дальше только превратив свою Родину в великую державу.

Следовательно, в XVIII столетии происходило формирование и единого национального самосознания, в котором находили отражение интересы всех классов, сословий и других социальных групп России, а также тех нерусских групп населения, которые ассимилировались русским народом. На это сложное переплетение накладывало отпечаток и то, что в России в границах одного государства проживало и много других народов, сохранявших собственное своеобразие, а значит, на общегосударственном сознании сказывалось и их влияние.

И если мы постараемся увидеть эти процессы в единстве, в сложном взаимопроникновении, а через эту призму посмотрим на просветительство, то станет ясно, что просветительство — это не просто идеология буржуазии, а одна из главных форм выражения единого национального самосознания в новых социально-экономических и политических условиях.

Поэтому-то, будучи формой выражения национального самосознания, просветительство всегда и оказывалось противоречивым. Просветителям приходилось в своих теоретических выкладках и практических рекомендациях балансировать на сочетании, во-первых, интересов разных социальных групп, во-вторых, интересов узкоклассовых и общенациональных, а в России еще и на сочетании интересов разных народов.

Необходимо отметить, что с этой точки зрения отечественное просветительство еще не рассматривалось. Вообще, исследование именно национальной идеологии не было в чести у советской исторической науки. Впрочем, и русская дореволюционная наука относилась к просветительству в большей степени как к проявлению на русской почве западноевропейских традиций. Только в известной работе В.В. Зеньковского "История русской философии" можно встретить интересное рассуждение о том, что кристаллизационным ядром, вокруг которого в XVIII веке слагаются интересы и идеи, "является не идея вселенской религиозной миссии (хранение чистоты Православия), как это было раньше, а идеал Великой России". Поэтому, по мнению В.В. Зеньковского, "исторические сочинения Татищева, Щербатова, Ломоносова, Болтина... вдохновлялись национальным самосознанием, искавшим для себя обоснования вне прежней церковной идеологии".

А ведь именно в России, в большей степени, нежели в других странах, просветители ориентировались, прежде всего, на общенациональные интересы и крайне осторожно относились к различным нововведениям "буржуазного" толка. Более того, во многом благодаря просветительству "буржуазно-ограниченными" не стали и лучшие мыслители России XIX столетия. И подобная идейная преемственность, определившая довольно специфический характер общественной мысли России на долгое время, несомненна.

Русские просветители XVIII век смотрели на развитие новых для них экономических и социальных отношений, которые мы теперь называем капиталистическими, прежде всего с позиций усиления Российского государства, с точки зрения обеспечения национальных интересов. Потому-то и был уловлен наиболее чуткими из них ход возникновения капитализма в России в самом начале, когда о становлении капиталистического уклада в экономике говорить было просто невозможно, а были отдельные факты, тенденции, потребности. Но уже и отдельные факты, тенденции и потребности свидетельствовали, что существуют некие новые условия, которые позволяют стать России великой державой.

Для отечественных просветителей государство представлялось той силой, которая могла бы примирить интересы различных социальных сил и управлять ими. Поэтому практически все просветители активно разрабатывали идеи сильного государства, способного сохранять спокойствие внутри страны и отстаивать интересы "своей" нации на международной арене.

В этом же — национальном — аспекте становятся понятными и духовные корни просветительства. В предыдущие времена национальное самосознание оказывалось напрямую связано с религией. Особенно ярко это проявилось в России, где православие во многом олицетворяло собой духовность русского народа, хотя, естественно, сама эта духовность к одному православию не сводилась. Однако постоянное, на протяжение многих веков, противостояние внешним врагам, которые чаще всего принадлежали к иным вероисповеданиям, крепко связало в народном сознании защиту самостоятельной православной веры и церкви с идеей независимости. Тем более что западноевропейский мир неоднократно предпринимал попытки подчинить себе русские земли путем внедрения католичества. Поэтому независимость национальная и государственная мыслилась и как независимость религиозная.

Но в конце XVII — начале XVIII века религиозное миропонимание постепенно перестает удовлетворять российские образованные круги. Тем более что экономическое развитие диктовало необходимость развития науки, возникла насущная потребность в объяснении проблем окружающего мира не из божественных, а из естественных причин. Человек должен был понять и силы природы, и свои собственные силы вне пределов религии, хотя и со ссылкой на Божественную Премудрость.

В Западной Европе этот процесс начался раньше и проявился гораздо ярче, что было связано с рядом отличительных особенностей развития России от развития Европы. Во всяком случае, уже в XVII столетии в научном мире европейских стран начинают властвовать два основных философских направления — рационализм и эмпиризм, которые активно пропагандируют идеи самостоятельности человеческого разума, способности разумного (рационального) и чувственного (эмпирического) познания реальности. Тогда же возникает и получает широкое распространение теория "естественного права", отодвигающая на второй план Божественную волю в объяснении проблем общественной жизни и провозглашающая приоритет "естественных" и "гражданских" законов, то есть выдвигающая на первый план свободу человеческой воли, способной изменять мир. Нужно, однако, подчеркнуть, что мыслители XVII столетия в своем большинстве не были атеистами, более того, атеизм вполне искренне осуждали. Они оставались верующими людьми, но стремились уменьшить сферу влияния церкви, церковных установлений в жизни человека, отводили отдельной человеческой личности значительную роль в мирских делах.

Однако ни эмпиризм, ни рационализм, ни теория "естественного права" не могли заменить собой религию и церковь в общественном сознании и всегда оставались "кабинетными" науками, ибо представляли собой скорее методологию научного познания (то есть, разрабатывали методы научного осмысления окружающего мира), а не идеологию.

Просветительство, по сути дела, стало духовным наследником и христианской традиции, и предшествующей традиции научного мышления. С одной стороны, оно оказалось способным выразить национальные потребности, стать формой выражения национального самосознания в новых политических и социально-экономических условиях, которые требовали "мирского" осмысления. С другой стороны, просветительство сохраняло определенную религиозность, ведь сами просветители нередко субъективно оставались верующими людьми, признавали существование Бога, включали Его в свои мировоззренческие системы. Наверное, только во французском просветительстве антиклерикализм стал одной из главных составляющих, вылившись даже в атеизм, что особенно ярко выразилось в трудах П. Гольбаха. В просветительстве же других европейских стран Божественная воля никогда полностью не отрицалась, а трансформировалась в веру в некую иную, сверхъестественную силу — Разум, организующий мир. Иначе говоря, религиозность изменила свое содержание, но сохранялась как явление. Поэтому большинство просветителей критиковали не столько веру, сколько церковь за ее неправильное, по их мнению, толкование сущности Бога.

Но вполне понятно, что уже такие идейные установки довольно резко противостояли позициям официальной церкви в любой ее разновидности. Сама возможность "мирского" познания, признаваемая и активно пропагандируемая просветителями, вызывала вполне естественное неприятие церкви, ибо в данном случае, с одной стороны, подвергался сомнению один из важнейших постулатов — непознаваемость Бога, а с другой стороны, — церковь лишалась права на духовное наставничество.

И в этом отношении идеи просветителей заслуживают особого внимания. В отличие от своих предшественников — ученых XVII столетия — они превратили науку в идеологию, то есть в социальную силу, с помощью которой можно изменять мир.

Именно в учениях просветителей идеал свободной человеческой личности, зародившийся в предыдущие времена, прорвал многовековые узы корпоративного и сословного сознания средневековья, впервые в истории получил всеевропейское распространение, стал близок различным социальным группам, более того — начал оказывать влияние на общественно-политическую жизнь многих европейских стран.

Конечно же, мы не должны забывать, что одновременно с возникновением такого идеала и стремлением воплотить его в жизнь значительно усложнились проблемы взаимоотношения личности и общества в целом. А быстро прогрессирующий "эгоизм отдельной личности" вызывал нравственный протест у многих и, в первую очередь, у российских мыслителей XIX столетия. Но ведь это вина не одних только просветителей, а беда, а может быть и трагедия всего человеческого общества, избравшего подобный путь развития. Тем более что сами просветители настойчиво искали решение проблемы гармоничного существования личности и общества, никогда не противопоставляя общественным интересам устремления отдельной личности, а пытались совместить их. И особенно характерно это именно для российского просветительства.

 

***
Одним из первых российских мыслителей, кто уже в первой половине XVIII века увидел новые явления в жизни России и попытался осмыслить их с просветительских позиций, стал Василий Никитич Татищев (1686—1750). Понимая, что России необходимо самой найти свою историческую дорогу, ведущую в будущее, Татищев попытался использовать самые современные тогда достижения западноевропейской науки, преломив их в соответствии с отечественным историческим опытом. Именно потому он и оказался человеком, стоявшим у истоков зарождения многих тенденций в русской философской и общественно-политической жизни.

Так, впервые в истории российской общественной мысли Татищев рассматривал все проблемы с позиций философского деизма, основы всего просветительского мировоззрения. Деисты в своих учениях соединяли материалистические и идеалистические воззрения. Соединение это было чаще всего механическим, потому-то деизм и был всегда внутренне противоречивым. Но сам факт уравнения деистами Божественного Промысла (то есть идеального) и "естественного бытия" (то есть, материального) сыграл значительную роль в истории.

В своем труде "Лексикон Российской исторической, географической, политической и гражданской" Татищев дает именно деистическое определение понятия "естество" ("натура"). Это определение противоречиво. С одной стороны, Бог есть "начало всех вещей в мире", а с другой — Бог тоже входит в понятие "естество", наряду с "тварью" (животными). С одной стороны, природа определена Божией Премудростью, а с другой вещи, тела и даже "духи" находятся в неком всем им общем природном состоянии.

В этой-то противоречивости понимания существа взаимоотношений Бога с миром и заключается нечто новое в российской общественной мысли. Бог Татищева растворяется в природе, соединяется с "естеством". Поэтому татищевское определение "естества" — это деистическая попытка найти определение некой субстанции, даже "материи", как некого единого состояния всего живого, всех вещей и даже душ человеческих. Иначе говоря, Татищев стремится подняться до взгляда на природу, на окружающий мир, как на "единое целое".

И если Татищев раздумывал над проблемами соотношения материального и идеального с деистических позиций чисто теоретически, то впоследствии М.В. Ломоносов, стремясь связать философию с выводами естествознания, стал искать естественнонаучные доказательства материальности мира.

Михаил Васильевич Ломоносов (1711—1765), вслед за Татищевым, но независимо от него, пришел к признанию единства природы. "Я натуру нахожу везде себе подобную, — писал он. — Я вижу, что лучи, от самых отдаленных звезд к нам приходящие, с тем же законом в отвращении и преломлении, которым и солнечное и земного огня лучи последуют и для того то же средство и свойство имеют. Подобным образом уверясь, что и в кометах воздух и пары те же, как здешние, имеют свойства".

Много размышлял Ломоносов и над понятием "материя". В его работах можно встретить несколько уточняющих друг друга определений. "Материя есть то, из чего состоит тело и от чего зависит его сущность", — писал он в "Опыте теории о нечувствительных частицах". В другом месте встречается и такое определение: "...Материя есть протяженное несопроницаемое, делимое на нечувствительные части (сперва, однако, надо сказать, что тела состоят из материи и формы, и показать, что последняя зависит от первой)".

Можно заметить, что татищевское понимание сущности "естества" было более диалектическим. Иначе говоря, Татищев теоретически осознавал сложное диалектическое взаимопроникновение идеального и материального. Ломоносов пошел дальше, доказывая независимость второго от первого, подчеркивая именно материальность окружающего мира. Исторически это было, видимо, неизбежно, но взгляды М.В. Ломоносова более механистичны по сравнению с философскими воззрениями В.Н. Татищева.

Деистической картины мира придерживались и другие российские просветители, продолжая большей частью ломоносовскую линию. Интересны в этом отношении суждения Дмитрия Сергеевича Аничкова (1733—1788) о соотношении души и тела, то есть идеального и материального в его "Слове о разных способах, теснейший союз души с телом изъясняющих". Другой мыслитель второй половины XVIII века Яков Павлович Козельский (1728—1794) в своем труде "Философические предложения", говоря о натуре (т.е., природе), строго разграничивает "натуральное" или естественное от "вышенатурального", "вышеестественного" или сверхъестественного. "Натурою, — пишет он, — называется действующая сила всякой вещи, и потому натуральное называется то, что из силы и существа какой вещи разуметь и истолковать можно; например, натуральное дело огня жечь; а чего из силы и существа вещи разуметь и изъяснить не можно, то называется вышенатуральное, вышеестественное, или чудо; например, вышеестественное дело, или чудо, было то, что пророк Моисей ударом жезла истощил воду из камня".

Пафнутий Сергеевич Батурин (1740/1741 — 1803) привлекал материалистические идеи для доказательства вредности масонства в своем трактате "Исследовании книги о заблуждениях и истине", в котором он критиковал учение крупного западноевропейского масона-мистика Л. Сен-Мартена, изложенное в книге "О заблуждениях и истине" (она была переведена на русский язык русскими масонами и издана в Москве).

Пытались российские просветители изложить свои философские воззрения и в литературной, даже стихотворной форме. Петр Андреевич Словцов (1767—1843) в своем литературно-философском трактате "Материя" (1796 г.) писал:


Хотя непостижимым сим резоном
Колеблюсь я принять идеализм,
Однак дерзаю защищать с Стратоном
Систему вещества против софизм.
Материя, все массы образуя
И бесконечну цепь существ связуя,
Объемлет все до заднего кольца:
От грубой глыбы даже до Творца.
Она, в различны виды наряжаясь,
Живет и в насекомых, и в слоне;
И в разноцветны краски изменяясь,
Сияет в ясной льдине и в огне,
В дожде играет алыми дугами,
А в норде огненными облаками.


История показывает, что увлечение просветителей деизмом стало одним из этапов в рождении и распространении материалистических учений. Впрочем, свои крайние формы выражения — вплоть до атеизма — материализм XVIII века нашел, как уже говорилось, только во французском просветительстве.

И, тем не менее, проблема остается. Противоречивое восприятие просветителями идеи Бога, их стремление все и вся объяснить естественными причинами сыграло двоякую роль в истории. С одной стороны, их пропаганда научного знания, открытое воспевание человеческой свободы как бы двинули вперед всю европейскую цивилизацию, раскрепостив человеческую личность. Но, с другой стороны, результатом такового мировосприятия стало все более ширящееся убеждение людей в их способности жить без Бога, более того, устраивать жизнь лучше Бога. Отказ от понимания мира как Божественного Творения означал и отказ от вечных и Высших истин. Получалось, что человек сам, без Божией помощи может построить справедливый и счастливый мир. Если нет Бога с его законами, то человек должен сам устанавливать свои законы, сам решать, как ему жить.

Исторический же опыт свидетельствует, что отказ от Высших, Божественных истин всегда приводит человека не к счастью, но к торжеству самопроизвола, к довольно быстрой замене Бога Небесного, на бога земного, к возникновению религиозности в иных, более низких, более искаженных, "идолопоклонских" формах. Кстати, это случилось уже в конце XVIII века, когда якобинцы попытались установить во Франции новый религиозный культ Разума.

И в этом смысле XVIII век стал временем, когда европейский человек впервые за последние столетия задумался — а на что способен он сам, без Бога? Естественно, подобный вопрос встал и перед русским человеком.

Впрочем, русские просветители XVIII столетия никогда не отрицали саму идею Бога. И это не случайно, ведь для русского сознания вообще, и русского философствования, в частности, наиболее органичным всегда было и остается религиозно-мифологическое мировосприятие. Так и мыслители XVIII века были критически настроены по отношению к церкви, а не к религии как таковой. Более того, главной целью русского просветительства было все то же, присущее всему отечественному любомудрию, стремление понять итоговый замысел Божий, но только не с помощью теологии, а посредством человеческого разума, с помощью науки. (Кстати, собственно атеизм и материализм на русской почве появились достаточно поздно — во второй половине XIX века.). А ведь в XVIII веке наука достигла поразительных успехов, открывая все новые и новые "тайны естества". Ну, как тут было не увлечься изучением "естественных" законов!

Вот и просветители облекали свое деистическое мировоззрение в форму "естественного закона" или, иначе, в форму теории "естественного права". Истоки теории "естественного права" восходят еще к Аристотелю. Однако полностью оформилась она на протяжении XVII-XVIII веков в русле учений Нового времени.

Что же это за "естественный закон"? Уже В.Н. Татищев понимал, что мир развивается по определенным законам — по Божественному, который изначально заложен Господом, и по "естественному", который вырабатывается в мире (природе и обществе) сам по себе. При этом Татищев не отрицал Божественный закон в пользу "естественного", но пытался, опять же деистически, совместить эти два закона.

Самым важным в рассуждениях Татищева о "естественном законе" является то, что на первое место выходит разумная любовь к себе или, иначе, принцип "разумного эгоизма", в этом и заключается суть "естественного закона". В этом случае целью существования человека становится достижение "истинного благополучия, то есть спокойствия души и совести". Любовь к ближнему, даже любовь к Богу — только для собственного благополучия. Вот и получается, что впервые в истории российской общественной мысли В.Н. Татищев поставил в центр своей концепции человека. Человек — вот точка отсчета всего миропонимания Василия Никитича.

Подобная антропоцентрическая направленность была продолжена и развита другими мыслителями во второй половине XVIII века. Николай Никитич Поповский (1726—1760) включил в свое определение предмета философии учение о человеке и его благе. Он считал, что "благополучие, то есть всех наших действий внешних и внутренних естественная причина, в самом подлинном виде лице свое показывает". Примерно о том же говорил в своих "Речах" и "Словах" профессор Московского университета Антон Алексеевич Барсов (1730—1791), когда утверждал, что философия "приобучает разум к твердому познанию истины, чтобы оный напоследок знать мог, в чем наше истинное благополучие заключается". В этом же духе высказывался и Я.П. Козельский: "Кажется мне, лучше определить философию наукою благополучия", ибо философия "подает человеку всевозможные средства добрые к приобретению благополучия".

Однако столь большое внимание, уделяемое просветителями теме "свободного", "эгоистического" человека, имело в России свое нравственное обоснование и весьма жесткие рамки.

Пристальное внимание к индивидуальности, выделение сознания отдельного индивида, как основы сознания вообще началось в Европе еще в эпоху Возрождения, вылившись в философию гуманизма. Для Нового времени характерен рационализм, как идейное выражение новых отношений, который по сравнению с гуманизмом более "эгоистичен".

Но в середине XVIII столетия теория "естественного права" с ее проповедью "разумного эгоизма" носила совершенно иной характер, чем в позднейшие времена, когда буржуазный "эгоистический человек" стал и в теории, и в реальной жизни отрицать христианские нормы морали и нравственности, а свои собственные желания и устремления стал объявлять общественными потребностями.

По мнению просветителей, чувства и воля человека должны сдерживаться разумом, иначе существование человеческого общества просто невозможно. Да, человек обязан во всем исходить из "пользы для себя", но делать он это должен разумно, соотнося свои желания с желаниями других людей и общества в целом.

Еще Татищев писал: "Тако, зане человек по естеству желает быть благополучен, но оное никако без помощи других приобрести и сохранить не можем, убо должны мы оных, от кого какую любовь или милость получили, возмездно любить, или от кого паче надеемся милость, помощь или добродеяние получить, должны ему заимственно от нас самих равное изъявить". Татищеву вторил Н.Н. Поповский, утверждавший, что главная цель науки — искать "пути и средства всему человеческому благополучию". Кроме того, он говорил, что "мы в своем счастии не должны рассуждать только по одному своему состоянию, но по общему концу и пользе всех тварей".

Рационалистическое мышление заставляло в XVIII веке искать в любом деле, прежде всего "пользу". Идея "общей пользы" главенствовала и в теоретических трактатах западноевропейских ученых, и в практических деяниях правителей европейских государств. И вполне понятно, что конкретное содержание этой "общей пользы" значительно разнилось в понимании тех или иных исторических деятелей. Для российских просветителей идея "общей пользы" довольно рано и прочно трансформировалась в идею "пользы Отечества".

Поэтому важнейшей обязанностью человека русские просветители считали служение своему Отечеству, ради блага которого нельзя, по их мнению, щадить ни сил, ни здоровья, ни "живота своего". Как писал Александр Николаевич Радищев (1749—1802), "истинный человек и сын Отечества есть одно и то же". "Истинный человек" "пламенеет нежнейшею любовию к целости и спокойствию своих соотчичей; ...преодолевает все препятствия, неутомимо бдит над сохранением честности, подает благие советы и наставления, помогает несчастным, избавляет от опасностей, заблуждений и пороков, и ежели уверен в том, что смерть его принесет крепость и славу Отечеству, то не страшится пожертвовать жизнию..."

Но служить следует с умом, чтобы приносить Отечеству пользу, а не вред. А.Н. Радищев, вслед за приведенными выше словами, отмечал, что, если Отечеству нужна жизнь человека, "то сохраняет ее для всемерного соблюдения законов естественных и отечественных; по возможности своей отвращает все, могущее запятнать чистоту и ослабить благонамеренность оных (то есть, — законов. — С.П.), яко пагубу блаженство и совершенствования соотечественников своих".

Подобный подход был свойственен русской философии вообще. Российские мыслители всегда на первый план ставили все же интересы общества и России в целом. Такова уж особенность нашей истории, таков наш жизненный и исторический опыт, который диктовал главное условие самостоятельного, независимого существования Российского государства — "стояти заодно". Вот и просветители даже вроде бы сугубо "эгоистическую" теорию рационализма подчиняли общественным, общенациональным интересам.

Осознание глубокой взаимосвязи судьбы отдельной личности с судьбой всей России на долгие времена определило и то, что, начиная с XVIII века, важнейшим предметом размышлений, порой мучительных раздумий отечественных мыслителей стало положение русского народа. Именно просветители впервые критически взглянули на основу основ — крепостное право, ибо именно крепостная зависимость крестьян вступала в противоречие с идеей "пользы Отечества".

Уже в 30-е годы XVIII столетия В.Н. Татищев пришел к выводу: "Воля по естеству человеку толико нуждна и полезна, что ни едино благополучие ей сравняться не может и ничто ея достоино, ибо кто воли лишаем, тот купно всех благополучий лишается или приобрести и сохранить не благонадежен". После этой мысли Татищев делает отступление, рассуждая о том, что для обеспечения нормального общежития необходимо заключение "общественного договора" между разными категориями населения. Иначе говоря, "воле человека положена узда неволи для его же пользы".

Приводя разные примеры "узды неволи", Татищев называет и крепостное право, как договор между холопом и господином. Однако уже в конце жизни он выражал серьезные сомнения в экономической эффективности и целесообразности крепостничества. Более того, он считал, что введение крепостного права в начале XVII века принесло большой вред России (вызвало Смуту) и призывал серьезно продумать вопрос о "восстановлении" бывшей когда-то на Руси вольности крестьян. И недаром именно ему принадлежат слова: "...Рабство и неволя противу закона христианского".

Просветители второй половины XVIII столетия также большое значение придавали правовому положению крестьянства в Российском государстве. Некоторые из них приняли активное участие в работе Уложенной комиссии, представительского органа по выработке нового свода законов — Уложения. Работа этой комиссии не дала никаких практических результатов, ибо наиболее радикально настроенные депутаты, по мнению правительства, зашли в своих предложениях слишком далеко.

Характерна в этом отношении записка профессора юриспруденции Московского университета Семена Ефимовича Десницкого (ок. 1740–1789) "Представление о учреждении законодательной, судительной и наказательной власти в Российской империи". С.Е. Десницкий довольно резко выступал за обеспечение прав крестьянства, как он говорил, "нижнего рода": "Оное состоит в утверждении навсегда свободы человеку, единожды оную от господина своего получившему, равномерно и его потомству с запрещением вступить снова в крепость". Также резко требовал он прекратить продажи крестьян, ибо они "противны человеколюбию, пагубны для государства, вредны самим помещикам".

В защиту крестьян выступал коллега Десницкого, профессор Иван Андреевич Третьяков (1735—1776), который доказывал полную экономическую несостоятельность крепостного труда. Осуждал произвол и беззаконие помещиков и Алексей Яковлевич Поленов (1738—1816), написавший целое сочинение под названием "О крепостном состоянии крестьян в России". В этом сочинении он утверждал, что рабство — это следствие насилия в войнах, т.е. рабы — это захваченные в войнах пленные. Что касается современного ему положения дел, то Поленов считал необходимыми ряд мер для улучшения положения крестьян, ибо крестьяне унижены и угнетены: 1) уничтожение торговли людьми, 2) усиление воспитания крестьян, 3) разрешение собственности крестьян на движимое имущество, 4) введение крестьянских судов (своих крестьян в то время помещики судили по собственному произволу)

Теоретически обосновывал необходимость равенства всех людей Н.Н. Поповский: "Мы по естеству все равны, и нет достойнейшего, ибо Бог никого не любит больше прочих, следовательно, и счастие должно быть всем одно и общее. Потому здравие, красота, благородство, богатство и прочие не могут быть первым и общим блаженством; понеже не всем они достаются, и притом пременяются, а счастие должно быть у всех и непрерывно".

Российские просветители XVIII века многое сделали для пропаганды идей равенства. Однако не стоит из этого делать вывод о "революционности" их мировоззрения. Большинство из них не могли быть революционерами по самой логике исторического развития, да и не должны были ими быть. Ведь, стоит повториться, просветители выступали как выразители интересов всей нации, всего Отечества, стремились учесть в своих "Словах", "Речах", "Рассуждениях" и "Разговорах" требования различных социальных сил, привести их к некому единому знаменателю. Они искали пути и средства для достижения процветания собственного Отечества.

Именно поэтому все они прекрасно понимали и активно поддерживали идею единого национального государства, идею России, как великой державы.

Какова могла быть форма этого государства? Большинство просветителей видели Российское государство самодержавным, во главе с "хорошим царем" — "философом на троне", "просвещенным монархом". По их мнению, народ заключает с монархом "общественный договор" для того, чтобы последний обеспечивал достойное существование государства, соблюдал законы, заботился о своем народе. "Премудрый и истинный тот государь, — говорил, например, Н.Н. Поповский, — который о средствах исправления нравов, то есть о просвещении учением подданных своих печется. Судии помощию здравой философии толкуя законы не по словам и внешнему знаменованию, но по самым обстоятельствам и правосудию, пресекают дорогу бесстыдным клеветникам употреблять на зло монаршеские учреждения, и под видом закона беззаконно утеснять неповинное гражданство".

"Подданные" же, доказывал Николай Никитич, "чрез доброе и честное воспитание снискивают благородные мысли, правые рассуждения, неповрежденные о всякой вещи мнения... Просвещенный ум подает им подробное понятие истинного зла и добра; научает дружелюбию, беспритворной откровенности и неповинному обхождению".

Но вот, что интересно. Именно размышления о благе Отечества, о величии русского народа, приводили просветителей к достаточно вольнодумным выводам. Уже говорилось о позиции просветителей по крестьянскому вопросу. Но заслуга мыслителей XVIII века не только в том, что они подняли крестьянскую проблему, но и в том, что увидели непосредственную ее связь с политическим строем. Еще В.Н. Татищев осторожно заметил по этому поводу: вольность крестьян "с нашею формою правления монаршеского не согласует, и вкоренившийся обычай неволи переменить небезопасно".

Однако, размышляя о сущности российской государственности, Татищев пришел к выводу о том, что в России наиболее целесообразной формой государства может быть только монархия. Географические условия, размер территории, уровень просвещения народа — вот главные факторы, определяющие форму государства в той или иной стране. Россия — это великое государство и географически, и политически. В подобных великих государствах, по убеждению Татищева, не может быть ни демократии, ни аристократии, в доказательство чего он приводит многочисленные примеры вреда того и другого для России — Смуту, "семибоярщину" и др. Поэтому "всяк благоразсудный видеть может, колико самовластное правительство у нас всех полезнее, а протчие опасны". Из-за обширности территорий, сложности географии и, главное, непросвещенности народа, В.Н. Татищев и считал, что для России наиболее приемлемым государственным строем является монархия.

Но дело в том, что Василий Никитич мыслил монархию в России не абсолютной и бесконтрольно самовластной, а, во-первых, просвещенной, и, во-вторых, ограниченной законом. Об этом ярко свидетельствует его проект ограниченной (конституционной) монархии, который был написан им в 1730 году. Конечно, проект не мог быть воплощен в жизнь, но он точно показывает, в каком направлении развивалась просветительская мысль в России.

Впрочем, далеко не все отечественные просветители пошли по стопам Татищева в решении политических вопросов, однако идеи ограничения самовластия монарха некоторыми из них использовались.

Так, С.Е. Десницкий своей записке о новом политическом устройстве Российской империи, представленной в Уложеннную Комиссию ("Представление о учреждении законодательной, судительной и наказательной власти в Российской империи"), предлагал ввести обязательное разделение законодательной, исполнительной и судебной властей, а также учредить выборный "правительствующий сенат" с достаточно широкими полномочиями, т.е. учредить своего рода конституционную монархию.

Политическое устройство, предлагаемое Десницким, было таково. Во главе государства, естественно, монарх. Законодательную власть представляет выборный от всех сословий (за исключением крепостных крестьян) "правительствующий сенат" в количестве 600–800 человек. Судебная власть — это губернские постоянно присутственные коллегии из 12 человек. Исполнительная власть (в терминологии Десницкого, "наказательная власть"): воевода, назначаемый в губернию монархом, но находящийся под контролем судов. Наконец, гражданская власть — это своеобразное городское самоуправление (выборные от дворян и купцов).

При этом Десницкий выступал за то, чтобы закон достаточно строго определял прерогативы монарха, государственных учреждений, определял бы отношения между помещиками и крепостными, родителями и детьми, всякого рода имущественные и личные отношения.

Впрочем, записка Десницкого не нашла поддержки у власть имущих, хотя некоторые юридические положения С.Е. Десницкого нашли отражение в "Наказе" Екатерины II.

Самому же резкому в XVIII столетии осуждению подверг самодержавную форму правления А.Н. Радищев. "Самодержавство, — писал он, — есть наипротивнейшее человеческому естеству состояние... Если мы живем под властию законов, то сие не для того, что мы оное делать долженствуем неотменно; но для того, что мы находим в оном выгоды. Если мы уделяем закону часть наших прав и нашея природныя власти, то дабы оная употребляема была в нашу пользу; о сем мы делаем с обществом безмолвный договор. Если он нарушен, то мы освобождаемся от нашея обязанности. Неправосудие государя дает право народу, его судии, то же и более над ним право, какое ему дает закон над преступниками. Государь есть первый гражданин народного общества".

А.Н. Радищев был единственным из российских просветителей, кто мыслил столь радикально и резко. Впрочем, именно с Радищева принято отсчитывать начало революционного общественного движения в России.


***
Российское просветительство XVIII века — явление сложное и неоднозначное. Наверное, духовные поиски просветителей, их осторожные попытки заменить традиционную веру упованиями на силу человеческого разума не могут и не должны служить ныне примером для подражания. Уж больно дискредитировал себя "свободный человеческий разум" за последние два века. И в то же время, столь страстное желание просветителей объединить усилия всех жителей Российского государства, найти нечто общее для всех, помочь России стать истинной великой державой заслуживают искреннего внимания. Ибо они старались для "пользы Отечества".


 


Страница 1 - 2 из 2
Начало | Пред. | 1 | След. | Конец | По стр.

© Все права защищены http://www.portal-slovo.ru

 
 
 
Rambler's Top100

Веб-студия Православные.Ру