Икона и проповедь

Тесная взаимосвязь существует между такими разными видами православного словесного и изобразительного искусства как проповедь и икона. Она состоит в том, что икона выполняет важную функцию проповеди христианского, православного учения, а проповедь в свою очередь нередко становится писаной словом, вербальной иконой Спасителя, Богородицы, святого, праздника или догмата. В этом смысле можно говорить об иконе как о безмолвной, невербальной, "неизглаголанной" проповеди, а о проповеди — как о словесной иконе.

В начале христианской проповеди в Новом Завете мы встречаемся с двумя ее главными видами: а) благовестие и свидетельствование о явлении Спасителя, б) изложение и объяснение его учения (см. Барсов 1885: 14).¹ Как пишет евангелист Лука, Христос в храме учит и благовествует (Лк.20:1).  Первый тип проповеди связан с самим явлением и всей земной жизнью Иисуса Христа до Вознесения. В проповеди Иисуса Христа можно выделить несколько важных черт. Во-первых, Его слова — это благовествование. Сам Спаситель проповедует о сбывшихся пророчествах Ветхого Завета, Сам Иисус Христос благовествует и утверждает Новый Завет. Во-вторых, слова Его — это свидетельство, о чем Он и говорит ученикам: "Аз на сие родихся и на сие приидох в мир, да свидетельствую истину" (Ин.18:37). Как благовествование и свидетельство понимали задачу своей проповеди и апостолы (1Ин.1:5; Рим.1:1;1Петр 5:12;1Ин.1:2).  Во-третьих, народ удивлялся проповеди Иисуса Христа, "бе бо оучя их яко власть имея" (Мф.7:29). Проповедь Спасителя была со властью и "удостоверением", она подкреплялась сбывавшимися пророчествами, исцелениями, чудотворениями, воскрешением умерших. Эти дары получили от Господа апостолы, чтобы и их проповедь была также свидетельством с удостоверением. В-четвертых, это был призыв обратиться к Спасителю, исповедовать Его Сыном Божиим еще до знакомства с учением, прийти к Нему через сердце, веру и покаяние. Проповедь Христа была направлена на самую живейшую и непосредственную связь с жизнью слушателей, это был призыв не просто уверовать, но изменить всю личную жизнь. В-пятых, Христос часто проповедовал притчами — своеобразными словесными иконами; иногда евангелисты отмечают, что Спаситель "без притчи ничесоже глаголаше к ним" (Мф.13:34;Мк.4:34).² Как всякий иконообраз или символ, притча призвана одновременно открывать (верующим, ученикам) и скрывать (от фарисеев, лицемеров, случайных людей). Поэтому Иисус Христос наедине изъяснял ученикам таинственное и глубокое содержание притчи. В-шестых, в проповеди Христа на самые обыденные вещи и повседневные дела падают отблески вечной истины и вся жизнь в ее космическом, биологическом и духовном измерениях начинает восприниматься символически и иконично — как видимая икона невидимого Бога. Наконец, и это главное, проповедь свою Христос подтвердил, засвидетельствовал актом высшей любви (Ин.15:13) — своей добровольной смертью и воскресением. Итак, проповедь Спасителя — предельно иконична: она представляет собой неразрывное единство слова и дела, учения и жизни.

Второй тип проповеди — изложение и объяснение учения — хотя и неотделим от проповеди-благовествования, все же имеет ее своей предпосылкой и без нее теряет едва ли не всю свою силу. Изложение учения также в немалой мере зависит от духоносной личности проповедника; пламя его веры, подвиг жизни — важнее собственно ораторского искусства. Поэтому апостол Павел утверждал: "И слово мое и проповедь моя не в препретельных человеческия премудрости словесех, но в явлении духа и силы" (1Кор. 11:4). В совершенстве владея искусством красноречия, святитель Григорий Назианзин, названный Церковью Богословом, писал, что охотно пренебрег бы ораторскими приемами, если бы подобно апостолам, имел дар чудотворения. Изложение учения и объяснение христианских догматов могут стать важной теоретической, богословской разработкой, могут остаться памятником ораторского искусства, но без "свидетельства с удостоверением" они теряют свое двуединство, в них разрывается связь между словом и делом.³ Красноречие без "явления духа и силы" — несинергийно, оно пустоцвет. И напротив, слово благодатное говорит не столько проповедник, сколько Дух Святой (как Он изъявлял Свою волю через пророков), — Само Слово высказывает Себя в Духе через человека. Этот дар Отца Иисус Христос обещал апостолам и всем верным: "Егда же предают вы, — говорит воплотившееся Слово, — не пецытеся, како или что возглаголете: дастбося вам в той час, что возглаголете. Не вы бо будете глаголющии, но Дух Отца Вашего глаголяй в вас" (Мф.10:18-20).

Но возможна ли проповедь не только без красноречия, но и без слов? В истории православного проповедничества можно проследить тонкую, но не прерывавшуюся ниточку, — синергийную проповедь своей жизнью во Христе, проповедь подвижничеством, проповедь без слов. Она тянется от Нового Завета вплоть до наших дней. В "Выбранных местах из переписки с друзьями" Гоголь, упрекая западных проповедников за чрезмерную заботу о логичности мысли и внешнем красноречии, противопоставляет им свой идеал: православный проповедник "должен выступить так перед народ, чтобы уже от одного его смиренного вида... все бы подвигнулось еще прежде, чем он объяснил бы самое дело, и в один голос заговорило бы к нему: "Не произноси слов, слышим и без них святую правду твоей Церкви!" (Гоголь 1994:6,34).⁴ Другой пример безмолвной проповеди относится уже к нашему времени. Митрополит Сурожский Антоний так рассказывает о "самой сильной проповеди" в своей жизни, которую он слышал из уст обыкновенного священника: "Он стал в Великую Пятницу перед Плащаницей с намерением проповедовать; долго стоял молча и плакал, потом повернулся к нам и сказал: Сегодня Христос умер за нас... Стал на колени и зарыдал. И после этого было долгое, долгое молчание и истинный плач из глубин души у многих... И вот как надо проповедовать". Проповедь конкретным поступком, поведением, делом, подвигом и всей своей жизнью в православном сознании иногда отделяется от проповеди словом и становится самостоятельной безмолвной проповедью, приобретает синергийные, иконичные черты. Святой — живая икона Христа — лучшая проповедь; он свидетельствует о Боге без слов и удостоверяет истинность Его учения своим видом — своим богоподобием, боголикостью, иконичностью.

Важной особенностью проповеди является ее церковный, литургийный характер, ее включенность в эонотопос храмового богослужения. Другая не менее важная особенность состоит в том, что учить в Православной Церкви во время богослужения, согласно 58-му Апостольскому Правилу и 64-му правилу VI Вселенского Собора, могут только те, на ком лежит благодать священства, — епископы и священники, т.к. при совершении таинства рукоположения в сан для них испрашивается особый дар, духовная "благодать учительства".⁵ Поэтому во время проповедования они должны нести на себе знаки своего священного достоинства: по меньшей мере, омофор на епископе и епитрахиль на пресвитере. Тем самым Церковь подчеркивает, что "явление духа и силы" идет не от ораторского таланта человека и его личности, но от Духа Божия, от благодати священства.⁶ В связи с этим интересно отметить, что в первохристианские времена Церковь допускала ко святому Крещению языческих риторов и ораторов только после их отказа от своей профессии и даже отречении от нее. С другой стороны, Церковь в те времена не требовала от пресвитеров изучения искусства красноречия. Так Церковь утверждала разноприродность дара литургийной проповеди и дара "внешнего" красноречия: первый дар — благодатный, второй — естественный и вспомогательный. При этом Церковь никогда не отрицала ни сам дар слова, ни пользы и необходимости применения определенных приемов красноречия в проповедовании и поощряла талантливых проповедников. Достаточно назвать имена свт. Иоанна Златоуста, свт. Григория Богослова или прп. Ефрема Сирина. Первохристианская Церковь хотела предостеречь от увлечения риторикой, от подмены "явления духа и силы" — явлением произведения ораторского искусства. Художественные достоинства проповеди должны порождаться содержанием, а не украшать его.

Вслед за Г.К.Вагнером в иконописи обычно выделяется три основых жанра: символико-догматизирующий, повествовательный и репрезентативный. Иконы праздников относятся ученым к повествовательному жанру, что не может не вызвать сомнений и возражений. Если бы икона праздника, например, Рождества Христова была лишь историческим, повествовательным изображением события, то она выполняла бы лишь информативную функцию. Но любая икона — это всегда проповедь, и историческое событие изображается на ней под углом зрения догматики. Икона стремится показать вневременный смысл события: Рождество Спасителя лежит вне времени, за пределами истории, находится в метаисторическом плане, имеет сверхприродный смысл, выходит за всякие географические пределы. И именно на этой вневременности и метаисторичности события и делает акцент икона, не только рассказывая о событии, но и проповедуя, как надо в него верить.⁷ Иконописный канон призван хранить именно догматический аспект иконы. Событие изображается не по произволу художника, а по канону, в рамках церковного предания и воспринимается верующим через это предание. Икона не только благовествует об истинности бывшего события (первый тип проповеди), но и показывает, как его следует понимать, дает догматический ракурс события, его толкование (второй тип проповеди). Поэтому точнее было бы говорить о собственно догматическом жанре в иконописи, догматико-повествовательном и догматико-персональном. Такой вывод подтверждается, например, эволюцией некоторых иконописных сюжетов от повествовательно-догматического жанра к собственно догматическому. Яркий пример — икона "Гостеприимство Авраама", с которой постепенно исчезали слуга, закалывающий тельца, Авраам и Сарра, наконец, посуда и другие предметы со стола, пока не остались Три Ангела Пресвятой Троицы и чаша с головой жертвенного Агнца.⁸

Икона есть именно та безмолвная проповедь, которая иногда выступает в качестве идеала в русской православной традиции. С проповедником можно спорить, его можно опровергать, его доводы можно считать неубедительными, причем для этого не обязательно вступать с ним в открытый спор; делая это даже мысленно, слушатель значительно снижает воздействие проповеди. Но что делать с безмолвным проповедником — линиями и красками иконы, — который не вступает в дискусии? Сила воздействия иконы в том, что она проповедует красотой. Там, где бессильны слова, наступает черёд эстетической проповеди, которая не доказывает, а показывает истины, не требующие доказательства. Икона молчаливо свидетельствует о том, что так есть и что это прекрасно.

Воздействие иконы как проповеди носит соборный и универсальный характер. Проповедь словесная неизбежно дробится, приспосабливается к слушателям. Она будет менять свой характер (содержание, тематику, язык, стиль) в зависимости от аудитории: например, совсем незнакомые с христианским учением; оглашенные, вступающие в Церковь; малограмотные люди, не обученные истинам веры; верующие с детства, нуждающиеся не в сообщении религиозных знаний, а в духовном руководстве. Икона же не приспосабливается к аудитории. Она свидетельствует о Боге: Бог есть, и о себе: Аз есмь. Отец Павел Флоренский назвал однажды наиболее убедительным доказательством бытия Божия икону прп. Андрея Рублева: "Есть Троица Рублева, следовательно, есть Бог".

Нельзя не вспомнить в связи с этим столь часто упоминающуюся в самых разных работах историю "испытания вер" св. равноапостольным князем Владимиром. В восторженных рассказах послов, побывавших в разных странах, немаловажную роль, если не главную, играет именно эстетическая проповедь, покорившая их без слов. Если о богослужениях в Риме говорится: "Видехом в храмех многи службы творяща, а красоты не видехом никоеяже", то о пребывании в константинопольской Софии послы сказали: "И не свемы, на небе ли есмы были, ли на земли: несть бо на земли такаго вида ли красоты такоя, и недоумеем бо сказати...". Безусловно, в том сильном эстетическом воздействии, которое оказал храм на киевских послов, не последнюю роль сыграли иконы, мозаики и фрески своей молчаливой, но убедительной проповедью. Выражаясь другим языком, на послов воздействовал сильный эонотопос царьградского храма (не свемы. на небе ли есмы были, ли на земли).

Один из первых юродивых Древней Руси Прокопий Устюжский (XIII — начало XIV в.), согласно житию, был "от западных стран, от латинскаго языка, от немецкой земли". Духовный переворот произошел с ним в Новгороде, куда он приехал в качестве купца. Причиной же переворота и обращения в Православие житие называет "церковное украшение", т.е., очевидно, иконы, пение, колокольные звоны. Впоследствии, оставив Новгород, блаженный Прокопий избирает для своих подвигов город Устюг и также за "церковное украшение". В житии святителя Стефана Пермского также встречается указание на силу эстетической проповеди. В Усть-Выме, главном селении зырян, святитель построил церковь в честь Благовещения, украсив ее "яко невесту добру". В церковь "частили" и некрещенные зыряне, чтобы подивиться "красот и доброт здания церковнаго". Необходимость проповеди красотой была одним из важных аргументов сторонников прп. Иосифа Волоцкого в их полемике с нестяжателями, призывавшими к ограничению излишнего храмового украшательства.

В проповеди, так же, как и в иконе, существуют те же три жанра: проповеди на темы догматические, проповеди по поводу праздников и проповеди, посвященные памяти святых. Эти три жанра проповеди тесно связаны между собой. Проповедь на догматическую тему, в отличие от богословского труда, стремится предельно актуализировать догмат, показать его синергийное значение в повседневной жизни верующего человека. Проповедь на тему праздника, выходит за пределы исторического понимания события, переводит его в эонотопос храма, заставляя слушателя еще раз пережить это событие. Точно также проповеди, посвященные воспоминанию святого (как и иконы персонального жанра) должны быть синергийны: они призваны не просто напоминать о нем, а вызывать желание подражать ему, возбуждать к молитве, чтобы верующий был не слушателем только, а исполнителем учения, как призывал к тому апостол Иаков (Иак.1:25).  Все три вида проповеди имеют одну цель. Они стремятся преодолеть пропасть между Богом и падшим человеком, и не просто напомнить о событии, а дать его синергийную словесную икону, чтобы у слушателя появилось чувство реальной взаимосвязи земного и небесного, чувство онтологичной, а не психологической только значимости происходящего.