Концепция духовно-нравственного воспитания средствами искусства

3. ПЕДАГОГИЧЕСКИЙ РЕПЕРТУАР. Особенно болезненно для общества принцип цельности сознания порушен в области литературы. Боговдохновенные церковные творения изгнаны из образования. К литературе школа бесцеремонно отнесла лишь светские произведения. Великая ошибка! Как обойтись школе, например, без Иоанна Златоуста?! А без псалмов?! Какую меру отсчета получит лишенный основ ребенок? Свое глупое самомнение? Зачем же обрекаем его на «смертельную блевотину»? Зачем толкаем в пропасть наркомании? Безумное начало духовно-нравственного растления вызвало системный кризис человечества, приблизив конец истории. Уродливая светская однобокость — прискорбный факт современной жизни и антикультурной культуры.

В музыке, слава Богу, не так. Изгнать церковные произведения из нее — значило бы лишиться, к примеру, большей и прекраснейшей части полуторовекового искусства барокко. Один Бах чего стоит! Были здесь, правда, хитрости. В профессиональной среде в советские годы допускались к изучению церковные произведения с латинским текстом (латинский язык был тогда не доступнее санскрита), можно было упоминать «Мессу» Баха, только не его «Страсти» с немецким текстом. Другой прием: издавались и исполнялись фальшивки — церковные и духовно-светские произведения (Баха, Бетховена, Бортнянского, Танеева, Рахманинова…) с целиком подложным советским текстом или с подмененными ключевыми словами (впрочем, без того они просто выпали бы в небытие). Многое делалось, видимо, и неумышленно — по причине навязанного тотального духовного невежества. В одном из мадригалов Палестрины церковный гимн Святому Духу переводчик понял как гимн Амуру. «О Любовь!» — он передал: «О Амур!» (Любовь с прописной буквы в подлиннике — знак почтения этого имени Божия, самого желанного для Него). Заметим попутно: проблема подлога проявляет себя во всех школьных предметах, особенно в истории, биологии. Подделки иезуита Тейяра де Шардена и прочие фальсификации, собрания костей обезьян, человека и даже свиньи, выдаваемые за мифических предков человека, давно разоблаченные в науке, до сих пор фигурируют в школьных учебниках. Подлоги неустранимы, доколе не исцелеет общество от шизофрении культуры.

Но какую силу обретут вокально-инструментальные духовные сочинения, когда избавятся от бессловесия! Вот «Лакримоза» из моцартовского «Реквиема». У знающих смысл уже не повернется язык пропевать нескончаемую гамму в виде вокализа на звук «а», легатным штрихом, как то советуют методички. «В тот слезный день, когда восстанет из гроба человек, дабы предстать перед Судией…» Мы видим эти открывающиеся гробы, бесконечные вереницы восстающих из могил. Дыхание сковано ужасом: Моцарт обрывает каждый звук гаммы паузой и вовсе не предлагает наслаждаться бельканто! Слова дадут ключ к уникальной музыке, где уже начальная музыкальная мысль (начальный период) содержит впечатляющую картину с обилием сюжетных поворотов. Не всякое исполнение этой музыки духовно. Почитающийся великим Караян превращает ее в легкомысленный вальсик. Онтологическая глубина нашей православной культуры восстает против такой трактовки и заставляют отдать предпочтение глубокому, хотя технически и не столь отшлифованному исполнению Свешникова.

Однобоко представлена народная светская культура. Не ведаем мы о традиции духовных стихов; полностью изгнана из образования и культуры русская протяжная песня, целомудренно-строгая и прекрасная, вершина светского народного искусства, родная сестра церковного знаменного распева. Можно ли жить без онтологической и исторической глубины народной культуры? Впечатление о русском фольклоре создается по разудалым песням позднейшего происхождения, а дивного истока и средоточия красоты страна не знает. Мастерицы пения из села Подсереднее (Алексеевский район Белгородской области) однажды изумили Америку богатством подлинного (аутентичного) русского фольклора. Стыдно нам не знать своих сокровищ.

4. РОЛЬ БИОГРАФИЙ. Немецкие педагоги XIX века, подметив, что школьное образование приняло отвлеченный аналитический характер, возместили потерю основы, введя в программы обязательный и главный предмет, посвященный выдающимся людям истории (в их числе был и святитель Иоанн Златоуст — какое в его житии видим великое мужество стояния в истине, какие повороты судьбы, какие дары Божии, какую достойную возвышенную смерть!). Тут же дух страны воспрянул, объединил ее, вывел ее на место ведущей державы Европы.

Мысль немецких педагогов верна. Отвлеченный от истины, силы и любви, ум мертвеет. Вдохновенно измысленные персонажи искусства, хотя и оказывают воздействие на людей, все же не заменяют потребности в реальных образцах жизни. Первостепенно важно для страны: кого она возводит на пьедестал сердца, — эстрадную певичку, пронырливого политика или человека святой жизни. Даже в «Духовном регламенте» Петра I, из России, по слову Карамзина, делавшего Голландию, утверждалось: жития святых — основа школьного воспитания. Россия, как заметил Ключевский, держалась монастырями: тысячи паломников, бороздя просторы страны, ночуя в домах, несли всем людям удивительную радостную весть о великих людях святой жизни. 

А сколько святых певцов и песнотворцев! Св. Роман Сладкопевец, получивший от Богородицы дар вдохновенного сладкопения… Преп. Иоанн Кукузель — в его честь названа икона Божией Матери «Кукузелиса»: однажды в субботу, после того как он пропел акафист Пресвятой Богородице на Всенощной, Пречистая явилась ему со словами: «Радуйся, Иоанн! Пой и не переставай петь, Я не оставлю тебя» и в доказательство истинности явления оставила в его руке златницу… Житие св. Иоанна Дамаскина (ок. 675–753), крупнейшего богослова и гимнографа, разве не укрепило бы сердца мальчиков, жаждущих героического, и девочек, устремленных к красоте? По церковному преданию, ему, важному лицу в государстве, по подложному письму, якобы свидетельствовавшему о его измене халифу, всенародно отрубили правую руку, повесив ее на базаре. По горячей молитве к Богородице рука, отданная ему халифом, приросла. Святой воспел восторженный благодарственный гимн «О Тебе радуется, Благодатная, всякая тварь», впоследствии включенный в литургию св. Василия Великого. Изображение руки святой постоянно держал у иконы Богородицы (отсюда берет начало известный иконный образ Богородицы — «Троеручица»). Великой любовью окружено имя Иоанна в русском светском искусстве. «Восторженный канон Дамаскина У всенощной сегодня пели, И умилением душа была полна, И чудные слова мне душу разогрели» (А. Н. Апухтин, «Год в монастыре. Отрывки из дневника», 1883). «Простым рожден я быть певцом, Глаголом вольным Бога славить!» — восклицает святой во вдохновенной поэме А. К. Толстого «Иоанн Дамаскин», послужившей основой пленительно-прекрасной одноименной кантаты Танеева — ее должны знать школьники. Мы преступно обедняем отечественную культуру, лишая школьников дивной красоты. А слушающие (да и исполняющие!) романс Чайковского «Благословляю вас, леса» — подозревают ли, что это поет великий святой Восточной Церкви? Если б представляли, то вместо размазанно-вялого (а то и сюсюкающего) самодовольствия горело бы в сердцах строгое могучее вдохновение! И не украсила бы классов литературы и музыки его икона, возвысив сам дух учебного заведения и истребляя грязь с душ?

Но и биографии светских художников несут в себе потенции воспитания. Важно то, как мы смотрим на человека, что открывает наша оценка в нас самих: нашу низость или благородство.

Возгосподствовавший ныне «постмодернизм», фактически уже очень близкий поп-культуре, одержим страстью все принизить, охулить. И в литературоведении злобно смакуются, к примеру, «сатанические зигзаги Пушкина» (наподобие того, как в 1918 году большевики четырехкратно издали его богохульный юношеский опус, вопреки желанию поэта, смертельно стыдившегося гнусных стишков и изъявившего волю, чтобы они никогда более не печатались!). Но если, не скрывая ошибок, в которых, как никто, умел каяться, притом всенародно, Пушкин («Ужасный опыт ненавижу!»), педагогика раскроет главную силу, стремительно возводившую его к вершинам, то и душа учеников распрямится. Пламенный Ильин показал, как Пушкин, победоносно преодолевая собственные искушения, вел к очищению и Россию. Именно такие, духовно-мощные интерпретации должны находить пути в школу, а не гаденькие и растлительные.

И в музыке утаивается главное в биографиях. Уже говорилось о великом стремлении Глинки, горячего патриота, выразить истинный дух России. А Бетховен? Обсасывают его увлечения великой злодеяниями революции. Но ведь он же покаялся в юношеском бессмыслии даже и музыкально — сочинив гимн в честь светлейших союзников. Самое же главное содержание творчества, внутренняя светлая причина его героического стиля — могучая сила порыва к Богу — остается школьникам неизвестной. Оттого, кстати, и исполняется Бетховен надсадно и понимается превратно. Даже Берлиоз в скерцо его Пятой симфонии ощущал «магнетизирующий взгляд» (это, кстати, первый в истории прообраз скерцо, приоткрывающего веяния инфернальных сил), а финал воспринимал как порыв души, освободившейся от  всех земных оков. А тогда и исполнение станет совсем другим: лишится оно горделивого самолюбования бицепса, но облечется в ликующую интонацию, в легкий светлый полет бескорыстной хвалы: «Не нам, Господи, не нам, но имени Твоему даждь славу, о милости Твоей и истине Твоей» (Пс. 113:9).

5. ВАЖНЕЙШИЕ ПРЕДМЕТЫ ОСМЫСЛЕНИЯ И АНАЛИЗА (раскрываемые на разных этапах обучения в посильной мере и в соответствующей возрасту словесной форме).

Два предмета предстают пред нами в музыке и иных искусствах последних веков: духовный свет шедевров и общая линия потемнения языка культуры как отпечатление апостасийной тенденции истории. Шедевры преодолевают апостасию вышней силой. Подобно Янушу Корчаку, серьезное искусство нисходит с обществом в огненную печь дьявольского Освенцима, — не для того чтобы усладиться гнусью. Не поет оно бессмысленную песенку: «и скачусь я по перилам в ночь, прочь» (к бесам в геенну). Напротив, из колодца тьмы оно возводит взгляд ввысь, с надеждой и силой, и не посрамляется в уповании. Наряду с такими мучительными проявлениями веры, есть в культуре и светозарные произведения.

Перечислим главнейшие предметы осмысления на уроках искусства:

а) основные (методологического уровня) понятия истории (ее смысл, направленность, фундаментальная двойственность, архитектоника в целом); понятия традиции, культуры, представление о единстве культуры и ее двух сторонах);

б) важнейшие для понимания искусства ключевые вехи истории: рождение христианской культуры, гуманистическое Новое время с его двумя солнцами — церковным и светским, Новейшее время с выделением в рамках светской культуре новой двойственности — традиционной культуры и оккультной антикультуры; особое место в истории России, определяющееся ее призванием, которое ясно чувствовали и о котором говорили все русские художники. «Это призвание есть восстановление Церкви в ее первобытной чистоте и святости, восстановление… великим примером чистой, самоотверженной, вселюбящей Веры» . Свиридов запишет в записной книжке 80-х годов: «Русская культура неотделима от чувства совести. Совесть — вот что Россия принесла в мировое сознание». Вера, совесть, святость, целомудрие, самоотвержение, чистота, смысл — это все одно разными словами. Россия и в светской культуре явила миру близость Богу по заповеди: «Ищите же прежде Царства Божия и правды Его…» (Мф. 6:33). «Все страны граничат друг с другом, а Россия с Богом» (Рильке). Пронизанность России духом исходного вселенского православия сделала понятие русского не этническим, не национальным, а духовным понятием, выражением духовной ориентации в мире: в творчестве о. Серафима Роуза, ирландца по происхождению, американца по гражданству и языку, явственно слышится русское начало, в то время как в понятиях «русский кришнаит» или «новый русский» есть что-то противоестественно-извращенное;

в) сквозная тема — видение сущностных и исторических связей церковного и светского искусства в Новое и Новейшее время: светской музыке ничего не возможно выразить высокого и духовного без актуализации связей с церковной музыкой (и анализ способен это выявить). И в искусстве публичного слова: гомилетика (учение о проповеди) преобразила светское слово, когда же риторика в XVIII веке отдалилась от нее, то тут же, выродившись в хвастливо-виртуозную, но духовно-пустую форму, потеряла глубину… — и стала бранным словом! Полезно видеть зарождение портрета и иных жанров живописи при разложении западной иконы, равно как и сохраняющиеся связи вплоть до искусства ХХ века. Единство церковного и светского выявляется и в вербальном языке. Фонвизин, с малолетства навыкший чтению церковных молитв на Всенощной и от младенчества усвоивший церковно-славянский язык, утверждал: «...Без него и русский язык понять невозможно». Человек без знания исторической глубины русского языка — некультурный человек (здесь, кстати, корень особо теплого единства славянских народов: в XXI веке, как и тысячу лет назад,  богослужение в Сербии и Болгарии, Белоруссии и России совершается на церковно-славянском языке в одних и тех же словах и грамматике). Мысль о неотторжимости русского языка от церковно-славянского многократно исповедовали писатели и выдающиеся деятели русской культуры. «Как в разговорном, так и в письменном русском языке все духовно-содержательное, все вдохновенное, возвышенное и патетическое как-то неосознанно, само по себе требует своего выражения на церковнославянском… — и тут же все становится строгим и торжественным, чувствуется переход в состояние более высокого измерения, и душа начинает колебаться, тронутая далеким молитвенным звуком» . По мнению выдающихся деятелей русского зарубежья, орфографическая реформа, подобно всем прочим деяниям большевистской власти, главной целью имела убить русский народ, отрезав его от могучей православной традиции, а тем самым разрознить и славянские народы, которые Карл Маркс считал основной силой, стоящей на пути Интернационала и мировой революции, с которой нужно вести борьбу на уничтожение;

г) эпохальные стили, каждый из которых имеет свою генеральную задачу: барокко с его принципом аффекта (чувства, заключающего в себе вечную идею) и принципиальной одноаффектностью развертывания (ибо превзойти вечность невозможно), классицизм с его открытием эффекта музыкального развития, заключенного в «магический кристалл» ясно схватываемой формы, романтизм XIX века с его новой мировоззренческой основой — недовольством миром и противостоящей ему грезой, его родной брат — западный реализм (недовольство без великих дерзновений мечты, как бы сдувшийся романтизм), не имеющий ничего общего с духовным реализмом России, онтологично-совестливым в основании; антиромантическая направленность стилевых течений начала XX века, крах модернизма, рождение замешанного на безверии постмодернизма в конце века… Силы, противодействующие разлагающим тенденциям, — в шедеврах;

д) особенности национальных стилей;

е) индивидуальные стили — энтелехия, высота и красота своеобразия, открывающая душу стиля;

ж) жанры (силы, возводящие жанры и жанровые системы);

з) художественная форма, стороны формы;

и) исполнительское искусство, представление об интерпретации теоретической и исполнительской как сущностной стороне искусства. Понять — значит продолжить: ни один из гениев не приписывал красоты себе, но относил ее ко Всевышнему. А кто положит Ему предел? «Искусство не знает пределов — и кто же может достичь вершин мастерства?» — восклицал 46 веков назад египетский вельможа Птахотеп. Не тем более ли — искусство христианской эпохи?! Содержание шедевра неисчерпаемо, ибо в его сердцевине — неисчерпаемость мысли Божией;

к) деятельность слушателя (ученика, в частности): и он вместе с композитором и исполнителем (а также и интерпретатором-педагогом) устремлен в бесконечность красоты; его правильно воспитанный, не растленный слух есть орган поиска неземной красоты. Искомой и обретаемой красотой он осветляет свою душу.

Сердцевиной всей этой предметной сферы внимания являются сами шедевры искусства. Все перечисленные выше предметы внимания не помимо них, но через них — на ладони анализа.

Каким же должен быть путь раскрытия внутренних смыслов искусства?

6. ДУХОВНЫЙ АНАЛИЗ ИСКУССТВА: МЕТОД, ЭВРИСТИКИ, МЕТОДИКИ. О методе анализа. Серая педагогика опошлила слово ложной презумпцией: якобы духовное может открыться мертвенному взгляду. Нет! — духовное понимается только духовно. Нужно преобразиться, ожить, чтобы понять.

В основе понимания — узнавание сродного. Древние говорили: подобное познается подобным. «Для чистых все чисто» (Тит. 1:15); нечистый все понимает в меру испорченности. И применительно к искусствам: «...В книге прочитывают лишь то, что уже имеют в сердце» (Бодлер). Пошлый слышит музыку пошло, духовный — духовно.

Чистое понимание дается исполнением заповедей. Тогда душа не противится истине, а радуется благодати и высвечиваемым ею в произведении великим смыслам. «Во всем мне хочется дойти до самой сути», — признавался Пастернак. «Во всем ищите великого смысла», — наставлял св. Нектария Оптинский.

Нарушение заповедей грязнит и восприятие. Митрополит Вениамин (Федченков) писал: «Мир богословствует, даже когда молчит о Боге и изгоняет Божию святыню из человечества. Я склонен считать и светскую литературу... родом богословия жизни и культуры...»  .

Мерой чистоты теории определяется красота самого искусства. На заре христианской эры святые люди услышали на небесах неслыханно новую христианскую интонацию богослужебного пения. Описав ее, святая теория родила ее свыше в мир здешний. Скверное богословствование рвется в последнюю глубину музыки, дабы, изрыгнув там хулу на Бога, осквернить и само искусство. По слову святителя Иоанна Златоуста, «ничто не производит столько мрака, сколько ум человеческий, рассуждающий обо всем по земному и не принимающий озарения свыше» .

Гадкое богословствование — от духовного закоренелого невежества. Не поддается ему анализ искусства. Об этом твердо заявлял основоположник научной теории педагогики в нашей стране Ушинский. Ведь если «духовный мир и есть реальность и сущность вещей», то только духовный мир, стоящий вне ограничений, цепей и рамок вещного мира, может давать ему объяснение и смысл.

Если метод анализа, отвечающий существу деятельности, состоит в духовном возвышении себя к слышанию глубины искусства, — то что делать в самом ходе анализа? Этому «операциональному»  уровню деятельности отвечает методика. Ей бы, совокупности конкретных действий, сосредоточиться на истине произведения. А от нее сводит скулы. Крылатая птица вдохновения убита. Вдохновение жизни Жуковский определяет как «веру в великое и прекрасное, вдруг объемлющею душу нашу». Методика же своей неправдой — спесивой убежденностью во всесилье мертвого ума — напрягает совсем не те силы души, которые требуются для адекватного постижения серьезного искусства. Уныние и безверие наделяют обескрыленную душу тупой волей к бездарности.

Чем воскресить птицу вдохновения? От небесной вершины метода нужно пролить в методику живую воду через систему эвристик.

«Эврика!» («нашел»!) — вскричал некогда Архимед. Находят, когда ищут. «Ищите, и обрящете», — ободряет Господь (Мф. 7:7, Лк. 11:9). Сретенье истины произведения, которая всегда в лучшем и в высшем, а не в гадком и худшем, возможно лишь тогда, когда мы идем ей навстречу,  а не удаляемся неправдой.

Эвристики — стратегии поиска. Нужно правильно восчувствовать цель и смысл поисков и сориентироваться в путях. Направление поисков задается вопросами.

Вся соль в том, какими!

Вот обычный круг вопросов вялых, равнодушно-мертвых: что выражает музыка? Как ее содержание детерминировано исторически? Какой была обстановка общественной жизни? Кто повлиял из современников и предшественников? Какие биографические происшествия отложили отпечаток на сочинение? Что из сказанного можно увидеть в устроении музыки?

Духовно-нравственный анализ бескрылым вопросам дает огненно-вдохновенный, совестливый, духовно-нравственный поворот.

Не «что выражает музыка», а «что в выражаемом окрыляет душу, что способно восторгнуть ее к неумирающей радости»? Не «содержание» музыки, а озарение души духовным смыслом.

Не «как содержание детерминировано исторически», а «каким особым образом эта возвышенная музыка встроена в великую Традицию (=Предание) — передачу боговдохновенной жизни?» Каким новым способом открывает вечно-прекрасное?

Не «каковы проявления стиля классицизма в музыке Моцарта?» А «как восторг окрыленной светлой ясности нового стиля эпохи сказался в новой интонационности моцартовской музыки?» Не «какие черты жанра концерта (поэмы, вальса...) проявились в этом сочинении?» А — «как высота и красота жанра концерта передала огонь вдохновения этому произведению?»

Так — духовно-заинтересованно — поставленные вопросы побуждают искать недоведомо-прекрасное уже не мертвым невидящим взглядом, что логически и невозможно из-за нарушения главного требования познания: соответствия метода предмету, но адекватно — пламенеющим сердцем.

Что же сказать о самом конкретном уровне духовно-нравственного анализа — о методике, преображенной эвристиками? Методика не рассказывается, а показывается. В качестве иллюстрации укажем на учебную книжку Л. Н. Алексеевой «Сказка ложь, да в ней намек» для младших школьников. «В чем нравственное преступление Додона? Посмотри, не подскажет ли ответ иллюстрация Билибина?» На ней видим: чтобы войти в шатер соблазна Шемаханской царицы, Додону придется переступить через трупы убитых ею сыновей. Грех и есть пре-ступление нравственных законов… Так, точными вопросами-эвристиками автор возводит детей в царство нравственной чистоты и красоты души. В наглядной форме дети познают коварную обольстительность зла, запасаясь нравственным иммунитетом и укрепляясь в чистоте души, что жизненно важно в наше время распоясавшегося соблазна.