Кто, где и когда написал «Слово о полку Игореве». Очерк гипотез, версий и "научных фантазий"

В «Слове…» нет никаких строк, в которых автор сообщал бы своё имя и указывал место и время написания «песни».

Начну с конца. С самого простого — когда?

Время создания «Слова…» установить всё же проще, чем место или имя автора. Произведение укоренено во времени описываемых событий. Оно, несомненно, не могло быть создано намного позднее, — хотя бы через несколько десятилетий. После того как полчища Батыя в 1239—1240 годы опустошили Южную Русь, никто уже не воспринимал разгром небольшого новгород-северского войска в поле Незнаемом и пленение князей-участников похода как горе, как событие, поражающее воображение. Оно попросту забылось.

Но период с 1185 (год похода) по 1239-1240 (разорение южной Руси монголами) — слишком просторные рамки для приемлемой датировки «поэмы». Для того чтобы предложить более «узкую» датировку, нужно установить, какие наиболее поздние в сравнении с временем похода события в «Слове…» безусловно отражены и какие точно датированные события автор не упомянул, хотя по тем или иным причинам он был должен, обязан это сделать.

Последние по времени упомянутые в «песни» деяния и происшествия дают нижнюю точку границу, нижнюю дату: «Слово…» не могло быть создано до этого времени, оно написано после них.

События, не названные в произведении, устанавливают верхнюю границу: памятник был написан до этих событий.

Традиционно нижняя и верхняя границы написания «Слова…» определяются как 1185—1187 годы. Соображения, обосновывающие такую датировку, обобщил замечательный исследователь И.П. Ерёмин в курсе лекций по древнерусской литературе:

Когда было написано «Слово о полку Игореве»?

Поход Игоря на половцев имел место в 1185 году. «Слово…», следовательно, не могло быть написано ранее этого года. Но нет ли в тексте данных, которые позволили бы точнее определить место написания «Слова…»? Такие данные есть. Вот они:

1. Автор, призывая всех князей Русской земли к единению в «золотом слове» Святослава (мнение, высказывавшееся многими исследователями, что обращение постоять «за землю Русскую, за раны Игоревы», не вложено в уста Святослава Киевского, а принадлежит самому автору «Слова…», представляется наиболее убедительным. — А. Р.), обращается и к галицкому князю Ярославу Владимировичу, отцу Ярославны: «Галицкий Осмомысл Ярослав! Высоко сидишь ты на своём златокованном столе, подпираешь горы угорские своими железными полками, королю загораживаешь путь, затворяешь Дунаю ворота… Грозы твоей земли страшатся; Киеву отворяешь ворота, за дальними странами стреляешь с отчего золотого стола. Стреляй же, господине, и в Кончака, поганого раба, за землю Русскую, за раны Игоря, храброго Свяославича!»

Ярослав Галицкий умер 1 октября 1187 года. «Слово…», следовательно, не могло быть написано много позже осени 1187 года. Итак, не ранее 1185, не позже 1187 года.

2. В конце «Слова…» есть такой эпизод — беседа ханов Гзака и Кончака: «Молвит Гзак Кончаку: “Коли сокол к гнезду летит, соколенка расстреляем своими золочеными стрелами”. Сказал Кончак Гзе: «Коли сокол к гнезду летит, а мы соколенка опутаем красною девицею». И сказал Гзак Кончаку: “Коли опутаем его красною девицею, не будет у нас ни соколенка, ни красной девицы”…» Этот разговор ханов указывает, что автору «Слова…» было известно о бегстве сына Игоря Владимира Игоревича из плена вместе с Кончаковной в 1187 году. Можно сравнить с сообщением Киевской летописи под 1187 годом: «Тогда же приде Володимеръ ис Половець с Коньчаковною, и створи свадбу Игорь сынови своему, и венча его и с детятемь».

Таким образом, «Слово…» не могло быть написано ранее 1187 года. Вывод очень важен для нас; он свидетельствует о том, что «Слово…» было написано по свежим следам событий, до известия о смерти Ярослава Галицкого, после возвращения из половецкого плена Владимира Игоревича с Кончаковною, ещё при жизни Игоря (умер в 1202 г.), т. е. в конце 1187 или в самом начале 1188 года.

На первый взгляд, всё очень просто и ясно: время написания установлено с очень высокой степенью точности: что такое несколько месяцев, если произведение отделено от нас восемью столетиями!

Однако в действительности Владимир Игоревич вернулся с женой, дочерью Кончака, и родившимся в половецких кочевьях ребёнком не в 1187, а в 1188 году. Верная дата была установлена ещё достаточно давно исследователем древнерусской хронологии Н.Г. Бережковым, но учёные долго её не замечали.

Разноречия в указаниях года возвращения Владимира Игоревича на Русь связаны с проблемой перевода дат по древнерусскому летоисчислению «от сотворения мира» (от 5508 года до н. э.) в современные даты «от рождества Христова». В Киевской Руси по церковному календарю год начинался с 1 сентября, но традиционно начальным месяцем года считался март. В летописях события датируются то по церковному, то по традиционному древнерусскому календарю. Кроме того, часто встречаются записи по так называемому «ультрамартовскому стилю» («ультрамартовский» год в отличие от «мартовского» не запаздывал в сравнении с январским на два месяца, а опережал его на десять месяцев).

Уточнение даты возвращения Игорева сына на Русь заставляет отнести написание или, по крайней мере, завершение «Слова…» не к 1187, а к 1188 году.

Это смещение датировки более серьёзно, чем представляется на первый взгляд. Традиционно два события — смерть Ярослава «Осмомысла» и приход на Русь Владимира Игоревича рассматривались как равно значимые датирующие признаки. Оба указывали на один и тот же год, так как считалось, что они произошли почти одновременно.

У исследователей раньше были все основания считать, что обращение-призыв к галицкому князю Ярославу адресовано живому правителю, а не имеет условный, «риторический» характер (в последнем случае призыв мог быть обращён и к уже покойному князю). Но галицкий правитель умер 1 октября 1187 года, а Владимир Игоревич, как оказывается, вернулся на родину из половецких степей только в конце лета следующего года. Таким образом, когда автор «Слова…» упоминал в иносказательной речи ханов Кончака и Гзака (Гзы) о возвращении Владимира на Русь, то несомненно должен был знать о кончине Ярослава «Осмомысла». Из этого следует, что и другие обращения к князьям как к живым, упоминание их как благополучно здравствующих не могут быть датирующими признаками.

В последнее время в изучении «Слова…» сложилась тенденция относить написание произведения к более позднему времени, чем 1187 / 1188 годы.

Писатель В.А. Чивилихин, считавший автором «Слова…» самого новгород-северского князя, убеждённо утверждал, что произведение «появилось и стало известным именно к концу жизни Игоря, и в таком случае «призывы» — чистая ретроспекция, литературная интерпретация недавних страстей, прошедших событий»: «Слово…» написано не в 1185 или 1187 г., оно «итог авторских переживаний, глубокого осмысления жизни, вдохновенной и кропотливой творческой работы».

Если в романе-эссе В.А. Чивилихина «Память» мнение о позднем написании «Слова…» практически ничем не подкреплялось, то профессиональные исследователи высказали аргументы, обосновывающие такую датировку.

Было высказано мнение, что нижней границей следует считать кончину Святослава Киевского (1194), а верхней границей смерть другого героя «Слова…», Игорева брата Всеволода Буй тура (май 1196). Ведь «Слово…» завершается похвалой князьям — участникам похода:

Пети слава Игорю Святъславлича, Буй туру Всеволоде, Владимиру Игоревичу. Здрави Князи и дружина, побарая за христьяны на поганыя плъкы. Княземъ слава, а дружине. Аминь.

А здравица могла быть провозглашена только живому. Доказательства таковы. Общепризнанно, что в своём «мутном сне» в «Слове…» киевский князь Святослав Всеволодович видит собственные похороны, совершаемый над ним погребальный обряд. Сон традиционно истолковывается как «скорбь о гибели русских дружин и предчувствие грядущих бедствий Руси». Однако, как не без основания отмечает исследовательница древнерусской культуры Н.С. Демкова, такое объяснение «можно было бы принять, если бы речь шла о произведении нового времени. Однако вряд ли возможно, чтобы средневековый автор, описывая погребальное ложе Святослава и погребальный обряд, увиденный князем во сне, насыщая свой текст приметами смерти, имеющими непосредственное отношение к Святославу, тем самым как бы сознательно предрекал смерть здравствующему князю, причём главному идеальному герою произведения, выступающему рупором авторских идей».

Обнаружились в образах и деталях описания сна Святослава из «Слова…» совпадения с обстоятельствами реальной смерти князя в конце июля 1194 года: ещё живого Святослава везут в санях, и сани упоминаются в фрагменте со сном Святослава в «Слове…», перед смертью князь действительно видит какой-то сон, умирает он, видимо, возле Плесньска, упоминаемого в связи со Святославовым сном в «Слове…».

Доказывается, что создание «Слова…» вскоре после кончины Святослава Киевского глубоко неслучайно. В 1195—1196 годы разгорелась междоусобная война между князьями, к которым обращён в «Слове…» призыв к единению. Против Святославова брата Ярослава, княжившего в Чернигове, и его племянников — сыновей покойного Святослава Киевского выступил занявший киевский престол Рюрик Ростиславич, поддержанный братом — смоленским князем Давыдом. На сторону Ярослава Всеволодовича встали герои «Слова…» Игорь и Всеволод Буй тур. Ростиславичей поддержал могущественный владимиро-суздальский князь Всеволод Большое Гнездо. Призыв к единению князей перед лицом половецкой угрозы в это время должен был прозвучать весомее, чем несколькими годами ранее.

Соображения эти очень интересны, но едва ли они могут серьёзно поколебать датировку «Слова…» 1188 годом. Прежде всего, строго говоря, в «Слове…» сани только возможно упомянуты. В «поэме» есть фрагмент «у Плесньска на болони беша дебрь Кисаню, и не сошлю къ синему морю». Это одно из «тёмных мест» «Слова…». Есть мнение, что нужно изменить словоразделы в этих строках, тогда вместо загадочной «дебри» — леса и появятся «дебрьски сани» — «лесные сани». Но это отнюдь не общепризнанное исправление.

Все известные нам в древнерусской книжности «погребальные» сны, действительно, оказываются предсказаниями смерти сновидца. (Красноречивая параллель — сон древлянского князя Мала, самонадеянно посватавшегося к киевской княгине Ольге, содержащийся в тексте так называемого Летописца Переяславля Суздальского.) Однако в «Слове…» смерть Святослава не изображается, а если признавать, что фрагмент с её описанием утрачен, то остаётся неясна функция эпизода кончины Святослава в тексте «песни».

В известном же нам тексте «Слова…» ответом на рассказ князя о своём зловещем сновидении является рассказ бояр о поражении и пленении Игоря и Всеволода. Сон и речь бояр соответствуют друг другу как загадка и отгадка, как непонятный текст и «шифр» к нему.

И наконец, призыв, адресованный в «Слове…» владимиро-суздальскому князю Всеволоду Большое Гнездо «постоять за раны Игоревы» и особенно обращение к Всеволоду «не мыслию ти прелетети издалеча, отня (отцовского. — А. Р.) злата стола поблюсти» в условиях начинающейся в 1195 году распри стали бы не призывом к миру и единению, а подкладыванием хвороста в готовый разгореться костер. Союз с Всеволодом заключил против Ольговичей Рюрик Ростиславич, но даже он больше, чем ратей Ярослава и других Ольговичей, должен был опасаться пробуждения во владимиро-суздальском владыке сыновних чувств к киевскому престолу. Что же до обращения к Ярославу «Осмомыслу» Галицкому, то, даже признавая его условный, риторический характер, трудно представить, что подобный призыв имел смысл, если его адресат уже лет восемь как покоился в могиле.

Были и предложения сдвинуть дату написания «Слова…» ещё дальше от времени самого события. Они исходит из того, что негативная характеристика Ярослава Всеволодовича Черниговского в «златом слове», которое произносит его брат Святослав Киевский, свидетельствует будто бы, что «Слово…» было написано после смерти Ярослава (1198), когда черниговский престол перешёл к Игорю Святославичу. Об этом же якобы говорит и отсутствие обращения к Ярославу с призывом «постоять за раны Игоревы». Аргумент Н.С. Демковой, что «Слово…», в котором провозглашена здравица Всеволоду Буй туру, который скончался в 1196 году, не могло быть создано после его смерти, при этом отбрасывается: в концовке древнерусской «песни» Всеволоду, как и его брату Игорю и Игореву сыну Владимиру поётся «слава», а не возглашается здравица. Здравица же произносится автором в честь всех князей и русского воинства, ныне защищающих Отечество, а из этого не следует, что Всеволод во время создания «Слова…» должен быть жив.

В строках «Слова…» «Ты (Всеволод Большое Гнездо. — А. Р.) бо можеши <…> Донъ шеломы выльяти» и «Половцы (перед Романом Волынским. — А. Р.) сулици (копья. — А. Р.) свои повръгоша» иногда усматривают аллюзии на поход владимиро-суздальского князя Всеволода Большое Гнездо на Дон в 1198 и на действия Романа Мстиславича Волынского против половцев в 1197 или 1198 году.

Слова «от стараго Владимера до нынlшняго Игоря» могут будто бы относиться только к Игорю, ставшему черниговским князем (1198). До этого Игорь, занимавший престол в незначительном Новгород-Северском княжестве, не мог быть сопоставлен с великим князем Владимиром, (не важно, имел ли в виду автор «Слова…» Владимира Крестителя или Владимира Мономаха). Призыв автора «Слова…» к потомкам Ярослава Мудрого и Всеслава Полоцкого прекратить распри должен был приобрести злободневность тоже именно в 1198 году, когда новгородский князь Ярослав Владимирович, дальний потомок Ярослава Мудрого, пошёл войною на Полоцк.

Но и эта датировка вызывает сомнения. Отсутствие призыва к Ярославу Всеволодовичу «постоять за раны Игоревы» можно объяснить тем, что этот князь уже оказал помощь Игорю, передав ему для похода отряд подвластных кочевников-ковуев во главе с боярином Ольстином Олексичем. Нет надобности считать, что адресат «выбыл по причине смерти»: задолго до Ярослава Черниговского скончался Ярослав «Осмомысл» Галицкий, между тем автор «Слова…» взывает к нему о помощи Игорю и Русской земле.

Упоминание о Доне вовсе не подразумевает реального похода Всеволода Большое Гнездо к этой реке. Автор пишет о возможности его, прославляя могущество князя («можеши»); это эпическая возвеличивающая гипербола.

Также нет надобности в упоминании о страхе половцев перед Романом усматривать указание на какие-то реальные, определённые походы: это эпическое преувеличение.

Призыв к внукам Ярослава Мудрого и Всеслава Полоцкого прекратить вражду тоже нет необходимости привязывать к единичной конкретной ситуации.

Что же касается упоминания Игоря в одном ряду со «старым Владимером», то этот ряд в «Слове…» не учитывает властного статуса этих двух князей: кем бы ни был Владимир — Владимиром Святославичем или Владимиром Мономахом. Оба Владимира княжили в стольном Киеве, так что Игорь, даже став черниговским правителем, оставался ниже их на лестнице власти на целую ступень.

Реже высказывалось в последнее время мнение о создании «Слова…» сразу после печальных событий весны-лета 1185 года.

Один из ярких примеров ранней датировки «Слова…», причём с указанием точной даты создания (произнесения): «Слово…» произнесено на княжеском пире в Киеве, во дворце князя Святослава Всеволодовича, в честь приезда вернувшегося из половецкой неволи Игоря 15 августа 1185 года. «Слово…» сообщает о приходе Игоря в киевский храм Успения Богородицы Пирогощей, очевидно, для поклонения чудотворной иконе Богородицы, хранимой в этой церкви. Было бы естественным, чтобы новгород-северский князь приехал на поклонение иконы на праздник Успения Богородицы, 15 августа.

Однако летописная повесть о событиях 1185 года ничего не сообщает ни о дне приезда Игоря в Киев, ни о поклонении иконе Богородицы Пирогощей; лишь скупо сказано: после возвращения в Новгород-Северский Игорь посетил двоюродного брата Ярослава Черниговского и только «оттуда поехал к Киеву, к великому князю Святославу, и рад был ему Святославъ…». Кроме того, не исключено, что в 1185 году Владимир Ярославич был не в Киеве, а в Галицкой земле, у отца. В Ипатьевской летописи под 1184 годом сообщается, что Владимир в это время жил у Игоря: он пробыл у новгород-северского князя два года; на третий год Игорь примирил его с отцом Ярославом Галицким. Но неясно, в каком году князь-изгой поселился в Новгород-Северской земле и когда был прощён отцом.

Но, главное, ранней датировке «Слова…» противоречит очевидное упоминание о возвращении из плена Игорева сына Владимира. 1188 год остаётся наиболее вероятной самой ранней датой создания «Слова…». Едва ли оно было создано после 1196 года — года смерти Всеволода Буй тура: всё-таки «слава» и здравица следуют в тексте одна за другой, и их раздельность недоказуема, а здравица покойному князю сомнительна. И — отступим ещё на два года назад — вряд ли «песнь» об Игоревом походе появилась после 1194 года, когда скончался Святослав Киевский.

Конечно, сетовать о поражении Игоря и Всеволода может и уже покойный киевский правитель, но было бы странно, если Святослав Всеволодович, князь не очень сильный, но всё же господин стольного Киева, и после смерти воспринимался как образ-символ мудрой власти и единения Руси. Не очень уместны были бы и несколько уничижительные слова покойника о брате Ярославе, который после Святославовой кончины стал старшим, самым влиятельным в роде Ольговичей и возглавил их борьбу с Давыдовичами и Всеволодом Большое Гнездо. Едва ли уместно было бы (если «Слово…» создано в середине — второй половине 1190-х годов) молчание «песни» о двух походах на половцев, совершённых новгород-северским князем в 1191 году.

Продолжим — где?

О месте создания «Слова…» сказать, в сущности, нечего. Все предположения о городе или местности, где было составлено произведение, основываются либо на интерпретации политических симпатий автора (кому он симпатизирует или кому «Слово…» выгодно), либо на сближении стиля «песни» со стилевой традицией, отличительной для словесности того или иного княжества.

Но эти интерпретации неизбежно субъективны: автор явно не отдал своей «лиры» ни одному князю, впрочем, как и не наказал никого «сатирическим бичом». А эти сближения — порою бывают «странными».

Самые простые, приходящие на ум соображения: автор — уроженец и житель Новгород-Северской земли или черниговец. Предположение естественное, поскольку:

1. автора занимает судьба Ольговичей, черниговских князей и их прародителя беспокойного Олега Гориславича-Святославича;

2. главный герой «Слова…» — новгород-северский князь, с 1198 года до кончины в 1202 году княживший в Чернигове.

Однако не менее естественно и предположение о киевском происхождении автора «Слова»: Святослав Киевский — двоюродный брат Игоря, тоже Ольгович — изображён как князь, «грозный» для недругов, как победоносный полководец, нанёсший половецкой Степи тяжкие раны, как мудрый и величественный правитель. Его образ идеализирован. Следовательно, «Слово…» создано по инициативе, по заказу Святослава Всеволодовича. Так считали и считают многие учёные, иногда даже называя автором произведения певца-сказителя, жившего при дворе Святослава Киевского.

Новгород-северская, черниговская и киевская версии — наиболее распространённые. Эту альтернативу признал единственно возможной Д.С. Лихачёв, склоняясь, впрочем, к мнению о северском происхождении автора:

Чьим же певцом – «хотью» — был автор «Слова»? Есть только два князя, которые могли позволить певцу именно так воспеть поход Игоря и произнести над ним осуждающие и одновременно похвальные слова, — это князь Святослав Киевский, «отец» по своему положению в стольном городе, и Игорь Святославич.

Скорее всего это был «хоть» Игоря. И не только потому, что он почти как свидетель знал всё о походе Игоря, но и потому ещё, что он, как мне представляется, был летописцем Игоря в его летописи, выразивший в этом описании заветные думы Игоря — его исповедь».

Но есть и более сложная версия: «Слово…» было создано в Новгород-Северской земле, находившейся на юго-востоке Руси, вблизи половецкого «дикого поля». Но автор его родом из Юго-Западной Руси, из Галицкого княжества.

Приверженцем этой версии был авторитетный исследователь древнерусской книжности А.С. Орлов, исходивший из близости языка «Слова…» к лексике западнославянских языков (польского и чешского) и из сходства стиля «песни» об Игоревом походе со стилем Галицко-Волынской летописи (XIII в). Он высказал предположение, что автор «Слова…» — уроженец Юго-Западной, Галицко-Волынской Руси (территория нынешней Западной Украины):

…Полагаем, что <…> «Слово полку Игореве» написано в стиле юго-западной Руси, по галицко-волынской манере, с её боевой картинностью, с любовью к метафорам, с рыцарственной лирикой и даже с западными элементами в лексике. Недаром в «Слове» так почтительно прославляется галицкий Ярослав Осмомысл, недаром Ярославна вспоминает о Дунае, к которому её отец затворял ворота, до которого он «рядил суды» и где пели — то девицы, то копья, вспоминаются Морава <…>! Это ведёт как будто к тому, что и сам поэт-творец «Слова о полку Игореве» был выходцем из галицкой земли, сопутствовавшим Ярославне ко двору её мужа.

Идея эта высказана очень осторожно, с оговорками:

Но это, конечно, только гадание, и мы склоняемся лишь к предположению галицко-волынской манеры в «Слове о полку Игореве».

Гипотеза эта не беспочвенна, но и не вполне убедительна. Прежде всего, уязвима идея об особенной близости языка «Слова…» к лексике западнославянских языков. Сам А.С. Орлов приводит критические замечания нескольких лингвистов относительно роли западнославянского языкового пласта в «Слове…». Сходство стиля «Слова…» со стилем, характерным для Галицко-Волынской летописи, скорее декларировано, чем доказано; к тому же отдельные черты поэтики и стиля древнерусской «поэмы» сходны с особенностями произведений, созданных за пределами Галичины и Волыни.

Есть и версия, что «Слово…» создано в Переяславле Русском (Южном, ныне украинский город Переяслав Хмельницкий), о чём будто бы свидетельствуют симпатии к удалому Владимиру Глебовичу Переяславскому, мужественно защищавшему свой город от половцев Кончака летом 1185 года, после поражения Игоря. Отношения Владимира Глебовича и Игоря не были дружественными: весной 1184 года Святослав Киевский назначил Игоря главным полководцем в войске, отправленном против половцев. Переяславский князь Владимир Глебович попросил у Игоря разрешения вести передовой отряд, но Игорь на это не согласился. Тогда обиженный отказом Владимир повернул вспять и напал на Игоревы земли. Игорь же, отправив часть войска назад, продолжил поход. Но, возвращаясь из похода, он отомстил обидчику: разорил город Глебов в Переяславском княжестве.

Сторонники этой версии полагают, что недавняя вражда двух князей не противоречит созданию «Слова…» в Переяславле, ибо произведение как раз и проникнуто мотивами примирения и прощения былых обид.

Наконец — кто?

В «песни» об Игоревом походе нет и ни одного свидетельства, оставленного о себе автором. Он не упоминает своего имени, не оставляет следа, указывающего на свой возраст или социальную принадлежность. Только дважды создатель «поэмы» говорит от собственного лица, да и то один раз относит себя к некоей «братии» — не то дружинной, не то монашеской:

«Не лlпо ли ны бяшетъ, братие…»;

«Что ми шумить, что ми звенить давечя рано предъ зорями»?

Тем соблазнительнее оказалось такое абсолютное молчание для некоторых учёных и особенно для дилетантов, обратившихся к тексту «Слова…». Первые издатели памятника посетовали: «Жаль только, что имя Сочинителя неизвестным осталось» и скромно и с должной осторожностью отказались от потуг это имя назвать. Но ещё в первой половине XIX века начался азартный поиск, была открыта «охота» на автора. Ловили всех мало-мальски подозрительных: из «уличённых» в создании шедевра и приглашённых в авторы выстроилась солидная очередь…

Впрочем, более распространено мнение не столь решительное — автор «Слова…» неизвестен, и его имя установить невозможно, но он несомненно участвовал в трагическом походе на половцев. Об этом будто бы говорит своеобразный «эффект присутствия» при происходящем в «песни».

Однако если исходить из «эффекта присутствия» повествователя при описываемых событиях, то он есть, например, и в описании ослепления князя Василька Ростиславича Теребовльского, хотя автор повести о его ослеплении, вошедшей в состав «Повести временных лет» под 1097 годом, — Василий (очевидно священник), без сомнения, не присутствовал при совершении этого преступления. И в сцене убиения святого Глеба из «Сказания о Борисе и Глебе» (XI — начало XII века) такая деталь, как мечи убийц, блестящие, словно вода, также создают «эффект присутствия» автора при изображаемом событии, но автор «Сказания…», бесспорно, не был очевидцем произошедшего, и в целом описание мученической кончины князя подчинено условным правилам так называемого «литературного этикета» (термин Д.С. Лихачёва).

Но многие писавшие о «Слове…» не избежали соблазна открыть миру имя автора.

В 1846 году автором «Слова…» был назван «премудрый книжник» Тимофей, отысканный на страницах древней летописи. Помимо единственно бесспорного факта, что и Тимофей, и автор древнерусской «песни» имели прямое отношение к словесности, никаких других оснований для этого отождествления не было. Убийственный удар по этой версии был нанесён спустя сто лет. Было установлено, что выражение «премудрый книжник» в древнерусской словесности имело особенное значение: это толкователь непонятных, «тёмных мест» Священного Писания (Библии). Автор «Слова…» непохож на такого толкователя церковной книжности.

Ровно сто лет спустя всё в той же летописи был обнаружен другой кандидат на лавры древнерусского гения — упоминаемый в рассказе о событиях начала 1240-х годов «словутьный (прославленный. — А. Р.) певец Митуса». Большинство учёных считали Митусу певцом-сказителем, но есть и мнение, что это церковный певец, певчий; некоторые полагали одинаково возможным, что Митуса — и сказитель-песнотворец, и церковный певец-певчий. Отождествление автора «Слова…» с Митусой, принадлежащее писателю А.К. Югову, сомнительно прежде всего из-за слишком значительного разрыва между событиями «Слова…» и упоминанием о Митусе. Доказательных исторических данных в пользу тождества автора «Слова…» и Митусы нет, просто это тождество изначально принимается А.К. Юговым как бесспорное.

Вскоре после этого появился ещё один автор «Слова…» — безымянный сын тысяцкого, по известию Ипатьевской летописи, бывший в плену у половцев вместе с Игорем. Отцом его И.А. Новиков считал Игорева тысяцкого Рагуила, причём сын тысяцкого был отождествлён с всё с тем же книжником Тимофеем. Так доселе «безродный» Тимофей счастливо обрёл отца и стал Рагуиловичем.

Сын, как известно, за отца не отвечает, и вероятным автором «Слова» назвали уже самого тысяцкого Игоря Рагуила — как человека зрелого и более опытного.

Было высказано мнение, что автор «Слова…» — другой участник Игорева похода — Ольстин Олексич, боярин черниговского князя Ярослава Всеволодовича. Ольстин Олексич участвовал в походе Игоря, возглавляя отряд, посланный в помощь новгород-северскому князю Ярославом Всеволодовичем — Игоревым двоюродным братом. Один из авторов этой версии уверенно утверждал: об Ольстине Олексиче:

О его знаниях, образованности, эрудиции говорит сама за себя «Песнь».

Но «Слово…» как раз ничего не говорит об Ольстине Олексиче, его авторство именно и нужно доказать!

Удостоились чести авторства «Слова…» и князья, в их числе и сам Игорь. Игорю «патент на авторство» вручали неоднократно. Из прочих князей чаще всего называли имя Владимира Ярославича Галицкого (род. ок. 1150 — ум., по-видимому, в 1198 или в 1199) — сына Ярослава «Осмомысла» и брата Игоревой жены Ярославны; Владимир Ярославич в 1185 году, по-видимому, жил у Игоря в Северской земле. Версия об утаённом авторстве Владимира Ярославича основывается на его родственных связях. Владимир Ярославич был женат на Болеславе — дочери Святослава Всеволодовича Киевского и полоцкой княжны Марии Васильковны. Мария Васильковна якобы рассказала зятю о полоцких делах, о которых (в частности о гибели в бою с литовцами её брата Изяслава Васильковича) много говорится в «Слове…». У этой версии тоже есть несколько сторонников.

Против версий о княжеском сане автора «Слова…» безусловно свидетельствуют обращения к правителям разных земель «постоять за раны Игоря» и за «землю Русскую», которые не могут принадлежать князю. В обращении к князьям встречается именование «господин», а так не мог обращаться князь к князю. Они могли называть друг друга братьями, либо — если занимали разные ступени на лестнице власти — отцом, дядей, сыном, племянником. При этом термины родства приобретали характер терминов господства-подчинения: «отцом» или «дядей» («стрыем») был старший князь для младших, они же — сыновьями или племянниками («сыновцами»).

Автор «Слова…» внимателен к терминам господства и подчинения. Святослав Киевский в «Слове…» называет Игоря и его брата Всеволода «Буй тура» племянниками как младших князей в иерархии власти. В терминах родства Игорь и Всеволод были не племянниками, а двоюродными братьями Святослава. Из летописи известно, что даже к одному из самых могущественных правителей Руси — к владимиро-суздальскому князю Всеволоду Большое Гнездо — Святослав Киевский обращался как занимающий более высокое место в иерархии власти: «брате и сыну». При этом реально Всеволод Большое Гнездо был сильнее Святослава, он никак не зависел от киевской власти, в то время как Святослав Киевский был вынужден считаться с мнением владимиро-суздальского правителя.

Называть князя господином мог лишь человек некняжеского рода. Соответственно, обращения к князьям принадлежат не киевскому правителю, а самому автору «Слова…». Ещё Н.М. Карамзин заметил, что «гордый владетель Киевский не мог называть» других князей «своими господами или государями». Мнение о том, что обращения-призывы к князьям принадлежат не Святославу, но автору «Слова…», высказывали и другие, в том числе некоторые известные исследователи древнерусской словесности. Впрочем, иногда учёные всё же включают обращения к князьям в состав «золотого слова».

Правда, известны редкие случаи, когда один князь всё же именовал другого господином, причём первые примеры такого рода относятся примерно к времени создания «песни» об Игоревом походе. В 1180 году рязанские князья именуют Всеволода Большое Гнездо «господином» и «отцом», так же к нему обращается в 1190 году сын Ярослава «Осмомысла» Владимир, прося поддержать притязания на Галицкое княжение. Но это именно исключительные случаи, и обращение «господин» указывает на реальные отношения господства и подчинения.

Таким образом, обращения к князьям едва ли могли принадлежать не только Святославу, но и любому другому князю.

Но, даже если забыть о данных текста, противоречащих идее о княжеском сане сочинителя, кандидатура Игоря «непроходная», так как психологически невозможно создание произведения, автор которого, князь, устами другого князя, Святослава Киевского, произносит сам себе укоризну.

Ни на чём не основано и предположение об авторстве Владимира Галицкого.

Независимо от свидетельств текста, в принципе опровергающих версии о княжеском сане создателя «песни», большие сомнения вызывает и кандидатура Владимира Ярославича Галицкого, брата Игоревой жены Ярославны. Человек беспутный, авантюрист, он обитал у князя Игоря, так как не ужился с родным отцом: в 1183 году или около этого времени Ярослав «Осмомысл» изгнал его из Галича. Известный историк Б.А. Рыбаков отозвался о нём очень резко, но в общем, кажется, справедливо:

Это тот Владимир Галицкий, забулдыга и бражник, образ которого так красочно воспроизведён в опере Бородина «Князь Игорь»…

Враждовавший с отцом князь Владимир Ярославич не мог представить Ярослава «Осмомысла» в том идеальном образе могучего властителя, подпёршего Карпатские горы железными полками и стреляющего «салтанов» в далёких землях, каков Ярослав в «Слове…».

Самому Б.А. Рыбакову принадлежит гипотеза об авторе «Слова…» — киевском боярине Петре Бориславиче, которому историк приписывает обширный ряд фрагментов в Киевской летописи середины — второй половины XII века. Б.А. Рыбаков указывает и на сходство стиля Петра Бориславича и автора «Слова…», и на службу боярина при Святославе Киевском, которому симпатизирует и которого идеализирует автор «песни» об Игоревом походе.

Сопоставление языка «Слова…» и фрагментов Киевской летописи, автором которых Б.А. Рыбаков считает Петра Бориславича, свидетельствует, что киевский боярин мог написать «Слово…», но не доказывает однозначно, что он этот текст написал. Применение математических методов анализа для установления авторства Петра Бориславича также не доказало безусловно, что киевский боярин был создателем «Слова…».

Авторитетный исследователь Л.А. Дмитриев в этой связи справедливо заметил:

Сущностью всех гипотез об авторах Слова в определённой степени является домысливание создателями этих гипотез к тем или иным реальным именам XII века таких биографических данных, которые дают возможность приписать им авторство Слова. Заслуживает внимания то обстоятельство, что всё время на кандидатство в авторы Слова выдвигаются новые имена: создатели новых гипотез осознают слабость аргументов своих предшественников, но свои собственные аргументы считают бесспорными.

Наиболее обоснованной следует признать гипотезу Б.А. Рыбакова, так как мы располагаем достаточно объективными свидетельствами о незаурядном литературном мастерстве боярина и воеводы Петра Бориславича. Но и в данном случае к очень незначительным безусловным свидетельствам приходится присоединять обширное число предположений. И если мы более или менее можем быть уверены в причастности этого государственного и политического деятеля XII века к летописанию, то вопрос о принадлежности ему Слова всё же гипотетичен…

Л.А. Дмитриев напомнил, что идейное и художественное содержание «Слова…» «гораздо шире и глубже, чем та информация, которую мы можем почерпнуть из известных в настоящее время источников о каждом из предполагаемых авторов “Слова”».

Немного ёрнический тон этой главы объясняется её предметом: серьёзно относиться к абсолютному большинству попыток поиска автора «Слова…» совершенно невозможно. В известном смысле даже действительное установление имени создателя безымянной «песни» может не открыть ничего нового. Тимофей, Митуса, Рагуил, Ольстин Олексич — не более чем имена, за которыми мы не различаем ни лиц, ни судеб. Их биографии или покрыты мраком, или воссоздаются с большой долей сомнительности. Жажда услышать имя питается скорее мифологическими, нежели научными представлениями. Имя словно бы даёт бытие тексту, без имени он ещё не рождён в мир…

Бесспорное установление автора значимо для картины словесности и репутации писателя, если речь идёт о создании «Тени Баркова» (Пушкин или не Пушкин?) или «Тихого Дона» (Шолохов или Крюков, или Платонов, или «коллективное авторство»).

В случае со «Словом…» имя автора — это не ключ к тексту. Только поняв, что это за текст, каковы его жанр и функция, мы получили бы некий компас, указывающий, конечно, не на личность творца, а на возможную социальную и культурную среду, к которой он принадлежал.

Древнерусская книжность была по преимуществу анонимна, безымянна, и, может быть, следует уважать скромность сочинителя, скрывшего своё имя.

© Все права защищены http://www.portal-slovo.ru