Русский язык и языкознание в дореволюционной России

Статьи из «Энциклопедического словаря» Брокгауза-Ефрона: акад. А.А. Шахматов

Русский язык— термин, употребляемый в двух значениях. Он обозначает: I) совокупность наре­чий великорусских, белорусских и малорусских; II) современный литературный язык Р., представ­ляющийся в своем основании одним из великорус­ских наречий.

I). Русский язык — это совокупность тех говоров, поднаречий и наречий, на которых говорит русский народ, т. е. известные племена и народности, объе­диненные общностью нравов, верований, преда­ний и самого языка.

Язык — это один из наиболее существенных при­знаков, характеризующих народность в смысле культурного облика того или другого племени. Как всякий другой элемент культуры, принадлежащий более или менее обширному племени, язык разно­образится в зависимости от различных обществен­ных, географических и прежде всего исторических условий. Эти разнообразные оттенки языка, состо­ящие в различном произношении звуков, в замене одних звуков другими, в изменении грамматичес­ких форм и синтаксических оборотов, называются наречиями, поднаречиями, говорами.

Различие между этими терминами вполне отно­сительное: о наречиях говорят там, где имеется в виду противопоставить им язык, характеризующий более или менее значительную народность в ее на­стоящем или прошедшем; о поднаречиях — там, где требуется указать, что они, как части, связаны с це­лым, определяемым как наречие, в противополо­жении к еще более обширному целому, называемо­му языком, и т. д. Строго говоря, каждая мелкая общественная группа имеет свой «язык»: его можно назвать языком, когда о нем говорят безотноси­тельно; его назовут говором, поднаречием, наречи­ем, если потребуется определить его отношение к языку тех более крупных единиц, в состав которых входит эта общественная группа.

Сравнение русского языка с церковнославянским, сербским, польским, чешским и др. показы­вает, что он восходит вместе с ними к одному обще­му, не дошедшему до нас в письменных памятниках языку; такой вывод стоит в связи с целым рядом ис­торических свидетельств, доказывающих проис­хождение всех славянских народов от одной общей племенной группы. Русский язык, как и р. народ, можно назвать славянским наречием, славянским племенем, имея в виду, что этот народ и его язык входили некогда в состав того предполага­емого целого, которое впоследствии распалось на отдельные, дожившие до настоящего времени сла­вянские племена и наречия. Язык этого общего предка всех славян принято называть в науке общеславянским; в свою очередь, он восходит к индоевропейскому праязыку, от ко­торого произошли литовский, германские, латин­ский, греческий, древнеиндийский и др. языки.

Славянское племя еще до своего распадения на несколько племен не могло сохранить полного единства в нравах и языке вследствие расселения на более или менее обширном пространстве. Таким образом, еще в общеславянскую эпоху различались отдельные славянские наречия и говоры, отличаю­щиеся между собой более или менее значительны­ми звуковыми и другими особенностями. Но нам остается неизвестным, какие это были наречия, как именно они группировались и соответствовали ли они хоть отчасти современным разновидностям славянской речи.

История отдельных славянских наречий и между прочим русского начинается со времени распаде­ния общеславянской семьи. Вместо одного языка явились три диалектические группы — южносла­вянская, западнославянская и, наконец, восточнославянская, объединившаяся впоследствии под об­щим именем русской. Ближайшего родства между русской группой и которой-либо из двух других групп доказать нельзя. Сравнительное изучение отдельных русских на­речий приводит к восстановлению языка, общего некогда всему русскому народу, но уже с самого на­чала, с эпохи отделения от языка общеславянского, распадавшегося на отдельные наречия и говоры, неизвестные нам, но, безусловно, находившиеся во взаимных отношениях. В течение отдельной своей жизни русский язык успел значительно измениться сравнительно с языком общеславянским: эти изме­нения, отразившиеся во всех русских наречиях, сближают их между собой, отличая вместе с тем от всех прочих славянских языков. Таковы, напр., яв­ления полногласия: произношение «борода» вм. общеславянского «борда» характеризует все русские наречия, между тем как в других славянских языках находим «brada» (церк.-слав. брада, серб­ск. брада, чешск. brada),«broda» (польск. и верх­нелужицк. broda).

Точно так же общеславянские звуки tj,dj в рус­ском языке, во всем составе его говоров и наречий, перешли в ч и ж (хочешь, межа), между тем как в остальных славянских языках находим шт и жд (церк.-слав. хоштеши, межда), с и z или dz (польск. chcesz,miedza) и др.

С течением времени общерусский язык распался на несколько наречий, диалектических групп. Сравнительное изучение современных наречий да­ет возможность восстановить число этих групп и охарактеризовать их взаимные отношения.

Деление русских говоров на великорусское, бело­русское и малорусское наречия не может быть при­знано древним. Образование этих наречий стоит в тесной связи с образованием трех великих народно­стей, на которые распалось русское племя. Не под­лежит сомнению, что народности эти сложились на памяти истории: нельзя говорить о белорусах, мало­россах, великорусах в Х или XI веке; но вместе с тем трудно сомневаться и в том, чтобы между древне­русскими племенами, о которых повествуют лето­писцы, не следовало различать более или менее об­ширных групп, объединявшихся, по своему географическому соседству, в языке и обычаях. При этом весьма вероятно и то, что первоначаль­ная группировка русских племен не соответствова­ла современной группировке русских говоров: сравнительное изучение великорусских и белорус­ских говоров приводит к убеждению, что велико­русское наречие соединило говоры, принадлежав­шие некогда к разным диалектическим группам.

В этом наречии различаются южное и северное поднаречия. В первом из них неударяемые о, е при­нимают окраску а и ы (и), при известных же услови­ях переходят в а (я), напр.: вадá, сялó; звук г произно­сится как звонкая придыхательная согласная, сходно с малорусским г; звук в склонен к переходу в у (городóу вместо городóв), звук т в третьем лице обо­их чисел не отвердевает (хóдить, берýть). Во втором, северновеликорусском, поднаречии о неударяемое остается без изменения, е неударяемое склонно к пе­реходу в о (сёлó), звук г произносится как звонкая мгновенная согласная (как латинское g), звук в не переходит в у (городóф вместо городóв); звук т в тре­тьем лице обоих чисел отвердевает (хóдит, берýт). Указанные здесь признаки южновеликорусского поднаречия, резко отличающие его от северновеликорусского, роднят его самым решительным обра­зом с белорусским наречием: они прямо указывают на то, что южновеликорусские и белорусские говоры принадлежали ранее к одной диалектической груп­пе, отличавшейся от той, которая соответствовала современному северновеликорусскому поднаречию.

Вместе с тем, однако, можно указать на некоторые черты языка, общие обоим великорусским поднаречиям и чуждые говорам белорусским: таковы, напр., переход ы в о перед и (мою вместо мыю; простóй и пра­стóй вместо простый) или образование именит. множеств. на а вместо ы (городá, домá). Вот почему надо признать, что некогда южновеликорусские и белорусские говоры составляли одну диалектическую группу, но по ее распадении одна часть ее образовала белорусское наречие, а другая, примкнув к севернорусской группе, составила вме­сте с нею наречие великорусское. Различие между малорусским наречием, с одной стороны, великорусским и белорусским — с другой, гораздо значительнее, чем различие между велико­русскими и белорусскими говорами: ясно, что древ­нерусские говоры, соответствующие малорусскому наречию, составляли одну диалектическую группу.

Имея в виду, что история русского народа не сви­детельствует о слишком значительных передвиже­ниях русских племен в тех пределах, в которых их за­стают IX–Х вв., можно с уверенностью утверждать, что первоначально русский язык распадался на три большие диалектические группы: южную, сидевшую на юго-западе Европ. Р., среднюю, занимавшую среднюю ее часть, и северную, заселявшую север.

Памятники языка удостоверяют, что уже в XI и XII вв. выступали наружу те звуковые особенности, которые в настоящее время характеризуют русские наречия: мена ч и ц, столь обычная теперь на севе­ре, встречается уже в древнейших рукописях Новгородской и соседних областей; переход [ятя] в и, смешение ы и и — черты, свойственные современным малорусским говорам, — встречаются уже в памятниках XII века, писанных в Киевской и Волынской землях; в самом начале XIV в. мы встре­чаем в одном из говоров средней диалектической группы сильное аканье, т. е. переход о в а и е в я.

Таким образом, на основании свидетельства древнейших письменных памятников можно пред­полагать исконное деление русского языка на три диалектические группы.

История народа подтверждает такое деление: южные племена, соответствующие современным малорусским, начиная с конца XII ст. живут отдельной от остальных русских племен жизнью; северные племена вместе с восточной отраслью племен среднерусских образуют с течением време­ни Московское государство, а западная отрасль по­следних племен входит в состав государства Литов­ско-Русского. Усиление политических центров в Средней Рос­сии — на востоке в бассейне Оки, на западе в бас­сейне Западной Двины, — стоит в тесной связи с распадением политического союза, объединившего под руководством князей Рюриковичей все земли, занятые русскими племенами. Результатом падения Киева, вызванного не столько внешними, сколько внутренними причинами, было тяготение средне­русских племен к двум противоположным центрам новой областной жизни, сменившей прежний пле­менной быт.

Сначала только некоторые, а впоследствии, в си­лу исторических условий, все восточные племена среднерусской группы потянули к Владимиру и Москве, между тем как западные племена этой группы примкнули к Полоцкой земле, где уже из­давна, вследствие благоприятных условий, были за­ложены основания новой, чуждой Древней Руси го­сударственной жизни.

Москве, вокруг которой сосредоточились сначала лишь некоторые северные и среднерусские племе­на, удалось — благодаря естественному тяготению других родственных племен к центру, имевшему сначала областной, а потом и государственный ха­рактер, — объединить всю страну, занятую северной группой и восточной отраслью среднерусской груп­пы. В самой Москве образовалось новое наречие, совмещавшее особенности среднерусских и север­ных говоров: от первых оно заимствовало гласные (аканье), от вторых — согласные (напр., г = ла­т. g).

В бассейне Оки, сначала вокруг Владимира, а по­том Москвы, стала образовываться великорусская народность, причем и язык обеих некогда обособ­ленных диалектических групп начал переживать общие явления: в целом ряде пограничных местностей, а также в областях, вновь колонизованных, стали образовываться смешанные говоры, между тем как особенности московского наречия прони­кали, благодаря культурным влияниям, в города и областные центры. В результате в области, занятой великорусской народностью, получилась довольно пестрая смесь различных говоров; понять ее возможно только при историческом изучении каждой местности. Полоцкая область, объединившая среднерусские племена с некоторыми северными и южными рус­скими племенами в бассейнах Березины и Припя­ти, уже по самой разноплеменности этнографиче­ского своего состава была призвана к политической жизни; тесный союз русского ее населения с Лит­вой обеспечил рост нового государства. Благодаря ему окрепла белорусская народность; западные ветви среднерусского племени получили при этом полный перевес над другими элементами и расши­рили свое влияние к северу (Псковская область).

Центр древнерусского племенного союза, Киев, по­сле распадения союза не скоро получил возмож­ность стать областным и государственным центром: для этого потребовалось литовское завоевание. Центрами областной жизни Южной Руси стали Галич и Владимир-Волынский: эти города были, по-видимому, местом столкновения двух главных племен южнорусских — северных и южных; отсюда их областное (а не только племенное) значение и их политический рост.

Современный малорусский язык сохранил ясные указания на двойственность главных элементов, которые отразились в его наречиях и говорах: ря­дом с северно-малорусским наречием мы находим украинско-галицкое наречие, имеющее несколько значительных разновидностей. Наиболее резко от­личается от прочих разновидностей восточноукраинское наречие, в котором меньше всего точек со­прикосновения с северномалорусскими говорами (ср. i из о, постоянно смягчающее согласные; сред­ний звук между ы и и; мягкое р; мягкое т в 3 л. ед. и мн. др.).

Имея в виду, что население современной Полтавщины и Слободской Украины, вероятно, пришло главным образом из так называемого Побережья, т. е. из местно­сти между Днестром и Бугом, до сих пор весьма на­селенной, восточноукраинские говоры можно при­знать наиболее характерными представителями южномалорусского наречия.

Западноукраинские и галицкие говоры представ­ляют своеобразные сочетания южномалорусских звуковых черт с северномалорусскими.

Соображая все это, следует заключить, что совре­менные малорусские говоры восходят к двум древ­ним малорусским наречиям — северному и южному; отражая эти наречия лишь частью в первоначальной чистоте, большая часть малорусских говоров пред­ставляет смешение обоих типов, с явным, впрочем, преобладанием южного типа. Смешанное население положило основание ма­лорусской народности, подобно тому как велико­русская народность явилась результатом столкнове­ния нескольких среднерусских и северных племен.

Как великорусская народность образовывалась в связи с политическим ростом государства в бассей­не Оки, так точно начало развития народности ма­лорусской стоит в тесной связи с государственной деятельностью Даниила и его преемников: при них начало оседать население, пришедшее в брожение вследствие татарского нашествия.

Современный состав русских говоров в значи­тельной еще степени отражает судьбу отдельных областей Древней Руси. Как указано выше, велико­русское наречие делится на два главных поднаречия — северное и южное.

Северновеликорусское наречие слышится в облас­тях, частью издавна населенных новгородскими славянами и родственными им кривичами, частью уже в историческое время колонизованных теми же племенами.

В Европ. Р. сюда относятся губернии Новгородская, С.-Петербургская, Олонецкая, Архангельская, Вологодская, Костромская, Яро­славская, Владимирская, Вятская и Пермская. На этом громадном пространстве резко выделяется це­лый ряд местных говоров, но до сих пор их не уда­лось сгруппировать в более или менее обширные деления. Попытка различить в северновеликорусском наречии вост. и зап. поднаречия встре­тила серьезные затруднения в звуковых данных; это обстоятельство стоит, конечно, в связи с тем, что новгородская колонизация долгое время шла на Север и В. почти беспрерывно.

К ю. от указанного пространства тянутся с од­ной стороны области, где проходит древняя грани­ца между сев. и среднерусскими говорами, а с другой — области, сравнительно недавно колони­зованные Владимирским и затем Московским го­сударством, а потому до сих пор представляющие пеструю смесь обоих элементов, образовавших Владимир и Москву: северного (северновеликорусского) и среднерусского (южновеликорусского).

К областям, где издавна проходила граница меж­ду обоими русскими наречиями, принадлежат со­временные губернии Псковская, Тверская и Мос­ковская.

Псковская губ. только в сев. своей час­ти принадлежит к области северновеликорусского наречия. Окают (говорят на о), кажется, только в Порховском у.; в Псковском и Островском уез­дах замечается смешение севернорусских и сред­нерусских (белорусских) особенностей: здесь акают и якают (вадá, вядý), смешивают в и у, изменяют г в конце слов на х (парóх вм. порог. Псков.), произносят э вм. ы (мэю, Остр.), употребляют мягкое т в 3 л. ед. и мн. (работають),но рядом со всеми этими среднерусскими чертами наблюдаются и севернорусские: г произносится как лат. g (а в Островском у. оно переходит в конце слов в к: сапóк), в род. ед. вм. ого говорят ово, ова (явó, худóва),вм. ч употребляют твердое ц (цокают).

Говор южн. уездов — Великолуцкого, Опочецкого, Холмского, Торопецкого — можно причис­лить к белорусским, хотя и здесь встречаются черты, заимствованные из северновеликорусского наре­чия: цоканье, произношение г как лат g. Ис­тория Псковской земли объясняет все разнообразие ее говоров: здесь происходила борьба новгородско­го влияния с влиянием Литовско-Русского государ­ства. Сначала Псков — пригород Новгорода Вели­кого, но частью уже с XIII в. и постоянно с начала XIV в. он принимает к себе князей литовских.

Вероятно, что эта борьба была следствием столк­новения между двумя русскими племенами — древ­ними поселенцами Псковского края, кривичами, и населением, двигавшимся с Ю., из Полоцкой зем­ли. Только такое предположение объяснит те рез­кие отличия псковского говора от новгородского, которые уже для XIV века указаны Соболевским.

В самой Новгородской области происходило столкновение между обеими народностями: в XV веке население юго-зап. ее окраины тянуло к Литовско-Русскому княжеству и смесной суд нов­городского и литовского тиунов для Великих Лук был обеспечиваем договорами.

Соседняя с Псковской Тверская губ. пред­ставляет такой же пестрый состав русского населе­ния. Сев.-зап. ее уезды (Вышневолоцкий, Осташковский, Старицкий, Тверской) акают, а юго-зап. (Зубцовский и в особенности Ржевский) имеют ряд типических бе­лорусских особенностей (здесь, между прочим, дзекают, т. е. произносят т и д как ц и дз). Напротив, сев. и вост. уезды (Бежецкий, Калязинский, Корчевской, Кашинский) принадлежат к области северновеликорусского наречия.

Область, занимаемая Тверской губернией, соот­ветствует области древнего Тверского княжества: образование его относится к XIII в., а наиболь­ший политический рост — к следующему, XIV в. Нет сомнения, что здесь произошло столкновение древних поселенцев — кривичей (занимавших не только верховья Волги, но также бассейны верхних ее притоков — Мологи и Шексны) — с новыми по­селенцами, шедшими с З. и Ю.-З. Появление этих элементов у верховьев Волги сто­ит в тесной связи с брожением среднерусских пле­мен, которое было вызвано нашествием татар; уси­лив древнее население этих местностей, новые пришельцы содействовали образованию самого Тверского княжества, которое вскоре после татар­ского нашествия получает преобладающее значе­ние в северо-восточной Руси.

В Московской губернии издавна сходились посе­ления севернорусские (с С. и В.) и среднерусские (с Ю. и 3.). В настоящее время среднерусские акаю­щие говоры в значительной степени расширились за счет севернорусских окающих в северной части Московской губернии: в Волоколамске — этой древ­ней новгородской колонии — акают; новгородские выходцы, вероятно, ассимилировались тем самым новым поселенцам, которые в Тверской земле с Ю. и З. потеснили кривичей.

Граница южного великорусского и северновеликорусского наречий проходит теперь на В. от Моск­вы: наблюдатели указывают, что в самом Москов­ском у. по Ярославской дороге население еще не так давно говорило на о; в Дмитровском и Бого­родском уу. окающие говоры имеют до сих пор значительное распространение.

Сама Москва до сих пор оказывается на границе двух или нескольких русских племен: на В. от Москвы окают, на Ю.-В. и З. господствуют весьма отличные друг от друга, хотя и одинаково акающие наречия. Являясь естественным центром, Москва не навязывала своего языка и народности примк­нувшим к ней областям; напротив, она восприняла их говоры и племенные черты. В результате Москва образовала свое особенное наречие, соединившее звуковые черты тех главных наречий, которые сталкивались у ее стен: заимство­вав из среднерусского наречия вокализм (гласные), московское наречие получило свой консонантизм (согласные) от севернорусского наречия: в Москве акают, но г произносят как латинское g (а в конце слова как к), изменяют г на в в род. ед. местоиме­ний и прилагательных, не смешивают у и в, имеют твердое т в 3 л. единств. и множ. и т. д.

Итак, московский говор трудно признать средне­русским или севернорусским. Это — говор великорус­ского наречия, главный и типический его представи­тель. Москва стала центром новой народности — великорусской; содействовав сближению наречий среднерусского и севернорусского, она положила основания государственного и общего литератур­ного языка.

Пределы севернорусского наречия простирались некогда южнее, чем теперь. Летопись сохранила указание на то, что Муром примыкал к союзу се­вернорусских племен, призвавших князей. Действительно, и в настоящее время Муромский у. Владимирской губернии принадлежит к облас­ти северновеликорусского наречия; но политичес­ки он в удельный период тянул к Рязани. Это явле­ние указывает, вероятно, на то, что Ока была некогда границей северной и среднерусской коло­низации, но среднерусы, вследствие благоприят­ных политических условий, перешли местами и за нее. Это особенно ясно при изучении говоров заокской части Касимовского у., где проф. Будде обнаружил существование севернорусского наречия, испытавшего на себе среднерусское (южновеликорусское) влияние: очевидно, что древние поселен­цы ассимилировались новому притоку русского на­селения, шедшего с Ю. или З.

Среднее Поволжье (современные губернии Ни­жегородская, Казанская, Симбирская) было коло­низовано под охраной сначала Владимирского, а потом Московского великого княжества и царства. Состав новых поселенцев, среди которых находим представителей обоих племен, образовавших вели­корусскую народность, показывает, откуда шла колонизация. В названных губерниях встречаются частью ака­ющие, частью окающие говоры; там же образова­лись смешанные говоры, соединившие различные севернорусские и среднерусские черты (напр., ака­нье, но при этом произношение г как латинского g, твердое т в 3 л., стяжение ае в а). Такие же разнообразные говоры представляют ме­стности к Ю. от этих губерний — Пензенская, Сара­товская и соседние с ними с В. губернии.

Южновеликорусское наречие обнимает современ­ные губернии Рязанскую, Тамбовскую, Тульскую, Орловскую, Калужскую, некоторые части Смолен­ской, Курской и Черниговской; кроме того, юж­новеликорусские говоры, как мы видели, занимают значительную часть Московской и Тверской губ.; равным образом они распространены в губер­ниях, колонизованных южновеликорусами одно­временно с севернорусами (см. выше).

Колонизация южных окраин Московского госу­дарства шла из пограничных с степью местностей: вот почему в Воронежской губернии, в Области Войска Донского, наконец, в Новороссии мы встре­чаем население, говорящее по-южновеликорусски.

Весьма трудно установить зап. границу юж­новеликорусского наречия, т. к. на З. оно соседит здесь с родственным по происхождению наречием белорусским: отличительными признаками бело­русских говоров следует признать только дзеканье и отвердение р. Рассмотрим затем отдельно некото­рые окраины южновеликорусского наречия.

Рязанская земля представляется заселенной уже в XI в.: это удел младшей линии черниговских князей. Весьма вероятно, что они последовали в эту страну за русским населением, оседавшим среди финского племени; следовательно, Рязань колони­зована тем русским племенем, которому принадле­жали и Курск, и Елец, т. е. племенем, сидевшим в княжествах Новгород-Северском и Черниговском. Трудно допустить, чтобы заселение Рязани шло только с З. и С.-З., из губерний Тульской и Калуж­ской. В конце XI в. земли по верхнему течению Оки еще не были вполне покорены русскими кня­зьями; сохраняя свою племенную обособленность, вятичи вряд ли могли пуститься в колонизационное движение и остановить — по крайней мере собст­венными силами, без содействия северян — рас­пространение севернорусов, уже в IX в. дошедших до нижнего течения Оки (Муром). Во всяком случае господствующим русским пле­менем в Рязани были среднерусы: язык до сих пор роднит рязанцев с туляками, калужанами и белорусами, свидетельствуя об их одноплеменности.

Позднейшая судьба разъединила эти части сред­нерусского племени, но резкие звуковые отличия, например, аканье, до сих пор свидетельствуют об их бывшем единстве. Бòльшая часть Тульской губ. (кроме южных ее уездов), Калужская губ. и сев. часть Орловской губ. были в древ­ности заселены упомянутыми выше вятичами. Это племя вместе с радимичами и, вероятно, так­же дреговичами (сидевшими на З. от радимичей) в древности, на местах своих первоначальных поселе­ний, примыкало, по-видимому, к польским гово­рам, с которыми пережило некоторые общие фоне­тические явления (дзеканье): намек на это находим у летописца, который выводит родоначальников вя­тичей и радимичей — Вятка и Радима — от ляхов. Впоследствии эта звуковая черта под влиянием соседних говоров (северян, граничивших с вятича­ми с Ю. и В.), почти совсем исчезла, оставив сла­бые следы, напр., в Мещовском у., где до сих пор известно произношение зля вместо для. Смешан­ный характер современных калужских говоров сказывается и в других чертах: рядом с сохранением ы в мыю, рыю или переходом его в э (мэю, рэю) извест­но произношение ой вм. ый в им. ед. муж. р. имен прилагательных (прастой, сляпой); это ой,очевидно, заимствовано из других говоров. Тем не менее отсутствие дзеканья прямо указывает, что на­селение указанных губерний было втянуто в сферу влияния говоров, образовавших южновеликорусское наречие.

В Черниговской, Курской и части Ор­ловской губ. сохранились древние северские говоры: в первой — в смешении, а во второй — в соседстве с говорами малорусскими: разреженное после татар­ского нашествия население Северской земли долж­но было разделить свои земли с новыми колониста­ми, шедшими сначала из Полесья, а впоследствии потянувшими с Ю.-З.

Наплыв этих новых элементов начался в эпоху литовско-русского владычества над этими земля­ми. На время почти все земли родственных между собой вятичей, радимичей и дреговичей были со­единены в одно политическое тело: рука литовско-русских князей доходила и до Ельца, но в скором времени одоевские, новосильские, мценские, мезецкие (мещовские), мосальские князья принуждены были покориться Московскому государству.

В Смоленской земле сходились некогда севернорусские и среднерусские поселения: это видно как из того, что сам Смоленск признается в летопи­си кривическим (севернорусским) городом, так и в особенности из того, что сев. уезды Смолен­ской губ. (Поречский, Бельский, Духовщинский) сохранили до сих пор в своем говоре севернорусскую черту — цоканье.

Среднерусы южной и восточной части Смолен­ской земли рано подпали под влияние восточных (северских) говоров и утратили некоторые типичес­кие черты в своем языке; напротив, в зап. час­ти сохранились дзеканье и твердое р, что и заставля­ет делить Смоленскую губ. между белорусами и южновеликорусами.

Белорусское наречие — это прямой потомок той ветви севернорусского наречия, которая, как мы видели, соседила издавна с польскими говорами и пережила вместе с ними некоторые общие звуко­вые явления (дзеканье). Восточные говоры средне­русской семьи рано отошли в сферу влияния вос­т. ветви среднерусского наречия; напротив, зап. племена (дреговичи, радимичи и часть вятичей), пользуясь, вероятно, приливом населения из опустошенной татарами Северщины, обра­зовали в союзе с Литвой особое государство и сли­лись в одну народность. Одно время белорусы могли начать поступатель­ное движение к С. и С.-В.: они поглотили полоцких кривичей, о которых свидетельствуют цокающие говоры Себежского, Велижского, Витебского и Городокского у. Витебской губ., и оттесни­ли кривичей в Псковской и Тверской земле (см. вы­ше). Только нын<ешняя> Могилевская губ. (земля радимичей, живших между Днепром и Сожем) не сохранила следов столкновения различных русских племен (исключение составляет южная часть Гомельского у., куда проникли малорус­ские особенности).

В нын<ешней> Минской губ., составлявшей некогда южную часть Полоцкого и сев. часть Киевского княжеств, проходит до сих пор диалек­тическая граница среднерусов и южнорусов. Теперь она уже не так резко выражена: в древности среднее и нижнее течения Березины и нижнее течение Свислочи составляли границу Полоцкого и Киевского княжеств; а в настоящее время мы встречаем ряд переходных говоров от белорусских к северномалорусским в середине Минской губ., а именно, в южной части Минского у., в уездах Слуцком, Игуменском, Бобруйском и Мозырском (Соболевский, «Опыт [русской] диалектологии»).

Говоры южной части Мозырского у. (по пра­вую сторону р. Припяти) можно относить уже к северномалорусскому наречию. В Пинском у. белорусы столкнулись не только с северными, но и с южными малорусами.

В нын<ешней> Гродненской губ., наконец, бе­лорусы встретились как с мазовецкими говорами, оказавшими влияние на их язык, например в Волковыском у., так и с северномалорусскими, ока­завшими на них решительное влияние: ср. малорус­ские дифтонги в белорусских (акающих) говорах Слонимского, Волковыского, Сокольского и дру­гих уу. Ввиду указанного выше предположения об исконном соседстве зап. ветви среднерус­ского племени с польскими говорами, я думаю, что появление южнорусов в бассейне Немана сравни­тельно нового происхождения: впрочем, оно во всяком случае имело место уже в XI и XII стол., так как иначе непонятно совпадение границ Ки­евского (южнорусского) княжества с диалектичес­кими границами среднерусского (белорусского) и малорусского наречий.

Малорусское наречие делилось некогда, как указа­но выше, на два главных наречия — северное и юж­ное. Вторжение южных малорусов в область, заня­тую северными, отодвинуло границы малорусских поселений к С.: северные малорусы заняли Подляшье (губ. Седлецкая и часть Гродненской) и углубились в Полесье, перейдя за Припять. Этим их движением раздвигались границы Киев­ского княжества, доходившие до середины совре­менной Минской губернии. Западная ветвь север­ных малорусов была откинута вторжением южных малорусов к З., и Угорская Русь едва ли не представляет остатки северномалорусских племен, от­ступивших перед напором южномалорусов — во­лынян: по крайней мере, можно указать несколько звуковых черт, сближающих угро-русское наречие с северномалорусским (напр., изменение долгого о не в i, а в у, а также в yi.

К востоку от этого поднаречия расположены галицкое и подольско-холмское поднаречия. Первое из них принадлежит несомненно юж­номалорусской семье, но оно восприняло немало черт первоначальных жителей этой местности, северномалорусов, ассимилировавшихся поздней­шим поселенцам — южанам; таковы, напр., пере­ход звука а после мягких свистящих, шипящих и j в смягчающее предшествующую согласную е: произ­ношение щестья и щесте, дэржет, взвiв вм. щястья, дэржят, взяв обще подляшскому и галицкому поднаречиям. Второе поднаречие, подольско-холмское, еще ближе к чистому типу южномалорусского наречия: мало отличаясь от украинского наречия, занимаю­щего обширные пространства к востоку, оно сбли­жается с западноукраинским поднаречием, прости­рающимся на восток до Днепра, тем, что приняло несколько северномалорусских черт.

Присутствие в западноукраинском этих наносных звуковых особенностей (например, отвердение р, т твер­дое в 3 лице, произношение и как ы) отличает его от восточноукраинского поднаречия, чуждого какого бы то ни было влияния со стороны северномалорусских го­воров: это поднаречие занимает нын<еш­нии> губ. Полтавскую, Харьковскую, Воронежскую и Новороссийскую.

Очевидно, восточные украинцы никогда не сосе­дили с северными малорусами: вот почему правиль­нее всего выводить их из южной части заднепровской Украины (южной части нын<ешней> Подольской губ.).

В северо-западной части нын<ешней> Полтавской губ. и южной части Черниговской восточноукраинские говоры подверглись влиянию северномалорусского говора Подесенья и образовали особое поднаречие — северско-украинское, или нежинско-переяславское.

Северные малорусы перешли за Днепр, где сме­шались с остатками северян, сравнительно поздно, очевидно — под охраной литовско-русской государ­ственной власти. Древние поселения их, как и всего малорусского племени, не переходили за Днепр.

Теперь мы застаем северномалорусское наречие, с одной стороны, на крайнем западе, на границах с Польшей — это подляшское поднаречие, занимаю­щее Седлецкую губ., а в Гродненской — уу. Брест-Литовский и части Бельского, Кобринского и Пружанского уу.

С другой стороны, на востоке полешское поднаре­чие занимает в Киевской губ. сев. части Киевского и Радомысльского уу., в Волынской — Овручский и прилегающие части соседних уездов. Весьма вероятно, что раньше северномалорусские поселения простирались несколько южнее: к северу они оттеснены частью вторжением южных малору­сов (см. выше), частью татарским погромом, превратившим Киевщину в Украйну.

Таким образом, современная группировка мало­русских говоров по ту сторону Днепра ясно отражает судьбы южнорусской народности, как они сложи­лись частью в первые века нашей истории, частью уже после татарского нашествия. Летопись сохранила воспоминание о движении южных племен на север: она говорит о вторжении волынян в область дулебов и о потере угличами и тиверцами южных поселений, доходивших до Чер­ного моря и Дуная. Южные малорусы потеснили к северу северных малорусов; эти последние потеснили среднерусские племена в бассейне Припяти. Татарское нашествие открыло южным малорусам новые колонизацион­ные пути через Киев, в опустошенное Заднепровье, в степи, некогда охраняемые и частью заселенные среднерусским племенем — северянами.

Краткий очерк истории звуков и форм русского языка. В течение многовекового существования русского языка его звуки и формы, его синтаксиче­ский строй и лексический состав подвергались зна­чительному изменению. Проследить эти изменения и связать настоящее русского языка во всех разнообразных говорах с его прошедшим составляет задачу исторической грам­матики. Исследователь располагает самыми разнообразными средствами для восстановления различ­ных эпох, которые переживал русский язык в своем историческом развитии. С одной стороны, сравнительное изучение совре­менных русских говоров свидетельствует о более или менее отдаленных эпохах, когда эти говоры еще не успели обособиться и составляли одно це­лое, восстанавливаемое в своих звуках и формах на основании данных настоящего. С другой стороны, сравнительное изучение славянских языков, в связи с изучением родственных языков индоевропейских, восстанавливает состав языка общеславянского и таким образом дает возможность с уверенностью го­ворить о той древнейшей эпохе жизни русского язы­ка, в которой он переживал явления, впервые обо­собившие его от других членов славянской семьи. Наконец, изучение письменных памятников на протяжении восьми веков (XI–XVIII) дает матери­ал, получающий значение живого свидетельства в труде исследователя, ставящего его в связь с данны­ми современных живых говоров.

Древнейшую эпоху обособленной жизни русско­го языка можно назвать эпохой общерусского, так как в это время, несмотря на возникновение местных говоров, русский язык еще не распался на отдель­ные части и на всем своем протяжении переживал общие явления.

За этою эпохой следовала эпоха распадения рус­ского языка на три главных наречия — северное, среднее и южное; распадение это произошло не сразу, а подготавливалось постепенно исторически­ми событиями IX–XI вв. Начиная с XII в. история русского языка распа­дается на истории отдельных его наречий, но взаим­ная связь между отдельными членами русской семьи долго еще не утрачивается, да не утрачена она и до сих пор; она поддерживается столкновениями пле­мен и колонизационными движениями населения.

Тем не менее, начиная с XII в., нельзя доказать существования в языке явлений общерусских; вме­сто них выступают явления или свойственные од­ному только наречию, или общие лишь некоторым из них. Ввиду всего вышесказанного настоящий очерк распадается на три отдела: в 1-м дается харак­теристика эпохи общерусской; во 2-м указаны глав­нейшие явления, предшествовавшие распадению русского языка на три главных его наречия, причем различены явления, общие всему языку, и явления диалектические; в 3-м отделе изложена в самых об­щих чертах судьба звуков и форм общерусского языка в его наречиях: северном (северновеликорусском), среднем (распавшемся на белорусское и юж­новеликорусское) и южном (малорусском).

1. В общерусский язык перешли звуки и формы общеславянского языка, принадлежавшие этому языку частью в целом его составе, частью лишь в отдельных его диалектах.

К числу общеславянских звуков, оставшихся в общерусском языке без изменения, относятся: гласные а, у (в слоговом и неслоговом употребле­нии, т. е. w), ы (полного и неполного — перед несло­говым и — образования), и (полного и неполного — перед неслоговым и — образования, а также в не­слоговом употреблении, т. е. й); дифтонгическое сочетание ие (#); ä (т. е. немецкий звук ä), явившееся в общеславянском языке диалектически после смягченных согласных перед слогом с гласными и, е (ие), звуки ъ и ь, т. е. весьма краткие и неопределенные (глухие) у и и (у и и иррациональ­ные), бывшие в одном положении более сильными, в другом — более слабыми; согласные — задненёб­ные, причем при г = лат. g в русский язык перешло и г приблизительно = лат. h (условно обозначаю это второе г буквой h); смягченные: р, л, н; ч, ж, ш; ц (из к), з при диалек­тическом дз (из г), с (из х); смягченные губные пе­ред смягченным л (общеславянская диалектическая группа губная +j не перешла в русский язык); сред­ненёбная согласная j, чередовавшаяся при извест­ных условиях с й.

В числе групп согласных звуков обращает на себя внимание отсутствие групп dl и tl, диалектически уже в общеславянском языке изменившихся в l, а также отсутствие групп кв, гв, хв, вместо которых общерусский язык сохранил общеславянские диа­лектические кw, гw,xw (напр., в слове гwоздь).

Остальные гласные и согласные подвергались в общерусском языке более или менее значительным изменениям. Среди относящихся сюда явлений отметим сле­дующие:

а). Переход групп ч’т’ (ч мягкое и т мягкое) и дж’д’ при ж’д’ в ч’ и ж’: общеслав. св#ч’т’а, медж’д’а изменились в св#ча, межа (ср. старосла­в. св#шта, межда).

б). Переход начального ä (общеслав. диа­лект. вм.je) в ö и далее в о (ср. переход начальных е, а в о в словах, заимствован­ных в позднейшую эпоху): äдин перешло в один, äсетр в осетр и т. д.

в). Взаимное сближение между гласными и со­гласными, вызвавшее появление новых рядов со­гласных (смягченных и лабиализованных) и изме­нение некоторых гласных в направлении к и (палатализация) и к у (лабиализация). А именно, в общерусском языке стал действовать закон полной ассимиляции согласных следующим гласным по органам произношения: перед гласными переднего ряда (е, е носовым, #, и, ь) соглас­ные палатализовались, а перед гласными заднего ряда (о, о носовым, у, ъ) они лабиализировались.

Должно отметить при этом, что степень палата­лизации и лабиализации зависела от следующей гласной: так, перед и согласные становились мяг­кими, а перед е — полумягкими.

Вновь возникшие сочетания звуков могли под­вергаться дальнейшим изменениям: между тем как сочетания «согласная мягкая + и (#)» оставались без изменения вследствие однороднос­ти составных элементов, в сочетаниях «полумягкая согласная + е (простое или носовое) или ь (более сильное)» изменению подверглись сначала полумяг­кие согласные, становившиеся все более палаталь­ными, т. е. переходившие в мягкие, а потом и глас­ные, одновременно с этим стремившиеся к утрате или уменьшению палатального своего характера. При этом е изменялось в более открытое ä: обще­слав. jесте изменилось в общерусск. jecm’a.Но там, где за е следовала палатализованная соглас­ная, оно переходило в е закрытое, склонное к и (общерусск. м’елють с закрытым е); напротив, где за е следовала согласная лабиализованная, там оно пе­реходило в ö (немец. ö, франц. еu, но с более открытым произноше­нием), ассимилируясь этой согласной (общерусск. м’öду вм. общеслав. меду). Носовое е, теряя палатальный характер, перехо­дило в носовое а: общерусск. п’amь с носовым а (см. ниже) вм. общеслав. п’еть с носовым е.

Более сильное ь после мягкой согласной станови­лось более закрытым перед палатальною согласною (д’ьн’ь), — переходило в ü (немецкое ü, французское и) иррациональное перед согласною лабиализованною (д’üнъ , от­куда впоследствии дëнь). Что касается более слабо­го ь, то полумягкие согласные перед ним не приоб­ретали полной мягкости, если только этому не содействовала какая-нибудь аналогия: несеть с по­лумягким т, но кость с мягким т под влиянием мягкого т в кости. Так возникли в общерусском языке мягкие согласные: губные (известные в об­щеслав. только перед мягким л) и зубные (т, д, с, з, р, л, н); новые гласные: ä (в конечном открытом слоге), ö, е закрытое, а носовое, ь закрытое, ü иррациональное.

Лабиализация согласных приняла в общерусском языке широкие размеры: из общеслав. лабиа­лизованными были получены задненебные согласные, а также, по-видимому, согласная в; в самом общерус­ском языке лабиализованные согласные возникали пе­ред лабиализованными гласными, но впоследствии, от­части, может быть, под влиянием древнего лабиали­зованного ряда задненёбных согласных, они вытес­няли нелабиализованные согласные перед всеми не­палатализованными гласными. Доказательством этого служит распространение в общерусском языке звука ö , заменивше­го е не только в слоге перед слогом с лабиализован­ною гласною, но вообще в слоге перед слогом с глас­ною непалатализованною: не только м’öду,но и с’öла.

Равным образом это доказывается вытеснением звука l зубного звуком ł (л), по проис­хождению своему представляющимся согласною лабиализованною. Распространение звука ö после мягких согласных перед следующей твердой согласной имело следствием вытеснение звука е после издревле смягченных согласных (j, ж, ш и т. д.): jему, чего, жены переходили jöмy, чöго, жöны; вытеснение же е после издревле смягченных согласных звуком ö перед твердой согласной повлекло вытеснение звука е звуком ö и в конечном открытом слоге: зв. ед. божö, им. ед. лицö,mвojö, вашö и т. д. Неизмененным оставался звук е только в положении после неслогового и в конечном открытом сло­ге: добройе, листийе.

г). Переход l зубного в ł повлек за собой изменение предшествующих ö (из е), ü (из ь) — в о и ъ, там, где звуком ł замыкался слог: м’öлко переходило в молко (ср. позже молоко), в’üлкь (из вьлкъ) перехо­дило в вълкь (волк).

д). Носовые гласные о, ö (в некоторых грамматических окончаниях), а (из е носового, со­гласно предыдущему) потеряли в общерусском языке свое носовое свойство: при этом о носовое перешло в у (путь, воду), ö носовое в # (р. ед. земл#, вин. мн. муж#), а но­совое в а с предшествующей мягкой или твердой согласной: п’ать, ход’а, ида (вместо иды, под влия­нием аналогии).

е). Долгие р и л в положении после гласных о и е и перед согласными перешли в общерусском языке в группы рр и лл, где первые р и л были неслоговыми, а вторые р и л — слоговыми звуками: воррна, голлва вм. общеслав. ворна, голва с долгими р и л.

ж). Позже общерусский язык, утративший р и л чистые, заменил и слоговые р и л (как древнего, так и нового, только что указанного происхождения) соответствующими лабиализованными и палатали­зованными согласными, неизвестными в слоговом употреблении, т. е. неслоговыми звуками; но вследствие этого предшествующие более слабые звуки ъ, ь переходили в более сильные: мълва, вьрхъ, дьрнъ с неслоговыми л и р и сильными ъ, ь, причем ь переходило перед л в ъ (вълкъ), перед лабиализован­ным р в ü иррац. (дüрнъ), а перед палатализованным — в закрытое ь (вьрхъ).

Группы же согласных рр, лл в своем стремлении вокализировать второй элемент (ср. более ранний переход долгих р и л неслоговых в слоговые) пре­вращали его в гласную: в о, когда предшествующие р, л были тверды, в е, когда они были мягки. Так, вместо общеслав. бергъ явилось бèрегъ (не­посредственно из бер’ргъ), вместо общеслав. ворна — ворòна, вместо шелмъ — шöлòмъ (непосред­ственно из шöллмъ). Явление это называют полногласием: формы, как главá, гласъ, время, древо, чрево и т. д., оказываются в русском языке заимствован­ными из языка церковнославянского.

з). Дифтонгическое сочетание # (ие) подверглось из­менениям в некоторых положениях еще в общерус­скую эпоху, а именно: в неударяемом слоге, перед слогом с ударяемым и, оно перешло в и; ср. обще­русск. сидúтъ вм. с#дúтъ, дитúна вм. д#тúна, мизúный вм. м#зúный, в положении перед звуком а, #, ассимилируясь ему, оно переходило в а, смягчающее предшествующую согласную: несяахъ, бяаху вм. нес#ахъ, б#аху.

и). В имперфекте аа, яа стянулись в одно а, по-ви­димому, еще в общерусскую эпоху, несяху, нечаше, хожахъ. Бòльшая часть форм склонения и спряже­ния общеслав. языка продолжала жить и в общерусском языке.

Впрочем, еще в общерусскую эпоху утрачен ряд форм сложного склонения прилагательных, а именно: в тех сложениях, где сохранялись в окон­чании местоименные формы, начинавшиеся с основы je вместо падежной формы прилагательного, в первой части сложения являлась основа на -о: добраего, добруему, добр#емь заменялись через доброего, доброему, доброемь, может быть, по образцу моего, твоему, коемь; отсюда, с заменой полных форм мес­тоимения энклитическими — доброго, доброму, доб­ромь (ср. диалектные общерусские мого, твому).

В спряжении общерусский язык утратил сигма­тический аорист (напр., ст.-слав. н#съ, р#хъ). Равным образом утрачены формы бимь, би и т. д., служившие в общеслав. языке для обра­зования описательной формы сослагательного на­клонения.

Кроме того, общерусский язык утратил почти все образования настоящего времени без соединитель­ной гласной: сохранив образования с согласными основами, как есмь, дамь, #мь, в#мь, и из гласных основ (имамь), общерусский язык вытеснил обра­зования, подобные д#лаамь, знаамь и т. д. — образо­вания, восходящие по свидетельству большинства слав. языков к общеславянской эпохе (карпато-русск. спiвам и т. д. явились под влиянием польск. и словацк. говоров).

Личное окончание ть 3 л. един. и множ. переносилось из наст. вр. в формы имперфекта: играшеть, бяхуть вм. общеслав. играше, бяху. Окончание ши во 2 л. ед. ч. наст. вр. уже в общерусскую эпоху начало вытесняться окончанием шь (оба окончания восходят к обще­слав. языку), а под влиянием этого и хочи (2 л. ед.) переходило в хочь.

2. В эпоху, непосредственно предшествовавшую распадению русского языка, имел место ряд звуко­вых явлений, частью общих всему языку, частью же коснувшихся только отдельных его диалектов.

К общим явлениям относятся:

а). Исчезновение из произношения слабых ъ, ь,слабо-иррациональных ы (в положении перед не­слоговым и) и и (в таком же положении); слабыми и неслоговыми (не составляющими слог) эти звуки были: 1) там, где на них не падало ударение (удер­жавшееся, впрочем, только в первом слоге слова), и 2) там, где за ними не следовало слога с слабым же неслоговым звуком. Таким образом, общерусские кънязь, даль, гънати, коньца, дъска, тьстú (д<ат>. ед. от тьсть) и т. д. перешли в княз’, дал, гнати, кон’ца, дска (цка), тсти (цти).Из приведенных примеров видно, что язык не стес­нялся появлением необычных групп согласных, возникавших после выпадения ъ, ь; его не затрудня­ли даже такие группы, где р, л оказывались между согласными: крстити (откуда кстить), пл’сков (от­куда псковъ), крвав (др.-русск. крвавъ). Но аналогия родственных образований часто тре­бовала восстановления исчезнувшего звука, и таким образом вм. ъ, ь появились сильно-иррацио­нальные ы, и: общерусск. крывав, блыха, дрыжати с сильным иррац. ы, тривога, слиза с сильным иррац. и. Совершенно так же ýмыйемъ (с более слабым ир­рациональным ы, в противоположность мыйемъ с сильным иррациональным ы), людийе (с слабым иррациональным и в противоп<оложность> людий с сильным иррац. и), листийе и т. п. пере­ходили в ýмйемь, людйе, листйе.

б). Сильные ъ, ь, ü перешли в эту же эпо­ху в о, е, ö: вълкь, сънь, дъску, дьнь, пьсь, льнь изменились в волк, сон, дòску, ден’, п’öс, л’öн; между тем более сильные иррациональные ы, и оставались без изменения, исключая случаи, где они под влиянием аналогии были заменены сильными ь, ь (откуда о, е): ср. же­ребьй (вместо жеребий, под влиянием жеребйа), от­куда жеребей (др.-белор. жеребей, мало­р. соловэй); гусьй (род. мн. вм. гусий, под влиянием гусьмъ, гусьхъ), откуда гусей (ср. малор. гусэй, белор. гусей).

в). Конечные открытые неударяемые гласные и, ы, е, о, находясь в чередовании с такими же ударяе­мыми гласными в родственных формах и образова­ниях, переходили в слабые иррациональные и, ы,слабые ь, ъ, которые в силу общего закона затем от­падали: буд’ вместо бýди (ср. идú; великор. и малор. буд’), ходúт’ вм. ходúти (ср. нестú; великор. ходит’, белор. хадзúц’, мало­р. диалект. ходит’); нес#т’ вм. нес#те (2 л. мн. повел., ср. спитé; малор. несíт’); ср. еще там, так вм. тамо, тако; малор. туд вм. туды и др.

г). Звук е в положении после группы «смягченная согласная + неслоговое и» переходил в открытом конечном слоге в ä, подобно тому как всякое е зву­чало как ä в том же положении после смягченной согласной: людйä, листйä вм. людйе, листйе (из людийе, листийе).

д). Неслоговое и в положении после согласной вскоре обратилось в j: людjä, листjä, братjä и т. д., в положении же перед и оно исчезло совсем: козий (вместо козйий), птичий, третий.

е). Полумягкие согласные, возникавшие еще в об­щерусскую эпоху в положении перед слабым ь, ока­завшись после исчезновения такого ь без защиты, отвердевали в конечном слоге, если этому не пре­пятствовала какая-нибудь аналогия: твор. ед. наро­дом вм. народом’, мест. ед. в том вм. въ том’,но голуб’, сем’ под влиянием голуби, семи; 3-е лицо в северновеликор. и северномалор. имеет твердое т из т полумягкого (говоритъ и т. п., в севернорусских памятниках уже в XIII в.), а что касается мягкого т в южновелик., белор. и южномалор., то всего вероятнее объяснять его влиянием древних форм на ти (фо­нетически вм. ть перед вин. местоимения и): любити (и), побиюти (и) и т. п. Равным образом мягкое т в северновеликорус­ском есть объясняется влиянием форм, как есте, ести для 3 л. ед.

ж). Вследствие выпадения ъ и ь, в языке появился ряд групп, где происходила встреча неоднородных по мягкости согласных: в устранение подобных встреч предшествующие твердые согласные, асси­милируясь следующим мягким, переходили в мяг­кие: слю (из сълю) переходило в с’лю (откуда шлю), легче (из льгъче) — в лег’че и т. д.

з). Группа чн перешла в шн: ср. малор. смашнúй, белор. памошник, великор. нашной.

и). Согласно предыдущему, общерусский язык имел звук ä в положении после j в конечном открытом слоге вместо более древнего е; тот же звук в извест­ном положении был известен после ж, ч, ш в середи­не слова (диалект. жäл#зо, жäнихъ, пьшäница).

Звук ö заменил е в положении перед твердыми согласными, а после j, ж, ч, ш, ц и т. п. — в конеч­ном открытом слоге. Наконец, однородный звук ü был получен из общеслав. языка в положе­нии после общеслав. смягченных согласных (мужü, лüбити и т. д.).

Все три звука ä, ö, ü изменились в эпоху, предшествовавшую распадению русского языка, в а, о, у в положении после издревле смяг­ченных согласных, неизвестных в языке в твердом виде (т. е. после j, ж, ч, ш, ц и т. п.); так появились: колjа (им. ед. вм. колjä из колийе), людjа (им. мн.), диалект. жал#зо (северновеликор. жал#зо, малор. залiзо); княжо (зв<а­тельный> ед.), жонá, пшонó, чотыре, мýжу, ношý, ли­цý, шучу и т. п.

i). По-видимому, еще до распадения своего рус­ский язык утратил древние отношения в количест­ве и ударении гласных; долгие гласные исчезли из языка, а в связи с этим исчезли и разные виды уда­рения на долгих гласных.

К диалектическим явлениям этой эпохи в облас­ти звуков относятся:

а). Появление сочетаний ки, ги, хи вм. кы, гы, хы. В разных говорах древнерусского языка сказа­лось стремление к еще более тесному сближению согласных с следующими гласными (это стремле­ние, как мы видели, началось еще в общерусскую эпоху): вследствие этого лабиализованные задне­нёбные согласные не могли сочетаться со следую­щим ы (звуком средненёбным); утратив лабиализа­цию, задненебные согласные перед ы переходили в согласные средненёбные, но язык, допускавший в то время только аффектированное произношение согласных (с палатализацией или лабиализацией), заменил твердые средненёбные согласные мягкими (палатализованными); последние повлияли на из­менение следующего ы в и: так, уже в памятниках XII в. находим великии, паки вместо великый, пакы.Но диалектически кы, гы, хы держались до XV–XVI ст. в великорусских и белорусских говорах.

б). Благодаря лабиализованному своему характеру звук в во многих древнерусских говорах переходил в у неслоговое, а это отразилось, между прочим, на смешении предлогов у и в; до сих пор не только в малорусских и белорусских, но и великорусских на­речиях — северном и южном — мы находим гово­ры, смешавшие предлоги у и в и произносящие в как неслоговое у.

в). Диалектический переход л в у неслоговое также относится к глубокой древности.

г). Ассимиляция j предшествующей согласной, столь распространенная в малорусском, белорус­ском и западных говорах южновеликорусского на­речия, должна быть признана весьма древним диа­лектическим явлением ввиду единичных случаев такой ассимиляции в северновеликор. гово­рах: треттяго, платте.

д). К весьма древним диалектическим явлениям можно отнести переход а в положении между двумя смягченными согласными в е закрытое (северновеликор. петь, дéдя, южновеликор. грезь, пуправлéють). В некоторых говорах а и о переходили в е закры­тое после мягкой согласной даже перед следующей твердой согласной при условии неударяемости этих гласных (ср. северновеликор. взелá, несý).

е). Звонкие согласные в конечном слоге и в положе­нии перед глухими согласными перешли диалекти­чески в соответствующие глухие уже в очень отдален­ную эпоху жизни русского языка: ср. великорусское, белорусское и западномалорусское произношение сут вм. суд; диалектически же звонкие согласные сохраняются до сих пор в разных русских наречиях (но преимущественно в украинском).

В области форм для эпохи, предшествующей рас­падению русского языка, отметим следующие явле­ния: форма им. мн. муж. р. заменяется формой вин. мн., очевидно — под влиянием совпадения этих форм в именах женск. и средн. р.: ср. малор. паны, конi, вimцi, великор. столы, сады; им. мн. прилаг. великор. добрые (вм. добрии) и т. д. В прилагательных и местоимениях окончание им., вин. мн. ср. на а, ая заменяется окончаниями соответственных образований ж<енск>. и м<ужск>. р.: добры# вместо добрая, т# вм. та. В именах муж. и ср. р. формы дат. мн. омъ, местн. мн. #хь и тв. мн. ы заме­няются формами амъ, ахъ, ами, заимствованными от имен жен. р., причем это произошло, ве­роятно, не без влияния им. мн. ср. р. на а (села – селамъ) и склонения прилагательных, где все три ро­да имели для этих падежей общие окончания.

Форма р. имен м. р. на древнее ъ (ь) рано вы­тесняется формой на овъ (евь), заимствовано от ос­нов на у: ср. совр. малор. naнiв, велико­р. садóв; кроме того, форма на ь вытесняется окончанием ий из основ на древнее и краткое: совр. малор. конии, великор. князей.

В связи с распространением окончаний основ на у и и в склонение других основ стоит смешение их с основами на о: вм. сыну рано является сына (р. ед.), вм. гостии — гостя (р. ед.). Между прочим, из основ на у заимствуется в основы на о окончание местн. ед. у, вытеснявшее # в особенности в основах на согласные задненебные (в древнерусск. яз. ср. местн. ед. торжку, совр. малор. чоловiку, белор. жирябенку, на гвоздику); кроме того, у вытеснило в словах с подвижным ударением окончание # (ударяесое), вследствие чего уже в древнем языке # местн. ед. в словах с подвижн<ым> ударением было всегда неударяемо: на низý, на дубý. Далее из основ на у взяты окончания: им. мн. –ове (малор. панове, древнерусск. понове, севернорусск. диалект. столове); р. ед. –у, особенно распространяющиеся в склонении имен неодушевленных и др. Сходно с этим объединяются склонения основ ср. рода: основы на ес почти совсем исчезают, заменяясь основами на о: неба вм. небесе. Окончания основ на твердые согласные сближаются с окончаниями мягких основ: так, под влиянием овъ в мягких основах является евъ (коневъ), под влиянием ови — еви (манастыреви); вм. # в р. ед. и им. вин. мн. ж. р. рано является и под влиянием окончания ы в твердых основах (братии, души, овци) и т. д.

Среди явлений синтаксических обращают на се­бя внимание: окончательное вытеснение в именах м. р., означающих предметы одушевленные, формы вин. ед., тожественной с им. ед. — вытес­нение, повлекшее за собой замену вин. мн. формою род. мн. в склонении имен, означающих лиц муж. р., и утрату формы вин. п. ед. муж. р. и (вместо чего и для неодушевленных в позднем языке употребля­ется род. его).

К тому же времени относится начало утраты двойственного числа в формах склонения и спря­жения; вместо него появляется множ. ч. В ту же отдаленную эпоху начинается утрата аориста и имперфекта: они заменяются формами прошедшего сложного (прич. на лъ с формами наст. или аориста от быти, вм. которого впоследст­вии формы былъ, была, были). Уже в общеслав. языке, по-видимому, при сложном прошед­шем могла опускаться форма 3 л. ед. есть: ходиль вм. ходиль есть; в русском языке стали опус­каться и формы прочих лиц и чисел, по крайней мере при ясно выраженном подлежащем.

Отметим появление оборотов, как бывало ходилъ, бывало читаю (великор. и малор.). Опущение наст. вр. вспомог. глагола в сложном прошедшем стоит в связи с общим исчезновением его (как связки) в языке. Весьма рано конструкция числительных, начиная с пяти, распространилась на числитель­ные два, три, четыре; этим объясняется появление оборотов, как прошло два л#та, лет#ло два лебедя (великор. и белор.), ср. сербск. nuje вино тридесет jунака; равным образом это повлияло на появление род. мн. в определениях при именах, стоящих (в им. или вин. мн.) после названных числительных: древнерусск. по два гроши польскихъ, совр. малор. три дошчi добрих, великор. два красивыхъ стола.

3. Прежде чем остановиться на позднейших явле­ниях, следовавших за распадением единства рус­ского языка, мы рассмотрим несколько звуковых явлений, пережитых отдельными наречиями в очень древнее время, когда еще не утратилось един­ство языка и когда эти наречия еще переживали ря­дом с явлениями местными явления, общие всему языку. К таким явлениям относятся: в южнорусских говорах изменение долгих о, ö, е в дифтонгические сочетания уо, üö, ie; переход этих долгих гласных в дифтонги, очевидно, предшество­вал потере долготы в гласных, а потерю эту следует признать явлением общерусским, хотя и поздним сравнительно с другими явлениями.

Долгие о, ö, е были получены общерусским язы­ком из общеслав. о, е долгих, а здесь они за­меняли краткие о, е вследствие перехода звуков ъ и ь в соседнем слоге в слабые и неслоговые гласные. Так явились южнорусск. дуомъ, мüöдъ (ö в м’öдъ из е по указанной выше причине), пиечь. Памятники XII в. доказывают, что к тому време­ни рассматриваемое явление уже совершилось, так как они передают одним общим знаком гласные звуки в таких словах, как печь, шесть, камень и в д#ти, с#сти, гор#ти, где # надо читать, ко­нечно, как ие.

В среднерусских говорах к древнейшим местным звуковым явлениям относится так называемое «аканье» — явле­ние, тесным образом связанное с судьбой ударения. Ударение в этих говорах значительно усилилось сравнительно с ударением общерусского языка и других русских говоров; это усиление повлияло на ослабление неударяемых слогов слова, причем глас­ные не вполне закрытые (каковы и, у, ы) переходили в этих слогах в гласные неполного образования, ко­торые обозначим через ŏ (из а, о) и ĕ (из :е, ö, ä); так явились в среднерусских говорах: вŏдá, сĕлó, цвĕт³, плĕсáть; пŏстухá, пĕтухá; гóрŏдŏ, ýмрĕтĕ и т. п.

Полученные отношения между неударяемыми и ударяемыми слогами могли сохраняться только там, где в слове не оказывалось рядом нескольких неударяемых слогов с гласными неполного образо­вания, так как в этом последнем случае из двух рядом стоящих перед ударением слогов слог, ближайший к ударению, должен был усилиться: в связи с этим усилением стоял переход гласной неполного обра­зования в гласную полного образования, причем ŏ и ě безразлично переходили в а; так, рядом с гŏдá, вŏдá явились гŏрадá, пŏгадú, зŏважу; рядом с сěлó, вěснá — вěс’алá, сěр’абрó и т. д.

Понятно, что в скором времени гласная а перехо­дила и в начальные неударяемые слоги, вм. вŏдá, сěлó появлялись вадá, сялó, обратное явление также не замедлило сказаться: вм. гŏродá, вěс’алá появились гŏрŏдá, вěсěлá.

Разграничение в употреблении, с одной стороны, ŏ, ě, а с другой — а, принадлежит уже позднейшей эпохе и произошло в отдельных среднерусских го­ворах. За ударением из двух рядом стоящих слогов перевес получал, по-видимому, слог, более удален­ный от ударения: гласные ŏ, ě переходили в нем в а; так, рядом с слóвŏ, в нарóдě явились óлŏва, въ гóрŏд’а, а это вызывало, с одной стороны, возможность появ­ления произношения: слóва, в нарóд’а, а с другой — óлŏвŏ, в гóрŏдě. Разграничение в употреблении зву­ков ŏ, ě и а в этих случаях принадлежит отдельным среднерусским наречиям.

В севернорусских говорах, отличавшихся от ос­тальных между прочим сохранением общеслав. происхождения г как мгновенной согласной (латинское g), произошло в весьма отдаленное вре­мя совпадение звуков ч и ц в одном звуке, причем если в позднейшее время и являлись два звука — и ч, и ц, — то употребление их не соответствовало первоначальному между ними различию.

К древнейшим явлениям в тех же говорах следует отнести переход дифтонгического сочетания ие (#) как в и, так и в е закрытое. Древность смешения ч и ц и перехода # в и и е доказывается новгородскими памятниками XI века. Относительно среднерусских говоров следует еще отметить, что западная часть их в весьма отдаленную эпоху пережила несколько общих явлений с польскими говорами. Сюда относятся: приобретение звуками д’ и т’ свистящего оттенка (отсюда позже дз и ц мягкие), а также потеря мягкого р (в польском яз. мягкое р перешло в rz, ср. словацкое твердое r при чешском ř).

После распадения русского языка отдельные час­ти его переживали общие явления, чуждые другим частям. Но части эти еще не вполне обозначились; создавшиеся между ними диалектические отличия стираются под влиянием столкновений, вызванных движениями народных масс.

Некоторые резкие разграничения выступают на­ружу, однако довольно рано: так, южнорусские го­воры не переживают в эту эпоху каких-нибудь общих явлений с севернорусскими или с восточною отрас­лью среднерусских говоров; напротив, южнорусские говоры сближаются все теснее с западною отраслью этих говоров, что соответствует поступательному движению южнорусов к северу. Среднерусские говоры переживают ряд общих явлений с севернорусскими, но особенно тесно сближение восточной их отрасли с севернорусски­ми говорами; этому соответствует движение среднерусов, теснимых с юга, в область севернорус­скую. Вместе с тем особый интерес представляет взаимное друг на друга влияние западной и восточ­ной отрасли среднерусских говоров.

Сообразно с этим я сначала рассмотрю явления, общие между теми или другими главными наречия­ми русского языка (южнорусские и западносреднерусские, среднерусские и севернорусские, восточносреднерусские и севернорусские), а потом перейду к обзору некоторых местных, более ограниченных диалектическими границами явлений.

а). Явления, общие южнорусским (малорусским) го­ворам и западной отрасли среднерусских говоров (го­ворам белорусским).

В области звуков:

а). Распространение произношения в как неслого­вое у или билабиальное в (английское w) в конце слова и перед согласными: укр. cынúw, бело­р. сыноу, причем в связи с этим стоит смеше­ние предлогов в и у. Звук ф почти неизвестен ни в белор., ни в малор.; вм. него хв, х.

б). Распространение перехода л перед согласными и в конце слова в у неслоговое: белор. воук, спау,малор. воук (вowк), ходыу (ходыw).

в). Переход сильно-иррациональных ы и и, являю­щихся в древнерусском языке на месте ь и ь там, где группа согласных препятствовала их выпадению, в ы и и полного образования: белор. дрыжить, тривога, блистить, малор. крывавый, глытаты, дрыжаты; тот же переход — в положении перед й переднего ряда, хотя диалектически в белорус­ском известно и другое изменение сильно-иррац<и­ональных> ы и и.

г). Отвердение звуков ж, ш, ч.

д). Появление дж вместо ж: малор. выджу, роджу,белор. урыджай, проваджáць.

е). Ассимиляция звука j предшествующим соглас­ным в случаях, как белор. свинн½, суддз½, малорус­ское зилля, ниччу.

ж). Отвердение губных перед мягкими согласными и в конце слов: белор. сем, малор. сiм; белор. землю, пъю, малор. зэмлю, пью.

з). Переход неударяемого и после гласных и в на­чале слова в й: белор. за йзвощика, паúскаць, во й да­вай, нейдз#, йрваци, малор. йму, йно;ср. голка вм. иголка в малор. и белор.

и). Появление приставочных в и г перед началь­ными у и о: малор. и белор. вутка, малор. вораты и гораты (пахать), белор. гораць и т. п.

В области ударений отметим частый перенос уда­рения с предлога на зависящее от него имя: белор. на л#су, падъ нóги, на стóроны; малор. на зэмлю, пидъ гóлову, на бэриг, до мóсту, за дýшу.

В причастиях на л формы женск. р. нередко принимают ударение среднего рода: белор. брáла, спáла, звáла, малор. спáла, брáла, ждáла, причем в сложных с предлогами ударение обыкновенно пе­реносится с предлога на корень во всех родах — ма­лор. порвáла, нан½въ, пидчэсла, помэръ, белор. умёр, атдáли, падн½ли и т. д.

В области форм малорусское и белорусское наре­чия сходятся:

а) в сохранении форм с ц, з, с в основах на гортан­ные; белор. у парози, у боцихь, у вус#, дз#уц#, жонц#,малор. у боци, руцú;

б) в сохранении форм зв. пад. на е, о, у, причем окончание у употребляется не только в мягких основах м. р., но и в основах на задненёб­ные согласные: малор. вовку, снiгу, белор. сынку;

в) в сохранении некоторых единичных форм дв. ч. в именах женск. р.: галицк. дви нози, дви руци, три дорози, белор. тры б#дз#;

г) в распространении окончания 1-го л. мн. мо вм. м: малор. вэдэмó, хвалымó, белор. спимó, бяжымó, дамó;

д) в появлении окончания #м, #те в повел. накл. вм. им, ите в глаголах типа хвалити: белор. да хадз#мъ, древнебелор. хвал#те, малор. хвалим, хвалúтэ;

е) в исчезновении форм деепричастия на а, я, по­добных великор. ведя, неся, хваля, вм. чего всегда -учи, -ючи, -ячи;

ж) в сохранении окончаний ем, ех древних основ на ь: белор. сянёх, малор. костэм, костэх и в распро­странении окончания ех, равно как и ох (из основ на у), на другие основы: белор. капачóх, кораблёх, у нутрох; малор. людёх, лисох, конёх;

з) в появлении стяженных форм в склонении имен прилагательных: белор. б#ла, с#ра, синю, чис­та (вм. чистое), вясёлы (вм. веселые), малор. молода, добрэ (вм. доброе), били (вм. билыjи), добри (вм. добрий, дат. ед. ж. р.) и т. д.; вероятно, сюда же должно отнести появление в им. ед. окончаний ы, и вместо ый, ий: малор. сыни, белор. гóлы, свят³, мал³;

и) в употреблении окончания у в местн. ед. слов муж. и ср. р. и в особенности в словах на задненёб­ные согласные: белор. у пóлю, у ýху, на коню, при канцу, на конику, на рынку; малор. в ýху, хлопцю, вэсиллю, чоловику;

i) в появлении окончания е вм. и в 3 л. ед. числа в формах, как малор. говорэ, ходэ, белор. косе, ходзе, купе и нек. др.

В синтаксическом отношении укажем:

а) общее образование описательной формы буду­щего в малор. и белор.: пысатыму, хвалытымеш, рабúциму;

б) вытеснение древних форм им., вин. дв. ч. в именах м. р. формами множ. ч.: малор. два сы­ны, два козаки, белор. два браты, два паны, два вауки;

в) сохранение различия между формами род. и вин. мн. в названиях животных: малор. конiв и конi, рыб и рыбы, белор. коняй и ко­ни, сабак и сабаки;

г) распространение местоимений основы як вм. как: малор. якый-то, якнэбудь; белор. якийся;

д) употребление предлога за с вин. п. при сравне­ниях: малор. зэмля бильша за мисяць, белор. паменiй за ягó;

е) на изменение предлога с в з под влиянием фо­нетических причин и вызванное этим смешение его с предлогом из.

б). Явления, общие севернорусским (северновеликорусским) и среднерусским (белорусским и южновели­корусским) говорам.

В области звуков:

а) переход дифтонгического сочетания ие (#) в е за­крытое перед мягкими согласными, открытое — в других случаях; выше было указано, что в севернорусских говорах еще раньше # изменялось диалек­тически в и и е закрытое: севернор. и среднер. мера, сели, столе (стале);

б) переход звуков ö, ä, ü после мягких согласных в о, а, у (ср. такой переход в более древнюю эпоху в положении после ж, ч, ш, j и т. д.; среднерусск. (под ударением): уцёк, пёс, нёс; севернор.: нёс, нёслá, сёлó; для a из ä древнерусск. есмя, естя,совр. севернор. и южновеликор. (тульск.); меня, те­бя, диалект. севернор. дáйтя, грузúтя, éстя (3 л. ед.); диалектически ö и ü сохраняются перед (а в особенности между) мягкими согласными до сих пор: южновеликор. т’öтя, бjöть, бjümь, пьüть;

в) нефонетическое вытеснение звука е (из #) зву­ком ё (восходящим к о): севернор. И среднер. вёдра, гнёзда, убег;

г) появление звука е открытого перед твердой со­гласной, с одной стороны — благодаря фонетичес­кому изменению закрытого е в этот звук перед от­вердевшей согласной: конец (канец), диалект. сем, верх; с другой стороны — благодаря вытеснению звука ё из некоторых грамматических форм под влиянием звуковой аналогии: южновелик. и белор. бярем, вязем, пляцем, северновелик. (редко) ведем и т. д., под влиянием береть, вязете, пляцеш; белор. умéрли, прынéсло, под влиянием умéрци, прынéсць; наконец, е появляется вм. я в конеч­ном открытом ударяемом слоге благодаря устано­вившемуся в целом ряде форм чередованию е от­крытого ударяемого и е неударяемого и, напротив, совершенной единичности чередования ударяемо­го а (я) с неударяемым е: белор. спицé, бяжыцé вм. спиця, бяжыця, под влиянием пляцúце, завéце (ср. пляцé при #дзе в 3 л. ед.), северновелик. хо­титé, #дитé, несетé, под влиянием хóдите, игрáете (ср. ведé, берé при #де); ср. диалект. белор. спицё, ве­ликор. хотитё вм. спиц½, хотит½ под влиянием чередования ё с неударяемым е;

д) общим для севернорусских и бòльшей части среднерусских говоров (как восточных, так и запад­ных) следует признать изменение сильно-иррацио­нального ы в положении перед ŭ в ö, не смягчавшее предшествующей согласной: добрöй, сл#пöй, мöю; из ö, как увидим ниже, в севернорус. и восточносреднерус. о: доброй, сл#пой, мою, а в западносреднерусских и некоторых (редких) севернорус. говорах — э: добрэй, сляпэй, мэю; диалектически в южновеликор. сохраняется ö: жиздр. мöю, крöю.

В области форм: твердые и мягкие основы, сбли­зившие еще в предшествующую эпоху некоторые из своих окончаний, стремятся к еще бóльшему сближению; следствием этого является, напр., вы­теснение окончания # в им., вин. мн. м. и ж. р. и в р<од>. ед. женск. р. основ на мягкую соглас­ную: им. мн. кони, гужы вм. коне, гуже; землú, душ³ вм. земле, душе; в тв. ед. ж. р. вм. ею яв­ляется ёю: землёю, даубнёю, в белор. говорах даже в местоимениях: таёю, усёю.

Благодаря совпадению форм род., дат. и местн. в именах женск. р. с мягкой основой (землú), все три паде­жа могут получать общее окончание и в других ос­новах женск. р.: общим для великорусских и белорусских говоров является перенос окончания öй из р. ед. ж. р. прилагательных в дат. и местн. ед.; р. ед. молодöй (из мóлодые по указанному выше закону) стало и формой дат. и местн. ед.: так объясня­ется появление формы молодэй в говорах, обратив­ших ы перед ŭ в э; ср. маладэй в южновеликор. говорах Калужской, Тульской, Орловской губ.; глупэй, дурнэй в некоторых белор. говорах (при чужый), с#рэй, другэй в олонецких говорах.

Самые окончания р. ед.: ый (откуда öй), ой яви­лись в великор. и белор. говорах нефонетически вм. ые, ое (из ы#, о#) под влияни­ем форм дат. и местн. ед. на ой; точно так в тех же говорах, в противоположность малорусским, окончание твор. ед. ою перешло в ой не фонетически, а под влиянием стремления сблизить по числу слогов форму тв. ед. с формами других падежей ед. ч.: великор. и белор. молодой (маладой) вм. молодою, тра­вой вм. травою.

Под влиянием чередования ой и öй в род., дат. и местн. вм. ой в тв. ед. также являлось öй: ср. белор. старэй бабэй, южновеликор. съ аднэй, олонецк. подъ плитэй. Отметим, что и в форме им., вин. мн. вм. ые должно было явиться фонетически öе: но ŏ и в белор., и в великор. говорах уступало место звуку ы полного образования, заимствованному из именного склонения; впрочем, в белор. известны диа­лект. нашнэя, гнилэя и т. п.

Общим для великор. и белор. говоров оказывает­ся смешение тв. и местн. ед. в склонении местоиме­ний и прилагательных: белорус. местн. ед. т#мъ, на сивымь, у другúмъ, великор. в ним, в таким случà#, но с нёмъ. Окончание е в им., вин. ср. р., существовав­шее в общерус. языке после й (тогда как после j звук е изменился в о), которому предшествовала глас­ная, т. е. в случаях, как моé, дóброе (ср. малор. мое, доброе), в великор. и белор. заменено окончанием ё,заимствованным из имен, как лицо, плечо: ср. вели­кор. и белор. моё (маё) при диалект. белор. моé, таé; вытеснение форм моé, своé через моё, своё вызвало в великорусских говорах моеё, своеё вм. моеé, своеé в р<од>. ед. ж. р.

Равным образом великор. и белор. говоры вытес­нили ударяемое окончание я в им., вин. ед. имен ср. р.: диалект. общерус. житья (малорусское життя), рытья (др.-малор. вырытя) перешли в великор. и белор. в житьё (жицьцё), рытьё, под влиянием имен, как плечо, яйцо; при этом вытеснение я через ё вызвало появление белор. форм, как мужьё, звярjо, жардзьё и т. п., великор. диалект. кумовьё при кумовья.

В глагольных образованиях отметим распростра­нение основ на ыва, ива для значений несовершен­ного и многокр. видов, причем коренное о ударя­емое заменяется (хотя далеко не постоянно) через а, в противоположность малор. говорам, где подоб­ное а почти неизвестно, причем вм. ыва, ива нахо­дим ува, юва: великор. занáшивать, похáживать, отморáживать, белор. загáливаць, загáрнываць, улáмливаць (малор. прыговаруваты обязано белорусскому влиянию). Укажем еще на возможность появления форм с к, г вм. ч, ж в наст. вр.: великор. пекётъ (пекеть), белор. пякець.

В области синтаксиса отметим потерю сравни­тельной степенью форм рода и падежей и появле­ние вм. них наречия, употребляемого и в качестве прилаг.-сказ.: она добр#е (дабр#й) мужа.

в). Явления, общие севернорусским и восточносреднерусским (т. е. южновеликорусским) говорам.

В области звуков:

а) переход ö (из ы) в о; выше было указано, что переход мыю в мöю принадлежит как севернорусским, так и всем среднерусским говорам (в западных лишь диалектически сохранялось ы); но дальнейший переход мöю в мою характеризует именно эпоху общей жизни севернор. и восточносреднер. говоров; ср. северновеликор. доброй, сильной, южновеликор. глухой, крою и т. д.;

б) переход сильно-иррационального и перед не­слоговым и в е (ср. более древний переход ый в öй): пей, шея;

в) переход сильно-иррационального ы и и, заме­нивших древние ъ и ь в группах согласных, в о и е (в противоположность малор. и белор., где вм. этого — ы и и полного образования): блоха, дрожать, кро­шить, грем#ть, трезвонъ;

г) отвердение ж и ш (не повсеместное), причем предшествующее е может изменяться в ё: лёжа, одё­жа (белор. адзёжа); более позднее отвердение ц (так­же не повсеместное): конец, отец; сохранение ч мяг­кого (только в единичных диалектах ч отвердело);

д) диалектическое, но весьма распространенное смягчение задненебных согласных после предше­ствующих мягких звуков: чайкю, ручкя в губ. Ярославской, Вологодской, Костромской, Вят­ской, Новгородской, Калужской, Тульской, Орлов­ской и др.;

е) смягчение губных перед мягкими задненёбны­ми согласными: лапьки, шапьки и др. Относительно ударения можно отметить перенос его на ся в при­ч. на лся под влиянием форм ж. и ср. р.: взялс½ вм. вз½лся, также взялúсь вм. вз½лись и т. п.

В области форм:

а) полное сближение твердых и мягких основ, вы­звавшее, напр., утрату местн. ед. на и (и ю) в местн. ед. от мягких основ (ср. белор. на конú, у пóлю, на ко­раблú, при цару): на кон#, въ лиц#, при конц# (лишь в словах на ье сохранилось ьи: въ забытьú); вместе с тем некоторые из окончаний мягких основ переходят в твердые: у сестр#, причем этому содействует тожде­ство окончаний родит., дат. и местн. ж. рода в именах прилагательных, тождество, известное и в более древнюю эпоху, когда при древнем земл# (р<од>. ед.) явилось новое земл# (дат. и местн.);

б) исчезновение древних форм склонения основ на задненёбную согласную, где вм. г, к, х стояли з, ц, с; ср. новообразования: рук#, дорог#, ýх#, лáвк# и т. д;

в) равным образом средненёбные согласные за­менили указанные звуки в формах повелительного наклонения: пекú, берегú вм. пьци, березú (белор. и малор. печи, стережи);

г) формы дв. числа м. р. на а получают значе­ние множественного, когда отличаются ударением от формы родит. п.: городá, парусá, глазá, рогá (исклю­чения, как рукавá, редки); в связи с этим за оконча­нием а (я) имен собирательных, восходящим частью к древнему а в словах женск. р. (братья, госпо­да, зятья), частью к древнему е в словах средн. ро­да (листья, колья), укрепляется значение окончания им. мн. м. р., и слова эти начинают склоняться во множ. ч. (друзья вм. дружья, под влиянием друзи, и далее друзьям, друзей), тем более что и в именах муж­ск. р. было уже известно окончание я в им. мн. из е: людья, гостья (в более древнюю эпоху), дворяня, татаровя (в более новую), откуда под влиянием ко­свенных падежей и а: бояра, мещана. Неударяемое окончание я с течением времени исчезло в большинстве великор. говоров, заменившись окончани­ем ья: сынóвя перешло в сыновь½ под влиянием кня­зья (ср. сыновемъ и древнее княземъ; сыновехъ и древнее зятехъ). Напротив, ударяемое а, я распространилось даже на имена ж. р.: старостá, хлопотá, грядá, подат½, зелен½, озим½, вещá;

д) в склонении числительных вм. ма (под влияни­ем ми) являются мя: двумя, четырмя; диалектичес­ки (севернор.) мя переходит и в местоимения;

е) деепричастие на я получает особенное распро­странение и образуется также от глаголов в совер­шенном виде (с значением прош. вр.): увидя, унеся, спустя;

ж) формы зват. падежа исчезли окончательно. — Среди синтаксических явлений укажем на появле­ние форм дв. ч. м. р. на а не только при два, но и при числительных три, четыре: три брата вм. браты; при этом формы дв. числа теряли свое древнее место ударения (если оно приходилось на оконча­ние) и получали ударение, сходное с род. ед.: два глáза вм. глазá, два рóга и т. д.; под влиянием этого форма род. ед. после названных числительных за­меняла формы им., вин. мн. в именах женск. и ср. рода: два селá (а не сёла), три верст³ (а не вёрсты).

Диалектически то же самое распространялось на имена прилагательные, употребленные в значении существительных: два малого вм. двое малыхъ.

Описательная форма будущего времени образует­ся только посредством соединения буду с неопреде­ленным наклонением глагола несовершенного вида.

Все одушевленные сущ. муж. и женск. р. во множ. числе употребляют форму род. пад. вм. вин.: въ домъ ведутъ трехъ лошадей, двухъ коровъ; диалектически мо­жет сохраняться и форма вин. мн. При глаголе бо­л#ть лицо обозначается не вин. пад. (как в малор. и белор.), а предлогом у с род.: у меня болитъ голова и др.

Деепричастие прош. вр. употребляет­ся в значении прош. вр.: церковь сгор#в­ши давно, староста еще неу#хатчи. Также в значении прошедшего времени от глаголов возвратных (на ся): лошадь запряжомши, я занямши, мостъ сломивши.

Несмотря на взаимные столкновения русских на­речий, в результате коих некоторые из них пережи­вали общие отмеченные выше явления, новая груп­пировка говоров не уничтожила того деления языка на три области, которое восходит к глубокой древ­ности: области южнорусских (малорусских), сред­нерусских и севернорусских (северновеликорусских)говоров. Впрочем, общая жизнь западной и восточной по­ловины среднерусских говоров была порвана, и в области среднерусских говоров обозначаются две новые группы говоров, которые, сообразно с назва­нием двух новых народностей, называют белорус­ской и южновеликорусской. Но связь между обеими группами продолжается до сих пор: это зависит частью от того, что в южнове­ликорусской области находятся говоры, издавна тя­нувшие к западной половине, частью же от того, что политические и культурные условия способствовали проникновению влияния южновеликорусских го­воров далеко на запад. Ниже мы укажем на данные, свидетельствующие о взаимном влиянии белорусских и южновелико­русских говоров. Указывая на малорусские, северновеликорусские, белорусские и прочие явления, мы оставим в стороне те из них, о которых было уже говорено выше.

Малорусское наречие резко стало отличаться от других русских наречий после перехода звуков и, е (а также [НОВ1] ä, ё) в средненёбные гласные, пе­ред которыми должны были отвердеть (в силу асси­миляции) мягкие согласные; и перешло в звук, близкий к ы, чтó повело в одних говорах к смеше­нию древних и с ы в одном общем звуке — и средне­нёбном, а в других к смешению их в одном звуке — ы: сыла и сила (с средненёбн. и); звуки е, ä, ŏ совпали в одном звуке е средненёбном, переходившем затем в е (не смягчающее предшествующей соглас­ной), а диалектически, в неударяемых слогах — в и средненёбное: бэрэг, вызлá. Но там, где согласная не могла отвердеть под влиянием аналогичных образований, ö переходило в о (л’он – л’на), а и сохра­нялось без изменений: козий (с мягким з).

По-видимому, рассматриваемое явление нача­лось в южномалорусских говорах и уже оттуда пере­далось в остальные, вообще более склонные к кон­серватизму. С юга же шло изменение дифтонгов ие, уо, üŏ в и, и до сих пор еще не охватившее всей ма­лорусской области: тисто, дим (из дуом через по­средство дуöм, дüöм, дüм), нис (т. е. нёсъ из нüöс че­рез посредство нüс). Напротив, с севера идет отвердение р, заходящее довольно далеко на юг Украины и охватившее Галицию; оттуда же идет раз­витие дифтонгических сочетаний вм. групп «мяг­кая согласная + следующее а»: сйаду вм. с’аду; йа переходило в е, а при известных условиях — в и: с’еду, ж’иль, ч’ис в северномалорусских и угро-русских говорах. Общим всему малорусскому наречию оказывается подобное изменение сочетаний мягкая губная + а: пjать, вjану.

Диалектически имело место стяжение оа, ое и др., после выпадения между этими гласными неслого­вого и, в а, е и т. д.: ма вм. моя, мэ вм. мое, добра, добрэ, добри (им. мн.) и т. д. В словах жен. р. им., вин. мн. ы стало притягивать на себя ударение: жинк³, молытв³ и др.

Чередование добрэ и доброе вызывало, с одной стороны, появление добрээ, а с другой — форм, как добрэ, сильнэ, самэ, хорошэ в значении наречий.

В синтаксическом отношении любопытно упо­требление дат. пад. вместо местного после предлогов в, на, об, по, при: пры ёму, у нашому роду и т. п. Может быть, подобное смешение падежей объяснит, поче­му древнее окончание дат. ови перешло в ов# (ср. местн. ед. на #; совр. сынови вм. ожид<ае­мого> сыновы).

Севернорусское наречие пережило ряд явлений после окончательного распадения русского языка. Так, древнее г =h, являвшееся в окончании род. ед. местоименного склонения (ого, его), а также еще в некоторых других случаях, исчезало в большинстве северновеликорусских говоров между гласными, причем оо (а под влиянием этого и ео) переходило в ово (ево); тово, доброво, моево вм. общер<усского> moho, доброhо, моеhо.

Что касается диалектич. ово в южновелико­. говорах, то, конечно, оно заимствовано ими из говоров сев<ерно>русских. Во многих говорах имела место замена конечного я через ё по причине вышеуказанной: ср. диалект. дружъё, спитё, завтрё, напивсё (напился), кольё, колосьё; ё заменяет диа­лектически и е на месте ударяемого #: телёга, колё­но, крёсла; в окончании им., вин. ср. р. ё вм. я яви­лось нефонетическим путем, под влиянием окончания о: селенья перешло в селéньё.

Весьма распространено выпадение неслогового и между гласными: диалект. д#лаэтъ, играэмъ, добраа. Во мно­гих говорах группы гласных подверглись ассимиля­ции и стяжению: играатъ, игратъ (с долгим а), добра (с долгим а), уметъ (вм. ум#етъ с долгим е), хозява.Диалектически находим замену неударяемого а че­рез о: тровá.

В области форм отметим: замену окончания ми в тв. мн. существ. через м и мы: ногам, рукам, съ людьмы (в белор. говорым, по-видимому, проникло из севернорусских); замену окончаниям ми в тв. мн. прилаг. и местоимений через ма: слезам горюцима; очевидно, ма — из дв. ч.; смешение дат. с твор. мн. также под влиянием дв. ч., где оба падежа имеют одну форму. Во многих говорах окончание ы (р<од>. ед.) переносится в дат. и местн. (ср. сказанное выше о сходных явлениях): на травы, к воды.

Сравн. степень принимает окончание яя и яе вм. #е, причем, по-видимому, это объясняется влияни­ем деепричастий на ая, яя: полняя, скоряе (ср. южновелик. л#в#ючи, с#р#ючи, под влиянием деепр. на -учи).

Весьма распространено в говорах употребление члена: указат. мест. тъ получает место за словом: домо тъ, баба-та, глаза-т#.

Важно отметить описательный оборот с прич. страд. для выражения прош. вр., причем лицо вы­ражается предлогом у с род. п.: у отця на другой жененось, у вс#хъ у#хано изъ дому, у меня везд# робатываю, у ёго въ наймиты было нанятось. Ввиду возможности замены прич. страд. прош. дееприча­стием на -вши, возможны обороты, как: у нёго за коньми ушетци.

Белорусская группа говоров находилась, как ука­зано выше, под сильным влиянием говоров мало­русских: вот почему целый ряд белорусских явле­ний уже рассмотрен нами в предыдущем отделе.

Среди специально белорусских (и притом срав­нительно новейшего происхождения) звуковых яв­лений внимание исследователя останавливается между прочим на диалектическом распростране­нии звуков ŏ, ě (так мы обозначаем звуки неполно­го образования, явившиеся в слогах неударяемых вм. о, а, е, # и т. д., см. выше) за счет звука а (я) и на переходе этих звуков в ы, и.

Во многих белорусских говорах вытеснение а (я) звуками ы, и происходит только при наличности некоторых благоприятных звуковых условий, а именно: ы и и вытесняют а в слоге перед ударением, если в ударяемом слоге находится а: выдá, дычкá, гылывá (при вадé, дачкóю); лисá, нислá, рикá (при у лясý, няслú, рякý); такое ы после губных согласных, а также после слога с гласною у переходит в у: пупá (но папý), дурукá, гусукá. В склонении весьма распрост­ранена в белорусских говорах потеря различия меж­ду ударением вин. и им. пад. слов женск. р. с подвиж­ным ударением: вадý, душý, зямл¼, на гарý и т. п.

Под влиянием чередования в диалектах ы и э в окончаниях имен прилагательных, как маладэй и маладый, нашнэя и нашныи, портнэя и портныи, звук э вытесняет диалектич. ы и в окончаниях имен су­ществительных: воз, травэ, имен. мн. валэ, дворэ.Весьма характерны новообразования в формах зв. пад. слов ж. р., в которых отбрасывается оконча­ние о: мам, баб, маладух, тёт.

Вм. иваешь, иваеть и т. д. употребляются со­кращенные формы на аеть, уеть: абарачаитца, выговаруешь, спрашую и некоторые другие. Белорусские говоры на востоке все более и более подвергаются влиянию говоров южновеликорусских: они утрачи­вают здесь характерные цеканье и дзеканье, проника­ясь и другими звуковыми, формальными и синтак­сическими особенностями, восходящими отчасти к севернорусскому влиянию на южновеликорусские говоры. Так, в дзекающих говорах Смоленской гу­б. является окончание ой вм. и при эй и ый в им. ед. прилагат.: сухой, кривой, сядой, якой; там же возможно появление в вм. г: прежнява, майво, сяводни и т. д.

Восточнее белорусские говоры принимают еще более великорусскую окраску, но белорусское про­исхождение некоторых из этих говоров выдают та­кие звуковые явления, как стаття, свиння или пакрый, памыюся (Мосальский и Жиздринский уезды Калужской губ.); любопытно также сохране­ние в них форм местн. ед., как у сараю, на большаку,им. мн. как рукав³, лугú, повод³; рядом с этим изве­стны и формы на а (лугá), проникшие в соедине­ния с числительными два, три, четыре, но, вопре­ки великорусскому и сходно с белорусским, не всегда утратившие ударение мн. ч.: два барскихъ домá, я яго училъ гадá три.

Южновеликорусские говоры испытали на себе влияние севернорусских говоров, и до сих пор, бла­годаря в особенности культурному значению Моск­вы, влияние это продолжается. Выше было указано, какие явления можно признать общевеликорусски­ми; отметим здесь распространение в вм. г в род. ед. в южновеликорусских говорах, появление г =g вм. г =h (рядом с х в конце слова: друга, но друхъ), т твердо­го в 3 лице ед. и множ. и некоторых других се­вернорусских звуковых особенностей.

К собственно южновеликорусским явлениям, проникшим и в белорусские говоры, а отчасти и в северновеликорусские, следует, кажется, отнести появление -мши вм. -вши в деепричастии прошед­шего времени: выпимши, у#хамши; вероятно, -мши надо объяснять из -вши не фонетическим путем, а как аналогичное образование (Соболевский указы­вает на влияние вземши).

Появление в южновеликорусской области гово­ров, весьма сходных с белорусскими, объясняется, как указано выше, тем, что древними колонизато­рами Приокской области были не только восточ­ные, но и западные среднерусы: ср. распростране­ние здесь окончания эй вм. ой в род., дат., местн. прилагательных и местоимений, появление ударе­ний вадý, галавý, единичные случаи, как свиння, суддя, даже в рязанских говорах и мн. др.

II. Одновременно с принятием и распространени­ем христианства начинается русская письменность и кладутся основания русского литературного языка.

Первые попытки писать по-церковнославянски были сделаны, конечно, в Киеве; родоначальником письменного русского языка следует признать церковнославянский, который вместе с духовенством и священными книгами был перенесен к нам из Болгарии. Но под инославянской оболочкой рано начал пробиваться живой язык народа: церковнославянские буквы стали изображать русские звуки, и книжный язык стал отражать живое произношение.

До сих пор еще наш церковнославянский язык, даже перейдя из киевского юга на север и восток, сохранил следы своего первоначального произно­шения на Руси: напр., слово Господь мы произносим с южнорусским г, чуждым северновеликорусскому и московскому наречию. Если в церковном языке не сохранилось еще большего количества юж­норусских особенностей, то это в значительной степени объясняется тем, что в самом Киеве с тече­нием времени сложилось особое наречие, чуждое диалектической пестроты окружавших его говоров.

Киев был центром общерусского племенного со­юза: смешанное население его, постоянный приток иноземных элементов и в особенности близкое со­седство с Переяславщиной, где слышалось уже со­вершенно иное наречие (северское, отразившееся в современном южновеликорусском), — все это со­действовало образованию здесь языка, который стал бы общерусским, если бы Киев сохранил свое общерусское значение.

Мы имеем некоторые указания на то, что и под­бор слов в киевской речи обличал ее смешанный характер: Владимир Мономах или летописец, вло­живший в его уста речь на Долобском съезде, упо­требил слово«лошадь», в такой форме известное толь­ко в великорусских говорах. В скором времени русский язык получил доступ и в самостоятельную, зародившуюся в центре Русской земли письмен­ность: летописи, исторические сказания и юридиче­ские акты пишутся языком, близким к живой речи и, только в подборе слов и синтаксических оборо­тов, обличающим свою зависимость от церковной письменности.

Когда роль Киева для известной части Русской земли перешла ко Владимиру, а затем, со второй чет­верти XIV в., к Москве, туда перенеслись и памят­ники киевской литературы, а также, вероятно, тот городской язык, которым в Киеве говорили духовен­ство и дружинники. Но с течением времени в новых центрах Русской земли образуется при содействии тех элементов, которые тянули к этим центрам, осо­бое наречие, получающее общеобластное значение.

Сложившееся в Москве наречие можно назвать великорусским по преимуществу именно ввиду то­го, что образование его стоит в тесной связи с рос­том Московского государства и образованием ве­ликорусской народности. Оно, как мы видели, отражает в строевом целом по крайней мере два племенных наречия, сталкивавшиеся в бассейне Оки: среднерусское, от которого москвичи унасле­довали аканье, и севернорусское, повлиявшее на произношение согласных в, г, на изменение при­дыхательного г в в в родительном падеже место­именного склонения (таво, прастова), на отверде­ние т в 3 л. ед. и мн.

Борьба между севернорусскими и среднерусски­ми элементами не окончилась еще и в XVIII в., который, напр., знает еще севернорусское яе (б#ляе, темняе), уступившее впоследствии место средне­русскому #е (б#л#е, темн#е). Это по происхождению своему городское наречие в скором времени про­никает и в письменность: все делопроизводство дьяков и приказов, равно как вся светская литера­тура Московского государства, отражают язык стольного города.

Недолго соперничают с ним местные наречия Новгорода, Твери и Рязани, где в разное время за­рождается письменность, не чуждавшаяся, по крайней мере в Новгороде, языка народного. Уже в XVI в. мы видим в великорусской письменности полное и, пожалуй, условное однообразие: между письменными знаками и живыми звуками устанав­ливается известное соглашение; в основание книж­ного языка кладется живое произношение московского наречия; в памятниках редко отражается его аканье, но зато еще реже пробиваются в них звуко­вые особенности других диалектов.

До XVIII в. письменный язык московский имеет постоянного соперника в языке церковно­славянском: некоторые отрасли литературы при­надлежат исключительно языку Церкви, который устойчиво сохраняет унаследованное из Киевской Руси произношение (так, до сих пор в род. пад. ме­стоименного склонения слышится придыхательное г, чуждое московскому наречию).

В XVIII в. благодаря светскому характеру, кото­рый приняли ученость и образованность, произош­ло на почве расширявшей свои задачи письменнос­ти слияние обоих языков ~ приказного московского и церковнославянского; оставаясь в основе своей народным, литературный язык обогатился неисто­щимым запасом церковнославянских слов.

Сначала он с трудом справляется с этим наплы­вом церковнославянских элементов, а также ино­земных слов и терминов, неудержимым потоком хлынувших с Запада. Но уже во второй половине XVIII стол. мы видим образцы чистого языка, который, не покидая родной почвы, сознательно пользуется церковнославянскими и западноевро­пейскими заимствованиями.

С этого времени литературный язык получает то направление, благодаря которому он в поэзии и прозе Пушкина достигает одного из высших мо­ментов своего развития. Язык городского населе­ния в Великороссии в значительной степени бли­зок к языку письменному: московское влияние проникало во всю Русскую землю через города, распространявшие московские нравы, культуру и язык. Объединение Русской земли в XVII и XVIII стол. под одной общей государственной влас­тью указало языку великорусскому новые задачи: он должен был стать языком, общим для всей Рос­сии, органом литературы и государственной жизни, но, конечно, общность языка и литературы для Ве­ликороссии и Малороссии, долгое время жившей отдельною культурной жизнью, может быть обес­печена только на почве свободного развития и сво­бодного соперничества.

Вполне естественно, что в Малороссии образо­вался свой литературный язык: его будущая судьба и отношение к великорусскому литературному язы­ку не могут быть определены теперь, когда взаимные отношения малорусского и великорусского наречий регулируются не жизнью, а административными распоряжениями и в значительной степени ими вызванным украинофильством.

Историческое изучение русского языка началось очень недавно. Главные труды принадлежат Буслаеву, Срезневскому, Далю, Колосову, Потебне и Соболев­скому. Основания исторической грамматики заложены Ф. И. Буслаевым в его книге «О преподавании отечест­венного языка» (М., 1844). Ему же принадлежит «Опыт исторической грамматики русского языка» (М., 1858), который с 3-го издания носит загла­вие «Историческая грамматика русского языка».

И. И. Срезневский дал общий очерк развития рус­ского языка сравнительно с другими славянскими языками в «Мыслях об истории русского языка» (СПб., 1849). В. И. Даль в своей статье «О наречиях русского языка» (СПб., 1852) и в составленном им «Толковом словаре живого вели­корусского языка» (М., 1863) дал замечатель­ное по полноте и точности описание современных великорусских говоров в их государственном и лек­сическом составе.

М. А. Колосов в «Очерке истории звуков и форм русского языка с XI по XVI стол.» (1872) и в «Обзоре звуковых и формальных особенностей на­родного русского языка» (Варш., 1878) дал свод того, что в его время знали о древнерусском языке и о современных великорусских говорах.

А. А. Потебня первый попытался определить со­став языка минувших времен на основании изуче­ния современных наречий русского языка. Его труд «Два исследования о звуках русского языка» (Воро­неж, 1865) до сих пор не потерял в этом отношении своего значения. Звуковая сторона русского языка нашла истолко­вание в целом ряде исследований Потебни, оза­главленных «К истории звуков русского языка» (Воронеж, 1876–83); ему же принадлежат капи­тальные работы по историческому синтаксису рус­ского языка: «Из записок по русской грамматике» (1874; второе издание — 1888).

Соболевский в «Очерках из истории русского языка» (Киев, 1884) доказал, что уже в XII в. юж­норусские говоры содержали черты современного малорусского наречия, т. е. что это наречие — пря­мой потомок тех древних говоров, которыми гово­рили в Галиче и на Волыни (и, конечно, также в Киевщине). Его «Лекции по истории русского языка» (Киев, 1888; 2-е издание: СПб., 1891) дают очерк истории звуков и форм русского языка до новейшего времени, а «Очерк русской диалекто­логии» (СПб., 1892) содержит полный обзор тех сведений о современных русских говорах, которыми располагает наука.

Достойны внимания труды профессора Е. Ф. Будде, давшего ряд обстоятельных очерков современных го­воров Рязанской, Курской и Тульской губ. Весь­ма ценно Б. М. Ляпунова «Исследование о языке Си­нод. списка 1-й Новгородской летописи» (1899). Важнейшие исследования по белорусскому языку принадлежат профессору Е. Ф. Карскому («Обзор зву­ков и форм белорусской речи», М., 1886, и др.).

Малорусский язык разработан в трудах Потебни (кроме вышеуказанных, отметим «Заметки о мало­русском языке»), Житецкого («Очерк звуковой ис­тории малорусского наречия», 1876; «Очерк литера­турной истории малорусского наречия в XVII и XVIII вв.», 1889), Огоновского («Studien aufdem Gebiete der ruthenischen Sprache») и др. Вопрос о взаимном отношении русских наречий обстоятель­но рассмотрен Соболевским, Ягичем в «Критичес­ких заметках по истории русского языка» и в «Критико-палеографических статьях», в новейшее же время в «Archiv f. sl. Phiologie» (т. XX, «Einige Streifragen»), Пыпиным в его «Истории русской этно­графии», а также в статье «Спор между южанами и северянами» («Вестник Европы», 1886, апр.), наконец, недавно А. Крымским. Отметим еще труд П. Н. Милюкова «Очерки по истории русской культуры» (ч. I) и его статью «Колонизация Р<ос­сии>» в этом Словаре.

А. Шахматов.

© Все права защищены http://www.portal-slovo.ru