«1612»: необыкновенные приключения поляков в России

История «для бедных»: русские древности на российском телевидении, в кинематографе и в просветительской литературе

Анализ игрового «приключенческо-фэнтезийного» кинофильма Владимира Хотиненко по сценарию Арифа Алиева «1612: Хроники Смутного времени» с точки зрения исторической достоверности был бы, вероятно, и неправомерен, и бессмыслен. Если бы не три обстоятельства. Во-первых, подзаголовок свидетельствует о претензии режиссера на некую достоверность: выражение «Хроники Смутного времени» в сочетании с известной исторической датой отвоевания Москвы у поляков звучит почти как «летописи» и мало напоминает какие-нибудь чисто фэнтезийные «Хроники Нарнии». Во-вторых, премьера фильма была приурочена к кануну Дня народного единства – 4 ноября, новосозданного праздника в память об освобождении Москвы и России от поляков и о завершении Смуты («1612» впервые показали 1 ноября 2007 года). Причем в последующие годы фильм «крутили» по ТВ уже в самый праздник. Иными словами, «1612» стал официальной, канонической версий событий 1612-го. В-третьих, в анонсах и рецензиях рекламного свойства фильм трактовался как исторически достоверный – пусть не с фактической стороны, но с точки зрения некоего «духа эпохи». Так, Светлана Астапова, уклончиво признавая, что «фильм “1612” конечно, для историков покажется скорее исторической альтернативой» (что сие выражение значит, без ведра хлебного вина не разобраться…), тем не менее заявляет: он стал «первой в российском кинематографе исторической сагой, развернувшей перед зрителем широкую панораму смутных времен 17 века. Фильм “1612” не лишен элементов авантюры, фэнтези и даже мелодрамы, это настоящее историческое кино, которое с полной достоверностью показывает жизнь простых людей, русских и польских солдат и сражения, снятые без помощи компьютерной графики». Оказывается, «интересные ходы (холоп-“гешпанец”, его любовь с княжной, деревянная пушка, единороги и сказочные столпники) создают особый мир славянского мифа <…>».[i] Как «историческую картину» аттестует фильм и другой рецензент-рекламщик, пожелавший остаться анонимным. При этом историческая достоверность понимается исключительно как воссоздание антуража эпохи (для рецензента историческим фильмом является даже «Сибирский цирюльник»!); главными же достоинствами оказываются яркость и богатство деталей и романическая интрига: «Впервые со времен “Сибирского цирюльника” появилась историческая картина такого масштаба и красочности сцен. Сотни актеров в массовке, и у каждого расшитый вручную костюм тех времен, специально построенный город, спецэффекты и захватывающий сюжет. И от первого до последнего кадра – любовь, которая выше всего земного».[ii]

Какой такой «особый мир славянского мифа» воссоздан посредством невероятного сюжетного хода - любви к царевне Ксении Годуновой холопа, выдающего себя за испанского кабальеро и чуть было не сделавшегося русским царем, - Перун его ведает… Невиданный зверь единорог (то ли лошадь, то ли виденье), скачущий по неведомым дорожкам в фильме Хотиненко и Алиева, был известен древнерусской книжности, но ассоциируется не со славянским язычеством, а прежде всего с телерекламой, в которой его шею самозабвенно обнимает девица, вкусившая чудодейственного шоколада. Во вторую очередь – со средневековой католической культурой, в которой это существо было символом чистоты. Столпничество же относится не к мифологии, а к реальной практике монашеской аскезы. Иное дело, что в «1612» столпник (его играет Валерий Золотухин) - по злому замечанию остро критически настроенного рецензента, скрывшего свое имя под маской Vlad Dracula, - «изрядно смахивающий не то на Гэндальфа, не то на Сарумана и лишь для приличия слегка русифицированный в духе полотен Михаила Нестерова».[iii]

От подлинной же истории в фильме остались рожки до ножки: имя царевны Ксении (злоключения киноцаревны с эти именем не имеют почти никаких соответствий с судьбой несчастной Годуновской дочери) да имя князя Пожарского (ситуации, в которых предстает князь в исполнении Михаила Пореченкова, измышлены вчистую).

А ведь подлинная история Смуты не менее интересна и драматична, чем ее телеверсия. Драма настоящей царевны Ксении - не телевизионной «самозванки» - в одночасье потерявшей отца, мать и брата, обесчещенной первым Лжедмитрием и ушедшей в монастырь. Трагедия Марины Мнишек и ее малолетнего сына – «воренка», казненного по повелению московских властей. Почти младенца, повешенного неумело и долго умиравшего в петле. (Бывают нестранные сближения: повинный в этом преступлении первый царь новой династии которой был призван на трон в костромском Ипатьевском монастыре, а последний закончил свои дни в Ипатьевском доме… Правление династии началось с греховного пролития крови и закончилось искуплением греха кровью собственной.) Лихость, лютость и удальство польских и русских авантюристов: гетманов Рожинского, Лисовского и Сапеги, казацкого атамана Заруцкого, бесчисленных «больших» и «малых» самозванцев. Безвременная гибель князя Скопина-Шуйского, возможно отравленного завистливой родней, и убийство казаками оклеветанного Прокопия Ляпунова, - обоим могли достаться лавры спасителя России князя Пожарского. Смерть за веру и Отечество уморенного поляками патриарха Гермогена. Самоотречение торговца Кузьмы Минина со товарищи… Несть числа примеров храбрости и малодушия, гордости и смирения, величия и ничтожества…

Но обман, отнюдь нас не возвышающий, оказался дороже тьмы высоких истин: «То, что создал Владимир Хотиненко, – скорее психоаналитическая фэнтези-феерия, смастеренное по мотивам известных исторических событий ирреалити-шоу с участием единорога, репинских бурлаков, дрессированного медведя, двух божьих коровок, карлицы, испанского призрака <…> и боевой девицы Матрены, фехтующей двумя мечами одновременно».[iv]

А возможен был – при отказе от строго соблюдения исторических фактов и от исторических фигур в качестве главных героев – другой путь: фильм с авантюрной и любовной интригой, но с вымышленными персонажами. История могла бы остаться фоном. (Опыт – и весьма удачный – создания фильма с вымышленными героями и с историческим фоном у Владимира Хотиненко был: многосерийный фильм «Гибель империи».[v]) Могло бы выйти что-нибудь наподобие «Огнем и мечом» Ежи Гофмана – качественной экранизации романа Генрика Сенкевича. Литературная основа для такого кино имелась. Например, роман Михаила Загоскина «Юрий Милославский, или Русские в 1612 году» - стилистически вещь далеко не первоклассная, но просящаяся в сценарий. В загоскинском романе хватает и приключений, и любви.

Новый праздник 4 ноября, «идеологическим обеспечением» которого должен был стать «1612», предназначенной ему роли одного из главных событий, объединяющих народ и закрепляющих память о прошлом России, сейчас не исполняет. Торжественный день понадобился, чтобы «перекрыть» идеологически неприемлемое для властей предержащих 7 ноября. Изгнание поляков из Кремля не было, строго говоря, ни окончанием Смуты, ни восстановлением российской государственности: польские и казацкие «налеты» тревожили города и веси еще несколько лет; государственная власть была утверждена лишь на следующий год с избранием царя Михаила Федоровича; мир с польским королем Владиславом, отказавшимся от притязаний на московский престол, был заключен только в 1618 году. На первый взгляд можно согласиться с мнением Александра Архангельского: «При советской власти были глубоко чуждые мне, но внутренне мотивированные праздники. Почему 7 ноября — праздник советского государства? Потому что реально или мифологически, но в этот день образовалось государство рабочих и крестьян, с большевиками во главе. А дальше можно сочинять про 7 ноября все что угодно, нанимать сильных режиссеров, которые будут, как Ромм, снимать качественное пропагандистское кино. Миф работает, когда у обывателя есть ответ на вопрос: как этот миф связан с его собственной судьбою? А сегодня такие мифы невозможны. 4 ноября — праздник для Церкви (праздник иконы Казанской Богоматери. – А. Р.), а для общества в целом — нет, хотя что может быть плохого в Дне гражданского единства, который отсылает нас к Минину и Пожарскому? Но этот праздник не отвечает нам на вопрос: как он связан с нашей сегодняшней жизнью, с судьбой наших детей, с государством, внутри которого мы живем?».[vi]

Но, с другой стороны, как соотносится главный праздник Франции, день взятия Бастилии 14 июля с современной жизнью и судьбами французских обывателей? Конечно, от 14 июля вьется ниточка и к Декларации прав человека и гражданина 1789 г., и к Конституции 1791-го, и ко всем французским республикам. Но также – к гильотине и террору, к якобинской диктатуре и к многому не столь отрадному для сердца «друга человечества». А между современной Францией и взятием Бастилии 14 июля 1789 г. были еще и империя Наполеона, и Реставрация, и вторая империя, и Парижская коммуна… Путь истории извилист и мало похож на магистраль Елисейских Полей…

А 14 июля 1789-го вопреки заключенным условиям сдачи Бастилии, гарантировавшим безопасность коменданту Делонэ и солдатам – инвалидам и швейцарцам, толпа, осаждавшая крепость-тюрьму, «в жарком безумии триумфа, горя и мести» учинила кровавую расправу над несчастными. «<… Одному бедному инвалиду <…> отрубили правую руку; его изуродованное тело потащили на Гревскую площадь и повесили там. Это та самая правая рука, как говорят, которая отстранила Делонэ от порохового погреба и спасла Париж». Коменданта Делонэ безумный охлос рвет на части, страдалец напрасно просит застрелить его. «Истекающее кровью тело лежит на ступенях, а голову носят по улицам, насаженную на пику». Торжество победителей продолжается: «Еще один офицер убит, еще один инвалид повешен на фонарном столбе <…>. По улицам Парижа толпа носит поднятых на плечи семерых узников Бастилии, семь голов на пиках, ключи Бастилии и многое другое».[vii]

Франция празднует, конечно, не память о бесчинствах вкусившей крови толпы. Культурная память мифологизирует и символизирует событие, становящееся «красной датой» календаря. И 4 ноября 1612 года тоже способно стать такой символической точкой отсчета. Без праздников жить трудно: «<…> [Д]ля реальных, живых людей символические/коммуникативные действия могут иметь не менее (и даже более) важное значение, чем чисто физическое воздействие».[viii] Но для превращения назначенного дополнительного выходного дня в национальный символ нужна работа механизмов смыслообразования, символизации. Фильм «1612» такой работы не исполняет: яркость костюмов, брутальность героев, жуткие детали наподобие сабли, вонзенной Андрейкой прямо в рот поляку гетману Кибовскому, эффектные сцены вроде стрельбы из арбалета из-под воды (привет герою Сталлоне из «Скалолаза»), печальная love story – в этом кино есть все, кроме Истории.

Кинематографисты, упомянутые в пастернаковских «Письмах из Тулы», - по-видимому, имеют реальные прототипы. «Скорее всего Пастернак вспоминал в годы революции по контрасту с ней фильм “1613” продюсера А.О. Дранкова и режиссера Б.В. Чайковского, выпущенный на экраны к трехсотлетию Дома Романовых. Это кинопроизведение пестрело анахронизмами (среди действующих в 1613 г. лиц были гетман Жолкевский и Василий Шуйский, не участвовавшие в ту пору в московской политике) и получило скандальную известность: сценаристу Е.П. Иванову (театральному драматургу и бытописателю) не был выдан гонорар, которого он ожидал».[ix]

В отличие от сценариста давней фильмы «1613» никто из создателей «1612» не поплатился гонораром за слишком смелые вольности в обращении с историей. Любовно-патриотический боевик стал канонической версией событий 1612 года. Без малого двести лет назад автор «Юрия Милославского» обмолвился в конце своего романа «<…> Уверены, что большей части наших читателей известны все исторические подробности этой любопытной эпохи возрождения России».[x] Сейчас такой уверенности нет. После фильма «1612» особенно. А ведь «опыт людей начала XVII века, переживших Смуту и нашедших выход из нее, может показаться в чем-то знакомым и утешительным».[xi] Смута была испытанием государства и народа. Прежде «никогда Россия не была в столь бедственном положении, как в начале 17-го столетия: внешние враги, внутренние раздоры, смуты бояр, а более всего совершенное безначалие – все угрожало неизбежной погибелью земле русской».[xii] И освобождение Москвы было символическим событием преодоления страшной розни, смертоносного раскола и свидетельствовало о пробуждении от нравственного обморока и о единении народа.


[iv] Там же.

[v] Трактовка крушения старой России в этом фильме «Гибель империи», как справедливо отметила Ольга Богуславская, - тенденциозная и односторонняя; катастрофа вызвана происками внешних врагов и их пособников – предателей; см.: Богуславская О. Гибель империи на большом экране // Знамя. 2009. № 10. С. 193-200. Но требовать от режиссера, не претендующего на создание масштабной исторической картины, показа подлинных глубинных причин новой смуты было бы, пожалуй, чрезмерно строго. И, кроме того, «правый вывих», ощутимый в современных фильмах о революции и Гражданской войне, - по-своему неизбежное осложнение – последствие многолетнего «левого флюса».

[vi] «Литератор — профессия, писатель — призвание» // Православие и мир. 2010. 27 сентября; http://www.pravmir.ru.

[vii] Карлейль Т. Французская революция. История / Пер. с англ. М., 1991. С. 127, 128-129, пер. Ю.В. Дубровина и Е.А. Мельниковой.

[viii] Кузнецов Юрий. Слово, свобода и смерть. — “InLiberty.ru/Свободная среда”, 2010, 27 августа <http://www.inliberty.ru>. Цит. по: Новый мир. 2010. № 12. С. 216.

[ix] Смирнов Игорь. Две неизвестные статьи Пастернака о кинематографе? // Звезда. 2007. № 2. Цит. по электронной версии: http://www.zvezdaspb.ru/index.php?page=8&nput=709.

[x] Загоскин М.Н. Соч.: В 2 т. М., 1987. Т. 1. С. 279.

[xi] Козляков В. Михаил Федорович. М., 2004. (Серия «Жизнь замечательных людей». Вып. 1089 (889). С. 8.

[xii] Загоскин М.Н. Соч.: В 2 т. Т. 1. С. 35.


© Все права защищены http://www.portal-slovo.ru

 
 
 
Rambler's Top100

Веб-студия Православные.Ру