История «для бедных»: русские древности на российском телевидении, в кинематографе и в просветительской литературе

«Развенчание» героя

"Наш биограф <…> отыскивал эгоизм в самопожертвовании, заблуждение в истине, глупость и тщеславие в добродетели. Великие люди у него явились и завистниками, и интриганами, и пролазами, и эгоистами, и невеждами, и негодяями; он искусно умел оттенить их этими качествами так, что из-за этих качеств не видно стало великих людей. Когда же сами факты слишком противоречили его уже чересчур субъективным воззрениям на великое в мире, - он смело ломал действительность фактов, выворачивал их наизнанку, или, опираясь на свою мнимую ученость, выдумывал небывалые факты, или отрицал действительность известных и доказанных <…>."

Виссарион Белинский, «Речь о критике»[i]

Не один Ярослав Мудрый пал жертвой разоблачителей. Атакован и Александр Невский. Не на телевидении - на страницах учебного пособия и многочисленных статей в популярных журналах. Их автор – историк Игорь Данилевский, один из сторонников версии о Ярославе – убийце Бориса, оклеветавшем Святополка «Невинного».

Данилевский дезавуировал значение двух славных побед князя: Невской 1240 года над шведами и Ледового побоища 1242 года, в котором были разбиты войска Ливонского ордена. Невская битва – это мелкая стычка со шведами, сведения о которой фальсифицированы русскими источниками (шведские источники о ней вообще не упоминают). Не отличается от нее битва на Чудском озере. Это согласно Новгородской летописи немцев пало 400, еще 50 оказались в плену; ливонская «Рифмованная хроника» называет всего лишь 20 убитых и 6 плененных рыцарей. Однако, независимо от потерь, и высадка шведов на Неве, и действия Ордена не были обычными набегами: скандинавы пытались закрепиться в Невском устье, а немцы подчинили Изборск и Псков, впервые так глубоко вклинившись в русские земли. Потери Ордена были не такими уж ничтожными, даже если принять достоверность данных ливонского хрониста: «собственно рыцари Ордена составляли наилучшим образом экипированную и подготовленную часть немецкого войска, но численно очень незначительную; по данным той же Хроники во время похода на Псков в 1268 г. из каждых ста воинов лишь один был рыцарем Ордена».[ii]

Ледовое побоище, конечно, не было грандиозной эсхатологической битвой сил Руси и Запада, какой оно предстает в фильме Эйзенштейна, созданном по сценарию Петра Павленко. Нет никаких бесспорных оснований считать вторжения шведов и немцев крестовыми походами, объявленными Римом, как это было принято в советской историографии, от которой такую трактовку унаследовали некоторые «ультрапатриотические» историки - радикальные «антизападники». Но и заурядными мелкими столкновениями обе битвы не были тоже.

Однако ревизия репутации Александра Невским относится прежде всего не к его полководческому дару, не к победам над шведами и немецкими рыцарями, а к сотрудничеству с Ордой. Игорь Данилевский прямо обвиняет князя не просто в коллаборационизме, а в измене и в вероломстве по отношению к родным братьям: Александр будто бы навел татар на Русь в 1252 году (это так называемая Неврюева рать) против братьев – сведенного Батыем с великокняжеского владимирского престола Андрея и Ярослава, князя Тверского и Переяславского.[iii]

Суть дела такова. В 1249 году верховная правительница Монгольской империи Огуль-Гамиш, вдова хана Гуюка, признала Александра верховным по титулу среди русских князей. Он получил Киев, его брат Андрей стал князем Владимирским – главным по традиции на Северо-Востоке Руси. Александр в далекий разоренный татарами Киев не поехал, предпочтя остаться в Новгороде. В 1252 году, после смены верховной власти в Монголии, Александр поехал в Золотую Орду к Батыю и получил ханский ярлык на великое княжение Владимирское. До его возвращения на Русь Батый отправил против Александровых братьев Андрея, княжившего в стольном Владимире, и Ярослава, княжившего в Твери и Переяславле-Залесском, рать под началом Неврюя. Андрей потерпел поражение и бежал в Швецию, Ярослав ушел в Псков. Вернувшийся вскоре после этих событий Александр вокняжился во Владимире.

Версия, что татар в 1252 г. навел на братьев Александр Невский, основывается, кроме догадок, на прямом известии историка XVIII в. Василия Татищева,[iv] а также на свидетельстве поздней Никоновской летописи XVI в.: в ней князь Андрей Ярославич говорит: «Доколе будем наводить друг на друга татар».[v] Впрочем, есть мнение, что князь Андрей подразумевал не брата Александра, а дядю Святослава Всеволодовича, который имел основание быть недовольным тем, что великокняжеский владимирский престол достался вопреки обычаю старшинства не ему, а племяннику.

Н.М. Карамзин счел известие В.Н. Татищева домыслом и был, по-видимому, прав: весь татищевский труд испещрен фантазиями и догадками автора. С.М. Соловьев, напротив, оценил эту информацию как достоверную.[vi] Д.И. Иловайский также признал ее с большой вероятностью соответствующей истине, но оправдал поступок Александра: «Александр, очевидно, считал себя обиженным после того, как Владимирским столом овладел его младший брат, вероятно, употребив для того перед ханом какие-нибудь ловкие извороты».[vii] (Справедливости ради надо отметить, что о каких бы то ни было «изворотах» Андрея ничего не известно.) Но прямо обвинить Александра Невского до Данилевского осмелился лишь английский историк Джон Феннел, вынесший суровый вердикт: «Александр предал своих братьев».[viii] Впрочем, его оценка близка к трактовке деяний Александра в немецкой историографии: «С попыткой вывести изучение русско-орденских отношений за рамки ложно истолкованного стереотипа связано и стремление зарубежных (главным образом немецких) историков поставить под сомнение сложившийся в русской науке исторический образ Александра Невского, скомпрометировать политику Александра, направленную на отпор немецко-шведскому наступлению как неадекватную исторической ситуации, как недалекую и даже предательскую политику протатарского конформизма».[ix]

На первый взгляд соображения о причастности Александра Невского к «Неврюевой рати» выглядят логичными: и по времени все сходится, и мотив имеется. Но если подходить к событиям далекого прошлого с пресловутым принципом «Qui prodest?» («Кому выгодно?» по латыни) и при этом исключить презумпцию невиновности, обвинить придется слишком многих – у Истории казематов не хватит… При вдумчивом чтении источников «дело Александра Невского» рассыпается. Реальную последовательность событий попытался воссоздать историк Антон Горский. Андрей Ярославич получил Владимирский престол из рук ханши Огуль-Гамиш, не расположенной к Батыю, а в 1251 году Батый возвел на престол в Каракоруме своего ставленника хана Мунке. Батый был заинтересован и в возведении на владимирский престол «своего» князя. Таким князем оказался Александр Невский. Судя по ранним летописям, Андрей и его брат Ярослав решили не признавать суверенитет Орды над Русью. Андрей Ярославич сблизился с князем Галицким Даниилом Романовичем, не желавшим признавать власть татар над собою. В ответ на эти недружественные действия в 1252 году хан Батый посылает на Русь сразу две рати: одну – против Андрея, на Северо-Восток, другую – на Юго-Запад, против Даниила. «Таким образом, поход Неврюя явно был запланированной акцией хана в рамках действий против не подчиняющихся ему князей, а не реакцией на жалобу Александра».[x]

Впрочем, череда изобличений князя Александра, предпринятых Данилевским, на этом не заканчивается. Князь оказывается ответственным за осознанный выбор деспотического будущего для Руси-России, за отказ рубить окно в «либеральную» и «правовую» Европу и за дверь, широко распахнутую навстречу жарким ветрам азиатских степей, несущим тиранию и бесправие. «<…> Многотрудный, трагический путь, избранный Александром для своей страны, лишь начинался. Пожалуй, именно в те страшные для Руси десятилетия середины XIII столетия был сделан окончательный выбор между двумя социокультурными моделями развития: между Востоком и Западом; между Азией и Европой. При всей условности такой дихотомии, она дает общее представление об основной тенденции происходящих изменений, которые успели не только наметиться, но и получить дополнительный импульс извне».[xi]

А был ли выбор? - вправе спросить скептик. Оказывается, да: «И все-таки выбор был. Существовал другой путь — не менее реальный, чем тот, по которому пошла “наша” Русь. Правда, об иной Руси, не пожелавшей служить ордынским «царям», мы вспоминать не любим. Но она была. Мы предпочитаем называть ее Литвой. Она же именовала себя
официально Великим княжеством Литовским, Русским и Жемаитским, а в просторечии часто называлась просто Русью — ведь в нее входили почти все
крупные политические и экономические центры Киевской Руси. Практически
вся история этого государства — тяжелейшая борьба на два фронта:
против ордена и против Орды. И что самое любопытное — в конце концов победа оказалась на его стороне… К великому сожалению, это был “не наш” выбор. Наш — закрепил и развил то, что “заставило нас выбрать дорогу”: деспотическое правление, традиционно-консервативную экономику, нетерпимость к инакомыслию. Но стоит ли все это признавать прогрессивным лишь потому, что именно такой путь избрал для нас Александр Невский?».[xii]

Историк, правда, делает оговорку: не один князь Александр повинен в этом роковом выборе, причины глубже. Но состав обвинения от этого не становится мягче. И никакие «положительные характеристики» - ни «с места основной работы» (из новгородского летописания), ни из «вышестоящих инстанций» (образ Александра в житийной традиции, санкционированной церковью), не спасают: «Итак, кто же он — князь Александр Ярославич? Герой, «солнце земли Суздальской», как его окрестила житийная повесть, «наш великий предок, который самоотверженно защищал Русь от внешних врагов и понимал решающую роль народа в этой защите» (как он вошел в наши учебники)?

<…> Существуют два Александра. Один — «реальный» — сын своего времени, хитрый, властолюбивый и жестокий правитель, всеми силами старавшийся сначала заполучить, а потом удержать титул великого князя. Он, видимо, был одним из первых русских князей, который в годы ордынского нашествия понял простую истину: помогая Орде грабить и угнетать свой народ, можно получить кое-какие выгоды для себя. Позднее по этому пути пойдут и его потомки. Сын Андрей вернет себе титул великого князя владимирского ценой четырнадцати русских городов, разоренных “Дюденевой ратью” в 1293 году. Внук Иван, знаменитый князь, Калита купит ярлык на великое княжение кровью тверичей, уничтоженных и замученных им в ходе подавления антиордынского восстания 1327 года. Этот скорбный список можно продолжить. Реального князя Александра Ярославича хорошо знают профессиональные историки.
Другой, мифический, Александр Невский — герой, созданный с определенными политическими целями. Он живет и действует сегодня, влияя на мысли и поступки множества людей, плохо знакомых с историей своего Отечества (хотя, скорее всего, полагающих, что отлично знают ее».[xiii]

Невский герой призывается к ответу за преступления и проступки не только сына, но и внука; заодно князю, «активному соучастнику» грабежа, творимого Ордой на Руси, приходится ответить еще и за парочку царей и за генсека: «<…> Любовь к нему деспотов и тиранов, подобных Ивану Грозному, Петру Великому или И.В. Сталину, говорит о многом <…>».[xiv]

Идеи Данилевского вызвали ожесточенные споры на страницах Рунета.[xv]

При таких «расстрельных» обвинениях защитнику Александра Невского приходится принять на себя роль чуть ли не «адвоката дьявола». Но что поделать!.. Итак, приступим…

Незатейливая антитеза «Запад – Восток» и идея Выбора, стоявшего перед князем и определившего судьбу Руси-России, придуманы не Данилевским, а историком-эмигрантом, приверженцем евразийства Георгием Вернадским. (Но об этой альтернативе, будто бы предложенной князю историей, он решился писать не в большом труде по истории Древней Руси и средневековой России, а в публицистических статьях.) Вернадский, впрочем, считал восточный выбор князя мудрым и спасительным. И такая оценка безоглядно принимается современными биографами – «антизападниками».[xvi]

Данилевскому можно было бы возразить, что выбор, сделанный Юго-Западной Русью-Литвой, привел не к процветанию, а к потере государственной независимости. Князь Галицкой Руси Даниил Романович, современник Александра и свойственник его брата Андрея, власть Батыя признать отказался, попытался заключить против татар союз с Римом, принял корону от Римского папы, формально признал церковную власть Рима над своим княжеством, породнился с польским и венгерским королями, строил храмы в готическом стиле. Закончилось все печально: Запад военной помощи не оказал, татары разбили Даниила и принудили быть своим вассалом. При известии о монгольском нашествии князь бежал в западные земли. Посланец Батыя заставил Даниила и других князей срыть крепостные стены городов. И пришлось его детям и брату, скрепя сердце, ходить вместе с татарами в походы на дружественную Польшу и со слезами на глазах видеть, как степняки режут жителей Сандомира… Позже, уже без тяжкого монгольского ярма, но и без крепкой монгольской защиты, Галицкая земля была завоевана Польшей. Галиция, утратив независимость, на века стала разменной монетой в играх больших держав, переходя от Польши к Австрии, потом к Польше опять, затем к Советскому Союзу… Религиозная и этническая идентичность отказались надорваны: православие было вытеснено униатством, а западные украинцы по многим признакам превратились в отдельный народ… На западнорусских – будущих украинских и белорусских – землях Великого княжества Литовского, позднее соединившегося с Польшей, городам было даровано самоуправление по Магдебургскому праву и были созданы выборные дворянские собрания, рады и сеймики, которых тогда не знала «деспотичная» Московия. Но эти шляхетские вольности и погубили Речь Посполитую, павшую жертвой соседних держав. Насельники Великого княжества Литовского пользовались свободой вероисповедания, немыслимой в Великороссии, однако вся история Западной Руси представляет собой постепенное, но неуклонное утеснение приверженцев православия. При этом, по словам Дмитрия Иловайского, «Литовско-Русское государство <…> не имело настоящего, плотного ядра или сосредоточения для своего политического и национального развития и представляло какую-то неорганическую смесь разнообразных народностей и различных классов населения. При существовании сильных притязательных соседей, такие государства обыкновенно недолго сохраняют свою самостоятельность».[xvii]

Такими соображениями и оправдывали «выбор» Александра его невдумчивые приверженцы. Но так его оправдывать нельзя. Не было никакого выбора – ни Данилова, ни Александрова. Не стояли князья на распутье ни между Западом и Востоком, ни между свободой и деспотизмом. Считающий иначе навязывает давним властителям свои собственные представления и ценности, подменяет понятиями своей эпохи категории их сознания. Судьба Галиции, Волыни и всей Южной Руси, как и Руси Северо-Восточной, определялась геополитическим раскладом, а не «решающими» поступками правителей, перед которыми не простиралась химеричная альтернатива «правовой», «демократичный» и «либеральный» «Запад» и «деспотический» «Восток». От альянса с Римом Даниил быстро отказался, и «нельзя быть уверенным в установлении даже формальной зависимости Галицкой Церкви от Рима».[xviii] С поляками и венграми заключал брачные союзы, потому что соседствовал, а не потому, что выбрал Запад. Власть монголов попытался не признать, но был разбит.

Что же до «выбора Александра», то я соглашусь с Антоном Горским: «Так был ли действительно сделан Александром исторический выбор и может ли один и тот же человек быть и героем, и коллаборационистом-предателем?

При условии учета менталитета эпохи и особенностей личной биографии Александра обе названные точки зрения выглядят надуманными. Сюзеренитет Орды сразу же приобрел в мировосприятии русских людей некое подобие легитимности; её правитель именовался на Руси более высоким титулом, чем любой из русских князей — титулом "царь". Зависимость русских земель от Орды в основных чертах (включая взимание дани) стала складываться ещё в 40-е годы XIII в. (в то время, когда Александр княжил в Новгороде и не влиял напрямую на русско-татарские отношения) <…>».[xix]

Действительно, Александр отказался от противостояния Орде и от союза с Западом. Но такое решение диктовалось, вероятно, вполне прагматическими соображениями, а не идеей цивилизационного выбора. Горский доказывает, что к этому князя могли склонить четыре обстоятельства: знакомство во время путешествия в Каракорум с военной мощью Монгольского царства и понимание, что татары не претендуют на прямое владычество над Русью и на искоренение православия в отличие от крестоносцев; отсутствие реальной помощи Рима Даниилу Галицкому; завоевание с благословения папского легата Швецией в 1249 году земель племени емь, прежде платившего дань Новгороду; упоминание в папской булле от 15 сентября 1248 года возможности создания в Пскове католической епископии.

«Можно сколько угодно говорить (и справедливо!) о церковно-панегирической тенденциозности “Повести о житии Александра Невского” <…> но все эти наблюдения не способны отменить дальновидности выбора Александра. Они свидетельствуют о том, что и Русская церковь, и русские политики в должной мере осознали резко возросшее значение религиозного фактора в международных отношениях. Монголо-татарское нашествие только усугубило такое положение дел, возникло же оно именно вследствие того, что немецкое и шведское наступление на северо-западе Руси происходило под религиозными лозунгами. Широко известный ответ Александра папским послам: “От вас учения не принимаем”, - это ответ не косного религиозного фанатика, а принципиального, и притом трезвого (много ли дало Даннилу Галицкому сотрудничество с Римом?) политика, который превосходно понимал, что православие в лице единой общерусской митрополии осталось фактически последней скрепой политически распавшейся Руси. Невозможно быо допустить, чтобы политический партикуляризм и хозяйственное запустение были довершены еще и тем, что русские земли разбрелись бы по разным конфессиональным углам. Не надо быть современным историком, чтобы предвидеть возможные последствия такой катастрофы. Но парадокс в том, что именно многие современные историки не желают видеть этого. Что стоит за такой слепотой – стереотипы или идейно-политическая ангажированность? Или и то, и другое (что было бы, повторяем, в природе стереотипа)?».[xx]

Ни демонизировать фигуру Александра, ни превращать его в демиурга, творца многовековой истории Руси, сделавшего «судьбоносный» выбор, не следует. Ученый имеет право на собственную версию, на гипотезу. Но категоричное суждение, а тем более радикальный пересмотр репутации исторического «персонажа» должны быть доказательными. Тем более неприемлемы домыслы и шаткие подозрения в учебной литературе, которая по определению должна содержать лишь проверенные факты и, по возможности, не приносить истину прошлого в жертву пристрастиям пишущего.

Кто бы ни определял ход событий – всемогущий Промысел Божий, Железный Закон Истории или Его Величество Случай, - не нужно делать ответственным за все одного человека, даже великого князя, возлагая на него бремена неудобоносимые.

Монгольское же завоевание, несомненно, повлияло решительным образом на исторической путь России и, может статься, искривило и запутало его. Но это уже другая тема. Укоренение в средневековой Великороссии государственной системы, основанной на несвободе, закрепостившей, хотя и в разной мере, все сословия, было, по-видимому, неизбежным. Россия была вынуждена вести борьбу на два фронта – против Литвы и Орды, и «самодержавие и крепостное право стали той ценой, которую русский народ должен был заплатить за национальное выживание».[xxi]

К сказанному добавить почти нечего. Кроме одного. Обвинение Александра Невского в коллаборационизме возможно только при совершенном пренебрежении различиями между современным пониманием долга и патриотизма и представлениями, бытовавшими семьсот лет назад. Новгородский летописец в некрологе Александра Невского под 1263 годом вспоминает о его «труде» за Русскую землю. Но он прямо не осуждает другого князя, Ярослава Владимировича, в конце 1240 года в союзе с немецкими рыцарями захватившего русский город Изборск. Карамзин аттестует его как «изменника», питавшего «ненависть к Россиянам».[xxii] «Князем-изменником»[xxiii] именует его и современный биограф Александра; под пером автора, пишущего в постсоветскую эпоху и помнящего о временах, когда «измена Родине» была смертным приговором, это именование приобретает убийственный смысл. Но, как известно, «судьба людей швыряет, как котят»: спустя пять лет мы встречаем этого же самого князя правителем в русском городе Торжке, находившемся под верховной властью Новгорода. В Господине Великом Новгороде в то время правил Александр Невский, и былой «изменник» никак не мог вокняжиться без Александрова соизволения. В 1245 году Ярослав Владимирович мужественно встретил набег литовцев на окрестности Торжка, напал на них и, несмотря на неудачный первый бой, успешно продолжил их преследование. К нему присоединился подошедший из Новгорода Александр; совместные усилия привели к полному разгрому литвы.[xxiv] Так кто же он, Ярослав Владимирович: изменник или герой? Суд удаляется на совещание и не возвращается…

© Все права защищены http://www.portal-slovo.ru