Мне кажется, что я слышу Пушкина

Из истории взаимоотношений Н. В. Гоголя и С. П. Шевырева

Среди друзей Гоголя мы одного , который, как думается, был наиболее близок к нему в зрелый период его жизни. Это Степан Петрович Шевырев (1806–1864), профессор Московского университета, поэт, литературный критик и публицист. Их переписка началась еще до личного знакомства. В марте 1835 года Гоголь послал Шевыреву только что вышедший из печати «Миргород» и просил его высказать свое мнение о книге в журнале «Московский Наблюдатель». При этом в письме Гоголь говорит: «Я к вам пишу уже слишком без церемоний. Но, кажется, между нами так быть должно. Если мы не будем понимать друг друга, то я не знаю, будет ли тогда кто-нибудь понимать нас. Я вас люблю почти десять лет, с того времени, когда вы стали издавать «Московский Вестник», который я начал читать, будучи еще в школе, и ваши мысли подымали из глубины души моей многое, которое еще доныне не совершенно развернулось».

Шевырев откликнулся на просьбу и посвятил «Миргороду» рецензию («Московский Наблюдатель», 1835, № 2). И в дальнейшем критик, также по просьбе Гоголя, давал обстоятельные разборы важнейших произведений писателя: поэмы «Мертвые души» и книги «Выбранные места из переписки с друзьями», причем судил о них как человек, хорошо осведомленный о замыслах автора.

Гоголь высоко ценил критический талант Шевырева. В рецензии на его «Историю поэзии», предназначавшуюся для пушкинского «Современника», он охарактеризовал этот труд как «замечательное явление в нашей литературе. В первый раз является наш русский оригинальный курс Истории всемирной поэзии. Курс, написанный мыслящим, исполненным критического ума писателем. Из всех доселе писателей наших, преимущественно занимавшихся критикою, бесспорно Шевырев первый, которого имя останется в летописях нашей литературы». Много лет спустя, в июне 1847 года, рекомендуя Шевырева Александре Осиповне Смирновой, Гоголь заметил: «Человек этот стоит на точке разумения, несравненно высшей, чем все другие в Москве, и в нем зреет много добра для России».

Гоголь и Шевырев стали друзьями. Впоследствии Степан Петрович был
доверенным лицом Гоголя в денежных и прочих его делах, принимал участие в
издании гоголевских сочинений. В распоряжении Шевырева находились деньги Гоголя, предназначенные «на вспоможение бедным людям, занимающимся наукою и искусством» (из этих средств Шевырев оказывал помощь, в частности, Петру Бартеневу, будущему редактору и издателю журнала «Русский Архив», и молодому художнику Владимиру Шервуду, впоследствии академику живописи, известному архитектору, по проекту которого построено здание Исторического музея на Красной площади).

Личное знакомство Гоголя с Шевыревым состоялось в Риме в
конце 1838 года (Степан Петрович был тогда наставником сына княгини Зинаиды Волконской Александра). Из их общения в Италии известен один эпизод. 30 января (по новому стилю) 1839 года Гоголь давал обед в ресторане Фальконе в Риме по случаю своего мнимого дня рождения (в этом году ему исполнялось тридцать лет). На обеде, помимо Шевырева, присутствовали Василий Андреевич Жуковский и граф Михаил Юрьевич Виельгорский. Шевырев прочитал сочиненное им в честь Гоголя стихотворение. Эти забытые ныне стихи были напечатаны в журнале «Москвитянин» (1842, № 1) под названием «К Г.» и подзаголовком: «При поднесении ему от друзей нарисованной сценической маски в Риме, в день его рождения». Вот это стихотворение.

Что ж дремлешь ты? – Смотри, перед тобой

Лежит и ждет сценическая маска.

Ее покинул славный твой собрат,

Еще теперь игривым вольным смехом

Волнующий Италию: возьми

Ее – вглядись в шутливую улыбку

И в честный вид: ее носил Гольдони.

Она идет к тебе: ее лица

Подвижными и беглыми чертами,

Он смело выражал черты народа

Смешные, всюду подбирая их,

На улицах, на площадях, в кафе,

Где нараспашку виден Итальянец,

Где мысль его свободна и резва, –

И через чистый смех, в сердца граждан

Вливалось истины добро святое!

Ты на Руси уж начал тот же подвиг!

Скажи – поэт, когда устав от дум

И полн заветных впечатлений Рима,

Ты вечером, в часы сочувствий темных,

Идешь домой – не слышится ль тебе,

Не отдается ли в душе твоей

Далекий, резвый, сильный, добрый хохот

С брегов Невы, с брегов Москвы родимой?

То хохот твой – веселья чудный пир,

Которым ты Россию угощаешь,

Добро великое посеяв в ней,

Сам удалясь от названных гостей.

Что ж задремал? – Смотри, перед тобой

Лежит и ждет сценическая маска...

Надень ее – и долго не снимай,

И новый пир, пир Талии задай,

Чтобы на нем весь мир захохотал,

Чтобы порок от маски задрожал...

Но для друзей сними ее подчас,

И без нее ты будешь мил для нас.

Стихи были опубликованы с пометой: «30/18 января 1839. Рим». Этот-то день Шевырев и считал днем рождения Гоголя. В письме к историку Михаилу Петровичу Погодину в марте 1852 года (уже после смерти Гоголя) он сообщал подробности упоминавшегося выше обеда: «Это было в Риме. Он угощал тогда Жуковского, Виельгорского и меня в своей любимой гостинице, что близ Пантеона: Al Falcone. На этих стихах обозначен день его рождения верно...»[i].

Стихотворение Гоголю понравилось. В сентябре того же 1839 года он писал Шевыреву, имея в виду его работу над переводом «Божественной комедии» Данте: «Это мало, что ты владеешь стихом и что стих твой силен: таким был он и прежде; но что самое главное и чего меньше было у тебя прежде, это внутренняя, глубокая, текущая из сердца поэзия: нота, взятая с верностью удивительною и таким скрипачом, у которого в скрипке сидит душа. Все это я заключаю из тех памятных мне стихов в день моего рождения, которые ты написал в Риме. Доныне я их читаю, и мне кажется, что я слышу Пушкина».

Хотя Гоголь как бы подтверждает здесь дату своего рождения 18 января, хорошо известно, что праздновал он свой день рождения 19 марта[ii], который, бывая в Москве, нередко проводил у Аксаковых (например, в 1849 и 1850 годах). По-видимому, Гоголь подшутил над своими друзьями, решив отпраздновать свой тридцатилетний юбилей в их кругу.

После возвращения в Россию общение Гоголя с Шевыревым приобретает еще более тесный характер. Поэт-переводчик и историк Николай Берг, познакомившийся с Гоголем в 1848 году, вспоминает: «В ту эпоху слыхал Гоголя читающим чаще других Шевырев, чуть ли не самый ближайший к нему из всех московских литераторов. Он заведовал обыкновенно продажею сочинений Гоголя. У него же хранились и деньги Гоголя; между прочим <ему> был вверен какой-то особый капитал, из которого Шевырев мог, по своему усмотрению,
помогать бедным студентам, не говоря никому, чьи это деньги. Я узнал об этом от Шевырева только по смерти Гоголя. Наконец Шевырев исправлял при издании сочинений Гоголя даже самый слог своего приятеля, как известно, не особенно заботившегося о грамматике. Однако, исправив, должен был все-таки показать Гоголю, что и как исправил, разумеется, если автор был в Москве. При этом случалось, что Гоголь скажет: "Нет, уж оставь по-прежнему!" Красота и сила выражения иного живого оборота для него всегда стояли выше всякой грамматики»[iii].

В начале августа 1849 года Гоголь прожил несколько дней у Шевырева в
Больших Вяземах под Москвой, где тот проводил летние месяцы в имении родственников жены князей Голицыных (Шевырев был женат на Софье Борисовне (рожденной Зеленской, внебрачной дочери князя Бориса Владимировича Голицына). Здесь Гоголь читал главы второго тома «Мертвых душ». Подробностей этого чтения не сохранилось.

Летом 1851 года Гоголь вновь гостил на даче у Шевырева, но на сей раз не в Больших Вяземах, а в селе Троицком или Кагулове по Рязанской дороге, о чем рассказывает в своих воспоминаниях тот же Николай Берг: «В 1851 году мне случилось жить с Гоголем на даче у Шевырева, верстах в двадцати от Москвы.<...> Я приехал прежде, по приглашению хозяина, и мне был предложен для житья уединенный флигель, окруженный старыми соснами. Гоголя совсем не ждали. Вдруг в тот же день после обеда подкатила к крыльцу наемная карета на паре серых лошадей и оттуда вышел Гоголь. <...> Явившийся хозяин просил меня уступить Гоголю флигель, которого я не успел даже и занять. Мне отвели комнату в доме, а Гоголь перебрался ту же минуту во флигель со своими портфелями. Людям, как водится, было запрещено ходить к нему без зову и вообще не вертеться без толку около флигеля. Анахорет продолжал писать второй том «Мертвых душ». <...> Шевырев ходил к нему, и они вместе читали и перечитывали написанное. Это делалось с такою таинственностью, что можно было думать, что во флигеле, под сению старых сосен, сходятся заговорщики...»[iv].

Сам Берг на чтении не присутствовал. В тайну содержания прочитанных глав был посвящен один только Шевырев. Во второй половине июля Гоголь писал ему уже из Москвы: «Убедительно прошу тебя не сказывать никому о прочитанном, ни даже называть мелких сцен и лиц героев. Случились истории. Очень рад, что две последние главы, кроме тебя, никому не известны. Ради Бога, никому». Шевырев отвечал Гоголю 27 июля 1851 года: «Успокойся. Даже и жене я ни
одного имени не назвал, не упомянул ни об одном событии. Только раз при тебе же назвал штабс-капитана Ильина[v], но и только. Тайна твоя для меня дорога, поверь. С нетерпением жду 7-й и 8-й главы. Ты меня освежил и успокоил этим чтением»[vi].

Отсюда следует, что Гоголь тогда прочитал Шевыреву шесть глав. Однако уже после смерти Гоголя, в письме к его двоюродной сестре Марии Николаевне Синельниковой (рожденной Ходаревской) от 2 апреля 1852 года Шевырев говорит о семи главах: «Из второго тома он читал мне летом, живучи у меня на даче около Москвы, семь глав Он читал их, можно сказать, наизусть по написанной канве, содержа окончательную отделку в голове своей»[vii]. Как бы то ни было, Шевырев слышал из второго тома больше, чем кто-либо другой.

После кончины Гоголя именно Шевырев взял на себя тяжкий труд разбора оставшихся бумаг и подготовки рукописей к печати. Он же составил списки гоголевских книг и уцелевших от сожжения рукописей, а также даны названия двум новонайденным произведениям («Размышления о Божественной Литургии» и «Авторская исповедь»). Собственно, Шевырев в данном случае фактически являлся душеприказчиком Гоголя и все хлопоты, связанные с имуществом покойного писателя, взял на себя.

Сороковой день по кончине Гоголя пришелся на понедельник Светлой седмицы (Пасха в 1852 году праздновалась 30 марта). У могилы Гоголя на кладбище Свято-Данилова монастыря собрались его друзья и почитатели: С. Т. Аксаков, М. П. Погодин, Ю. Ф. Самарин, А. С. Хомяков, П. В. Киреевский, Н. В. Берг, Т. Н. Грановский, А. Н. Островский, Т. И. Филиппов и другие – всего около сорока человек. После заупокойной обедни была отслужена панихида по усопшему рабу Божьему Николаю. «Утешением было в нашем горе, – вспоминал Шевырев, – слышать воскресный колокол вместе с заупокойным пением. На могиле его, убранной зеленью и цветами среди снега, мы слышали: "Христос Воскресе!"».

После панихиды предложена была трапеза шестидесяти бедным и монашествующей братии. На поминальном обеде в покоях настоятеля, архимандрита Пармена, Шевырев прочел «Светлое Воскресенье» – последнее напечатанное при жизни произведение Гоголя. Все были тронуты до слез. «Можете себе представить, – рассказывал М. П. Погодин, – какую силу получило каждое его слово, само по себе сильное, теперь послышавшееся из могилы, запечатленное великой печатью смерти и бессмертия, священный голос с того света»[viii]. Н. В. Берг вспоминал: «Немного таких мгновений, какие мы пережили там, дается человеку на земле!»[ix]. В этот день впервые столь светло и победно прозвучало духовное слово Гоголя, в первый раз единодушно и сердечно воспринятое друзьями его.

Во время поминальной трапезы обдумывали, какой памятник поставить Гоголю. «Две надписи встретили всеобщее сочувствие, – вспоминал Шевырев. – Одна относится к нему как к писателю и взята из пророка Иеремии: "Горьким словом моим посмеюся". Другая относится к любимым мыслям последнего десятилетия его жизни. В ней выражается сосредоточие всех его мыслей: "Ей, гряди, Господи Иисусе!" Поминки происходили в замечательный день: 30 марта, по преданию Церкви, было распятие Спасителя. С 31 марта на первое апреля совершилось Воскресение. 31 марта мы поминали его»[x].

Ни Шевырев, ни кто-либо другой из присутствовавших не знали, что это был день смерти отца Гоголя, Василия Афанасьевича, умершего на третий день Светлой седмицы и завещавшего похоронить себя в родной деревне возле церкви.

Предполагаемые надписи на гоголевском памятнике предложены Шевыревым; во всяком случае первая из них – из пророка Иеремии (на церковнославянском языке: 20, 8): «Горьким словом моим посмеюся». Этот стих из Священного Писания, помещенный на надгробной плите из черного мрамора и ныне наиболее часто цитируемый, по словам писателя Петра Паламарчука, «замечательно отразил союз художественной правды с пророческим служением, в котором сам Гоголь видел смысл своего творчества». Слова «Ей, гряди, Господи Иисусе», взятые из Апокалипсиса (22, 20), впоследствии были выбиты на надгробном камне Гоголя (так называемой Голгофе) и выражают, без сомнения, самое главное в его жизни и творчестве, особенно последнего десятилетия: стремление к стяжанию Духа Святого и приготовление своей души к встрече с Господом.

9 мая 1852 года, в день именин Гоголя, Шевырев вновь был на кладбище
Свято-Даниловского монастыря. Поэт Николай Арбузов, посетивший в этот день могилу Гоголя, записал в своем дневнике: «Возвращаясь к экипажу, встретил я монаха, который объявил мне, что сегодня отслужена была панихида над могилой Гоголя. Был один только Шевырев. "Славный человек, – прибавил монах. – Он долго стоял на коленях и плакал над могилою"»[xi].

Вскоре после кончины Гоголя, в 1852 году, Российская академия наук
приняла решение издать его биографию. Написать ее было поручено Шевыреву. С этой целью он отправился на родину писателя для сбора материала. В своем путевом дневнике Шевырев записал со слов матери и сестер Гоголя: «Родился 1809 года, 19-го марта, в 9 часов вечера. Слово Трофимовского[xii], когда он смотрел на новорожденного: "Будет славный сын"»[xiii].

В конце июля, возвращаясь в Москву, Шевырев заезжал в Оптину Пустынь, где не раз бывал Гоголь. В летописи Иоанно-Предтеченского скита, которую вел тогда послушник Лев Кавелин (впоследствии архимандрит Леонид, наместник Свято-Троицкой Сергиевой лавры, известный историк и археограф-славист) сохранилась запись об этом посещении, помеченная 28 июля 1852 года.

«На ночь прибыл в обитель ординарный профессор Московского
Университета по части Русской словесности Степан Петрович Шевырев, проездом из Малороссии, куда ездил с тою целью, чтобы навестить родных покойного Н. В. Гоголя, утешить старушку-мать его и собрать материалы для биографии покойного, которую он имеет поручение написать от Академии наук. В бумагах Гоголя нашлось четыре черновые главы 2-й части «Мертвых душ» и Объяснение на Божественную Литургию» – произведение, запечатленное цельностью духа и особенным лирическим взглядом на предмет, сам по себе вызывающий писателя на мысли высокие и чувства трогательные.

Г-н Шевырев поутру после обедни посетил скит и, обойдя его, зашел в келии батюшки[xiv], беседовал с нами (рабочими) долго и ласково, читал письма Н. В. Гоголя, между которыми особенно показалось нам замечательным писанное тогда, когда ему было еще 14 лет[xv] (в 1824 году[xvi]) к матери, по случаю смерти отца; читал также вышеупомянутое «Объяснение на Божественную Литургию», прося у батюшки замечаний на это посмертное произведение того, кто, проникнувшись живою верою в Искупителя и сам смиренно искал у старца руководство на стезях, к Нему ведущих, и если не успел еще принести желаемых плодов, то, по крайней мере, положил доброе начало – залог чистого произволения. Из скита Степан Петрович отправился на обед к отцу игумену[xvii], куда вместе с батюшкой были приглашены отец Иоанн Половцев[xviii] и аз последний; потом в сопровождении нашем осматривал монастырь и уехал того же дня в Москву. Вообще оставил по себе приятное впечатление своею образованною и вместе теплою, задушевною беседою, в которой при светлом уме видно глубокое патриотическое и верно направленное чувство русского человека»[xix].


[i] Литературное наследство. М., 1952. Т. 58. С. 755.

[ii] Согласно свидетельству матери Гоголя и его родных он родился 19 марта, а не 20-го (как ошибочно указано в метрической книге).

[iii] Гоголь в воспоминаниях современников. Без м. изд., 1952. С. 504.

[iv] Там же. С. 507.

[v] Персонаж второго тома «Мертвых душ».

[vi] Переписка Н. В. Гоголя: В 2 т. М., 1988. Т. 2. С. 368.

[vii] Русская Старина. 1902. № 5. С. 442–443.

[viii] Барсуков Н. П. Жизнь и труды М. П. Погодина. СПб., 1897. Кн. 11. С.
551.

[ix] Материалы для истории славянской филологии. Письма к Вячеславу Ганке
из славянских земель. Издал В. А. Францев. Варшава, 1905. С. 55.

[x] Русская Старина. 1902. № 5. С. 446.

[xi] Шустов А. Н. Смерть Гоголя – общественная утрата (поэт Н. А. Арбузов о
Н. В. Гоголе) // Russian Literature. Amsterdam, 1990. XXVIII-II. С. 240.

[xii] Трофимовский (Трахимовский, Трохимовский) Михаил Михайлович (даты жизни неизвестны), крестный отец Гоголя; сын М. Я. Трахимовского, известного украинского врача-филантропа, в доме которого в Сорочинцах родился Гоголь. Военный советник (по Табели о рангах соответствовал чину полковника). Женат на внебрачной дочери графа П. Г. Разумовского. Известен портрет М. М. Трахимовского работы В. Л. Боровиковского (1802), где он изображен в общеармейском офицерском мундире, с орденом Св. Анны 2-й степени (См.: «Красоту ее Боровиковский спас»: каталог. М.: Гос. Третьяковская галерея, 2008. № 74. С. 84).

[xiii] Записки матери Гоголя в виде письма к П. А. Кулишу /Публ. и коммент. И. А. Виноградова // Гоголевский вестник. Вып. 1. М., 2007. С. 298.

[xiv] Подразумевается преподобный Оптинский старец иеромонах Макарий (1788–1860).

[xv] На самом деле Гоголю было тогда 16 лет.

[xvi] Имеется в виду письмо Гоголя-гимназиста из Нежина от 23 апреля 1825 года.

[xvii] Речь идет о настоятеле Оптиной Пустыни игумене Моисее (1782–1862).

[xviii] Подразумевается отец Иоанн (Половцев, 1826–1904), впоследствии архиепископ
Виленский и Литовский Ювеналий, духовный писатель.

[xix] Летопись скита во имя святого Иоанна Предтечи и Крестителя Господня, находящегося при Козельской Введенской Оптиной Пустыни: В 2 т. Т. 1. М., 2008. С. 233.


© Все права защищены http://www.portal-slovo.ru

 
 
 
Rambler's Top100

Веб-студия Православные.Ру