«Я Сигме не товарищ»

А.П. Чехов и С.Н. Сыромятников: К истории одной антипатии

Изучая чеховское окружение, для полноты и исторической правдоподобности картины имеет смысл учитывать весь круг лиц, не исключая и тех, чьи взаимоотношения с А.П. Чеховым носили отнюдь не дружеский характер. Вот почему уместно остановиться на отношениях Чехова с Сергеем Николаевичем Сыромятниковым (1864–1933)[1], известным публицистом конца XIX – начала ХХ века, печатавшимся под псевдонимом «Сигма», имя которого теперь почти забыто. В свое время литературоведы определили отношения И.С. Тургенева и Ф.М. Достоевского 1870-х годов как «историю вражды»[2]. Отношения Чехова и Сыромятникова под определение «вражда» подводить не стоит – скорее это была стойкая и вполне взаимная антипатия. Чем обусловлена была чеховская антипатия к Сыромятникову, на чем она основывалась – дать однозначный ответ сейчас вряд ли возможно. Однако попробовать хотя бы в какой-то мере разобраться, в чем тут дело, на наш взгляд, стоит.

Мы не знаем, когда и при каких обстоятельствах Чехов познакомился с Сыромятниковым. Можно только предположить, что их знакомство произошло в начале 1890-х годов благодаря А.С. Суворину и его газете, где публиковались и Чехов, и Сыромятников.

Профессионально журналистикой юрист по образованию, выпускник Петербургского университета, специализировавшийся по истории права скандинавских стран, считавший себя учеником А.Н. Веселовского, чьи лекции он слушал студентом, Сыромятников занялся в 1890-е годы. Вот как в 1901 г. он оценивал сделанный тогда выбор: «Мне говорят: “Зачем вы пишите о серьезных вещах в подвале газетного листка, который предназначен для веселых разговоров о неважных предметах. Отчего не напишите большой статьи или книги, где бы ваши мысли были критически обоснованы. С книгой можно спорить, с ней надо считаться, с газетной статьей спорить нечего, потому что сегодня ее прочли, а завтра ее позабыли”. <…> Я готовился тринадцать лет назад к кафедре <…> Книжной учености у меня всегда было достаточно <…> Но судьба решила иначе и аудитория моя расширилась. <…> Правда, меня не цитируют в ученых книгах. Но тем не менее мои мысли расходятся по России и будят общественную мысль в моем направлении, а мне только этого и надо. <…>Я знаю, что меня забудут, но не забудут то, что я думал, потому что думал <…> не ради обмана людей и стяжания, а честно, как подобает русскому человеку. <…> я могу сказать, что я прибавил нечто к полезной умственной работе моей страны. <…> Вот почему я никогда не променяю газетного листка на ученую аудиторию или ученую книгу. Я знаю, что это есть некоторое самоистребление, некоторое творческое самоубийство. Но мне дорога моя работа и ее результаты, а совсем не моя личность, не моя известность, если бы даже я и имел какое-нибудь право претендовать на нее»[3]. Первые его публикации появились в газете «Неделя» еще в 1888 г., в 1891–1893 годах он составлял для этой же газеты обозрения иностранной жизни. С 1893 г. прочно обосновался в «Новом времени», где сотрудничал вплоть до 1 июля 1904 г., так что на известие о смерти Чехова в Баденвейлере 2 июля на страницах суворинской газеты откликнуться уже не мог, да, по-видимому, и не откликнулся бы, даже если бы и оставался в газете. В это время его больше волновали события русско-японской войны, и он уже в июне 1904 г. отправился в Манчжурию, чтобы быть ближе к театру боевых действий.

Чехов мог повстречать Сыромятникова не только в «Новом времени», но и на «Обедах русских беллетристов». Основатель «Обедов» и их первый староста, В.А. Тихонов к 1895 г. уже «передал бразды правления С.Н. Сыромятникову (Сигме)»[4], который был завсегдатаем «Обедов» (недаром 21 марта 1897 г. «обедающие» внесли его имя в список «первоклассных талантов», в отличие от Чехова, отнесенного к списку «посредственностей»[5], подразумевая под «первоклассными» самых активных посетителей; позже Сигма был среди основателей новых «Беллетристических обедов», идея о которых возникла 27 марта 1899 г.[6]). От этого времени в чеховском архиве сохранилось типографски отпечатанное официальное уведомление-приглашение от 14 февраля 1895 г., адресованное на его имя в «Северную гостиницу». В нем говорилось: «XII (4-й) обед беллетристов состоится в воскресенье 19-го февраля в 6 час<ов> вечера в ресторане “Донон” (Мойка, у Певческого моста, д. № 22). В случае желания Вашего, Милостивый Государь, принять участие в этом обеде, благоволите уведомить об этом Сергея Николаевича Сыромятникова (Забалканский пр., д. № 18) не позже четверга 16-го февраля»[7]. От посещения «Обедов» в 1895 г. у Чехова остались противоречивые ощущения. «Если к обедам беллетристов не относиться скептически и не требовать от них многого, то они не скучны; что делать, надо терпеть и Лейкина, и Сыромятникова с его калужским шиком...»[8], – писал он брату, Александру Павловичу, 12 ноября 1895 г. Известно, что Сыромятников и Чехов одновременно присутствовали на «Обеде беллетристов» 12 января 1896 г., в третью годовщину основания обедов, – их имена стоят рядом в опубликованной 14 января 1896 г. заметке в «Петербургской газете»[9]. В конце жизни Сыромятников написал книгу «Воспоминания писателя», о содержании которой мы знаем лишь по отзыву читавшего ее В.Д. Бонч-Бруевича. Судя по рецензии, в мемуарах шла речь и об «Обедах беллетристов». Бонч-Бруевич писал: «В воспоминаниях также имеются описания литературных обедов, на которых присутствовали те или другие писатели, в том числе Чехов, Мордовцев, Григорович и др. Это также подлежит опубликованию, так как они интересны теми сведениями, которые в них сообщаются и установлением фактов взаимных отношений и знакомств между различными писателями»[10]. К сожалению, публикация так и не состоялась, а рукопись Сыромятникова ныне или утрачена, или затеряна где-то в архивах. Остается только гадать, как вспоминал Сыромятников Чехова в начале 1930-х годов.

Антипатию Сыромятникова к Чехову могли укрепить и события чисто личного характера. На это косвенно намекают строки из писем Д. Григоровича к Суворину 1898 г. Дело в том, что, работая в «Новом времени», Сыромятников попытался (правда, безуспешно) породниться с владельцем газеты, сделав предложение дочери Суворина Анастасии Алексеевне. 14 октября Д. Григорович спрашивал Суворина, «правда ли, что милая Настенька выходит замуж…»[11], а в письме от 29 октября восклицал: «Вы и Анна Ивановна поразили меня предложением Сигмы! – Ни за что на свете! Он весь – одна неопределенность; он до сих пор не выяснился ни одной сколько-нибудь ясной чертой; его черные, быстрые, беспокойные глазки не предвещают ничего доброго. Относительно Вашей Настеньки я всегда мечтал о Чехове… Вот это было бы другое дело…»[12]

С чеховской стороны негативное отношение было обусловлено, конечно, не матримониальными намерениями. Если посмотреть на чеховские, пусть и весьма лаконичные, отзывы о Сыромятникове в эпистолярном наследии писателя, то нетрудно убедиться, что все они негативного плана. Даже когда Чехова выбрали в академики, он не преминул заметить в письме М.О. Меньшикову 28 января 1900 г. из Ялты: «Званию академика рад, так как приятно сознавать, что мне теперь завидует Сигма»[13].

Эта ремарка могла быть вызвана статьей Сыромятникова «О Российской Академии». В ней автор не только сомневался в объективности Академии, увенчавшего академическими лаврами В.Г. Короленко, но в свое время забаллотировавшей такого ученого, как Д.И. Менделеев. Сыромятников недоумевал, для чего избирали «девять служителей “российска красна слова”» в почетные академики по отделению русского языка и словесности, а не создали самостоятельную Российскую Академию, куда избирались бы поэты и писатели, а не историки литературы, ибо «творчество от Бога, наука от человека и ученые являются только сотрудниками и помощниками поэтов и прозаиков, а не их начальниками и избирателями»[14].

Кроме того, Чехов мог знать, что Меньшиков недолюбливал своего коллегу по журналистскому цеху. Тот еще в 1898 г. в письме к Л. Толстому называл Сыромятникова «очень легкомысленным человеком и несколько наглым»[15]. У Меньшикова были для этого личные и существенные основания. Рассказывая в письме к Чехову от 29 апреля 1901 г. о предложении Суворина перейти к нему в газету, он признавался, что суворинские публицисты довели его за последнее время «до малокровия своими нападками», и первым в ряду имен своих оппонентов (Н.А. Энгельгардт, В.В. Розанов и др.) называл «Сигму»[16]. Отговаривая Меньшикова от перехода в «Новое время», Чехов в письме от 4 мая 1901 г. убеждал его, что в газете «только один Суворин литературен и иногда даже порядочен, всё же остальное – это арестантские роты, которые выживут или, вернее, выжмут Вас из своей среды, если Вы окажетесь неподходящим»[17], тем самым подводя и Сыромятникова под это определение. Любопытно, что примерно за год до этого, в письме к Суворину от 8 января 1900 г. он хвалил главу «Нового времени» за публикацию «мартиролога русских городов, обойденных взяточниками-инженерами» и ссылался на собственное внимание к этой проблеме, зафиксированное в повести «Моя жизнь»[18]. Толчком к появлению «Мартиролога» стала напечатанная в «Новом времени» 8 декабря 1899 г. сыромятниковская заметка «Инженерные капризы». Пожалуй, это единственный случай, когда взгляды антагонистов оказались хоть в какой-то мере близки, однако не случайно, что, хваля Суворина, Чехов и не думал одобрительно помянуть Сыромятникова.

Литературные и общественные позиции Чехова и Сыромятникова слишком были несхожи. Кроме того, вероятно, Сыромятников не соответствовал его представлениям о человеческой и журналисткой порядочности. Есть основания предположить, что неприязни в какой-то степени способствовало и отношение к Сыромятникову чеховского брата, Александра Павловича, сотрудника «Нового времени», чья фотография, кстати сказать, наряду с фотографией Сыромятникова будет напечатан в юбилейном номере газеты от 28 февраля 1901 г. среди фотопортретов ее авторов. Комментаторы «Дневника» Суворина указывают на существовавшие подозрения о связях Сыромятникова с тайной полицией и ссылаются на запись от 6 февраля 1896 г. из дневника чеховской знакомой С.И. Смирновой-Сазоновой: «Он [Суворин] лобызается с Сигмой, которому нельзя подавать руки. <…> Оплеванный Сигма пригрет Сувориным. Чехов этим возмущается»[19]. Однако С.И. Смирнова-Сазонова имела в виду нечто иное. Это подтверждается сопоставлением письма к Чехову его брата и дневниковых записей В.Г. Короленко. Александр Павлович сообщал Чехову 17 января 1896 г. следующее: «Секрет о проделке С-м-т-к-ва перестал быть секретом. Вчера Шубинский, побывавший у старика [Суворина], рассказывал сей эпизод громко в редакции. С-м-т-в не показывается»[20]. При издании этого письма в 1939 г. автор комментариев абсолютно правильно указал на Сыромятникова как на лицо, фигурирующее под сокращением «С-м-т-в», но не мог объяснить, в чем заключалось само происшествие[21]. Ответ находим в дневниках Короленко: «Чехов рассказывал мне (кажется в 1896 и 1897 году), как Сигма-Сыромятников, тогда служивший в каком-то департаменте, выкрал из типографии “Нового времени” оригинал какой-то заметки, неприятной “департаменту”, и представил ее туда в доказательство того, что автор – не он, а другой. Этот другой, зять Шубинского, редактора “Исторического вестника” (кажется, Лебедев), был уволен со службы. Шубинский в присутствии Суворина (и, кажется, самого Чехова) не подал руки Сыромятникову и объяснил, в чем дело. Суворин тоже возмутился страшно, и даже в чиновничьем мире заговорили. Шубинский написал министру (кажется, Витте) о том, что в таком-то департаменте принята по службе мера, исходившая из похищения рукописи в газете. Дело шло о “Новом времени”, и Витте сделал директору департамента (кажется, Кабат) выговор (“Вы меня ссорите с печатью”). Возможно, что чиновничьи сферы дали бы какое-нибудь удовлетворение, но (Чехов говорил об этом с презрительным негодованием по адресу “слабохарактерного” Суворина) – вскоре в той же газете появились, как ни в чем не бывало, фельетоны Сигмы. Очевидно, “пресса” сама смотрит на выкрадывание документов довольно легко…»[22] Чехов, конечно, не присутствовал при разговоре С.Н. Шубинского и Суворина – судя по январскому письму Александра Павловича, об этих событиях внутренней жизни «Нового времени» он знал именно от брата. Тот постоянно держал его в курсе редакционных новостей (например, в письме от 14 мая 1899 г. рассказывал о роли Сыромятникова в деле о суде чести, возбужденном Комитетом союза взаимопомощи писателей в марте 1899 г. в связи с публикацией Сувориным «Маленьких писем»: «Суда чести еще не было и едва ли будет он, ибо между Союзом и Сувориным была переписка, которая была набрана, но нам не известна. Вторую переписку затеял Дофин [А.А. Суворин] и третью Сигма. Обе последние были набраны, отпечатаны и розданы нам, сотрудникам, дабы мы могли судить о благородстве душ писавших»[23]).

Не менее отрицательная характеристика Сыромятникова дана Короленко в интервью В.К. Лисенко в ноябре 1909 г. Тут со слов Чехова рассказывается о плагиате, который сделал Сыромятников, выдав перевод французского фельетона за свой текст[24]. Вероятно, первоисточником этой информации также мог быть Александр Павлович.

Происходило ли на самом деле «выкрадывание» Сыромятниковым статьи из «Нового времени» и была ли история с плагиатом или все эти рассказы – лишь итог внутриредакционных слухов и сплетен? В любом случае, читая дневник Короленко, нельзя забывать, что его воспоминания сатиричны и потому, что для Короленко была неприемлема идеологическая позиция Сыромятникова – не либерала и демократа, а, так сказать, «русского государственника». Когда-то и Сыромятников числил себя в либералах и западниках: «Лучшие годы моей жизни я провел с “либералами” шестидесятых годов, большинство которых сошло уже в могилу. Я жил в семье типичного русского барина, покойного Г.В. Лермонтова, лицеиста, человека с хорошими средствами, независимых мнений, доброго и благородного, но крикуна и бранителя, каких много было между русскими помещиками не у дел. <…> В его доме я часто видел Салтыкова, А.М. Унковского, Ф.Л. Барыкова, А.Н. Пыпина, О.И. Квиста, М.М. Стасюлевича, И.П. Закревского, В.П. Безобразова, В.А. Тимирязева, Лугинина, Ал.Н. Веселовского. <…> Лугинин, бывший вместе с Тургеневым душеприказчиком Герцена, изредка наезжал из-за границы и из Москвы, и для своих приятелей он был связью с блестящим русским народником <…>. Все эти лица образовали кружок очень интеллигентный и очень интересный, но настоящими русскими между ними были только С.В. Максимов и И.Ф. Горбунов, только они могли сказать, что они не стыдятся того, что они русские»[25]. Сыромятников вспоминал, как попал в карцер гимназистом, за то, что «собрав деньги и купив венок, устроил целую депутацию» на похороны И.С. Тургенева, «которой Д.В. Григорович, распоряжавшийся похоронами, отвел особое место среди других»[26]. Но при этом он еще мальчишкой ощущал, что правда не за тем человеком, кто стал по отношению к русской жизни «не работником, а критиком», а за тем, кто един со своим народом, понимает его и не идеализирует. «<…> для того, чтобы перейти от западного индивидуализма в философии и от парламентаризма в государственной жизни, нужно было отказаться от западного миропонимания, от Руссо, от английского права, от французской революции, – писал Сыромятников. – Это был самый трудный период в моей умственной жизни, когда я чувствовал, что расположение русского материала по западным клеточкам и подведение его к западным образцам есть развитие фальшивое <…>[27]. «<…> я был западником не из корысти, а потом стал “восточником” не из-за денег или каких-нибудь милостей»[28], – утверждал он и формулировал цель своей деятельности так: «Мне кажется, что задача всех мыслящих людей есть сознать свою ответственность перед будущими русскими деятелями, которые теперь только учатся мыслить и помочь им с возможно меньшею затратою сил выйти на верную дорогу»[29].

Однако, как полагается, даже в самых невероятных слухах есть некая доля истины. И случай с Сыромятниковым не исключение: с обычной полицией он, конечно, не сотрудничал, но на внешнюю русскую разведку работу вел и, судя по всему, достаточно успешно. Но об этой тайной деятельности Сыромятникова известно стало лишь недавно, благодаря изысканиям одного из его потомков Б.Д. Сыромятникова, выпустившего книгу «“Странные” путешествия и командировки “Сигмы” (1897…1916 гг.)» (СПб., 2004), и о таковой деятельности своего «коллеги» по «Новому Времени» Чехов, естественно, не мог даже предполагать.

В конце 1890-х годов Сыромятников сделал некоторую попытку установить с Чеховым творческие контакты. Он обратился к писателю с предложением принять участие в журнале «Cosmopolis». Русский отдел этого международного журнала возник в канун 1897 г. и тогда же его редактором стал Сыромятников. Возможно, что в связи с этим назначением ему пришлось несколько ограничить свою деятельность в «Новом времени». На эту мысль наводят слова одного из сотрудников газеты, К.С. Тычинкина, который в январе 1897 г. сообщал Чехову: «Только в Вашей квартирке пока новый обитатель, – это Амфитеатров, заменивший окончательно Сигму в качестве воскресного фельетониста»[30].

Журнал, где «лучшие представители европейской мысли и европейского поэтического творчества высказывали бы свои мнения, передавали бы свои образы на родных им языках»[31], в том числе и на русском, вполне соответствовала идейным позициям Сыромятникова, а также, возможно, той его тайной деятельности, которой могло только способствовать легальное установление контактов с иностранными издателями, печатными органами и литературными обществами (вероятно, отсюда публикации Сыромятникова в различных зарубежных газетах, его участие в «Англо-русском литературном обществе» – весь этот своего рода литературный пролог к его последней командировке в Америку в связи с началом Первой мировой войны, где он не только активно печатался в местной прессе, но и вел сбор сведений об отношении к России как агент Министерства внутренних дел). Именно в связи с организацией «Cosmopolis’a» Сыромятниковым и было отправлено Чехову следующее письмо:

«Санкт-Петербург. Адмиралтейская набережная 6 16 янв<аря> <18>97

Многоуважаемый

Антон Павлович,

С первого января к журналу “Cosmopolis”, издававшемуся по-французски, немецки и английски в количестве 12 000 экз<емпляров>, прибавлен русский отдел под моей редакцией. Первую книжку этого журнала я Вам посылаю при этом. Русский отдел составлен был наскоро, потому что у меня в распоряжении было всего две недели, но со временем, я уверен, отдел этот будет полезен не только русскому читателю, но и русскому писателю, давая за год полную картину духовной жизни Запада. В первой книжке Вы найдете Боборыкина и Немировича, во второй Авсеенку (которого печатает теперь Стасюлевич), Мережковского и других. Я пишу Вам это письмо с просьбою дать мне маленький рассказец. Я знаю, что Вы пишете мало, а больше цинциннатствуете у себя в деревне, но тут причина симпатичная. Русский отдел выписывается многими подписчиками заграницей и под флагом Cosmopolis-а русские писатели будут читаться в оригинале на Западе, сначала французскими гимназистами и немецкими офицерами, а потом и многими из публики. Итак, многоуважаемый Антон Павлович, внесите и Вы лепту в хорошее дело. Гонорар тот же, что Вы получаете в других журналах. Ваш

С. Сыромятников»[32].

Испрашиваемого рассказа Чехов Сыромятникову не прислал, да тот вскоре оставил редакторский пост, который занимал совсем недолго – до весны 1897 г.[33] Он был отстранен издателем журнала Ф. Ортмансом, сделавшим редактором русского отдела Ф.Д. Батюшкова, вместе с которым Сыромятников в середине 1880-х годов слушал в Петербургском университете лекции А.Н. Веселовского. Имя Батюшков как редактора стало фигурировать на страницах журнала начиная с октябрьского номера за 1897 г. (том 7)[34], но его назначение произошло в апреле, причем весьма неожиданно для него самого. Как он сообщал Чехову в письме от 16 апреля 1897 г., «все вышло очень экстренно по внезапности отъезда в Китай прежнего редактора»[35]. Отъезд произошел еще в марте. 17 марта 1897 г. Суворин записал в дневнике: «Сигма приходил прощаться – едет в Китай с князем Ухтомским. Сядет на пароход в Неаполе. Назад будет в августе. Сказал ему: не поминайте лихом, вы молоды, я стар – может, и не увидимся»[36]. Из писем Сыромятникова известно, что отплыли они из Неаполя 7 апреля и что главной задачей посольства кн.Э.Э. Ухтомского было заключение с китайским правительством соглашения о проведении Сибирской железной дороги через Манчжурию[37]. Так, Сыромятников стал первым русским корреспондентом «Нового времени» в Китае, а Батюшков принял предложение издателя, потому что идея журнала показалась ему «настолько симпатична, что ради нее, – как он признавался Чехову, – я отказался от других более обычных мне занятий»[38].

21 апреля 1897 г. Чехов, желая успеха Батюшкову в этом начинании, обещая непременно прислать для его журнала рассказ, писал: «В руках Сигмы русский отдел не имел бы никакого успеха ни у публики, ни у литераторов, у Вас же он пойдет, только придется потерпеть и не смущаться, когда Вас будут упрекать, что журнал скучен, сух и т.п., и если г. Ортманс идейный человек, а не просто издатель, то в течение 4-5 лет “Cosmopolis” станет крепко на ноги»[39]. Однако в действительности назначение Батюшкова мало повлияло на популярность журнала. 20 декабря 1897 г. Е.В. Аничков в письме к Батюшкову пытался объяснить сложившуюся ситуацию тем, что если Сыромятников не мог вызвать сочувствие в России как сотрудник суворинского «Нового времени», то Батюшков был мало знаком русской публике как литератор[40].

Благодаря Чехова за согласие дать рассказ, Батюшков в следующем своем письме от 23 апреля сообщал ему некоторые дополнительные подробности своего назначения: «Когда, – три недели тому назад – русский издатель, Цинзерлинг, пришел ко мне с заявлением об отъезде С.Н. Сыромятникова и с просьбой принять на себя редактирование русским Отделом – я долго колебался <…>. Русский Отдел он [Ортманс] присоединил по соглашению с Цинзерлингом, который ему и указал на Сигму для заведывания этим Отделом. Я слишком мало знаю С.Н. Сыромятникова, чтобы сообщать какие-либо подробности о том – какое у них было соглашение с Ortmans’ом, да и вернувшись в нынешнем году поздно (в конце января) из заграничной командировки, я только раз, и то по постороннему делу виделся с Сыромятниковым. Отъезд его в Китай с Ухтомским и Волконским состоялся во всяком случае неожиданно. Теперь в бумагах редакции я не нашел ничего – в смысле постановки программы русского Отдела в pandant к заграничным. По-видимому и специально литературный характер, который г. Сыромятников придал журналу, стал принимать нежелательное одностороннее направление»[41]. Тем не менее, несмотря на приход Батюшкова, Сыромятников продолжал числиться и в 1898 г. среди сотрудников журнала, наряду с П.И. Вейнбергом, З.Н. Гиппиус, Д.С. Мережковским, Н.М. Минским, В.И. Немировичем-Данченко, Я.П. Полонским, Э.Л. Радловым и Вл. Соловьевым[42]

Имя Вл. Соловьева, которого к участию в журнале, как и большинство вышеперечисленных авторов, привлек как раз Сыромятников, заставляет нас вернуться несколько назад. Сыромятников поддерживал с Соловьевым дружеские отношения с той поры, когда философ своей статьей приветствовал появление в печати его первый сборник новелл «Оттуда» (1894). Лирические, пронизанные легкой иронией миниатюры молодого автора пришлись по сердцу Соловьеву. После публикации в 1895 г. соловьевской рецензии в «Вестнике Европы» у Соловьева и Сыромятникова возник совместный проект устройства собственной газеты. «Леля [А.А. Суворин] вчера сказал, что Сигма от нас уходит: его приглашает Гайдебуров редактором “Руси”. Там будет Вл. Соловьев, Кигн, Энгельгардт и проч. Сигма – общественный человек, с множеством знакомых, и может окружить себя хорошо и стать центром. Талант его декадентский, но изложение изящное. Мне жаль этой потери»[43], – записал в дневнике Суворин 11 ноября 1896 г. 15 ноября он фиксирует заявление Сыромятникова об уходе из газеты: «Вчера был Сигма, заявил, что он выходит. Я сказал ему, что очень жаль. Буренин сказал ему: “А мне нисколько не жаль. Вы в последнее время плохо писали, и все о том, что я, да я, да я…”»[44]. Однако Суворин печалился напрасно – замыслы эти так и не осуществились. Почему? Ответ находим в письме Сыромятникова к близкому другу Соловьева Э.Л. Радлову. «Осенью 1896 года Соловьев близко сошелся с Гайдебуровым-сыном <…> и составил план издавать газету “Русь” на средства Гайдебурова, а я должен был сделаться редактором. Я был уже утвержден редактором, но убедившись в несерьезности Гайдебурова, остался в “Нов<ом> Вр<емени>” и в марте 1897 с благословения и с помощью Вл<адимира> Сер<геевича> уехал с Ухтомским в Китай»[45], – вспоминал в письме к Радлову от 27 февраля 1912 г. Сыромятников.

О несостоявшемся сотрудничестве Сыромятникова в газете В.П. Гайдебурова «Русь» мы вспомнили не случайно. Оно позволяет откорректировать повторяющееся в примечаниях к чеховскому собранию сочинений утверждение, что с 1896 г. Сыромятников являлся редактором «Руси»[46]. В связи с замыслом издания газеты и желанием Сыромятникова увести туда за собой других «нововременцов», например Н.А. Энгельгардта, стали циркулировать слухи о возможном участии Чехова во вновь формирующейся газете. Отвечая между 18 и 21 ноября 1896 г., на запрос брата, Александра Павловича, Чехов писал из Мелихово: «Что касается “Руси”, то работать в ней я не буду», причем мотивировал это однозначно: «Я Сигме не товарищ»[47]. 23 ноября Александр Павлович так описывал Чехову поведение Сыромятникова в редакции «Нового времени»: «С[и]гма (которому ты к счастию не товарищ) был на днях в редакции с прощальным визитом и обещал писать только до Нового года, – “а потом я уже не ваш господа: сам – редактор”. Ему единогласно пожелали: “скатертью дорога”. Тем не менее нос его в облаках»[48]. В письме к Суворину от 4 января 1897 г. Чехов сообщал, что сотрудничать с «Русью» ему предлагал Гайдебуров, что он ответил на это предложение отказом и что первый номер газеты лишь убедил его в правильности ранее принятого решения[49].

Было ли приглашение Чехова в «Русь» инициативой одного Гайдебурова или осенью 1896 г. Сыромятников тоже был заинтересован в чеховском сотрудничестве, неизвестно. Зато о сыромятниковском отношении к Чехову, чеховской роли в истории русской литературы можно составить некоторое представление по его публицистическим статьям.

Судя по книге «Опыты русской мысли», изданной еще при чеховской жизни в 1901 г., для Сыромятникова «русская словесность есть выразительница духа русского народа, есть зеркало его самосознания»[50]. В России писатели оказывались «творцами новых явлений, поэтами в древнем смысле этого слова», потому что только у русских любовь и уважение к печатному слову, с одной стороны, превращала их в пророков, народных героев, проповедовавших политическую и нравственную свободу, а с другой – сама русская неустоявшаяся жизнь принимала заданные ей художниками слова формы. «Поэзия примирения и поэзия возмущения, поэзия личности и поэзия соборности, творчество положительных и творчество отрицательных типов идут параллельно в каждом периоде словесности. Тот, кто родился раньше своего времени, и тот, чей дух не может находить радостей и примирения в жизни, будут всегда отрицателями существующего»[51], – писал Сыромятников. До падения крепостного права герои русской литературы, например Онегин или Печорин, в сущности, ничего не делали «как граждане, как русские», хотя их «неделание» уже воспринималось как благородная «дворянская оппозиция»[52]. Поэты и писатели переходной эпохи, наступившей после отмены крепостничества в 1861 г., «не создали ничего такого, что <…> явилось бы светочем на пути к будущему»[53]. «Онегин, Печорин, Райский-Обломов, герои Тургенева, Левин, все это люди не определенной, установившейся среды, а отрицатели своей среды и начинатели новой жизни <…>»[54]. Только после 1861 г. «герои нашей словесности начали делать что-нибудь», «только герои Толстого пытались создать что-то новое в России, как пытался создавать и он сам»[55]. В то же время именно Толстой во «Власти тьмы» первым отметил «современное разложение простого народа», что дало повод говорить в петербургских кружках, «что Толстой очернил мужиков»[56]. Именно «по следам Толстого пошел в своих “Мужиках” и А.П. Чехов»[57]. Другое дело, что «и теперь мужики представляют для многих идеальную среду» и «еще есть писатели, которые посылают нас в народ учиться его неразумному знанию»[58].

Возникает вопрос: к какому же роду творчества – примирения или возмущения – Сыромятников относил Чехова? Считал ли он его тем, кто в отношении к русской жизни был «не работником, а критиком», или же тем, кто умел чувствовать вместе со своим народом, понимать его и не идеализировать? Пожалуй, в 1901 г. он еще не решался отказать Чехову, как и Толстому, в роли созидателя, «работника», трезво смотрящего на окружающую жизнь. Но к 1907 г. позиция Сыромятникова по этому поводу стала несколько определеннее.

В первом очерке цикла «Книги и жизнь», который он вел в газете «Россия» с января 1907 г., Сыромятников обратился к излюбленному им как публицисту приему: от личных воспоминаний к обобщению современной литературной и общественной ситуации.

«Пробегая мыслию свою писательскую жизнь, я припомню здесь свои личные связи с представителями русской литературы. Чтения Тургенева проходят уже полуприкрытые дымкой времени. Но до сих пор сверкают в памяти черные глаза Достоевского, читавшего пушкинского “Пророка” <…> Помню болезненную резкость и вскрикивании Салтыкова-Щедрина, ясные беседы с Майковым и Полонским, неистощимые анекдоты Григоровича, серые рассказы и грустные шутки Чехова, юношеские стихи Ухтомскаго и Мережковскаго, убежденную речь Кавелина, Ореста Миллера и Владимира Соловьева. И просматривая книги начала девяностых годов, вижу в старом шкафу томики с надписями Черниговца, Минскаго, Бальмонта, Соллогуба, Порфирова, Велички, Лугового и многих других»[59]. Однако этот лирический пассаж нужен Сыромятникову для того, чтобы поставить своих читателей перед вопросом: ради чего все эти авторы жили и писали? Сыромятников уверен, что «все эти люди жили тогда чудными надеждами, светлыми стремлениями к прекрасному и доброму», что «они хотели, чтобы окружающие их люди стали свободнее, разумнее, добрее, счастливее, чтобы окружающая жизнь стала чище, живее и лучше»[60]. Но этот ответ лишь шаг к постановке другой и более важной для него как публициста проблемы: «Какой государственности желали эти люди?» И эту проблему он поднимает в связи с недавними революционными событиями, когда «народное горе, народная злоба, народное невежество на время отказались работать над решением ее [т.е. России, нашей Империи – Е.Т.-Г.] мировых задач и бросились ломать великое здание, построенное на крови и поте наших предков, будто бы для того, чтобы улучшить свою личную жизнь»[61]. Убежденный, что «государство гибнет от отсутствия национальной идеи, а не от бедности или богатства»[62], что «серьезная экономическая и нравственная болезнь» России излечима, а противники так называемой русской имперской политики среди наших писателей просто не понимают национальных интересов родной страны, Сыромятников апеллировал к гениальным художникам слова, потому что «гений на всяком поприще прокладывает новые пути к тому будущему, которое он видит далеко впереди себя, и которое отдалено непроницаемой завесой от глаз обыкновенных смертных»[63]. Вот почему он сформулировал задачу своих очерков как «общение с высокими людьми своей страны и других стран, в жизни и книгах», ибо «жизнь порождает книги, книги направляют жизнь»[64].

Упоминание имени Чехова в таком контексте может создать впечатление, что Сыромятников относит и его к тем «умным, честным и сильным» людям, в общении с которыми «мы можем сделать самих себя и окружающих нас сильнее, чище и нравственнее», чьи книги «делают человека совершеннее и одухотвореннее», а не «задерживают или уничтожают нравственное и умственное усовершенствование отдельного человека и целого народа»[65]. Однако эпитет «серый» по отношению к чеховским рассказам заставляет усомниться в правильности подобной конструкции. В 1910 г. в статье, посвященной памяти Вл. Соловьева, Сыромятников писал: «Взрыв сдавленного народного чувства прошел, воды русской жизни медленно опускают на дно ту грязь и ил, которые выкинуты были на поверхность волнами взрыва. Прошел Горький с учениками, прошел вероучительный Толстой, прошел Мережковский, прошел Леонид Андреев, прошло все серое и темное, что накопилось в чуткой душе, как осадок тяжелой русской действительности. А где же настоящее творчество? Оно впереди, когда накопятся новые силы, когда новые классы русской народности окрепнут, отъедятся и разовьются. Те люди, которые созданы были крепостной жизнью, сошли в могилы. Городская культура дала Горьких и Андреевых»[66]. Сыромятников мечтал, что за падением этой «городской культурой» наступит не только возвращение к идеям Вл.Соловьева, но и «надо будет ждать прихода мужиков из деревни на нивы словесного творчества, чтобы придать нашей литературе ее прежние идеалы христианского человеколюбия, чтобы она снова сделалась защитницей обиженных и угнетенных»[67]. Однако для нас в данном случае важнее не сыромятниковская концепция дальнейшего развития литературного процесса, а то, что эпитет «серый» для него – эпитет знаковый, негативный, связанный со всем тем «серым и темным, что накопилось в чуткой душе, как осадок тяжелой русской действительности».

Конечно, Сыромятников не отрицал вообще значения Чехова как писателя. Недаром в 1907 г. в двадцать седьмом очерке из цикла «Книги и жизнь», написанном по поводу Суворина и газеты «Новое время», он скажет, что оказанная Сувориным в свое время поддержка Чехову – это несомненная заслуга и Суворина, и его газеты[68]. Но в гениальность своего современника Сыромятников все-таки не верил. Об этом он прямо скажет в 1910 г. в статье «Вперед или назад».

Сравнивая жизнь народа после революционных событий 1905 г. с многоводной рекой, которая течет «временами спокойно и величаво, временами бурно и мутно», констатируя, что «и в литературе, и в искусстве, и в общественной и в политической жизни много еще бурлящей мути», Сыромятников писал: «Маленькие люди топорщатся, петушатся и требуют, чтобы их признали за великих. <…> Товарищеские кружки желают иметь своих богов и заявляют, что тот или другой из их единомышленников – гений. В гении возвели Чехова, гениальной артисткой оказалась Комиссаржевская, в гении попал покойный Врубель, гениями считаются Леонид Андреев, Вячеслав Иванов и многие современные поэты. Маленькие люди считают великими каждого, кто на голову выше их ростом. <…> Свои гении в “Весах”, ныне прекратившихся, свои в “Аполлоне”, свои во всех толстых и тонких журналах»[69]. В «стремлении поставить маленьких идолов на место великих героев прошлого» он видел проявление «общего духа нашего времени» – «когда отвертываются от настоящего Бога, тогда творят себе множество ложных богов»[70]. Чехов оказывается для Сыромятникова одним из таких «маленьких идолов». Почему? Ведь чеховское неприятие интеллигентской пустой болтовни, вялой бездеятельности, казалось бы, вполне можно было подверстать к собственной сыромятниковской программе каждодневного труда на благо отечества, к необходимости сковать душу русского народа стальными обручами культуры и прочной государственности, не только для того, «чтобы она произвела великое и прекрасное», но чтобы избежать гибели этой души, а вместе с тем и гибели страны. Однако «подверстать» к собственной идеологии Чехова Сыромятников не мог потому, что эта идеология не сводилась только к призывам понять, что «Запад не сгнил и не умер», что «начал работать и соображать так недавно мечтавший Восток», что и России надо прекратить «предаваться мечтам и сонным видениям», ибо «народы-мечтатели не могут существовать независимо в нынешнем веке»[71].

Для Сыромятникова как публициста, болеющего за общественное дело, литература интересна тем, что она, обнажая душу народа, показывая ее болезни и раны, дает возможность судить о «психическом материале», из которого необходимо выстроить «новые формы» общественной жизни. «Вот почему важны тревожные признаки в нашей литературе, – писал Сыромятников. – Они преувеличены, как отдельные лучи, собранные выпуклым стеклом, но они свидетельствуют о болезни воли, о необходимости обратить народ и образованное общество к полезной работе на народной ниве. Они говорят, что нужны не только всякие текущие дела, но и великие подвиги, чтобы излечить вянущую волю и прекратить всё усиливающееся единовременное или длительное самоубийство»[72]. Стремясь противопоставить «реакции народной души, которая откатывает нас назад в далекое прошлое, к нищете мысли и дела, к разврату и скверной мечте» что-либо надежное, прочное, Сыромятников убеждал своих читателей: «Если нет великих мыслей и слов, нужны огромные предприятия, каналы, железные дороги, орошение, нужна большая работа, чтобы залечить последствия несчастной войны и смуты. Нужно собрать народную энергию в один рабочий фокус, надо слабых заразить энергиею сильных, иначе все разбредутся подобно тому, как из армии уходят энергичные люди, из флота – энергичные моряки, из разных областей общественной работы – энергичные деятели. Критика и суд хороши, все равно, проявляются ли они в процессах или сенаторских ревизиях. Но это – критика, а не дело. Можно негодных людей выкидывать сотнями за пределы общества, но можно заставить работать с пользою и выгодой, можно заразить их величием дела и подвига»[73]. Он считал, что постепенное улучшение жизни путем введения новых законов, земельных реформ, столыпинских переселений – это слишком слабые меры «в жизни такого полувосточного народа, как наш»: «Восточные народы строили огромные пирамиды в Египте, огромные плотины в Месопотамии, великую стену в Китае, огромные храмы в Индии. Им нужно было девать куда-нибудь энергию, внезапно пробудившуюся от долгого сна. <…> С этой особенностью восточной психологии надо считаться. <…> перед нами длинный ряд войн с нашей природой. Надо завоевать ее энергию и превратить в электричество реки и водопады. Надо сделать по всей стране дешевые водные пути, соединить моря каналами. То, что Петр делал для хлебовозных барок, мы должны сделать для океанских торговых судов и броненосцев. Нам надо осушать одни части страны и орошать другие. Нам надо, одним словом, воспользоваться разбуженным народным сознанием и двинуть его на полезную работу, тогда мы избавимся от того обратного движения к разложению, тревожные признаки которого просвечивают в нашей литературе»[74].

Малые меры и чеховские масштабы в таком проекте не могли найти себе места и оправдания – нужны были иные герои, иные монументальные пропорции. Но вряд ли Сыромятников в 1910 г. способен был предположить, что за осуществление его «проекта» возьмутся пришедшие к власти большевики, сумевшие заставить работать «с пользою и выгодой» не сотни, а миллионы людей, выброшенных «за пределы общества», в лагеря, и обреченных вести «длинный ряд войн с нашей природой» на столь колоссальных стройках социализма, о которых и не мечтали строители египетских пирамид. В 1910 г. Сыромятников был убежден: «Веры в социалистическое интеллигентство ни Милюков, ни другие враги “Вех” не вернут»[75]. Другое дело, что ему казалось, что «и самоуглубление, рекомендуемое благородными авторами “Вех”, не увеличит общественной энергии»: «Богоискательство и богоборчество, те или иные ковырянья в собственной душе не дадут нам того оживления, которое так необходимо стране. Только великие предприятия удесятеряют энергии и заражают слабых энергией сильных»[76]. Чеховский гуманизм, вероятно, представлялся ему неким прекраснодушием, не способным заразить «слабых энергией сильных». Зато, когда пришла новая власть, Сыромятников с болью стал вспоминать о тех простых «культурных навыках», которые оказались «так радостно уничтожены дикарями»[77]. Изменились ли в связи с этим его взгляды на чеховское творчество или антипатия оказалась сильнее всех исторических катаклизмов – этот вопрос пока остается открытым. Правда, черновик сыромятниковского письма А.С. Суворину, датированный 14 ноября 1908 г. дает основания считать, что антипатия с течением времени могла уступить место иным чувствам: «Здесь я прочитал Чехова, – писал Сыромятников из деревни Пузырево, – и увидел, что был перед ним неправ. Люди его маленькие, а сам он большой»[78].



[1] В комментариях к чеховскому 30-томному собранию сочинений и к «Дневнику» А.С. Суворина указана ошибочная дата (1934 г.) смерти С.Н. Сыромятникова.

[2] Ср.: Батюто А.И. Достоевский и Тургенев в 60–70-е годы (только ли «история вражды»?) // Русская литература. 1979. № 1. С. 41–46.

[3] Сигма. Опыты Русской мысли. VI // Новое Время. 1901. № 8945, 21 января. С. 2.

[4] См.: Из дневника В.А. Тихонова / Публ. Н.И. Гитович // Лит.наследство. Т. 68: Чехов. М., 1960. С. 497.

[5] РО РНБ. Ф. 494. №. 1. Л. 11.

[6] Там же. Л. 26 а.

[7] РО РГБ. Ф. 331 (Чехов А.П.). К. 59. Ед.хр. 86. Л. 3.

[8] Чехов А.П. Полн.собр.соч. и писем: В 30 т. Письма. Т. 6. М., 1978. С. 96 (далее – ПССП).

[9] См.: Там же. С. 739.

[10] Бонч-Бруевич В.Д. Рецензия на рукопись С.Н. Сыромятникова «Воспоминания писателя». Т. 1. Ч. 2 и 3 // РО РГБ. Ф. 369 (В.Д. Бонч-Бруевич). К. 58. Ед.хр. 63. Л. 1об.–2.

[11] Письма русских писателей к А.С. Суворину. Л.,1927. С. 41.

[12] Там же. С. 42.

[13] Чехов А.П. ПССП. Т. 9. М., 1980. С. 30.

[14] Сигма. О Российской Академии // Новое время. 1900. № 8587, 23 янв. С. 2. Также см.: Чехов А.П. ПССП. Т. 9. С. 277.

[15] Письмо М.О. Меньшикова Л.Н.Толстому от 16 апреля 1898 г. (Государственный музей Л.Н. Толстого, Москва). Цит. по.: Антон Чехов и его критик Михаил Меньшиков: переписка, дневники, воспоминания, статьи. М., 2005. С. 213. Судя по письму М.О. Меньшикова к Л.И. Веселитской от 2 мая 1902 г. и Л.Н. Толстой разделял его чувства к Сыромятникову: «К моему удивлению, – сообщал Меньшиков, – одобрительно отозвался о моих фельетонах. “И рядом – Сигма”, – прибавил он [Толстой]» (Там же. С. 211).

[16] Антон Чехов и его критик Михаил Меньшиков… С. 162.

[17] Там же. С. 163.

[18] Чехов А.П. ПССП. Т. 9. С. 11, 260.

[19] Дневник А.С. Суворина. London – Москва, 1999. С. 575. Записи С.И. Смирновой-Сазоновой были опубликована Н.И. Гитович в «Лит.наследстве» (Т. 87. М., 1977).

[20] Письма А.П. Чехову его брата Александра Чехова. М., 1939. С. 320.

[21] Там же. С. 507.

[22] Из дневника В.Г.Короленко / Публ. А.В. Храбровицкого // Лит.наследство. Т. 68: Чехов. М., 1960. С. 523–524.

[23] Письма А.П. Чехову его брата Александра Чехова. С. 393. 9 июня 1899 г. А.С. Суворин запишет в дневнике: «От Лели [А.А. Суворин] третьего дня телеграмма: третейский суд, разбиравший его дело с Сигмой в связи с моим с Комитетом Союза писателей, решил в пользу их. Дело Комитета не выгорело», см.: Дневник А.С. Суворина. С. 341.

[24] Там же, с. 526.

[25] Сигма. Опыты Русской мысли. X.// Новое Время. 1901. № 8972, 18 февр. С. 2.

[26] Сыромятников С.Н. Книги и жизнь I. // Россия. 1907. № 341, 7 янв. С. 2.

[27] Сигма. Опыты Русской мысли. X.С. 2.

[28] Там же.

[29] Там же.

[30] РО РГБ. Ф. 331 (А.П. Чехов). К. 60. Ед.хр. 64 а. Л. 9 об.

[31] Cosmopolis, 1897. Т. 5. С. 3.

[32] РО РГБ. Ф. 331 (Чехов А.П.). К. 59. Ед. хр. 86. Л. 1–2об. См также: Архив А.П. Чехова. Описание писем к А.П. Чехову. Вып. 2. М., 1941. С. 63 («Сыромятников С.Н. редактор русского отдела “Cosmopolis”. СПб., 1 кор.1897. Об участи Чехова в журнале. Чех.59.86»).

[33] Энциклопедический словарь Брокгауза. Т. 32. С. 212.

[34] В примечаниях к чеховским письмам значится, что Ф.Д.Батюшков стал редактором с № 2 «Cosmopolos»// Чехов А.П. ПССП. Т. 6. С. 720.

[35] РО РГБ. Ф. 331 (Чехов А.П.). К. 36. Ед. хр. 31а. Л. 5об. См. также фрагменты писем Ф.Д. Батюшкова к Чехову в примечаниях к чеховским письмам: Чехов А.П. ПССП. Т. 6. С. 632.

[36] Дневник А.С. Суворина. С. 286.

[37] Сыромятников Б.Д. «Странные» путешествия и командировки «Сигмы» (1897…1916 гг.). СПб., 2004. С. 10.

[38] РО РГБ. Ф. 331 (Чехов А.П.). К. 36. Ед. хр. 31а. Л. 5об.

[39] Чехов А.П. ПССП. Т. 6. С. 334.

[40] См.: Муратова К.Д. Архив Ф.Д. Батюшкова // Ежегодник РО Пушкинского Дома на 1972. Л., 1974. С. 41.

[41] РО РГБ. Ф. 331 (Чехов А.П.). К. 36. Ед. хр. 31а. Л. 7об.–9об.

[42] См.: Cosmopolis. 1898. Т. 10. № 4–6.

[43] Дневник А.С. Суворина. С. 267.

[44] Там же. С. 268.

[45] См.: Тахо-Годи Е.А. «Если будете перепечатывать письма Вл.Сер. Соловьева…» (Вл. Соловьев, С.Н. Сыромятников, Э.Л. Радлов, Ю.Н. Данзас и др.) // Владимир Соловьев и культура Серебряного века. М., 2005. С. 486.

[46] См.: Чехов А.П. ПССП. Т. 6. С. 552, 734 (аналогичное примечание мы находим и в другом издании: Письма А.П. Чехову его брата Александра Чехова. С. 509).

[47]Там же. С. 229.

[48] Письма А.П. Чехову его брата Александра Чехова. С. 327.

[49] А.П. Чехов писал А.С. Суворину: «Мне прислали первый № Руси. Да, бездарно и снаружи и внутри. Ни ума, ни нерва, а лишь одна благонамеренность чиновника-молокососа, авторитетно изрекающего пошлости и дрянности (“потребности правительства”). Гайдебуров звал меня к себе в газету, но я ответил уклончиво, ссылаясь на недосуг и на отсутствие публицистической жилки, – и откуда он взял, что я хочу попробовать себя в новом роде, ведомо одному Аллаху», см.: Чехов А.П. ПССП. Т. 6. С. 263.

[50] Сыромятников С.Н. (Сигма). Опыты русской мысли. (Книга первая). СПб., 1901. С. 228.

[51] Там же. С. 235.

[52] Там же. С. 230.

[53] Там же. С. 228.

[54] Там же. С. 229.

[55] Там же. С. 231.

[56] Там же. С. 232.

[57] Там же. С. 232–233.

[58] Там же. С. 233.

[59] Сыромятников С.Н. Книги и жизнь. I // Россия. 1907. № 341, 7 янв. С.2.

[60] Там же.

[61] Там же.

[62] Там же.

[63] Там же.

[64] Там же.

[65] Там же.

[66] Сыромятнико С.Н. Русский светоч // Россия. 1910. № 1442, 1(14) авг. С. 2.

[67] Сыромятников С.Н. (Сигма). Опыты русской мысли. С. 233–235.

[68] Сыромятников С.Н. Книги и жизнь. XXVII // Россия. 1907. № 532, 19 авг. С. 2.

[69] Сыромятников С.Н. Вперед или назад// Россия. 1910. № 1341, 4 апр. С. 2.

[70] Там же.

[71] Там же.

[72] Там же.

[73] Там же.

[74] Там же.

[75] Там же.

[76] Там же.

[77] Письмо С.Н. Сыромятникова В.Д. Бонч-Бруевичу от 26 декабря 1932 г., см.: РО РГБ. Ф. 369. К. 347. Ед.хр. 18. Л. 24.

[78] РО ИРЛИ. Ф. 655. Ед. хр. 12. Л. 4.


© Все права защищены http://www.portal-slovo.ru

 
 
 
Rambler's Top100

Веб-студия Православные.Ру