Из истории становления публицистического стиля в конце XVII – начале XVIII в. в России

«Словесные ритуалы» делового языка в «Вестях-Курантах»

Оригинальным жанром приказной словесности, который получил развитие в XVII в., стала деловая публицистика, на традициях которой позднее зиждились многие общественные начинания XVIII в., например, «Ведомости» времени Петра Великого[i]. Работа над «Вестями-Курантами» происходила под наблюдением и при участии Посольского приказа в Москве. Известный историк С. М. Шамин (2004: 19), характеризуя «политико-географический кругозор членов правительства царя Федора Алексеевича», писал: «Отбором материалов для перевода и самим переводом занимались переводчики Посольского приказа». Он снова стал выразителем социокультурных преобразований в обществе и выступил не только как управленческий, административный институт, но и как источник и проводник письменной культуры. Заметим, что так называемая «приказная школа стихотворства» родилась и сложилась именно в стенах этого учреждения. Таким образом, «подьяческое наречие» XVII в. функционировало и развивалось под присмотром ученых людей из Посольского приказа. В этих вестях они смогли объединить и черты европейских познаний, и искусство переводчика, и конечно же, большое мастерство уделяли деловой письменной речи (см., например: Кобзарева 1988). Она и была тем текстовым стержнем, на котором происходил своеобразный языковой «публицистический» эксперимент. Заданность ее формуляра, стандартизованность и документальность в данном случае очень удобно подходили для публицистической манеры изложения событий, которая черпала свои средства из многовековых традиций делового слога.

«Вести-Куранты» в основном представляли собой русские варианты иностранных новостей — переводы письменных печатных газет (см.: Maier 1997). Так что их необычное содержание вовсе не означало того, что «толмачи» подстраивались под заморский текст. Напротив, их работа состояла еще и в том, что бы отбирать ценную информацию, полезную для государственных нужд. В такой деятельности соблюдались приказные правила письменного сопровождения текста. Но в информационном отношении служащие Посольского приказа опирались на сведения информаторов; некоторые из них состояли на службе у царя (Исаак Масса), другие вербовались специально для разведывательных целей; были среди них и простые «ходоки»: «Из города Неренберха пришолъ сюд[а] | ходокъ с тЪми вестми что цесар[евым] | людемъ которые в Меренскои i в Ческ[ой] | землЪ стояли и тЪмъ всЪмъ итти на | Θриберхъ и дале на свЪiсково генерала | Торстенсона. а генерала Гоцтеновы | полки и тЪ идУтъ под Глоговъ и под Во[хлов]» (ВК2: 115).

Деловой характер «Вестей-Курантов» обнаруживается по многим показателям: и по построению, и по стилистическому оформлению, и по наличию специфических языковых трафаретов, свойственных «подьяческому наречию» и являвшихся своего рода деловыми концептами.

Пересказ иностранных известий предполагал определенную лингвистическую подготовку и широкие общекультурные познания у переводчиков и работников Посольского приказа. В силу этого обстоятельства деловой слог данных документов носил светский характер и в большей мере служил зеркалом гражданских событий, происходивших за рубежом. Поэтому язык вестей почти не имел книжного отпечатка в своих грамматических показателях — форм аориста, имперфекта, двойственного числа. Мы наблюдаем лишь остаточные явления, которые можно характеризовать как дань письменной традиции. В графическом отношении это были, например, вставки юса малого в отдельных словах: «… а Яз вЪдаю…» (ВК1: 220), «…октЯбрЯ въ ЕI дн…» (там же), «…оселЯ к Москве поЪхал…» (там же); архаичные падежные формы: «…в ншхъ рУбежных городЪхъ…» (ВК1: 51); «…во всЪх хоромех…» (там же: 51) и т. п. детали. Заметим, что нередко возникали на этой почве языковые «столкновения» разных стихий: славянской и разговорно-диалектной. Так, в одном письме читаем: «…гораздо чесно принялi и чесно держалiи златою чепю… дарилi…» (ВК1: 46). В этом примере церковнославянизм злат- предшествует диалектной форме лексемы цепь. Но и здесь не было последовательности. Так, в иностранном слове канцлер переводчик пишет «ять»: началнои канцлЪр (там же: 66). Этому «огражданствованию» словесного орнамента текста способствовали информационная заданность и тональность материалов: при документальности изложения они были лишены официальности и торжественности, «которые присущи в известной степени государственной дипломатической корреспонденции и которые обусловливают в них наличие значительной доли старославянизмов и книжно-архаических черт…» (Хаустова 1956: 57). Переводчики делали акцент на фотографировании событий, а их языковая и стилистическая обработка средствами деловой письменности не позволяли подавать материал как книжный текст. Здесь была совсем иная идеологическая установка, не укладывавшаяся в традиционные старые формы литературного языка.

Авторы переводов хорошо усвоили стандартные схемы построения таких текстов. Они открывались атрибутивными сведениями о типе письма, месте его создания и времени перевода, например: «Перевод с немецкои тетрати | что пишетъ Сарцембурскои из города из Рапа июня мЪсеца | въ И дн» (ВК1: 21); «Перевод с вестого (так в тексте. — О. Н.) перечневого писма изо Г|данска. ноября Л г числа» (ВК2: 74); «Перевод с списка з грамоты что писал из РУгодива | в Ригу къ воеводе началному новои резидентъ Петръ | Антоаеи Леθелди декабря въ А де прошлого /АХМГ г | году» (ВК2: 80); «Перевод с вестового листа что при|слан в посылнои грамотке ко кнзю Лву | ШляковскомУ» (ВК2: 114); «Перевод с посылнои грамотки что пишет из Риги | ЮстУс ΘилимонатУс ко кнзю ЛьвУ Шляко[вскому] | в ннешнем во РНВ м году марта въ BI де» (ВК2: 138).

Расположение вестей также имело определенные трафареты. Они копировали с некоторыми изменениями схемы построения типовых деловых документов, «приспосабливая» последние для нужд нового публицистического жанра. Например, так называемые «перечневые письма» состояли из статей, т. е. включали традиционные жанрово-типологические характеристики. Такое расположение текста и в публицистике XVII в. оказалось очень удобным для краткого, точного и достоверного изложения событий. В переводе вестей из Гданьска 1643 г. данная схема представляется вполне логичной и для оформления этого документа:

«Чиню вЪдомо вшеи княжскои млсти про [Вар]шавскУю sемскУю соимУ что корол полскоi | с своимъ посланникомъ с подканцлЪромъ | Требинскимъ на соиме Д статi велЪл | говорит. А я статя что емУ докон|чане seмское оберегати и содержив[ать] | В я статя. просить он в своих статяхъ | У дховного чинУ помочи к воинскомУ | чинУ. Г я статя мошно ли | о том Уложенье Учинит» (ВК2: 74).

Таким образом происходили упорядочивание информации, ее конкретизация и переработка. В тексте указывалось самое важное; оно требовало анализа и выделения средствами языка. «Правщик-редактор придавал большое значение расположению материала. Разделенный на смысловые отрезки текст воспринимался легче, полнее» (Сумкина, Тарабасова 1972: 8).

По уровню текстовой организации и характеру представленных фактов «Вести-Куранты» сопоставимы со статейными списками. И те, и другие применяют сходные схемы построения, используют косвенную речь, употребляют трафаретные языковые выражения и в целом описывают события за пределами страны. В отличие от жанра путешествий, более расположенного к применению повествовательных, литературных приемов, здесь сильнее развита аналитичность текста, например:

«А про приЪздъ граθа Волдемара... | У полсково короля еще подлинно невЪд[омо] | толко чаютъ то что корол полскои своего... Индрика Денева послал к датцкомУ | королю и чаютъ на обе стороны | бУдетъ промеж ими Утверженя | о которомъ долгое время говорил[и]» (ВК2: 75).

Основным отличием вестей от статейных списков было то обстоятельство, что первые готовились на русском языке и следовали заданным статьям, вторые в большинстве своем представляли собой переводные тексты, констатирующие событие. Они почти были лишены эмоционально-перцептивной нагрузки (за исключением некоторых личных посланий). Они репрезентируют другой деловой этикет, ориентированный на европейскую газетную моду. При этом посольские переводчики вестей вводят в жанрово-типологическую структуру своих текстов ряд новых, главным образом контекстуальных моделей, построенных по иному, западному образцу. По сути дела, русская традиция вестей формируется только в конце XV – начале XVI в., тогда как путешествие как жанр был известен задолго до возникновения статейных списков.

При передаче деловой информации «Вести-Куранты» ориентируются и на дипломатический речевой этикет, но в стилистическом и структурном отношениях они более однородны. Сообщения носят характер кратких известий, которые и после переводами служащими Посольского приказа не раз подвергались правке, словесному выравниванию, «деловому» редактированию. Такие тексты значительно больше находятся в русле трафаретов приказной письменной традиции Московской Руси, но выражают ее по-особому. Этого требовали и их внешняя ориентация на публицистичность, и социокультурное предназначение. В отличие от стандартных (судебных, имущественных, договорных и т. п.) деловых текстов, имевших свое профильное русло и использовавших установленный и выношенный традицией формуляр языковых средств и словесной организации документа в целом, здесь такого не было. Использовались и уже существовавшие в речевом обиходе приемы репрезентации единиц делового языка, и вырабатывались новые, специфические для такого жанра средства приказной коммуникации. Происходило это и на уровне текста как жанра публицистической деловой литературы, и на примере конкретных лексических, синтаксических и т. п. показателей, оформлявших оригинальный стиль «Вестей-Курантов» (см. подробнее: Maier 1997).

На уровне текста это — разделение на определенные семантические разделы, соответствующие тематическому, информационному делению. Каждый новый текстовой блок выражал заданную проблему. Ее изложение нередко носило и субъективный характер: информаторы могли высказывать свое отношение к описывавшимся событиям, давать оценки и характеристики. Ср., например, такие фрагменты:

«А граθа Волдемаровы люди зд[есь] | добрымъ дрУзямъ в розговорех | сказывали что бУдет де промежъ | Московского гдрства и свЪискихъ | великая розность i в том де дЪле | можетъ быть что де гсдрь отць | ево тут же пристанет. А е де свЪискои рез[и] | дентъ которои живетъ на МосквЪ | про его граθскУю радость гораздω | сУпротивен отговоромъ во всемъ | отгоговорил… второе де что | тЪ два княженства которые | емУ от Московского гдрства бУд[ут] | даны Псковъ и Печеры... | х корУне свЪискои и с воины х КорЪле | и для того что еще У нихъ подлинных | меж и рУбежеи нЪт. и к томУ де дЪлу | мочно еще к несоединеню помЪшка | Учините, а Я де таких речеi | не слушаю и не годно мнЪ и вЪрит | толко ставлю их в своих мЪстехъ | и розмышлениЯ своего к ним не прикла|дываю» (ВК2: 75)

При делении вестей на информационные блоки сообщения могли складываться по географическому признаку: излагались события в какой-то стране, городе. В «Вестях-Курантах» еще не сформировалась газетная стилистика репрезентации текста «по колонкам». «Только в печатной газете «Ведомости», и то далеко не сразу, начинают появляться и другие виды газетных материалов — передовая, публицистический материал, политический памфлет, рецензии, библиография» (Хаустова 1956: 56). Такое деление способствовало развитию жанра и его функциональных особенностей, выделению его из среды деловой письменности и в конце концов становлению как самостоятельной стилистической системы, зачатки которой мы наблюдаем в вестях 1600-х гг.

Куранты использовали принятые в деловом языке слова и выражения утилитарной словесности: учинил, указ, помянутый, подлинно ведают. См., например, в «Переводе письма П. А. Лефельди, посланного из Ругодива в Ригу с вестями о событиях в Русской земле, Польше, Литве, Англии, Голландии и других странах» (1643 г.): «ВшемУ высочествУ чаю вЪдомо Учинилось | что еЪ королевино величество в прошломъ | годУ меня отпУстила из Стеколна к Москве…» (ВК2: 80).

В это время только происходило формирование газетного стиля, как и языка публицистики. «Вести-Куранты», несмотря на их тайный характер, способствовали развитию тех компонентов текста, которые впоследствии стали использоваться как непременные атрибуты нового стиля. Мы уже отмечали деление статей на информационные блоки. Другой показатель — введение текста с типичной газетной формулы (вести из), после которой следовало сообщение. Она присутствует почти во всех изучаемых переводных листах почти с одним и тем же расположением структурных элементов, например: «ВЪсти из Колываня θевра[ля]... | /АХМД г году…»; «ВЪсти из Бреслава θевраля...»; «ВЪсти из ВЪны генваря въ КЗ де…» (ВК2: 114). А. Л. Сахаров (1964: 402) в связи с этим замечает: «При распространении каждого компонента относящимися к нему пояснительными словами порядок следования компонентов мог оставаться прежним, что в свою очередь подтверждает фразеологическую устойчивость формулы…». Варьирование было незначительным: «Из Аглинскои земли вЪсти что…» (ВК1: 40); «ВЪсти есть что…» (там же); «А из Барабанскои земли слух что…» (там же: 49).

Послания могли передаваться не только в форме аналитических известий, подвергавшихся тщательному отбору и цензуре в Посольском приказе. Многие из них представляли собой частные деловые письма, переводы которых содержали тот же набор текстовых средств (изложение от первого лица), что и оригинал. Примечательно: все подобные послания такие имели «деловую» установку — как в формальной организации, так и в манере индивидуального речетворчества. Последнее, хотя и в некоторых фрагментах выходило за рамки приказной словесности, но не было столь экспрессивно и не имело никакой художественной мотивации. Ср. показательное суждение С. Н. Вариной (2003: 7): «Во 2-й половине XVII в. стали довольно широко появляться тексты, связанные с деятельностью торговых людей. Почти все сообщения носят объективный (здесь и далее курсив наш. — О. Н.) характер, нет метафоричности, исключением являются выражения добрые вести, плохие вести».

Здесь только изложение деловых фактов деловым языком с очевидным налетом разговорной стихии. Ее показателем, в частности, является наличие слова де: «…а во Пско|ве вЪсти носятся что де с Москвы посылаютъ | иноземцовъ против колмаковъс триста милев…» (ВК2: 60).

Пересказ событий не происходил по единой «деловой» схеме: каждый автор мог иметь свой подход к оформлению известия. В ряде случаев оно истолковывалось от первого лица (как в вышеуказанном фрагменте) и в таком виде обрабатывалось посольским переводчиком. В других же — «деловая» информация носила неопределенно-личный характер, создавая эффект отстраненности от событийной стороны. В таком случае использовали формы 3 л. мн. числа глаголов (пишут, говорят, сказывают):

«Изо Гданска пишУт декабря EI г числа | в прошлом въ /АХМГ м году |

ПишУт что полскои корол ноября К г дня в Вилну…; Из Амборха пишут ноября въ KB де | что великиi кнзь московскиi приказалъ | свЪискомУ агентУ ис своеи sемли Ъхать… а сказывают болши /K | sолотых окромЪ переводных грамотъ…» (ВК2: 81); «ЗдЪсЯ подлинно говорятъ что одноличн[о]…» (ВК2: 114).

Эти вводные глагольные элементы впоследствии закрепились уже в русских «Ведомостях» времени Петра Великого и там регулярно воспроизводились как одни из текстовых показателей газетно-публицистического стиля.

Во многих вестях, как мы уже упомянули, употребляется глагол чинить / учинить, имевший очень широкие семантические возможности и употреблявшийся в разных контекстах (и собственно деловых, и литературно обработанных, и публицистических). В этом тексте читаем: «А корол де из Вилны тритцать [миль] | ходил по обещаню бгУ молитца [и опять] | назад в Вилну пришел а сюды [в княже] |ство ПрУское кУрθирскои болшои посо[л] | пришел и по том де в сеи землЪ смотр | Учинили…» (там же: 114); «…для чег[о такой] | смотръ Учинен…» (там же); «…а дацкои король к свЪискомУ рубежю п[роходы] | накрепко заставилъ что свЪянямъ с тои с[то] |роны ему шкоты Учинити немочно тол[ко] | еще свЪяня всею мочю о томъ промы |шляютъ. а мы чаем что сего лЪта нше | Воряжское море не свободно бУдетъ и нам | здЪся знатно и Убыточно бУдетъ | и к воинскому дЪлу тако ж готовимся и [по лучшему] | изможенью всякое ратное изгото[вленье] | чинят» (там же); «НаисветлЪишиi млстивои гсдрь княз | какъ ты по своеи дУме к Москве | пришел и намъ бы тебЪ о всяких | вЪстехъ вЪдомо чинити | i вашеи высокости подлиннои | ожидати вЪсти оm маЯ | до исходУ толко б вашеи высокостi | было годно» (там же: 115). Примечательно, что в исследуемых текстах он естественно сочетается как с традиционными средствами приказной орнаментики, так и с новыми словесными компонентами. Такие случаи многочисленны: хочет Учинити полкъ (ВК1: 55); Учинил мир межь короля сь ево подданными (там же: 61); много смуты в Римском црстве Учинитца (там же: 126); мир меж себя Учинити; от ч[а]сУ на час противность чинят (там же: 135); Учинилось такое побоище (ВК1: 175); Учинен маршаломъ θранцУским (там же: 176).

Еще одним показательным элементом вестей стал глагол чаять, также присутствующий в разных переводных сообщениях как своеобразная текстовая константа: «…и для чево в м[ир] |ное время к воинЪ готовятца | а корол датцкои розослал во всЪ | страны своих приказных люд[ей] | гдЪ чаетъ ратных людеи нан[ять] | мочно и тУт бы имъ людеи наимы[вать]…» (ВК2: 114); «…а в СвЪе тово не чаяли что е[му] | с ратными людми в Голстенскую землю ст[о]л | скоро поспЪть. и для того заведен[ный] | иx промыслъ з дрУгои стороны не Удал[ся]…» (там же).

Одним из характерных качеств «вестовой прозы» стали не только перевод и обработка иностранных сообщений, но и передача деловых документов, например, посыльной грамотки. В таких случаях элементы зарождавшегося газетного стиля уступали место более традиционным приказным контекстам. Иностранное известие в русском переводе приобретало форму, близкую по жанрово-типологическим характеристикам к грамотам, челобитным и т. п. источникам утилитарного свойства, уподобляясь им и по своим внешним показателям, и по языковому выражению. Таков, например, «Перевод с посылнои грамотки что пишет из Риги | ЮстУс ΘилимонатУс ко кнзю ЛьвУ Шляко[вскому] | в ннешнем во РНВ м году марта въ BI де» (1644 г.). В нем мы отмечаем наличие устойчивых выражений деловой словесности вроде: Учиню тебЪ гсдрю вЪдомо; вшеи княжскои млсти бью чел[ом]; в великое жаловане. Наряду с ними переводчик использует те текстовые детали, которые позволяют оценить авторский стиль: он воспроизводит письмо от первого лица (местоимение я и глаголы 1 л. ед. числа выражают «личный» компонент текста. См.:

«ПресвЪтлеи i высокороднеи княз млст... | вшеи княжскои млсти покорнои и послУшли (так в тексте. — О. Н.)... | моя слУжба всегда впред... | Учиню тебЪ гсдрю вЪдомо что я еще пребы|ваю в прежнеi своеи мысли, а подлинно | иново не мог провЪдать по ся мЪста | толко что мочно добыт и провЪдать | и то я в сеи своеи грамотке к тебЪ | послал для которои причины королевств[о] | СвЪиское s королем датцким воинУ всча[ли]… тово предаю я себе в вашу княжскУ[ю] | млсть в великое жаловане. и... |стью бью челом чтоб вша княжская м[илость] | обо мнЪ У его црского величества | добромъ воспомянУт чтоб я в забыт[е] | не был. и по том предаю вшу княжскУю | млсть в сохранение бгу всемог[ущему] |

Писан в Риге марта въ В де... | году. вшеи княжскои млсти поддан[ii]... | слУшнои слУга ЮстУс Θилимо[натус]» (ВК2: 138).

Особую подборку вестей составили персональные письма иностранных и русских респондентов, которые переводились и воспроизводились, как правило, полностью со всей присущей им «деловой» орнаментикой. Эти послания показательны и в другом отношении: они представляли собой контаминацию эпистолярного стиля, характерного для частного бытового письма, и официально-делового, в котором необходимо соблюдать языковые нормы и трафареты письма. Переводчики Посольского приказа очень грамотно подходили к таким материалам, достоверно и подробно передавали суть сообщения, стараясь копировать, оформляя словесными средствами утилитарной традиции, стилистику и индивидуальные особенности автора. Так, например, заслуживает интереса перевод письма А. фан дер Блока, посланного из Пскова в Москву П. Марселису (1644 г.):

«Гсдрь гсдрь ПетрУ МарселисУ поздравлене мое по|слЪдне было х тебЪ въ КО м чпслЪ прошлого | мЪсеца а после того от тебя не слыхалъ | а сне годитца толко для обертъки влож[ен] |ных новыхъ вестеи а сверхъ того ссылаю[сь] | на брата и на свое прежнее писане а бол|ши того не имЪю после сердечного поздрав|леня предаю тебя в сохранение бжие |

Писано вво (так в тексте. — О. Н.) Пскове марта въ Е д /АХМД | а под тЪмъ написано твои подданнои | cлУга Албертъ θан де Блокъ | а на подписи написано |

ДоброшляхетномУ грозномУ и крЪпкомУ | гсдрю ПетрУ МарселисУ его княжскои млсти | Волдемара Христьяна арцУха Шл[е]з|витцкого и Голстенского доброУставлeному | дУмномУ и казначЪю моему высок[о] | почтенномУ гсдрю сие слУжително на M[o] |cквЪ» (ВК2: 139).

Такие письма подробно атрибутировались и описывались: не только содержание послания было предметом языковой обработки, но и вся сопутствующая ему внешняя орнаментика. В этом искусстве документирования текстов приказные люди были подлинными мастерами архивного дела и сохраняли традиции делопроизводства Московской Руси. Не случайно, по замечанию С. Н. Вариной (2003: 6), «уже с XVII в. устаревшие «вести» становятся достоянием архива».

Подобные материалы дают интересные сведения о способах выражения языковых средств в разных вестовых письмах. Они включают в свой контекст и ощутимый народно-разговорный оттенок, придающий официальному сообщению характер живого, дышащего родной стихией письма, например: «…а в sдЪшнеи землЪ дела велми чюдны что и перомъ не смЪт писат а доброво нЪчево ж ждати (1628 г.; ВК1, 126); «…пишУт что в sдеш|неи sемлЪ великая крУчина и в очю дЪетъца | что сасЪдственые городы и sемли розsоря|ютъ и шарпаютъ…» (1631 г.; ВК1: 160); «…что У сУ|постатов вsял i вчерас опят поЪхал…» (там же: 163).

Более стандартизированные формы имеют те вести, которые непосредственно предназначались царю, готовились для него и направлялись ему лично. Это уже не были переводные письма, их составляли подлинные тексты делового содержания, по структуре и формальным показателям близкие типовым документам того времени. Например, они использовали схему челобитных для передачи необходимой информации. Таковы отписки В. А. Черкасского и Н. Талызина царю Михаилу Федоровичу (1644 г.). Их зачины буквально скопированы с отмеченного жанра:

«Гсдрю црю i великомУ кнsю МихаилУ | Федоровичю всеа РУсiи холопи | твои Васка АхамашУков Черкаскои | Микиθорко Талыsин челом бьют | в ннешнем гсдрь во РНВ м годУ | марта въ А де писали к намъ | холопем твоим из Великого Нова|города твои гсдрвъ бояринъ | i воевода ГлЪб Iванович Моро[зов] | да дьякъ Θилипъ Арцыб[а]|шевъ…» (ВК2: 139);

«Гсдрю црю i великомУ кнsю МихаилУ | Федоровичю всеа PУсиi холопи твои | Васка АхамашУков Черкаскои Мики|θорко Талыsин челомъ бьют в нне|шнемъ гсдрь во РНВ м годУ | марта въ Е де принес к намъ | холопемъ твоимъ переводчикъ | MaтвЪи Веирес в одномъ пУчкУ | неметцкое писмо…» (там же: 140);

В начальных клаузулах «отписок» мы фиксируем деловые клише (подчеркнуты нами), свойственные трафаретам челобитных, которые направляют дальнейшую структуру текста в русло старой приказной традиции. В этой же части наблюдается и типичный лексический показатель данного жанра — холопи, от лица которых ведется повествование. Эта стилистически сниженная форма, получившая статус делового клише (холопи твои) в челобитных, уже почти не фигурировала в переводных вестях и являлась компонентом немодернизированного делового текста. Ср., в изданных «Вестях-Курантах» 1660–1639 гг. указанная лексема встречается один раз (в переводе письма Исаака Массы царю Михаилу Федоровичу 1625 г.): «…не вЪдает что ево холопи чинят…» (ВК1: 71). Во всех остальных случаях она фиксируется только в русских текстах — отписках (см.: ВК1: 71 и далее, 98).

Показательно, что «вестовые письма» иностранных служащих, хотя и содержат трафаретные элементы челобитных, все же значительно отличаются по текстовому орнаменту от русских «корреспондентов». Так, например, в переводе послания М. Бекмана из Стокгольма Ф. Племянникову говорится: «Я бью челом вшмУ шляхетствУ на | всемъ добрЪ и вшмУ шляхетствУ | слУжително воспоминаю о томъ что вше шляхетство по его кесарского вели|чества млстивое рУссУжение мнЪ говорили хочю ли я въ его кесарского вели|чества слУжбЪ агентомъ слУжит…» (ВК1: 161).

В дальнейшем также используются слова и выражения старинного приказного обихода, прочно вошедшие в текстовой арсенал выразительных средств деловой письменности. Их устойчивые и регулярно воспроизводимые формы — признак системности, нормированности «подьяческого наречия», которое стабильно функционировало даже в условиях нарастающего западного влияния на традиции утилитарной словесности:

«…и прислали с новгородцк[и]м | стрелцом s Гришкою Анисимов[ым] | твою гсдрвУ црвУ i великого кнsя | Михаила всеа PУciи грамотУ | а в твоеи гсдрве грамоте писано | велено намъ холопем твоимъ | во Пскове i во всЪхъ псковских приго|родех i в УЪздех жит с великим | береженьемъ неоплошно | и розвЪдат накрепко в котор[ы]х | городЪх в Ливонскои sемл[е]... | многие л ратные люди... | и хто У них началные лю[ди] | и о кое время и кУд[а]... |дУ их чаят и про всякие... | poзвЪдыват подлинно что | У них нне дЪлаетца а розвЪ|давъ про всякие вЪст[и] | велено отписати к тебЪ гсдр[ю] | црю i великомУ кнзю МихаилУ | Федоровичю всеа PУciи к Москве | наскоро а отписки велено отдат | в Посолскомъ прикаsе твоимъ | гсдрвым дiаком дУмномУ | Григорю ЛвовУ да Михакл[у] | ВолошениновУ и по тво[ему] | гсдрву указу мы холопи твои | во Пскове i во псковских пригоро|дЪх i в УЪздех велЪли жит | с великим береженемъ нео|плошно…» (ВК2: 139).

Другое свойство вестей, которое обнаруживается при их сопоставлении, состоит в том, что один и тот же жанр обслуживается неоднородным набором речевых средств: в переводных иностранных текстах он более информативен (причем сведения дозируются партиями, подаются как отдельный событийный блок), выразителен и пестр в смысле наличия в нем разных лексических элементов (главным образом — западного происхождения), европеизирован по манере и способам подачи фактов; в известиях («отписках») русских информаторов он почти безукоризненно следует традиции московской деловой письменности без явных стилистических «шатаний» и лексических инноваций. То же наблюдается и в форме выражения материала, и в составе устойчивых компонентов. Такого языкового стандарта от наших вестей требовала сама «культурная» атмосфера текста: он не подвергался лингвистической обработке, не редактировался, а непосредственно отдавался в руки царю как личный и достоверный источник информации. Его внешние рамки и словесный ряд были установлены ранее приказной традицией и лишь воспроизводились по аналогии с подобными документами. Разница была только в том, что здесь «челобитная» предназначалась царю, значит, следовало соблюсти по возможности всю текстовую атрибутику, принятую в письменном деловом общении с первым лицом в государстве, и особо не выделяться в ее реконструкции.

Данная приказная схема при всем разнообразии информантов и словесных способов извещения все же действовала в едином социокультурном пространстве: она обслуживала внешнеполитическое ведомство Московской Руси и была проводником исключительно ценных сведений о политической, военной и т. п. обстановках в соседних странах. Поэтому вести не дробились их составителями на «наши» и «переводные» — они все выполняли одну и ту же функцию и в архивных делах следовали друг за другом, создавая таким образом коммуникативную целостность жанра, призванного «по-журналистски» освещать и атрибутировать жизненные факты.

В образце русских известий 1644 г. деловое повествование имеет такой же структурный облик, как и челобитные, но несколько измененный под влиянием усилившейся событийной линии, которая создает бóльшие возможности для языкового и стилистического маневра: чем выше информативный «рейтинг» вестей, тем ближе они к переводным западным образцам, тем публицистичнее. Но все же общий типологический фон здесь по-прежнему находится в рамках приказной традиции Московской Руси:

«…во Пскове i во | псковских пригородех i в УЪздех... | с великим береженемъ неоплошн[o]... | и розвЪдать накрЪпко в кот[о]|рых городЪхъ в Ливонскои sемлЪ мно|гие л ратные люди в sборе и хто У них | началные люди и о кое время и кУды | поход ихъ чаят и про всякие вЪсти | розвЪдывать подлинно что У них | нне дЪлаетца а розвЪдавъ про вся|кие вЪсти велено писати к тебЪ | гсдрю к Москве и по твоемУ гсдрвУ i црвУ i великого кнsя Михаила Федоровича всеа PУcиi УкаsУ писали мы | холопи твои во псковские приго|роды во Гдовъ к Григорю БЪшенцо|вУ в Островъ к ИванУ ХвостовУ | на ОпочкУ к Григорю ХомУтовУ в Ызбо|рескъ к СеменУ КоведяевУ в Печер|скои мнстрь к архимаритУ Макарию | чтоб они в городЪхъ i в УЪздехъ | жили с великим береженьемъ | неоплошно и послали бы sа рУбеж в ли|вонские i в немецкие городы i велЪ|ли провЪдат накрепко…» (ВК2: 140).

Лексический орнамент текстов, написанных в традиционном ключе челобитных, все же испытал определенное влияние западной культуры. «РозвЪдывать подлинно» означало доставлять точную информацию, т. е. документально атрибутировать события. Главным образом вводились лексические элементы, характеризующие титулы, должности, отражающие сферу общественно-политической и военной деятельности. Так, в русских «отписках» фигурируют наряду с исконно русскими наименованиями, обозначавшими определенный социальный срез (посадцкие люди, холопи, крестьяне и т. д.), иноязычные. Причем, первое сочетание может относиться как к нашим людям, так и к иностранцам. Это было обусловлено усилившимися контактами с зарубежными информантами и странами, в которые направлялись для таких целей русские «разведчики». Это подтверждают факты: «…а скаsалъ | слышел де он от sарУбежских людеи…» (ВК2: 141). По образцу посадцкие люди создавались сходные сочетания: литовские люди, немецкие люди, а также ратные люди (ВК2: 141), ср.: конные люди, недрУговы люди (ВК1: 175), но отмечаются и нерусские лексические вкрапления (паны). По мнению В. В. Введенского (1978: 93), «семантика слова пан… приобретает своейство термина, употребляясь в сочетании с прилагательными думный, корунный…». В номинативном же значении оно истолковывается так: «господин, знатный человек». Ср. в следующем контексте:

«…и марта де гсдрь въ Д де послал онъ | нарочно в немецкие городы в Колы|вань i в РУгодивъ провЪдат про вся|кие вЪсти гдовлянъ посадцкихъ | людеи да марта ж гсдрь въ И де писал | к нам холопемъ твоимъ иs Острова | Iван Хвостовъ что он по нашеи холопеи | твоих отписке для вестеи посылал | за литовскои рУбеж николского крстьянина | Старых Овсищь ЯкУшка Рыбника | и марта де въ З де пришод к немУ тотъ | ЯкУшко скаsал ходил де он sа литовскои | рУбеж в городокъ в Улег а скаsалъ | слышел де он от sарУбежских людеи | что в Вилне литовскимъ людемъ | болшои збор и по иным де городомъ | литовские люди в sборе есть же | а короля де литовского в ВилнУ ож[и] |даютъ вборsе и паны де из городк[а] | поЪхали для соимУ всЪ в Вилно | а чают де литовских людеи походу | под РигУ и немецкие де люди от литов|ских людеи держат опасене болшое | и из УЪздовъ збираютца по своим | городкомъ и от твоих де гсдрвых рат|ных людеи немецкие люди пото|мУ ж опасаютца а чают де за литов|ским рУбежом прямых весте[й] <…>» (ВК2: 141).

Характерна также концовка таких «вестовых писем», содержащая традиционную адресную форму: «Гсдрю црю i великомУ кнsю Михаилу Федоровичю всеа РУсиi | В Посолскои приказ» (там же: 140); «Гсдрю црю i великому кнsю МихаилУ Федоровичю всеа РУсиi | В Посолскои приказ» (там же: 140); «Гсдрю црю и великомУ кнsю МихаилУ Федоровичю всеа РУсиi» (ВК1: 72).

Проанализированные «отписки», кроме обозначенных показателей делового слога Московской Руси, имеют еще одну важную особенность: наблюдая язык этих документов, их формальные и стилеобразующие свойства, можно прийти к заключению о том, насколько шатки и подвижны были границы «подьяческого наречия» в XVII в. Гибкость системы приказного письма позволяла, с одной стороны, производить ее реконструкцию, модернизировать, включать в нее новые элементы, с другой, — она еще функционировала в пореформенном ключе и опиралась на традиционные средства текстового и языкового оформления. Отсюда возможны были такие функциональные перепады: иностранные «листки» – переводные русские вести – челобитные. Последние, кстати, выполняли как раз публицистическую задачу: по форме они еще были челобитными, но по содержанию и социолингвистическим показателям декларировали совсем иной жанр, как бы примеряли другой структурно-типологический наряд. Так в недрах старой деловой системы рождались прогрессивные идеи, давшие толчок к дальнейшему развитию утилитарной словесности и ее постепенному переходу в другую разновидность — «гражданское посредственное наречие».

Заметим, что более консервативные деловые элементы и тексты, запечатленные и в том числе и в «Вестях-Курантах», также не исчезли в череде языковых и жанровых преобразований конца XVII – начала XVIII в. и составили особый тип деловой письменности — административно-канцелярский, обслуживавший исключительно управленческий аппарат и его институты и нуждавшийся в пополнении своего «делового» трафарета за счет словесных ресурсов XVII в. Так что и в этом эволюционном движении язык московских приказов, рождавший очень ценные и оригинальные образцы «подьяческой прозы», выступал посредником между древней деловой традицией и новой, обращенной в сторону европейской моды. В данном отношении опыт «Вестей-Курантов» весьма показателен.

В стилистическом отношении вести также были неоднородны. Это зависело в основном от характера текста и того информационного блока, который он содержал. Здесь мы можем выделить две группы. Первая включала переводы иностранных «листков», выборки из них, сообщения о текущих событиях, представлявшие собой переводные материалы «ординарных» зарубежных газет. Их язык был приближен к разговорному, обиходно-деловому. Они имеют характерные приказные клаузулы констатирующего свойства, например: «Сего дни три члвка короля датцкого роитары в королевскои двор Вансъбекъ изгономъ пришли…» (ВК1: 130), «Прошлог овторника (так в тексте. — О. Н.) въ AI м чсУ ночи Учинилос в городе Бригге великое страховане…» (там же: 120), «СлУхъ есть в городе Брюсселе iв городе Антверве что…» (там же). Указанные нами примеры составляли регулярные информационные известия. Сведения же особого политического или общественного значения (иностранные грамоты, речи высших государственных сановников, договоры и т. п.) предполагали иную стилистическую и языковую оболочку и по типу соответствовали «экстраординарным» выпускам (Сахаров А. 1966: 103). Словесная организация таких текстов включала большое количество речевых штампов, носящих ярко выраженные черты официально-делового стиля и содержала другую манеру литературно-книжной обработки материала. Таковы, например, переводы «речи короля аглинского» и канцлера. Начальные строки выступления английского короля показывают нам другой деловой этикет, отличный от информативного лаконизма газетной публицистики:

«Гсдья моя и шляхта в ннешнее время дает нам причинУ i Я хочю вамъ образцом превходит i немногое время словамъ провадит и потому ожидаю вшеи доброи и спЪшнои мысли чтоб нам немного времяни терят потомУ что протяжкои совЪт времянем Убыточен бывает Я вЪдаю подлинно что вы от менЯ ожидаете вЪдат причину в вшем соборе…» (ВК1: 112).

Выражения делового обихода, оформляющие речь, передаются в специфическом употреблении, но сопровождаются известными приказными формулами (сего ради, чинить и под.), включенными в торжественный, патетический контекст:

«…сего ради я немногие рЪчи бУду плодит…» (там же: 112);

«…сего ради яз вас вкЪпе созвал и всякомУ надобе нне чинит по совести своеи…» (там же);

«…по томУ что мнЪ природы и чину своего ради подобает чинит и о вас…» (там же);

«…а Я бУду причинУ iмЪт добромъ к вам подвижну быт…» (там же);

«…да я вам подлинно говорю что ничто мнЪ таково приЯтно какъ совЪт доброи с вами держат…» (там же);

«…кабы я своемУ прошеню доброво совершеня не чаю…» (там же);

«…и Я вамъ подлинно говорю что Я то все веселым нравомъ sабудУ…» (там же);

«Гсдья мои и рыцери тако же и посадцкие люди домУ мирскаго толко б Я охотУ имЪл многую рЪчь плодит…» (там же: 113);

«…sваны вы на сию соиму по королевского величества УкаsУ и по писаню…» (там же);

«…сего ради Я УчнУ перечнем говорит и то малыми речми» (там же);

«…караблями своими изгоном приходят…» (там же: 113);

«…даите мнЪ еще однУ статю iзговорит…» (там же: 114);

«…i нас тЪмъ повещает…» (там же);

«…сего ради годно есть всякихъ чинов людемъ сеи совЪт приняти…» (там же);

«…сие прежименованные рЪчи Яз от его королевского величества приял i вам отдал…» (там же: 115).

Как правило, деловой слог включен в контекст прямой речи, подающейся от первого лица и демонстрирующей нетипичные для русских документов элементы утилитарного общения, выделяющиеся из общего ритма вестей отличным от них другим языковым стандартом и оригинальной стилистической обработкой текста. Здесь он приобретает черты официального документа, который следует воспроизвети сообразно его мотивации. Кроме того, это — речь, следовательно, образец другого жанрово-типологического факта словесного искусства. Ее перевод требовал определенного мастерства в «деловом» гравировании текста и практики создания специального микроконтекста.

Этот образец «экстраординарной» словесности характеризуется наличием выразительных средств: эпитетов, сравнений, образной фразеологии, метафор, отражающих реальное говорение и настроение короля и его канцлера. Примечательно, что наши переводчики смогли так искусно прочувствовать его речь, подобрав нужную экспрессию торжественному деловому слогу:

«…потому что я то дЪломъ почитаю чтоб мнЪ не в свою верстУ гроsит…» (там же, 113);

«…толко королевская рЪчь нас наУчает в ннешнее время дЪло творит а не слова плодит…» (там же);

«…велики есть сие дЪла и тяжки стол велики i тяжки…» (там же);

«…а У короля датцкого часть земли ево отнята и нне дом УстрЪискои великъ и силен ставитца такъ же какъ и река которая в море течет от чсУ шире ставитца…» (там же);

«…и против того sла что У нас над головою висит…» (там же: 114);

«…iже гсдь вмЪсте совокупил и свяsал нерозрешимым Узломъ…» (там же);

«…совЪтуите скоро потомУ что недрУг Уж наготове и носитца на крылех своихъ Уж на подеме…» (там же: 115);

Нами фиксируются и оригинальные образцы индивидуального речетворчества короля (в лингвистической обработке посольских служащих): «…такое дЪло немочно аглинским Языком дополна изговорит не токмо что члвческимъ…» (там же: 112).

В таких документах выступает на первый план торжественный слог, передавашийся средствами церковной орнаментики (славянизмы и слова религиозной семантики, нетипичные для светско-делового языка союзы): «…нне сошлися совЪтоват i изполнят о истиннои вЪре иже есть плод сего королевства…» (там же: 112); «…и причины мочно мнЪ вам перстомъ Укаsат…» (там же); «…иже есть содержати соединение союзУ мирново сие короткие рЪчи страж печати ншеи…» (там же); «И по семъ они реклися королев скомУ величествУ помогат…» (там же6 115); «…сверхъ того мы по sаконУ бжию и по природе волю его творит должны…» (там же); «…Устоите же в своем слове что вы реклися зрите на королевское величество…» (там же).

По составу данного контекста видно, насколько сложными, комплексными были тексты вестей: и по своей функциональной направленности, и по оформлению, и по использованию речевых средств. Вся эта палитра словесных красок в той или иной мере отражала общее состояние делового письменного языка, в котором активно действовал процесс трансформации и упорядочивания «гнезд» — составных частей некогда единого стиля. Как хорошо показал этот фрагмент, развитие «подьяческого наречия» происходило параллельно с эволюцией норм русского национального языка. Следует подчеркнуть и тот факт, что утилитарная словесность активно пользовалась литературными (книжными) приемами для оформления текстового материала и вводила их в ткань делового произведения.

Очень показательна лексическая составляющая «Вестей-Курантов», впервые в таком количестве (может быть, только за исключением статейных списков русских послов) вводившая в регулярный деловой обиход (пока только письменный, а затем, при Петре I, и устный) иноязычный компонент (французский, немецкий, польский и др.), подававшийся переводчиками, как правило, без особых комментариев. Но при этом для «Вестей-Курантов» очень характерно параллельное использование русских и иноязычных слов, сходных по значению, например, таких, как милостивый кесарь – царь, губернатор – владетель. Это подтверждает наше предположение о том, что в сфере лексики происходили не только поиск и активный отбор более прогрессивных средств, но и их терминологическая стандартизация, усилившаяся позднее, в Петровскую эпоху. Стоит согласиться с мнением В. В. Введенского (1978: 95) о том, что «заимствованные лексемы обладают в системе лексики памятника функцией уточнения, частотность их употребления зависит от контекста и стиля изложения».

Следовательно, переводчикам Посольского приказа были хорошо известны и культурные реалии Европы, и они обладали достаточными знаниями для передачи в деловом тексте отдельных языковых инноваций. Заметим, что как раз утилитарная словесность явилась наиболее подходящим словесным орнаментом для лингвистических и стилистических экспериментов: она не отталкивала их и не боролась с ними, она просто фиксировала их, как бы подготавливала общественное сознание для нового культурного взрыва, который произошел уже в эпоху Петра I.

В изучаемых вестях в обилии нами отмечаются «деловые» переводы, где заимствованные из европейских языков лексические элементы получили документальную поддержку именно благодаря гибкой системе приказной письменности, ее большим жанровым и социолингвистическим возможностям:

«…а в АмбУрх[е] | он даетъ на всяково реитара по Р | еθимков и из Копенгава пишУтъ | что конных людеи У него и Урядн[иков] | намале а пЪшихъ людеи У н[его] | i в своеи землЪ с надобе есть | а при цесаре римского дворЪ Уло|жено в Померскую sемлю послать | воиною ратных людеи а над ними | быть полевому маршалкУ ГотцУ | или ГацθелдУ и тЪмъ воинскимъ | приходомъ Умышлено У нихъ | королю датцкомУ помоч Учин[и]т | и бУдетъ возможно и онЪ хотя[т] | на караблях морем в ДатцкУю зем[лю] | воиско послать на помоч…» (ВК2: 114).

Иностранные «речения» подвергались и фонетической трансформации (АмбУрх[е]; из Копенгава), и графемной адаптации (см. об этом подробнее: Демьянов 1982: 93–115). Такое письменное столкновение двух стихий было еще одним свидетельством усиления взаимных (в том числе и языковых) контактов русских людей с иностранцами в XVII в.

Неустойчивость употребления заимствованных слов говорит о том, что они пока еще не вошли в официальный деловой обиход и не распространялись за пределами этого жанра. Только специфическая проблематика «Вестей-Курантов», их обращенность в сторону информационно-языкового поля Европы заставляли переводчиков вносить эти коррективы в деловой текст.

В целом, судя по характерной семантической ориентации словесного материала, представленного в рукописных переводных вестях, можно говорить о процессе становления новых лексических пластов и их постепенного документирования в системе официальной деловой письменности. Большой письменный наплыв заимствованной лексики приводил к постепенному оформлению ее лексико-тематические группы, а вариативность языковых средств при их переводе на русский субстрат способствовала отбору и адаптации в деловом контексте наиболее приемлемых (см. подробнее: Демьянов 2001). Следовательно, «происходила специализация значений общеупотребительных слов» (Введенский 1978: 95). В данный период (XVII век) они еще не стали общеупотребительными и были доступны не всем: с одной стороны, отталкивали их иноязычная оболочка и отсутствие однотипных наименований в русской традиции, с другой — это были вести «не для всех». Только позднее, когда иностранная лексика будет активно внедряться в сознание людей и получит публичное утверждение, тогда можно будет говорить о степени ее общеупотребительности. Но это уже следующий культурный этап, где будут действовать совсем иные правила «языковой игры». Л. Н. Майков (1889: 382) правильно заметил: «…московское правительство (XVII века. — О. Н.) делало из газетных известий тайну (курсив наш. — О. Н.). Напротив того, Петр признал необходимым давать гласность получаемым известиям…». Это позволило раздвинуть социолингвистические рамки текста. При этом традиционная деловая письменность была как фундамент для нового здания, на котором происходило строительство газетно-публицистического стиля, но уже с применением более современных методик.

Деловая письменность XVII в. представляла собой очень разнообразный в жанрово-стилистическом отношении и неоднородный массив текстов приказного содержания. Очевидна, даже по разобранным фрагментам, коммуникативно-публицистическая направленность утилитарной словесности и ее трансформация в сторону демократизации своих форм и европеизации социокультурной направленности. Авторы, переводчики и интерпретаторы таких вестей уже свободно владеют достаточным набором лексических единиц западноевропейского происхождения и включают их в контекст русской письменной деловой традиции. То обстоятельство, что многие «вестовые письма» были иностранными подлинниками, подвергавшимися лингвистической и стилистической обработке в Посольском приказе, свидетельствовало и о степени языковой (и особенно — деловой) подготовки самих приказных служащих, профессионально ориентировавшихся в таком специальном деле.

На примере жанра газетных известий, впервые возникшего (в русском варианте) в конце XVI – начале XVII в. и вошедшего в орбиту деловой письменности, можно констатировать некоторое сближение традиционных типологических характеристик государственного слога того времени с несвойственными ему ранее европейскими тенденциями (хотя возводить «Вести-Куранты» к близким по сути «летучим листкам» — аналогичным западным образцам — не совсем корректно). По структуре организации текстового материала и характеру его представления они более примыкают к посольским статейным спискам, т. е. в значительной степени являют собой русскую письменную традицию. Очевидно в то же время и некоторое литературное влияние на данные тексты, ведь переводы иностранных вестей, интерпретация фактов и вся сопутствующая языковая обработка такого оригинального словесного орнамента требовали и серьезных познаний в книжном деле (а работники Посольского приказа как раз не лишены были опытов литературного состязания).

Для стилистического оформления «Вестей-Курантов» характерна некоторая неустойчивость и непоследовательность употребления словесных фигур. В целом текстовое поле находилось под сильным влиянием приказных традиций Московской Руси и соблюдало языковую последовательность в использовании речевых средств. Инновации коснулись, главным образом, манеры подачи материала, которая уже могла укладываться в рамки какого-то известного ранее жанра, потому и экспериментировала со смежными элементами. В чертах стиля рукописных газет уже отчетливо наблюдаются европейские черты (их образцы — выпуски зарубежных «листков»), но скопированные на русский лад и при активной работе посольских «стилистов». Все это позволяет говорить о том, что происходило создание нового стиля деловой публицистики, новой разновидности «письменного языка делового типа» (Сахаров А 1966: 103), который по своим функциональным возможностям выходил за пределы традиционной «подьяческой» стилистики того времени.

Но приказная словесность в «Вестях-Курантах» еще сохраняет свои регулярные языковые соответствия в рамках системы «подьяческого наречия» Московской Руси, но уже заметно преобразует внешнюю форму ведения делопроизводства, в которой наблюдаются черты «гражданского посредственного наречия».

Для «Вестей-Курантов» как памятников деловой литературы характерно присутствие четкости, лаконичности слога, информативности изображения и описания событий. В то же время эти рукописные тексты явились смелым лингвистическим и культурным экспериментом по изменению системы древнерусских стилей, которые уже тогда не всегда укладывались в рамки традиционных книжных и некнижных жанров. Таким образом, посольская публицистика XVII в. стала прообразом одной из разновидностей официально-делового стиля — газетной, где большую роль играют типичные реквизиты (заголовки, сведения об авторах, состав и содержание статей, наличие самостоятельных периодов внутри текста). Ее опыт гражданского «делового» строительства в более современном тому времени ментальном пространстве был использован при работе над изданием первой печатной газеты России «Ведомости» и в дальнейшей конкретизации языковых параметров газетно-публицистического стиля.

Деловая письменность XVII в. способствовала расширению пространства применения своих текстовых стандартов, свободно рефлектирующих в иных словесных пластах и реализующихся в них как система приказной словесности. Ее формы и слог явились толчком к трансформации лексико-семантических и жанрово-типологических ориентиров утилитарной письменности. Менявшаяся социальная обстановка требовала от нее более активной роли в процессе формирования новых культурных и словесных стандартов. В связи с этим заметно корректировалась и внешняя организация языковых средств, обслуживавших традиционные жанры.

«Вести-Куранты» — еще один оригинальный «деловой» эксперимент, вышедший из стен Посольского приказа и получивший, несмотря на свою замкнутость (он предназначался для царя и его ближайшего окружения), общественный резонанс. Очевидно в этом смысле и социолингвистическое значение этих текстов как проводника новых культурных начинаний, которые, не выходя за довольно небольшой хронологический отрезок, смогли предвидеть будущее деловой словесности и сориентировать ее древние традиции на новый вектор развития письменно-речевых средств. Такая подготовка к «осовремениванию» всей системы государственного «наречия» не явилась спонтанной и была вызвана ходом исторического развития русского общества и незыблемого движения языка от старого к новому. По меткому наблюдению Л. Н. Майкова (1889: 233), «умственное движение на Руси уже с самого начала XVII века представляется подготовленным к великой государственной, общественной и бытовой реформе, соединенной с именем Петра I, а потому в течение этого века мы нередко встречаемся с явлениями, которые своим характером напоминают следующее столетие…». К таким событиям, бесспорно, следует отнести и первую русскую газету «Вести-Куранты».

Деловая письменность из всех существовавших в то время текстовых массивов оказалась наиболее подготовленной к предстоявшей ломке всего аппарата книжности и уже тогда, в XVII в., отражала новые тенденции в истории русского литературного языка, получившие развитие впоследствии и позволившие ей сохраниться как функциональной системе со своим набором трафаретов и знаковой структурой светских приемов словесной организации текста.

Литература

ВК1 — Вести-Куранты: 1600–1639 / АН СССР, Ин-т русского языка. — М.: Изд-во «Наука», 1972.

ВК2 — Вести-Куранты: 1642–1644 / АН СССР, Ин-т русского языка. — М.: Изд-во «Наука», 1976.

Варина С. Н. Газетный стиль XVII в. (по данным «Вестей-Курантов») // Материалы XXXII международной филологической конференции (Санкт-Петербургский гос. ун-т, филол. фак-т, 11–15 марта 2003 г.). Вып. 17. Историческая лексикология и лексикография (русско-славянский цикл) / Отв. ред. О. С. Мжельская. — СПб.: ОНУТ филол. фак-та СПбГУ, 2003. С. 5–7.

Введенский В. В. Из наблюдений над общественно-политической лексикой XVII в. (на материале имен существительных первой русской рукописной газеты «Вести-Куранты 1600–1639 гг.») // Географические и хронологические пределы распространения русской лексики: Лингвистический сборник. Вып. II. — М.: МОПИ им. Н. К. Крупской, 1978. С. 87–96.

Демьянов В. Г. Процессы графемно-фонетической адаптации в области вокализма лексики, заимствованной из немецкого языка (по данным «Вестей-Курантов 1600–1639 гг.») // История русского языка. Исследования и тексты. — М.: Изд-во «Наука», 1982. С. 93–115.

Демьянов В. Г. Иноязычная лексика в истории русского языка XI–XVII веков. Проблемы морфологической адаптации. М., 2001.

Кобзарева Е. И. Известия о событиях в Западной Европе в документах Посольского приказа XVII в. Автореф. дисс. … канд. ист. наук. М., 1988.

Майков Л. Н. Очерки из истории русской литературы XVII и XVIII столетий. СПб., 1889.

Сахаров А. Л. О названии русской рукописной газеты 1621 г. в связи с развитием специфических элементов ее фразеологии // Ученые записки МОПИ им. Н. К. Крупской. Т. 148. Русский язык. Вып. 10 / Под общей ред. И. В. Устинова, 1964. С. 396–418.

Сахаров А. Л. О языке и стиле русской газеты 1621 года // Литературная Армения: Литературно-художественный и общественно-политический журнал. 1966. № 8. С. 101–103.

Сумкина А. И, Тарабасова Н. И. Введение // Вести-Куранты: 1600–1639 / АН СССР, Ин-т русского языка. — М.: Изд-во «Наука», 1972. С. 3–17.

Хаустова И. С. Из истории лексики рукописных «Ведомостей» конца XVII века // Ученые записки Ленинградского гос. ун-та им. А. А. Жданова. № 198. Филол. фак-т. Серия филол. наук. Вып. 24. Очерки по лексикологии, фразеологии и стилистике, 1956. С. 51–95.

Шамин С. М. Политико-географический кругозор членов правительства царя Федора Алексеевича // Древняя Русь: Вопросы медиевистики. № 1 (15), 2004. С. 16–31.

Maier I. Verbalrektion in den “Vesti-Kuranty” (1600–1660). Eine historisch-philologische Untersuchung zur mittelrussischen Syntax. Uppsala, 1997.


[i] По техническим причинам произведена замена букв «ять» на «Ъ», «юс малый» и «а-йотированное» на «Я», «ук» на «У», «омега» на «о» при цитировании текстов. — О. Н.

[ii] Далее утрачено 5–6 букв: обрыв.


© Все права защищены http://www.portal-slovo.ru

 
 
 
Rambler's Top100

Веб-студия Православные.Ру