Русская образованность в X - XVII веках

Часть вторая. Культурно-исторические предпосылки появле-ния в Московской Руси систематических школ в XVII в.

Первые побуждения к устранению дефицита образованных людей в русском обществе относятся только ко времени царствова-ния Бориса Годунова (1598-1605), который, будучи "сторонником культурных новшеств и заимствований с Запада" , всерьез думал о просвещении, по крайней мере, какой-то части русского общества как о государственной политике. Известно, что он попытался было учредить в Москве школы и чуть ли не университет с привлечением для преподавания в нем разных специалистов из западноевропей-ских государств и даже реально предпринял их поиски. Однако го-сударевой воле, по мнению жившего тогда в России немца Конрада Буссова, твердо воспротивилась Церковь, опасавшаяся влияния ино-верцев, вполне способного сбить наивные умы с пути истинного и вызвать общественные раздоры [2]. Правительство Годунова вело, кроме того, переговоры с Польшей относительно организации про-цесса взаимного обмена юношами ради "службы" и "науки". Планы царя были отчасти и практически реализованы. Так, согласно доку-ментам Посольского приказа, в 1602 г. четверо дворянских отпры-сков отбыли в Англию "для науки латынскому и аглинскому и иных разных немецких государств языков и грамот"; с аналогичной целью и в 1603 г. несколько молодых людей были отправлены в Германию, Францию, Австрию. Успешному исходу этого дела, однако, поме-шали смерть Бориса Федоровича и все то, что в народе получило точное название Смуты. О посланцах России забыли. Спустя годы лишь одному из них — Игнатию Алексееву сыну Кучкину — уда-лось вернуться домой [3]. Правда, после воцарения Михаила Федо-ровича Романова были предприняты розыски зажившихся за грани-цей "робят", но усилия заполучить их назад закончились безуспеш-но: одних не нашли, другие уже умерли, третьи воспротивились призыву отечества [4]. Так что инициатива Годунова обернулась полной неудачей.

Тем не менее, предпринятая попытка точно отобразила дейст-вительную нужду русского общества в просвещении и столь же точ-но обозначила уже определившиеся тенденции дальнейшего обще-ственного развития. В границах Московского царства жизнь заметно менялась: сказывались политические и деловые контакты с Европой, усиление государственной власти, территориальное расширение, ор-ганизационные изменения в сфере производственной деятельности, возникновение новых фактов церковно-религиозного свойства. Все это предполагало наличие не только грамотных людей, но и образо-ванных специалистов. Особенно упрямым аргументом в пользу про-свещения стало книгопечатание. Оно со всей нелицеприятной от-кровенностью обнаружило бездну разнообразия в бытии русских людей применительно к чрезвычайно важной для них области — бо-гослужебному обиходу. Прежде на местах, в монастырях и в при-ходских храмах, была устойчивая преемственность, основанная на своей, узко локальной, но освященной временем рукописной и изу-стной традиции. Печатный станок открыл сразу многим людям (ти-раж книги с одной матрицы обычно 1200 экземпляров, рукопись же всегда уникальна), что у них — в Смоленске, Курске, Твери, Влади-мире, Новгороде и т. д. — все не так: достаточно было сравнить текст, например, своего исстари возглашаемого за богослужением Апостола с тем печатным, который был прислан из Москвы или ку-плен в Вильне, Киеве, Львове. Да и в самой Москве — на Неглинке или в Замоскворечье обнаруживались отличия между рукописными книгами и теми, что были изданы московскими печатниками: другое ударение, другие слова, окончания, иная структура предложений, подчас иной набор и порядок отдельных частей последования. Все это требовало огромной работы по исправлению и унификации бо-гослужебных текстов, соответственно, и по подготовке образован-ных кадров. Но именно здесь и скрывалась главная причина неиз-бежной общественной коллизии, в которой сложнейшим и драма-тичнейшим образом переплетались благие намерения, привычки, просвещенность, необразованность, степень понимания, сила непри-ятия, стремление сохранить, желание улучшить, идеализм, нетерпи-мость, амбиции, страсти и т. п. Иными словами, возникал острый конфликт между старым и новым, когда осознание необходимости перемен, отчетливо созрев, приводило к практическим действиям, но последние оказывались камнем преткновения — как, например, при исправлении богослужебных текстов преподобным Максимом Гре-ком († 1556 г., память 21 января/3 февраля) [5], или по случаю пере-смотра "Потребника" 1602 г. преподобным Дионисием Радонеж-ским со товарищи († 1633 г., память 12/25 мая) [6], или в связи с книжно-обрядовой реформой патриарха Никона (ум. 1681 г.) [7]. Соответственно, столь же трудно и трагично формировалась у нас и школа нового типа, ориентированная на систематическое изложение какой-то предопределенной суммы знаний.

Первые успешные шаги в этом направлении, однако, были сделаны не в Московской Руси и не благодаря деятельной заботе церковной власти о просвещении народа. Своим рождением пра-вильно организованные школы обязаны самостоятельной народной инициативе, братскому движению в Юго-западной митрополии в условиях борьбы православного населения Речи Посполитой против культурно-религиозной экспансии со стороны католической и уни-атской Церквей. Так, здесь последовательно возникают школы: Ост-рожская (до 1581), Виленская (1584), Львовская (1586), Брестская (1591), Киевская (1615), Луцкая (1624) и многие другие [8]. Все братские школы, в отличие от прежних частных, существовали на средства братств и, соответственно, выполняя широкую просвети-тельную работу в духе православия, были общественными, то есть бесплатными и всесословными. Поэтому обучение в них не ограни-чивалось только чтением, письмом, пением, счетом. Наряду с язы-ками (церковнославянским, латинским, русским, польским, но осо-бенно греческим) здесь основательно изучали правила Церкви, Пас-халию, Священное Писание и Предание, учение о добродетелях, о праздниках, догматику, но так же и грамматику, арифметику, рито-рику, диалектику [9]. В 1632 г. по инициативе киево-печерского ар-химандрита Петра Могилы основанное им при Лавре "для препода-вания свободных наук" училище было объединено с Киево-Богоявленской братской школой, и в результате образовалась знаме-нитая впоследствии Киево-Могилянская коллегия (с 1701 г. — Кие-во-Могилянская Академия, с 1819 г. — Киевская Духовная акаде-мия). Обучение здесь велось теперь на латинском языке и с опорой на схоластические методы, разработанные в католической Европе иезуитской школьной традицией. При этом практиковалась уже вполне сложившаяся система: учащиеся последовательно проходили через 8 классов, возвышаясь от уровня простой грамотности до уровня богословия и попутно осваивая весьма широкий круг свет-ских и церковных дисциплин [10], в рамках так называемых семи свободным искусств, или наук, — грамматики, риторики, диалекти-ки (trivium — с лат. трёхпутие) и арифметики, геометрии, астроно-мии, музыки (quadrivium — с лат. четырёхпутие).

В Московском же государстве в это время, если говорить о желающих стать грамотными, по-прежнему преимущественно со-хранялся старинный обычай обучения в частном порядке и лишь на-чальным азам с возможностью последующего самообразования. И, разумеется, такое положение вещей к XVII в. стало уже весьма об-ременительным для общества, особенно для Церкви.

Во-первых, низкий уровень образованности был плодтворной почвой для распространения и среди мирян и среди духовенства всякого рода нездоровых или деструктивных по отношению к хри-стианскому вероучению и образу жизни идей; такой же результат, кстати, нередко имел место и при начетничестве без правильного руководства, а также при увлечении инокультурной — в частности, западноевропейской — системой ценностей. Характерным отраже-нием того и другого, например, являются ереси "стригольников" (XIV-XV вв.) и "жидовствующих" (XV-XVI вв.) [11], прохлыстов-ское учение лжесаваофа Данилы Филиппова (XVII в.) [12], укоре-ненная в народе приверженность к тем или иным языческим повери-ям и обычаям, вообще всяческий произвол религиозных представле-ний, с чем Русская Церковь так или иначе боролась и борется вплоть до сего дня. Но из чего бы ни исходила искаженность религиозного сознания в людях, она всегда сопряжена с деморализацией общест-ва. На последнюю же указывают многие источники, освещающие жизнь Московского государства. Так, весьма красноречиво о пла-чевном нравственном состоянии какой-то части русского духовенст-ва и народа (грубость отношений, корыстолюбие, распутство, пьян-ство, бесчинство, бесчестие) свидетельствуют некоторые проповеди и послания митрополита Даниила [13] (ум. в 1547 г.), определения "Стоглавого" собора [14], "Поучение христолюбивым князем и суди-ям и всем православным христианом" патриарха Иосифа [15] (ум. в 1652 г.) и т. д.

Во-вторых, вполне рельефно "школьная немощь" русских проявлялась при контактах с выходцами из Европы. Особенно ши-рокомасштабными подобные контакты стали в годы Смуты. Однако и в последующее время, несмотря на ограничительные меры прави-тельства, возможностей для общения московитов с греками, малору-сами, белорусами, поляками, немцами, шведами и др. было немало, а с середины XVII в. становилось все больше. И это общение — официальное и несанкционированное, по разным поводам и в раз-ном объеме — не могло не оставлять следов. Так или иначе влияние европейской культуры касалось российской жизни, иной раз нега-тивно сказываясь на характере и поведении отдельных — даже сравнительно высокообразованных — личностей, как в случае с ца-рем-самозванцем Лжедмитрием I (июнь 1605 — май 1606 г.) [16] или с князем, воеводой и писателем И. А. Хворостининым (ум. в 1625 г.) [17]. Естественно, обычно московиты, сталкиваясь с ино-культурными явлениями, стремились дистанцироваться, отгородить-ся от них, держались за свое, исконное, святое. Но невооруженность правильным образованием, бывало, делала их наивными. Такова, например, история издания книги известного юго-западнорусского борца с Унией Лаврентия Зизания "Катехизис". Будучи переведена с литовского языка на русский и напечатана в Москве в январе 1627 г. по благословению патриарха Филарета, книга только после этого была подвергнута богословской экспертизе, благодаря чему выясни-лось, что она содержит немало ошибочных относительно привычно-го изложения православной веры суждений; в результате почти весь ее тираж был уничтожен. Тем не менее "Катехизис" вместе с "пре-ниями" о нем распространился в рукописном виде и впоследствии обрел популярность и авторитетность среди старообрядцев [18]. Данная история, думается, весьма наглядно демонстрирует малую готовность московских грамотников оперативно и, главное, едино-гласно решать важнейшие вопросы церковной жизни.

В-третьих, весьма низкому общему уровню просвещенности московитов явно отвечал и уровень их умственной активности, за-метно понизившийся сравнительно, например, с предшествовавшей Смутному времени эпохой. Безотносительно к известным положи-тельным фактам духовного опыта (подвижничество в вере и благо-честии [19], достижения художественной мысли [20]) речь идет именно о сфере рационального понимания и интерпретации конфес-сиональных ценностей. Особенно показательной в связи с этим яв-ляется литературная деятельность, специально ориентированная на освоение христианского знания и решение разных вопросов бого-словия, каноники, аскетики, нравственности и т. д. Вопреки заметно усилившейся работе по переводу неизвестных прежде святоотече-ских творений, а также современных антикатолических, антипротес-тантских и антиуниатских трактатов (достоянием русского читателя становятся теперь книги, изданные на греческом, латинском, литов-ском, немецком, украинском, белорусском языках) [21], собствен-ное русское богословское творчество в первой половине XVII в. почти угасает по сравнению с предшествующим столетием. Наибо-лее значимым из всех известных церковных писателей этого време-ни следует признать, пожалуй, лишь И. В. Шевелева-Наседку (1570-ок. 1660 гг.), написавшего несколько обширных трактатов специаль-но богословского содержания и полемической направленности: "Изысканое от многих божественных книг свидетельство о прикладе огня" (1619 г.), "Изложение на люторы" (1623 г.), "Свиток укориз-нен Кириллу Транквиллиону погрешительным его словесем, блуже-ния его ересем" (1627 г.) и др. Однако в своих трудах Наседка, де-монстрируя отличное знакомство с Библией, святоотеческой и цер-ковной литературой, выступает преимущественно как компилятор, плохо владеющий логикой и систематикой и способный критиковать неприемлемые для себя взгляды сугубо формально, без анализа и синтеза, — только по одному их несоответствию авторитетным све-дениям и суждениям. Тем не менее, в глазах современников этот ав-тор долго обладал славой ученого книжника "много читавшего боже-ственных книг и крепко выразумевшего их смысл" [22].

В-четвертых, книгопечатание, устанавливая относительное единство богослужебных текстов, вместе с тем, как уже говорилось, распространяло многие имеющиеся в них различия [23], а таковые порой совсем не согласовывались с сутью православной доктрины (например, добавление слов "и огнем" к освятительной формуле из чина водоосвящения "Сам и ныне, Владыко, освяти воду сию Духом Твоим Святым") [24]. Соответственно, все острее осознавалась не-обходимость исправлений ради достижения единообразия. Тексты, разумеется, правили. При святейшем патриархе Гермогене в москов-ской типографии для этой цели учреждена была даже специальная должность. Но правили обычно по случайно отобранным старым ру-кописным книгам ("харатейным", то есть пергаменным), которые признавались авторитетными как эталонные образцы ("добрые пере-воды") только в силу одной их древности и сообразно личному по-ниманию справщика. Иначе говоря, вся традиция воспроизведения и функционирования того или иного чинопоследования в ходе редак-торской работы должным образом не учитывалась, даже в тех случа-ях, когда все же обращались для сравнения к нескольким источни-кам — древнерусским, юго-западнорусским, греческим манускрип-там и печатным изданиям (литовского или итальянского поши-ба) [25]. Московское книгопечатание, конечно же, развивалось, вместе с тем развивался и цех справщиков, как-то совершенствова-лась редакторская работа [26], но в целом на протяжении всего XVII в. результаты правки были мало удовлетворительными и по-прежнему порождали лишь смущение умов и подозрения относи-тельно испорченности книг. Ведь успех "справы" напрямую зависел от наличия определенных историко-археологических знаний, техни-ческой, критико-методологической вооруженности  и, конечно, совершенно не мог быть обеспечен просто уровнем начетничества, не говоря уж о начальной грамотности.