История античного платонизма (в извлечениях)

Предыстория и начало античной философии. Пифагорейская философия: открытие школьного знания

Предыстория и начало античной философии

Несколько независимых друг от друга античных авторов единодушно утверждают, что первым назвал философию философией, а себя философом Пифагор. Но, говоря об истории античной философии, мы безусловно должны иметь в виду ее предысторию. В связи с этим обратим внимание на несколько важных моментов.

Европейская цивилизация относится к числу письменных цивилизаций. Более того, греки впервые изобретают алфавитное письмо. Это произошло, вероятно, в IХ веке до н.э., а уже в VIII Гомер создает первые великие письменные памятники — поэмы "Илиаду" и "Одиссею" . Мы, разумеется, не будем вместе со многими античными авторами возводить к Гомеру все науки включая философию, но тем не менее признаем, что факт создания этих поэм был безусловно конституирующим для всей греческой культуры, а сами они символизировали единство греков — первого европейского народа — на протяжении всей античности.

В 776 году были учреждены всегреческие спортивные состязания — Олимпийские игры; второе значение вслед за

Олимпийскими играми имели Пифийские игры. Для историка философии это небезразлично, поскольку в 582 году на Пифийских играх были введены мусические состязания, в том числе — состязания в мудрости. Так называемые семь мудрецов были названы здесь, и таким образом их мудрость получала всегреческое признание. Среди мудрецов — законодатели и государственные деятели. Сама письменная фиксация законов началась в этот период — во второй половине VII — начале VI века. После 594 года в Афинах проводит реформы и издает законы Солон.

В середине — второй половине VI века ведущим центром греческой цивилизации становятся ионийские города на побережье Малой Азии. Один из крупнейших — Милет, родина Фалеса, предсказавшего солнечное затмение 25 мая 585 года; Анаксимандра, издавшего около 546 года первое у греков прозаическое сочинение; Анаксимена, научившегося писать стилем простым и безыскусственным; и Гекатея, автора многочисленных прозаических сочинений по географии, этнографии, мифологии.

При таких предшественниках и на таком фоне возникает пифагорейская философия, которая, согласно античным авторам, впервые представляла собой философию как таковую. Поэтому теперь, переходя к более подробному (в мерунеобходимости и с интересующей нас точки зрения) рассмотрению времени возникновения философии, мы можем поставить вопрос так: каков исторический смысл предания, согласно которому Пифагор первым назвал философию философией, а себя — философом? Для современного сознания этот вопрос может быть поставлен и таким образом: почему в одно и то же время в Греции VI века возникает институт школы, философия и наука, — три феномена, которые в античности были неразрывно связаны друг с другом?

Прежде всего обратим внимание на то, что имена "философия" и "философ", а также глагол "философствовать" возникают в совершенно определенной исторической ситуации и создаются для того, чтобы противопоставить уже существующим некую новую позицию человеческого разума, новое отношение к божеству, к миру чувственно воспринимаемому и к миру человеческого знания. Первые философы, то есть почитатели мудрости, оказываются противопоставлены прежде всего мудрецам; помимо этого исторически философы-пифагорейцы противопоставили себя представителям недавно возникшей и развивающейся ионийской науки. Рассмотрим оба эти духовные и интеллектуальные движения ближе.

Мудрецы и ученые

В разное время называлось разное число мудрецов: традиционное число семь в применении к мудрецам носит явно фольклорный характер, что вполне соотносится и с традиционными состязаниями в мудрости, которые в Греции были институализованы: мы уже обращали внимание на то, что начиная с 582 года они проводились в честь Аполлона во время и в рамках Дельфийских игр. Создание такого института было очевидным образом вызвано тем, что возникла новая интеллектуальная элита, нуждавшаяся в общегреческом признании. Агоны мудрецов — состязания в мудрости на общегреческих играх — были единственным институтом, который начал реально формироваться в территориально разбросанной Греции начала шестого века и давал новой элите возможность закрепить определенные формы культивирования интеллектуальной деятельности, достаточно независимые от непосредственных практических нужд.
Кем были мудрецы? — Законодателями, государственными и политическими деятелями. Элиан (Пестрая история 3, 17) замечает, что "Солон <был во благо> афинянам, Биант и Фалес оказали большую помощь Ионии, Хилон — лакедемонянам, Питтак — митиленцам, Клеобул — родосцам". О большинстве мудрецов дошли совсем незначительные сведения, но о некоторых мы знаем немного больше. Таковы прежде всего Солон и Фалес.
Знаменитый афинский законодатель Солон известен нам по целому ряду стихотворных фрагментов: он использовал традиционные для литературы того времени элегию и ямб. Диоген Лаэртий в первой книге своего сочинения сообщает, что практически все мудрецы писали стихи. Писание стихов представителями новой интеллектуальной элиты подтверждало их умение использовать традиционные формы проявления мудрости. Но помимо этого они же — из первых прозаиков. Законы были первыми представительными прозаическими текстами, сопоставимыми со множеством стихотворных текстов, которые до сих пор были у греков преимущественной сферой применения письменности.

До какой степени непростым было овладение прозой, можно судить на примере того же Солона, который, по сообщению Плутарха, поначалу и законы хотел изложить в стихах. Плутарх сообщает (Солон 3): "Некоторые говорят, что Солон и законы пробовал изложить стихами и приводят такое начало его поэмы:
Будемте прежде молиться владыке Крониону Зевсу:
Этим законам судьбу да пошлет он и славу благую".

Однако текст его законов был прозаическим, и Аристотель относительно этого текста замечает: "...так как законы не были написаны просто и ясно... то неизбежно возникало много споров... Некоторые думают, что Солон нарочно сделал законы неясными, чтобы решение дел зависело от народа. Однако это предположение неправдоподобно, а скорее этот факт объясняется тем, что он не умел в общей форме выразить наилучшее" (Афинская полития 9, 2).

Несмотря на очевидные трудности, с которыми сталкивались первые составители прозаических текстов, конец седьмого — шестой век оказываются временем активного законотворчества, или — если использовать слова Аристотеля — временем, когда греки впервые опознают это специфическое умение в общей форме выразить наилучшее. Для этого нужна была именно проза и оказавшееся непростым умение ею пользоваться независимо от условности стихотворных жанров.

Другая сфера применения исключительных интеллектуальных способностей мудрецов на первых порах могла обходиться традиционными стихотворными жанрами или же вообще ограничивалась для своего выражения практическими советами. Так, говоря о Фалесе, Геродот упоминает его роль в государственных и военных делах: он предлагал ионийцам держать один булевтерий в Теосе — центре Ионии (I 170 — А4), помог Крезу переправить войско через реку Галис (I 75 — А6); помимо этого Геродот рассказывает о предсказании Фалесом солнечного затмения (I 74 — А5). Ряд источников говорят также об "открытии" Фалесом Малой Медведицы. Фалес, вероятно, ничего не писал, а если и писал, то "Астрономию для мореходов" в стихах (Диоген Л. I 23). Помимо этого Фалес занимался торговлей и путешествиями .

Эта вторая сфера применения исключительных интеллектуальных способностей, связанная со знанием астрономии и географии, стала решительным образом развиваться после распространения в Греции папируса, что происходит в том же шестом веке. Сочетание алфавитного письма с наиболее удобным в то время писчим материалом способствовало возникновению "научной" прозы и "науки".

Если прежде для фиксации и широкого распространения даже самых необходимых сведений использовались преимущественно стихи (прекрасный пример такого рода сводки практических советов на все случаи жизни — "Труды и дни" Гесиода), то теперь в руках у тех, кто хотел установить и зафиксировать определенные факты, был удобный писчий материал и проза. Этот переход к прозаической фиксации сведений по географии, метеорологии, астрономии происходит как раз между Фалесом и Анаксимандром. Этот переход и был переходом от эпохи мудрецов к ионийской "науке".

Напомню еще раз, что, согласно ряду свидетельств, Анаксимандр — первый в целом ряде областей: он "первым открыл равноденствие, солнцевороты, <изобрел> часы и <установил>, что Земля находится в самом центре <космоса>" (12А2), "первым соорудил гномоны для распознавания солнцеворотов, времени, времен года и равноденствия" (А4), первый занялся географией, начертил географическую карту (А68) и сконструировал небесный глобус (А1); наконец, он "первым из известных нам эллинов осмелился написать и обнародовать речь о природе" (А 7).

Оставим на совести Аристотеля это название сочинения Анаксимандра о природе, но зафиксируем несомненный факт: Анаксимандр первым написал прозаическое сочинение, в котором "сделал суммарное изложение своих воззрений" (Диоген Л., II 2).

Как и писание прозой первых законов, писание первого прозаического научного сочинения — дело трудное и абсолютно непривычное: Анаксимандр явно использовал в своем сочинении глубокомысленные поэтические метафоры. Но все-таки самым важным было то, что с появлением прозаического сочинения такого рода возникала реальная основа для формирования научной традиции, то есть фиксации, передачи и воспроизведения определенных мыслительных ходов, приобретавших при этом неприкладной, самостоятельный и вполне самодовлеющий смысл.

Даже о Геродоте спорят: был ли он историком в нашем понимании, или же первоначально он был скорее географом и этнографом. Однако нужно сказать, что четкое разделение на отдельные научные дисциплины было вообще менее всего свойственно ионийской традиции, к каковой Геродот — несмотря на все свое критическое к ней отношение — принадлежал. Скорее общим пафосом этого взгляда на мир, впервые старавшегося опереться преимущественно на разум, было стремление исчерпать его мысленно в его временном и пространственном протяжении. Важно было дойти до предела в пространстве и во времени, то есть дойти до края мира в пространстве и мысленно вернуться к его началу во времени. На краю земли мысленный взор мог, например, вместе с Гомером и представлениями египтян предположить Океан, или водную стихию, — окружающую Землю реку; но мог создать и иное мысленное представление о том объемлющем, в пределах которого помещается наш мир. Оно же оказывалось началом, из которого мир некогда возник.

В качестве такового могло выступать некое беспредельное начало, что, вероятно, и предположил Анаксимандр, считавший его вечным и нестареющим (12В2, ср. А9); заметим, что эти же эпитеты имело у орфиков Время (Орфические фрагменты, 66 Kern, в издании А. В. Лебедева с. 48), которое "всему отец" (Пиндар, II Олимпийская ода 17). Или же таким началом мог быть воздух, также понимаемый как некое беспредельное (А5), о чем учил Анаксимен, составивший прозаическое сочинение на ионийском диалекте, написанное, согласно Диогену Лаэртскому (II 3), "слогом простым и безыскусственным"; сгущаясь, воздух становится ветром, облаком, водой и землей, а разряжаясь — огнем (А5). Это замечание Диогена Лаэртия чрезвычайно важно: эволюция осваиваемой "научной" прозы свидетельствует о том, что соответствующая научная традиция реально формируется.

В дальнейшем ионийская традиция преимущественно развивает рационалистически достоверный аспект географических, этнографических и собственно исторических построений, фиксируемых в прозаических сочинениях, о которых мы можем составить реальное представление по Гекатею Милетскому. Гекатей Милетский — ближайшая фигура, соотносимая с Анаксимандром и Анаксименом, автор "Генеалогий", "Описания земли" в двух частях, посвященных Европе и Азии; как уже отмечено, к той же традиции примыкает Геродот, однако для него исследование реальной Земли и действительно бывшего исторического прошлого оказывается продуктивней отвлеченных спекуляций о строении мира и его происхождении или возникновении. Традиция, зарождавшаяся в сочинениях ионийской мысли, пошла по этому пути, приведшему ее в конечном счете к тому, что и мы называем историей; а другие ходы мысли, приведшие к появлению науки stricto sensu, то есть математики, нуждались еще в обретении своей собственной ниши.

На пути рационалистического исследования мира разум осознает свою самостоятельность и преисполняется известным презрением к мифологическому прошлому и традиционным взглядам на мир, а это значит, что он преисполняется презрением и к традиционным авторитетам и недостаточно обоснованным мнениям. Геродот осмеивает представления Гекатея об очертаниях Земли так же, как сам Гекатей осмеивал своих предшественников. К тому же в поле зрения новой генерации эллинских интеллектуалов попадает множес-во других традиций: Египет и Восток служат для них богатой питательной почвой, так что еще в античности многие открытия первых ученых рассматривались как простое заимствование. Геродот замечает, что "полюс, гномон и двенадцать частей дня эллины узнали от вавилонян" (II 109), — а именно эти открытия приписывали Анаксимандру. Ряд исследователей усматривают влияние на Анаксимандра зороастризма.

Такое необыкновенное расширение кругозора развивает свободомыслие. В то же время процесс рационализации и секуляризации традиции происходит в городах, получивших письменные законы: теперь каждый мог толковать их и отстаивать свое понимание (=защищать свою позицию) в суде. О том, что эти две сферы — законодательство и опирающаяся на его способы осмысления мира "наука" — вместе определяли мировоззрение, можно судить по единственному фрагменту Анаксимандра, согласно которому возникающие и гибнущие вещи этого мира "выплачивают друг другу правозаконное возмещение неправды <=ущерба> в назначенный срок времени" (В1).

Обратим внимание на то, что благодаря деятельности мудрецов-законодателей и представителей ионийской учености в обиход греческой культуры первой половины — середины шестого века вошли новые письменные тексты, одни из которых претендовали на исключительное значение и авторитет в городской жизни (записанные законы), другие ("научные" прозаические сочинения) грозили путем расширения кругозора и использования рационалистических моделей мира заменить, а посредством рационалистической критики отменить, то есть лишить доверия уже существующие традиционные авторитеты. К ним принадлежит прежде всего Гомер, а также Гесиод, в "Теогонии" изложивший происхождение богов и мира, а в "Трудах и днях" — историю человеческого общества и практические советы на всякий день и случай. Когда угроза сокрушения традиционных авторитетов осознается как безусловно реальная, на сцену выходят пифагорейцы.

Пифагорейская философия: открытие школьного знания

Пифагор перебирается с Востока на Запад и организует некий союз единомышленников, объединенных общими политическими, религиозными, научными и педагогическими задачами. В рамках пифагорейского союза, который оказался в значительной степени прообразом реально возникшей позже философской школы в собственном смысле слова, прежде всего культивируется определенная политическая ориентация (аристократическая), а также определенный образ жизни, предполагающий не столько ее единообразно конкретную жесткую регламентацию, сколько особый взгляд на человеческую душу, ее бессмертие и загробное существование, а в здешней жизни — определенное воспитание. Но для того чтобы изложить этот особый взгляд, необходимо было найти самое возможность для него.

Эту возможность давало подчеркнутое благочестие, которое пифагорейцы стремились поддержать традиционными средствами: изложением своего учения — безусловно нового для тогдашней Греции — в стихотворной (гексаметрической) форме. Пифагорейцы создают множество текстов, приписывая их мудрецам седой древности — Орфею, Мусею, Лину, и тем самым не только сохраняют, но и укрепляют традицию. Такого рода тексты — фальсификации — могут показаться не совсем законным и добросовестным средством поддержания и укрепления традиции. Но не следует забывать о том, что сам Пифагор ощущал себя более чем обыкновенным человеком, и такой его образ культивировался его учениками и последователями. Мудрость основателя учения представлялась богооткровенной, и его адепты ощущали себя причастными к подлинному божественному истоку всякой мудрости: им, однако, была доступна только любовь к этой божественной мудрости, выраженной в стихах, и ее смиренное толкование на основе "научных" текстов, написанных в прозе ...

Именно в этой иерархии находит свое место и наука: она призвана теперь не противопоставлять себя традиции, как это ярко проявилось у ионийцев, а служить для объяснения, истолкования ее. Она теперь может также развиваться и самостоятельно, а не быть так или иначе прикованной к общегородской и вообще практической жизни: у нее есть теперь своя особая ниша — политически защищенный кружок единомышленников, школа, в рамках которой не нужно больше оправдывать и объяснять самое возможность заниматься наукой, не приносящей непосредственно практической пользы.

Метод совмещения благочестия и учености был также найден в рамках школьной разработки священных текстов.

Деятельность Феагена из Регия, которая по времени (последняя треть шестого века), месту и направленности безусловно сопоставима с тенденцией сохранения эпической традиции, характерной и для пифагорейцев, приводит к созданию аллегорического метода толкования Гомера, а кроме того способствует развитию того, что мы теперь называем гуманитарной наукой. Работа над изданием и толкованием текстов Гомера приводит Феагена к созданию грамматики. Схолии к Дионисию Фракийскому проводят различение грамматики: одна возникла еще до Троянской войны, и она была занята буквами и их произнесением; другая — это наука, исследующая использование чистого греческого языка, которую впоследствии усовершенствовали перипатетики (1а).

Таким образом, культивирование естественных и точных наук, которые, собственно говоря, только теперь, то есть в рамках школы, получают почву для своего самостоятельного — неприкладного — развития, и возникновение науки о языке в рамках так называемой пифагорейской школы также оказывается совершенно понятным: у пифагорейцев и в близких к ним кругах между непосредственной реальностью физического мира и социальной действительностью возникает институциональная прослойка, оправдывающая эту независимую интеллектуальную деятельность, более того — провоцирующая ее и приводящая к возникновению традиции, то есть к созданию и воспроизведению определенного рода как стихотворных, так и прозаических текстов.

Феаген дает нам возможность представить, как можно было направить и использовать стремление к рациональному объяснению мира и не позволить в то же время рационалистическому напору уничтожить традиционные ценности. Нам известны физические аллегории Феагена, согласно которому Гомер называет огонь Аполлоном, Гелиосом, Гефестом, воду — Посейдоном и Скамандром, воздух — Герой и пр. (А. В. Лебедев, с. 89–90). В то же время Ономакрит излагал учение о стихиях в "Орфической поэме", в который признавал началом всех вещей огонь, воду и землю (там же, с. 99). Попытаемся представить, к каким последствиям привело это объединение традиционных авторитетных текстов и рационального объяснения мира.

Итак, оказывается, что гомеровские поэмы целиком посвящены рассуждению об элементах природы и за перипетиями сюжета разглядывается борьба сухого и влажного, горячего и холодного, тяжелого и легкого. Отдельные боги оказываются символами элементов: огонь называется Аполлоном и Гефестом, вода Посейдоном, воздух Герой и т.д.

Наряду с этим создаются гексаметрические тексты, непосредственно описывающие строение мира из тех или иных стихий, причем эти тексты приписываются божественным мужам, жившим до Гомера, и потому претендуют на авторитетность. Таким образом между непосредственной реальностью и способом ее осмысления появляется реальная прослойка в виде самостоятельно культивируемой определенным институтом группы авторитетных текстов. Наличие такой прослойки имело принципиальную важность для осознания совершенно специфического и автономного характера интеллектуальной деятельности, впервые отделенной от решения практических задач.

Наконец, необходимо обратить внимание еще на один принципиально важный момент, связанный с культивированием эпической литературы (включая создание "Орфических поэм" и "Священных речей") в специально создаваемых институтах, какими были пифагорейские кружки. Одной из важнейших функций, впервые закрепляемых за литературной продукцией, была функция педагогическая. Осознание ее важности и особенной значимости могло приводить к известной независимости даже от традиционно авторитетных текстов, в том числе от поэм Гомера. И здесь принципиальную роль играл как раз тот факт, что культивирование традиционного эпоса сопровождалось интенсивным самостоятельным творчеством.

Согласно Диогену Лаэртию (VII 6), Пифагор написал три сочинения: "О воспитании", "О государстве", "О природе", ли, по другим источникам, "О вселенной", в гексаметрах, а также "Священное слово", которое начинается так:

 Юноши, свято блюдите в безмолвии все эти речи...

Мы можем сомневаться, что именно Пифагор сам был автором этих или подобных им сочинений. Но в том, что именно такого рода тексты начинают функционировать в его школе, — сомневаться не приходится.

Педагогическая направленность деятельности пифагорейских кружков объясняет постепенный переход от собственно ритуального функционирования создаваемых сакральных текстов к их автономному функционированию в рамках школы в качестве учебных. Именно этот момент отражается в замечании Исократа о Пифагоре (Бузирис 28), который "первым ввел в Элладу философию вообще и в особенности отличился рвением, с которым подвизался в науке о жертвоприношениях и торжественных богослужениях... все юноши мечтали быть его учениками, а старшие с большим удовольствием взирали на то, как их дети учатся у него, нежели то, как они пекутся о домашних делах". Исократ (имея в виду Платона) рассуждает об этом несколько иронически, однако его замечание очень хорошо отражает реальную ситуацию постепенного формирования той сферы, а точнее — того института, в котором было естественное место как для философии в широком смысле этого слова, так и для собственно научных занятий.

Все эти замечания позволяют понять ту несвойственную для новоевропейской науки стилистику преподнесения математики и других наук, характерную, заметим, не только для раннего пифагореизма, но сохранявшуюся на протяжении всей античности. Два способа преподавания в школе Пифагора, о которых отчетливо говорит Порфирий (Жизнь Пифагора 36), — символический и дискурсивный — отражают как раз стремление постепенно, то есть через усвоение определенной почтенной традиции, подвести ученика к стихии собственно науки, что для него было совершенно необходимо в силу новизны и непривычности этой области. Но главное, пожалуй, в том, что это было необходимо и для самой этой новой области незаинтересованной интеллектуальной деятельности: в рамках пифагорейских кружков она находила для себя законное и точно установленное в иерархии традиционных ценностей место и не нуждалась более в каком-либо дополнительном обосновании.

Точно так же, как сочетались аллегорический метод толкования Гомера и начало собственно научных занятий, связанных с изучением греческого языка, сочетались между собой символическое толкование отдельных чисел и специальная разработка математических проблем. В знаменитой пифагорейской таблице противоположностей, приводимой Аристотелем в "Метафизике" (I 5), такие ее элменты, как свет-тьма, хорошее-дурное, мужское-женское вполне сопоставимы с парами на культовых костяных табличках середины V в. из Ольвии, посвященных Дионису Орфическому: жизнь-смерть, истина-ложь, душа-тело; они согласуются с ними, но уже предполагают самостоятельную, причем специально научную, разработку путем добавления к ним таких противоположностей, как прямое–кривое, правое–левое, предел–беспредельное, покоящееся–движущееся, единое–множество, нечет–чет, квадрат–параллелограмм.

Аристотель пишет: "элементами числа они <то есть пифагорейцы> считают чет и нечет, из коих первый является неопределенным, а второй определенным; единое состоит у них из того и другого — оно является и четным и нечетным, число — из единого, а различные числа... — это вся вселенная". Этот научный подход совершенно соответствует в символическом или аллегорическом изложении тому, что мы находим в "Орфической теогонии", сохраненной на древнейшем папирусе из Дервени (см. А. В. Лебедев, с. 46–47). Папирус относится к первой четверти IV века, но отражает значительно более раннюю традицию: с Зевсом "срослись воедино все бессмертные блаженные боги и богини... и все прочее, что тогда существовало, — всем этим... стал он один... Зевс стал первым, Зевс — последним... Зевс — глава, Зевс — средина, все произошло от Зев-са...".

Насколько перспективным было такое выделение собственно научных занятий в специальную сферу, показывает пример пифагорейца Гиппаса из Метапонта, достигшего оче¬видных успехов в специальных исследованиях как математических, так и естественнонаучных. И здесь же происходит неизбежное и закономерное явление: будучи один раз выделена и оправдана в рамках религиозно-философской школы, наука тут же стремится к обособлению. Гиппас разгласил учение школы, был изгнан из нее, более того — предан ритуальному погребению. "После разглашения, — пишет Ямвлих (О пифагорейской жизни 88–89), — математические науки приумножились, в особенности их продвинули вперед двое: Феодор из Кирены и Гиппократ из Хиоса. По словам пифагорейцев, геометрия была разглашена так: один из пифагорейцев утратил состояние, и после этого несчастья ему было разрешено зарабатывать преподаванием геометрии".

После того как подлинный путь развития науки в рамках пифагорейской школы был найден, она более не нуждалась для своего существования и развития в специальном сакрализованном институте, благодаря которому и в рамках которого возникла: сама структура учитель — предмет исследования — ученик могла теперь репродуцироваться в самых разнообразных индивидуальных формах.

Таким образом самый этот институт уже получил и свое самостоятельное значение: философия, которая предполагает и вмещает все виды независимой интеллектуальной деятельности, которая опирается на сакрализованные тексты и культивирует приемы их толкования, впервые осознается здесь же как самостоятельная сфера, стоящая в неразрывной связи с воспитательным аспектом.

Это осознание и одновременно создание той исключительной интеллектуальной ниши, которую с этих пор обретает для себя европейская философия, включавшая в себя все виды научной и педагогической деятельности и прочно связанная с культивированием рефлектированных форм традиционного благочестия, и было главным достижением Пифагора и пифагорейцев.