Сергей Есенин

"С посмертной судьбой Есенина произошла волшебная странность. – писал в начале 50-х гг. истекшего столетия поэт Георгий Иванов. – Он мертв уже четверть века, но все связанное с ним, как будто выключенное из общего закона умирания, умиротворения, забвения, продолжает жить. Живут не только его стихи, а все "Есенинское", Есенин "вообще", если можно так выразиться. Все, что его волновало, мучило, радовало, все, что с ним как-нибудь соприкасалось, до сих пор продолжает дышать трепетной жизнью сегодняшнего дня". (Иванов Г.В. Есенин // Сергей Есенин в стихах и жизни (далее – ЕСЖ). М., 1997. Т. 4. С. 141). Эти слова остаются в силе и более полувека спустя.
В дни ощутимого охлаждения интереса к поэзии 110-летие со дня рождения Есенина, не став всенародным праздником, все-таки выплеснулось за пределы литературных и литературоведческих кругов. Определенный резонанс вызвал недавний фильм В. Безрукова.

Сразу следует оговориться, что анализа фильма в данной статье читатель не найдет: автор статьи не считает себя в праве анализировать фильм, который принималась смотреть несколько раз, но ни разу не смогла выдержать более 5 минут. Но те моменты, которые вызывают отторжение сразу, указать можно:

Во-первых, это вольное обращение с мемуарным материалом, безосновательное переиначивание реальных эпизодов, а иногда и откровенные неточности (а маленькая ложь, как известно, рождает большое недоверие).

Во-вторых, модернизация и опошление общего стиля жизни послереволюционной России. Между большевиками 20-х и героями современных "бандитских сериалов", при некотором типологическом сходстве, есть, тем не менее, значительная разница – и в манерах, и в употребляемых фразеологизмах. Несмотря на все ужасы и нестроения послереволюционной эпохи, современный стиль мышления "ниже пояса" свойствен ей не был.

В-третьих, отсутствие (несмотря на явные потуги и вымучивание) у актера, исполняющего главную роль, есенинской "харизмы" – того необыкновенного обаяния, которое заставляло современников прощать ему даже непростительные поступки.
 
В дискуссиях звучала мысль, что именно Есенин (в противовес прославленному советской эпохой Маяковскому) и есть "лучший и талантливейший" поэт своей эпохи, к поэту был приложен эпитет "великий" и вновь оживились споры вокруг его смерти. Нисколько не отрицая большого таланта и значимости "последнего поэта деревни", позволим себе высказать мысль, что выдвижение его не только в качестве первого поэта своей эпохи, но даже в качестве героя и мученика, отражает не столько историко-литературную реальность первой трети XX в., сколько психологическую реальность наших дней. В судьбе Есенина есть нечто такое, что выводит интерес к нему за рамки литературы, – именно поэтому обращение к его творчеству является для современного исследователя также актом самопознания.

Сформулировать ответ на вопрос, что же продолжает волновать соотечественников в Есенине восемьдесят лет спустя после его смерти, едва ли можно в двух словах. Но все же один из возможных кратких ответов мы рискнем предложить читателю: Есенин особенно близок нашему смутному времени, поскольку его поэзия – это зеркало русской смуты; более того – смута прошла чрез все его существо. В стихах Есенина отразились и природная чистота, и трагическая нестойкость, и горечь падения, и боль надлома, и глубина отчаяния – все, что на протяжении века было свойственно не только ему. Не случайно одна из самых глубоких критических статей о творчестве поэта, принадлежащая перу З.Н. Гиппиус, так и называется: "Судьба Есениных". Секрет популярности Есенина в том, что за ним стоят миллионы сходных судеб, – сходных, может быть, не столько фактами внешней биографии, сколько внутренней историей души.


БИОГРАФИЯ

 Биографию Есенина можно рассказывать по-разному. В зависимости от расстановки акцентов, его легко представить и трудолюбивым самородком, типичным выходцем со дна моря народного, и "Иванушкой русской сказки" – простоватым на вид, но сметливым, удачливым, а главное – добрым, и несчастным мальчиком-"пастушком", оторвавшимся от родной деревни и заблудившемся в чуждом ему городе, и – циником, бунтарем, хулиганом и кощунником. Не только разные люди предлагают разные варианты его биографии – сам поэт нередко в стихах и прозе говорит о себе вещи, способные подтвердить любую версию.

ДУХОВНЫЕ ИСТОКИ

Сергей Александрович Есенин родился 3 октября 1895 года в крестьянской семье, в селе Константиново Рязанской губернии. "В нашем Константинове не было ничего примечательного, – вспоминала младшая из сестер Есенина, Александра Александровна: – Это было тихое, чистое, утопающее в зелени село. Основным украшением являлась церковь, стоящая в центре села. Стройные многолетние березы с множеством грачиных гнезд служили убранством этому красивому и своеобразному памятнику русской архитектуры. Вдоль церковной ограды росли акации и бузина. За церковью, на высокой и крутой горе, – старое кладбище наших прадедов" (Есенина А.А. Это все мне родное и близкое. // ЕСЖ. Кн. 4. С.  29). Да, действительно – типично-русский пейзаж. Скромная, неброская природа и обязательно – церковь, так гармонично вписывающаяся в окружающий ландшафт и одухотворяющая его. Природа и молитва – первое, что, запечатлевалось в душе каждого русского крестьянина, что накапливалось из поколения в поколение и порой давало всплеск в отдельных представителях рода: святых, подвижниках, слагателях народных песен, а в XIX веке и в поэтах, – таких, как Кольцов, Никитин, Суриков, чьими последователями в начале XX века были Дрожжин и Клюев. Есенин и сам осознавал свое генетическое преемство от старших "поэтов деревни". Нераздельность сельского быта и молитвы, ощущение всей природы как храма – и храма не абстрактного, а именно православного, со всеми свойственными ему атрибутами, ярко проявилось в ранней его поэзии.

Задымился вечер, дремлет кот на брусе.
Кто-то помолился: "Господи Исусе".

Полыхают зори, курятся туманы,
Над резным окошком занавес багряный.

Вьются паутины с золотой повети.
Где-то мышь скребется в затворенной клети…

У лесной поляны – в свяслах копны хлеба,
Ели, словно копья, уперлися в небо.

Закадили дымом под росою рощи…
В сердце почивают тишина и мощи.

Эти стихи написаны Сергеем Есениным в возрасте 16 – 17 лет. В этот и чуть более поздний период метафора природы-Храма – один из основных приемов его поэтики.

"Черная глухарка к всенощной зовет"; "звонки ветры панихидную поют",  "в благовесте ветра хмельная весна", "и березы стоят как большие свечки", "в елях – крылья херувима"; "схимник-ветер шагом осторожным мнет листву по выступам дорожным и целует на рябиновом кусту язвы красные незримому Христу", – эти примеры десятками находятся уже на первых страницах собрания сочинений Есенина. В сущности, это повторение и варьирование одного незамысловатого приема, но чтобы так писать, надо иметь особое видение мира, – и у Есенина оно, несомненно, было – от природы, от Бога.
Версия биографии Есенина, которой придерживались его родственники определенно несет на себе печать житийного канона. Мать, Татьяна Федоровна Есенина, чьи воспоминания о сыне были записаны с устного рассказа много лет спустя после его гибели, рассказывала так: "Был у нас в селе праведный человек, отец Иван. Он мне и говорит: "Татьяна, твой сын отмечен Богом"". (ЕСЖ, кн. 4 с. 5). Священник, о. Иван Смирнов, связанный с семьей Есениных не то дружескими, не то даже родственными узами фигурирует во многих воспоминаниях о Есенине, написанных его близкими и земляками. Он, действительно, был одним из первых, кто разглядел в мальчике "искру Божию".
И все же дальнейшая судьба самого известного крестьянского поэта России заставляет вспомнить самую "крестьянскую" из евангельских притч – притчу о сеятеле. "Вышел сеятель сеять. И когда сеял, случилось, что иное упало при дороге, и налетели птицы, и поклевали его. Иное упало на каменистое место, где не было много земли, и скоро взошло, потому что земля была не глубока; Когда же взошло солнце, увяло и как не имело корня, засохло. Иное упало в терние, и терние выросло и заглушило семя, и оно не дало плода…" (Мк. 4, 3–7). К сожалению, говоря о Есенине – не как о поэте, но как о человеке – дальше, пожалуй, можно не продолжать, потому что его случай уже описан.
"От многих моих религиозных стихов и поэм я бы с удовольствием отказался, – писал Есенин в последней автобиографии, 1925 г., – но они имеют большое значение как путь поэта до революции" (Есенин С.А. Полное собрание сочинений. М. 1999. Т. 7. С. 20).

Несомненно, посеянное семя взошло в его душе, взошло очень быстро и начало расти, но не успело по-настоящему укорениться и окрепнуть, как стало мощно взрастать "терние" – его собственные страсти, и прилетели "птицы" – плохие друзья, наконец, взошло "солнце" – то, что в начале века многим казалось "солнцем": революция с ее "единственно-правильным" материалистическим учением. И семя, хоть и не осталось совсем бесплодным, тем не менее не дало того плода, который должно было дать. В этом была вина не только Есенина – тому способствовала и та среда, в которой он рос, и та, в которую он попал, но главной причиной внутреннего надлома, постигшего Есенина, было отсутствие в нем собственного внутреннего стержня. Это и обусловило его "привременность" – подверженность любому влиянию извне. Не случаен отзыв Горького, которому, как ни относиться к его убеждениям, нельзя отказать ни в уме, ни в наблюдательности: "Есенин не столько человек, сколько орган, созданный природой исключительно для поэзии, для выражения неисчерпаемой "печали полей"" (С.А. Есенин в воспоминаниях современников. М. 1986. (далее – ВЕ) Т. 1. С. 9). Сомнительная похвала в устах писателя, выше всего в жизни ставившего идею Человека.

ДЕТСТВО

Бóльшую часть детства Сергей Есенин провел в доме своего деда по матери, Федора Андреевича Титова. Семейная жизнь его родителей с самого начала не заладилась: то мать возвращалась к родителям, то отец уезжал на заработки в Москву, где работал в мясной лавке. Брак их, тем не менее, не распался, после сына Сергея со значительными перерывами родились дочери, Екатерина и Александра.

О своем детстве Есенин сам рассказывал разное и по-разному. В автобиографии 1924 г. он пишет: "Первые мои воспоминания относятся к тому времени, когда мне было три-четыре года. Помню, лес, большая канавистая дорога. Бабушка идет в Радовицкий монастырь, который от нас верстах в 40. Я, ухватившись за ее палку, еле волочу от усталости ноги, а бабушка все приговаривает: "Иди, иди, ягодка, Бог счастье дает". Часто собирались у нас дома слепцы, странствующие по селам, пели духовные стихи о прекрасном рае, о Лазаре, о Миколе и о женихе, светлом госте из града неведомого. <…> Дедушка пел мне песни старые, такие тягучие, заунывные. По субботам и воскресным дням он рассказывал мне Библию и священную историю" (ПСС. Т. 7. С. 14).

Из автобиографии 1925 г. благочестивые подробности исчезают полностью. Впрочем, и в более ранних заметках Есенин любил подчеркивать, что всегда был озорником, драчуном, заводилой. Вспоминал, как неженатые дядья – "ребята озорные и отчаянные" – посадили его, трехлетнего, на лошадь без седла и пустили в галоп. Или как те же "мудрые наставники" учили его плавать: отплывали на лодке от берега и бросали, как щенка, в воду. Не без вызова и удовольствия рассказывал Есенин и о своем детском "вольнодумстве" и "кощунстве": "По воскресеньям меня всегда посылали к обедне и, чтобы проверить, что я был за обедней, давали 4 копейки. Две копейки за просфору и две за выемку частей священнику. Я покупал просфору и вместо священника делал на ней перочинным ножом три знака, а на другие две копейки шел на кладбище играть с ребятами в свинчатку" (ПСС. Т. 7. С. 9).

Впрочем, благочестие в семье Титовых-Есениных было в значительной степени внешним. За исключением бабушки, Наталии Евтихиевны Титовой, остальные члены семьи глубиной религиозности не отличались. И это не было их индивидуальное "отступничество" – вера в деревне слабела, как слабела она и во всем обществе. В начале XX века начало дружно всходить то "разумное, доброе, вечное", которое всю вторую половину XIX века щедро сеяла в деревне русская интеллигенция. Однако уже первые "всходы" показали, что растет мутант: наглость, дерзость, бесстыдство и, конечно, неблагодарность, – не стоит повторять, какое "спасибо сердечное" услышала интеллигенция за вековую работу по обучению крестьян грамоте и лечению от болезней. Впрочем, для людей с духовным взглядом на мир результат был предсказуем. Внешне религиозные обряды сохранялись, но в массе – всего лишь как внешняя оболочка. Мать Есенина, Татьяна Федоровна, говорит об этом прямо, нисколько не сожалея о своей "привременности": "Не сказать, что религиозный был, но все-таки я его водила в детстве куда надо. Приучала. Мы – люди старые, так было нужно. А сейчас – другое время"  (ЕСЖ. Т. 4. С. 6).

Тем не менее есть еще одна любопытная деталь биографии Есенина: в детстве его звали "Сережа-Монах". Прозвище имело вполне бытовое происхождение, и даже не сам будущий поэт был причиной его появления: оно было унаследовано от деда, который женился по деревенским меркам очень поздно (в 28 лет) и до женитьбы успел заработать прозвание "монаха", – но в жизни ничего не бывает  совсем случайно.

И относительно благочестивому, и хулиганскому прошлому Сергея Есенина находятся подтверждения в воспоминаниях близких. А кроме того, в нем рано проснулась тяга к ученью. "Среди учеников он всегда отличался способностями и был в числе первых учеников. Когда кто-нибудь не выучит урока, учитель оставлял его без обеда готовить уроки, а проверку проводить поручал Есенину. – вспоминал друг детства, Клавдий Воронцов. – Он верховодил среди ребятишек и в неучебное время. Без него ни одна драка не обойдется, хотя и ему попадало, но и от него вдвое. Его слова в стихах: "средь мальчишек всегда герой", "и навстречу испуганной маме я цедил сквозь кровавый рот", "забияки и сорванца" – это быль, которую отрицать никто не может. (ВЕ. Т. 1. С. 126).

В воспоминаниях матери рисуется совершенно иной образ: "Читал он очень много всего. И жалко мне  было его, что он много читал, утомился. Я подойду погасить его огонь, чтобы он лег, уснул. Но он на это не обращал внимания. Он опять зажигал и читал. Дочитается до рассвета и не спавши поедет учиться опять. Такая у него жадность была к ученью, и знать все хотел. Он читал очень много, я не знаю, как сказать, сколько, а начитан очень много. Учился в своей школе, сельской. Четыре класса. Получил похвальный лист. После учебы отправили мы его в семилетку, в которую не всякий мог попасть в это время. Было только доступно господским детям и поповым, а крестьянским нельзя было. Но так как он учился хорошо, священник <уже упоминавшийся о. Иван Смирнов – Т.А.> у нас был опытный человек, видел, что у него талант, посоветовал нам с отцом: "Давай его отправим". Он там проучился три года, в семилетке.". (ЕСЖ. Кн. 4. С. 5–6). Родители очень гордились успехами своего первенца. Похвальный лист, полученный Сергеем по окончании начального училища, отец повесил даже на стенку, сняв все до того висевшие на ней портреты.

Казалось, мальчика ожидала судьба некрасовского "Школьника":

…Ноги босы, грязно тело,
И едва прикрыта грудь…
Не стыдися! Что за дело?
Это многих славный путь.

Вижу я в котомке книжку.
Так, учиться ты идешь…
Знаю: батька на сынишку
Издержал последний грош…

…Или, может, ты дворовый
Из отпущенных?.. Ну, что ж!
Случай тоже уж не новый –
Не робей, не пропадешь!

Скоро сам узнаешь в школе,
Как архангельский мужик
По своей и Божьей воле
Стал разумен и велик.

Не без добрых душ на свете –
Кто-нибудь свезет в Москву,
Будешь в университете –
Сон свершится наяву!

Там уж поприще широко:
Знай работай, да не трусь…
Вот за что тебя глубоко
Я люблю, родная Русь.

Не бездарна та природа.
Не погиб еще тот край,
Что выводит из народа
Столько славных то и знай…

Однако о своей детской тяге к знаниям, которую с такой гордостью вспоминала мать полвека спустя, сам Есенин отзывался пренебрежительно: "Когда я подрос, из меня очень захотели сделать сельского учителя, и потому отдали в закрытую церковно-учительскую школу, окончив которую, шестнадцати лет, я должен был поступить в Московский учительский институт. К счастью, этого не случилось. Методика и дидактика мне настолько осточертели, что я и слушать не захотел" (ПСС. С. 9).

Странный для крестьянского сына тон избалованного папенькиного и маменькиного сынка Есенин усвоил позже. В начале же своего пути он, по-видимому, не был чужд стремлению трудиться на педагогической ниве. Как служение людям понимал он и призвание поэта:

Тот поэт, врагов кто губит,
Чья родная правда мать.
Кто людей, как братьев, любит,
И готов за них страдать.
Он все сделает свободно,
Что другие не могли.
Он поэт, поэт народный,
Он поэт родной земли.

Стихотворение посвящено "Горячо любимому другу Грише" – Григорию Панфилову, с которым Есенин познакомился в Спас-Клепиковской семилетке и с которым делился самым сокровенным. Гриша был тяжело болен туберкулезом и в 1914 г. умер. Для Есенина это была тяжелая утрата: он потерял человека, по-видимому, имевшего на него большое влияние и побуждавшего его идти путем "народного поэта". Хотя эти стихи еще несовершенны, наивны и банальны, они свидетельствуют о стремлении к самопожертвованию, к пути героическому, пророческому, к которому Есенин, по-видимому, действительно имел призвание. Григорию Панфилову осенью 1912 г. уже из Москвы Сергей послал и "листовку" – клятву, данную ему, "другу Грише" и – самому себе: "Благослови меня, мой друг, на благородный труд. Хочу писать "Пророка" <драматическое произведение – Т.А.>, в котором буду клеймить позором слепую, увязшую в пороках толпу.  Если в твоей душе хранятся еще помимо какие мысли, то прошу тебя, дай мне их как для необходимого материала. Укажи, каким путем идти, чтобы не зачернить себя в этом греховном сонме. Отныне даю тебе клятву, буду следовать своему "Поэту". Пусть меня ждут унижения, презрение и ссылки. Я буду тверд, как будет мой пророк, выпивающий бокал, полный яда, за святую правду с сознанием благородного подвига" (ЕСЖ. Т. 3. С. 13). Таковы были устремления, с которыми Сергей Есенин вступал во взрослую жизнь, и которые почему-то, едва вкусив этой взрослой жизни, очень быстро растерял.

МОСКВА

Об обстоятельствах отъезда сына в Москву Татьяна Федоровна Есенина повествовала в том же сказовом духе: "Когда закончил семилетку, приехал домой <из Спас-Клепиков – Т.А.>. Отец его отозвал в Москву, к себе. Он поехал, не ослушался. Шестнадцать лет ему было. Отец поставил его в контору к своему хозяину. Ему не понравилось сразу" (ЕСЖ. Т. 4. С. 5). Не понравилось Сергею, по словам матери, то, что хозяйка била прислугу. И он ушел, устроился работать в типографию Сытина. Далее Татьяна Федоровна рассказывает фантастический эпизод и без того идеализированной биографии сына: якобы пожилой издатель Сытин так же, как и юный типографский работник Сергей Есенин, писал стихи, и оба одновременно решили начать печататься, причем у Есенина стихи в печать взяли, а у Сытина – нет, о чем Сергей очень сокрушался, потому что ему было обидно за отвергнутого старика. Конечно, такую легенду о Есенине как о неукоснительно-послушном сыне, заступнике слабых и угнетенных, можно воспринять лишь с улыбкой, но в связи с ней открываются черты есенинского характера, которые тоже нельзя не учитывать.  
С одной стороны, в каждой легенде есть определенная доля правды, и отметать этой положительной характеристики Есенина на следует. С другой – предрасположенность к мифотворчеству много говорит и о самом мифотворце. Некоторая  наклонность к показухе, по-видимому, была свойственна не только Есенину, но и его родственникам и землякам, а может быть, и крестьянам вообще (все-таки не случайно Горький не любил крестьянства как такового за "двуличие").

Интересную деталь приводит в воспоминаниях младшая сестра, А.А. Есенина: "Как правило, в сенокос питались хорошо. Хлопот хозяйке много. Нужно напечь блинов, драчен, пирогов, наварить хороших щей. К покосу, как к празднику, запасают яйца, сало, творог, покупают мясо или режут барана или теленка. Причин хорошего питания две: во-первых, работа тяжелая, а во-вторых, обедать приходится на лугах, у всех на виду" (ЕСЖ. Т. 4. С. 32). Последнее тоже понятно: каждому хочется показать, что и он, и его семья "не хуже людей". Может быть, если пристально смотреть в душу, это и не совсем похвально – на людях казаться лучше, чем внутри своей семьи или наедине с собой, но, с другой стороны, это и неплохо – если человек хочет соответствовать здоровым устоям общества. Но если человек выходит из привычных устоев и попадает в иную среду, не имея при этом собственного твердого внутреннего стержня, это желание быть "не хуже людей" может иметь последствия самые печальные. Что и случилось с Есениным.

Оказавшись в городе, он очень быстро завел знакомства среди революционеров. Едва попав в число работников издательства Сытина, он уже подписывает какое-то "Коллективное письмо пяти групп сознательных рабочих в поддержку фракции большевиков в Государственной Думе". Что общего с "сознательными рабочими" было у этого поэтического юноши, тонко чувствующего природу? И что он мог понимать в политике? Но, очевидно, он хотел быть "не хуже других", – и тогда, в случае с письмом, и тогда, когда поспешно женился гражданским браком на одной из сослуживиц по типографии, Анне Изрядновой, и когда в письмах стал с пренебрежением отзываться о родителях: "Мать нравственно для меня умерла уже давно, а отец, я знаю, находится при смерти" (Письмо М.П. Бальзамовой, 1912 г. // ЕСЖ. Т. 3. С. 10). Маня Бальзамова – еще один друг юности, в будущем педагог, чистая, думающая девушка. Он, кажется, открывает ей всю свою душу, – а в письмах другу Грише цинично замечает, что "чепуху с ней кончил", и что целую кипу ее писем "бросил в клозет".

Уже в начале московской жизни его искушает демон самоубийства. "Я не знаю, что делать с собой. Подавить все чувства? Убить тоску в распутном веселии?  Что-либо сделать с собой такое неприятное?  Или – жить, или – не жить? И так становится больно-больно, что даже можно рискнуть на существование на земле, и так презрительно сказать самому себе: зачем тебе жить, ненужный, слабый и слепой червяк? Что твоя жизнь?" (Письмо М.П. Бальзамовой, 1912 г. // ЕСЖ. Т. 3. С. 9). Позднее в письме той же Мане Бальзамовой он делает следующее признание: "Мое я – это позор моей личности. Я выдохся, изломался и, можно уже с успехом говорить, похоронил или продал свою душу черту, – и все за талант. Если я поймаю и буду обладать намеченным мною талантом, то он будет у самого подлого и ничтожного человека – у меня. Если я буду гений, то вместе с этим буду поганый человек. Это еще не эпитафия.
1) Таланта у меня нет, я только бегал за ним.
2) Сейчас я вижу, что до высоты мне трудно добраться – подлостей у меня не хватает, хотя я в выборе их не стесняюсь. Значит, я еще более мерзкий человек" (ЕСЖ. Т. 3. С. 43 – 44).

Оценивать Есенина так же, как он оценивал сам себя, было бы жестоко. Такая самооценка была вызвана, скорее всего, муками чуткой от природы совести, привыкшей к очищению исповедью и внезапно этого очищения лишившейся (естественно предположить, что, сблизившись с революционными кругами, Есенин оставил и те немногие навыки благочестия, которые были привиты ему в детстве). А о том, что душа его требовала молитвы и очищения, свидетельствуют стихи – того же периода:

Пойду в скуфье смиренным иноком
Иль белобрысым босяком –
Туда, где льется по равнинам
Березовое молоко.

Хочу концы земли измерить,
Доверясь призрачной звезде,
И в счастье ближнего поверить
В звенящей рожью борозде.

Рассвет рукой прохлады росной
Сшибает яблоки зари.
Сгребая сено на покосах,
Поют мне песни косари.

Глядя за кольца лычных прясел,
Я говорю с самим собой:
Счастлив, кто жизнь свою украсил
Бродяжной палкой и сумой.

Счастлив, кто в радости убогой,
Живя без друга и врага,
Пройдет проселочной дорогой,
Молясь на копны и стога.

Иногда о человеке многое может сказать его портрет. Портреты Есенина говорят сами за себя: непритворная чистота светится в его лице. Такой взгляд не может изобразить человек испорченный. Надо сказать, какая-то внутренняя открытость оставалась в нем до конца, пережив все его падения. Но путь, по которому он пошел, был тупиковым: вместо очищения исповедью – болезненное самоедство, вместо смирения – потеря уважения к себе, вместо следования голосу совести, голосу собственного сердца, доброго и любящего, – стремление подладиться под вкусы людей – очень разных, – в среду которых он хотел войти.

Между тем, во внешней биографии Есенина не просматривается никаких провалов и неудач, которые могли бы быть причиной его кризисного состояния. Напротив – жизнь его складывается более чем успешно. Осенью 1913 г. он поступает на историко-философское отделение народного университета имени А.Л. Шанявского, в начале следующего, 1914 г., начинает регулярно печататься. Первое его напечатанное стихотворение – ставшая хрестоматийной "Береза":

Белая береза
Под моим окном
Принакрылась снегом,
Точно серебром…

Есенин быстро находит свою главную тему – тему России, земной родины, любимой так, как если бы она была небесной, вечной.

Гой ты, Русь, моя родная,
Хаты – в ризах образа…
Не видать конца и края –
Только синь сосет глаза.

Как захожий богомолец,
Я смотрю твои поля.
А у низеньких околиц
Звонно чахнут тополя.

Пахнет яблоком и медом
По церквам твой кроткий Спас.
И гудит за корогодом
На лугах веселый пляс.

Побегу по мятой стежке
На приволь зеленых лех,
Мне навстречу, как сережки,
Прозвенит девичий смех.

Если крикнет рать святая:
"Кинь ты Русь, живи в раю!"
Я скажу: "Не надо рая,
Дайте родину мою".

Об особенностях этой есенинской Руси писал В.Ф. Ходасевич: "В основе ранней есенинской поэзии любовь к родной земле. Именно к родной крестьянской земле, а не к России с ее городами, заводами, фабриками, с университетами и театром, с политической и общественной жизнью. России в том смысле как мы ее понимаем, он, в сущности, не знал. Для него родина – свои деревня да те поля и леса, в которых она затерялась" (Ходасевич В.Ф. Есенин. // ЕСЖ. Т. 4. С. 189).

Стремительно растет и словесное мастерство юного поэта: уже в конце 1914 г. он берется за такую сложную по языку вещь, как "Марфа Посадница". 

Не сестра месяца из темного болота
В жемчуге кокошник в небо запрокинула, –
Ой, как выходила Марфа за ворота,
Письменище черное из дулейки вынула.

Раскололся зыками колокол на вече,
Замахали кружевом полотнища зорние;
Услыхали ангелы голос человечий,
Отворили наскоро окна-ставни горние…

Трудно поверить, что автору "Марфы Посадницы" всего 19 лет. Эта небольшая поэма была своего рода откликом на начало Первой мировой войны. Написав ее, Есенин весьма угодил оппозиционно настроенной интеллигенции: в скором времени поэму пожелал напечатать в своем журнале "Летопись" сам Горький, но цензура ее не пропустила: слишком прозрачна была параллель между  "царем московским", молящимся Вельзевулу, и современной монархической властью, а кроме того, в поэме звучали недвусмысленные призывы к восстанию:

…А и минуло теперь четыреста лет.
Не пора ли нам, ребята, взяться за ум,
Исполнить святой Марфин завет:
Заглушить удалью московский шум.

А пойдемте, бойцы, ловить кречетов,
Отошлем дикомытя с потребою к царю:
Чтобы дал нам царь ответ в сечи той.
Чтоб не застил он новоградскую зарю…

К этому времени Есенин уже оставил работу и учебу и занимался исключительно творчеством. Его триумфальное вхождение в литературные круги было, по многим причинам, предопределено.


Страница 1 - 1 из 5
Начало | Пред. | 1 2 3 4 5 | След. | КонецВсе

© Все права защищены http://www.portal-slovo.ru

 
 
 
Rambler's Top100

Веб-студия Православные.Ру