Валгалла Константина Случевского или вечный дебют

"Воздвиг я памятник себе!" -
Не мог сказать он, умирая:
Он много выстрадал в борьбе,
Но та борьба была глухая.

К такой борьбе вниманья нет:
Кто в глубь души борцу заглянет?

   П. Вяземский

Но есть неведомые страны,
Где - в единении святом -
Цветут, как на Валгалле, раны
Борцов, почивших вечным сном.

Чем больше ран - тем цвет их краше,
Чем глубже - тем расцвет пышней!..

   К. Случевский

Молодой благообразный офицер с тетрадью стихов - таким он появился на арене русской литературы. Уж не новый ли Лермонтов? - недоумевали современники.

Ну что вы, Лермонтов скоро не будет достоин развязать ремень его обуви - уверяли их Ап. Григорьев и И.С. Тургенев . И вот в январе 1860 г. перед новым поэтом распахнулись страницы знаменитого некрасовского "Современника" - "появиться в "Современнике" значило стать сразу знаменитостью". А стихи Случевского шли из номера в номер - в январской, в февральской, в мартовской книжках... Это ли не дебют?!

Да, чего-чего, а дебютов на жизнь Константина Константиновича Случевского (1837-1904) выпало достаточно. Не решись он - сын видного петербургского чиновника, действительного статского советника, члена совета министра финансов, выпускник-отличник 1 кадетского корпуса, прапорщик лейб-гвардии Семеновского полка, зачисленный в академию Генерального штаба, - вступить в ряды литературных борцов, его жизнь, вероятно, прошла благополучнее.

Первый его литературный дебют состоялся в 1857 г. в третьем номере неболь-шого иллюстрированного журнала "Общезанимательный вестник", редактором кото-рого был преподаватель кадетского корпуса В.П. Попов, приятель Г.Е. Благосветлова. Правда, двадцатилетний автор не решился поставить под переводами из Д. Байрона и В. Гюго свое полное имя, ограничившись лишь монограммой - К.С. Под этой же монограммой появился в одиннадцатом номере и его рассказ "Еще о Пушкине" - запись воспоминаний молдавского знакомца поэта - К. Прункула (с ним Случевский, вероятно, встретился по пути за границу - в 1857 г. он отправился в Италию и Швейцарию). Публикация получила резкую отповедь В.П. Горчакова, другого пушкинского приятеля по Кишеневу, не почувствовавшего разницы в отношении к Пушкину старого мемуариста и юного публикатора. "Общезанимательный вестник" принес публичное извинение и перестал печатать неудачливого дебютанта. Тем не менее, возвратившись в родные края осенью 1858 г., Случевский решился вновь дебютировать. Заботами Л.А. Мея, чей поэтический кружок он посещал, он появился теперь в журнале "Иллюстрация" и под своим полным именем. Его стихи и проза (рассказ "Возвращение покойника") не привлекли внимание критики, а следовательно, все так мирно и продолжалось бы, если не Вс. Крестовский, решивший в реальной жизни, а не в романе, закрутить интригу: тайно передать на исходе 1859 г. стихи своего сотоварища по кружку Мея и по "Общезанимательному вестнику" Ап. Григорьеву. Так начался третий "дебют". Прочитав стихи, критик потребовал к себе автора. Выслушав два стихотворения - "Вечер на Лемане" и "Ходит ветер избочась" - он предрек изумленному "орленку", как он окрестил Случевского  (вероятно, не без аналогии с сыном Наполеона Бонопарта), "великую славу". Но не таков был Ап. Григорьев, чтобы ограничиться личной беседой. Он не только передал стихи И.С. Тургеневу, а тот Н.А. Некрасову для "Современника", но и летом 1860 г. в "Сыне Отечества" объявил всей читающей России, что в лице Случевского "сразу является поэт, настоящий поэт, не похожий ни на кого поэт... а коли уж на кого похожий - так на Лермонтова".

"Да, уж иной раз, действительно, мы так похвалим и ободрим какого-нибудь даровитого юношу, что не поздоровится от этаких похвал. Аполлон Григорьев уже это доказал" , - с иронией замечал фельетонист журнала "Светоч". Но еще до публичных похвал Ап. Григорьева, едва в "Современнике" появилась первая подборка Случевского, в его адрес полетели стрелы из еженедельного сатирического журнала "Искра", где из номера в номер замелькали пародии Н.Л. Гнута (Н. Ломана): "На кладбище", "Коварство и любовь", "Давно любовь в обоих нас остыла"... На счастье юного поэта "искровцы", ужасаясь его разговорами с мертвецами, его ветром, умудряющемся ходить вдоль Невы избочась, упустили из вида его прежние стихи, печатавшиеся в "Иллюстрации", - то-то было им раздолье, попадись им под руку, например, стихотворение "Уродец", где реальность и фантазия совмещались в неожиданном, но обычном для Случевского гротескном ракурсе!

Почин "Искры" подхватили и другие. Первый отдел "Петербургской летописи" журнала "Светоч" гласил: "Г. Случевский как грядущая неведомая сила. - Г. Гнут как сила нечаянно нагрянувшая. - Мои стихи a la monsieur Sloutchevsky". В одной из трех пародий создавался шаржированный портрет "юного маменькиного сынка", который всех знакомых замучил стихами и сам "умер над стихами // Только славу не стяжал". Да и как тут стяжаешь славу, если:

Прозябанье трав и злаков,
Мрачный голос мертвецов,
Пауки, жуки и крысы -
Вот предмет его стихов.

Особую пикантность объявленной Случевскому баталии должно было придать и то, что "возлюбленное чадо Аполлона, застегнутое на все крючки гвардейского мундира", взялся воспитывать в лице Николая Добролюбова сам "Современник" в своем юмористическом отделе "Свисток". Пародирую похвалы Ап. Григорьева, видевшего в Случевском поэта, превзошедшего всю современную поэзию (А. Фета, Я. Полонского, Ап. Майкова, Л. Мея, Ф. Тютчева), искровцы с деланной наивностью поражались стихам, где "нечто лермонтовское слилось с майковским, потом еще раз с майковским, потом с меевским да еще с фетовским, и образовало нечто такое, что вам не остается ничего другого, как только развести руками". Добролюбов, разделяя их иронию,  в статье "Юное дарование, обещающее поглотить всю современную поэзию" ("Свисток", № 5) вывел некоего поэта Аполлона Капелькина, в чьих стихах слышались отзвуки то Фета, то Майкова, то Лермонтова, а в № 6 "Свистка" добролюбовское "новое стихотворение Аполлона Капелькина" было прямо пародией на стихотворение "Мои желания" и начиналось убийственной строкой: "Дики желанья мои, и в стихах всю их дичь изложу я..."

Нападки на Случевского продолжались и в следующем году. Негласный "председатель суда общественного мнения" Василий Курочкин, намекая на стихотворение "На кладбище", сетовал в начале 1861 г, что теперь в поэзии "для нас ни в чем новинки нет", после того как "у нас жуки сшибались лбами". Но сам автор был уже давно далеко от Петербурга.

Поднятая вокруг него сатирическая какофония совпала с его выходом в отставку и отъездом за границу весной 1860 г. В литературных кругах этот отъезд был воспринят как бегство с поля битвы. Личные мотивы - намерение быть рядом с предметом своей юношеской страсти - Натальей Рашет - известны не были, а желание получить широкое европейское образование, приведшее Случевского в университетские аудитоии Женевы, Парижа и Гейдельберга, казалось веской причиной лишь немногим. "Доброе дело вы делаете, потому что фортификация была хороша, когда писались оды на взятие Измаила и проч."  - писал Случевскому 2 ноября 1860 г. редактор антагонитического "Современнику" журнала "Отечественные записки" С.С. Дудышкин (тем не менее предпочитавший, заметим в скобках, не печатать больше его стихов в своем журнале после "искровских" залпов). Однако получивший в 1865 г. диплом доктора философии Гейдельберского университета, Случевский отнюдь не был лишь человеом науки, кабинетным и аполитичным. Недаром, оказавшись в Гейдельберге, он стал в 1862 г. одним из основателей тамошней знаменитой русской читальни, где помимо книг немецких материалистов, на первом плане были запрещенные русские книги, брошюры и газеты, в том числе герценовские "Колокол" и "Полярная звезда" (позже эпоха идейного брожения 60-х гг. нашла отражение в его поэме "Бывший князь"). С знаменитыми лондонскими эмигрантами - А. Герценым и Н. Огаревым - гейдельбержцы поддерживали связь как напрямую, так и через И.С. Тургенева, хотя и критиковали его только что вышедших "Отцов и детей". Свое оправдательное письмо, где объяснялся замысел книги и давалась авторская трактовка главного героя - Базарова, Тургенев передал в Гейдельберг как раз через Случевского, которому он продолжал покровительствовать и за границей.

Однако какой-то неприятный осадок у Тургенева все же остался - недаром позже, взявшись за роман "Дым", за изображение губаревского кружка, он описал гейдельбержцев. Не забыт при этом был и Случевский. Тургенев вывел его под видом Семена Ворошилова, белокурого, светлоглазого, белозубого говоруна-радикала. Такой поворот дела был спровоцирован как переменой в личных отношениях (Тургенев перенес свою опеку с юного поэта на Н.Н. Рашет, к 1866 г. порвавшей свои отношения со Случевским), так и очередным литературным дебютом его бывшего подопечного.

Вернувшись на родину, Случевский попытался начать новую жизнь не только карьерную (он поступил чиновником в Главное Управление по делам печати), но и литературную. Разочаровавшись в своих излишне либеральных идеалах, он выпустил три брошюры под общим названием "Явления русской жизни под критикою эстетики", направленные против столпов русской демократии - Н.Г. Чернышевского, Н.А. Добролюбова и Д.И. Писарева. В предисловии автор так объяснял свой поступок: "Вот уже три месяца, что я опять в России; каждым нервом моего нравственного существа натолкнулся я или на противоречие, или на ошибку, или на уродство. Мне показалось это достойным исследования и вот причина того, что я пишу ‘‘Явления русской жизни под критикою эстетики’’". Забывшийся "дебютант" сразу же был поставлен на место: "Курьез - замечательный не сам по себе, а по тем претензиям, какими врывается в литературное дело составитель этой тощей и схоластико-педантической брошюрки", - писал рецензент "Книжного вестника" по поводу автора  - этого "жалкого рифмотвора Случевского, составившего себе лет семь тому назад такую прискорбную известность своими виршами, в которых Аполлон Григорьев провидел полет гения, а публика только удивлялась хождению ветр избочась по Неве да сшибанию лбами жуков". Критические голоса раздавались не только слева. 6 января 1867 г. Я.П. Полонский писал Случевскому: "<...> чтобы спорить с Писаревым, мало знания, добросовестности и смелости - всем тем, чем вы обладаете, - нужен литературный такт...". Ему вторил Ап. Майков: "К чему эта грубость? презрение? осыпание ругательствами? А сквозь них все-таки видна профессорская лекция, на основании которой сильный, даровитый ученик, но еще не стоящий на своих ногах, рубит направо и налево. Да притом еще ученик озлобленный. Спокойствия, любезный друг, спокойствия! в нем сила!"  Однако нельзя не заметить, что "нехристианское отношение" автора, в котором упрекал его Ап. Майков, к уже умершим Добролюбову и Писареву и сосланному Чернышевскому было отнюдь не следствием личной озлобленности. У Случевского (отстаивавшего в своих брошюрах как раз этическую основу всякой эстетической критики) оно, во многом, сродни отношению Ф.М. Достоевского к В.Г. Белинскому, объяснявшего свою критику покойного тем, что "обругал Белинского более как явление русской жизни, нежели лицо". Да и легшие в основу "Явлений русской жизни под критикою эстетики" идеи обнаруживают его связь с кругом Ап. Григорьева, Н. Страхова и Ф.М. Достоевского, почитателем которого Случевский был всю жизнь - то, что его перу принадлежит предисловие к собраниям сочинений писателя 1889 и 1892 гг., не только результат просьб вдовы, А.Г. Достоевской; традиции Достоевского можно обнаружить и в его прозе, и в поэзии.

И все же с литературной сцены Случевскому снова пришлось удалиться. Правда, он мог выпускать свои книги под странными псевдонимами вроде "Серафима Неженатого" (роман 1872 г. "От поцелуя к поцелую") или "Клубки и нитки. Учено-идиллистическая сатира Фадеева в прозе" (СПб., 1867)  - ныне не обретаемая библиографическая редкость. Или мог тайно - или анонимно, или прячась за псевдонимы (П.Телепнев) и за невыразительные буквы И., Н., С. - печатать стихи в журнале "Всемирная иллюстрация", редактором которого был с 1870 по 1875 гг. Но такая подпольная литературная жизнь мало его удовлетворяла. Нужно было снова дебютировать. И тут помог голод. В пользу голодающих Самарской губернии в Петербурге решили из-дать литературный сборник "Складчина". И вот в редактируемом Н.А. Некрасовым поэтическом отделе вновь появилось имя - К. Случевский. К счастью (или к несчастью?), эти и несколько других его стихотворений в подобном же благотворительном сборнике "Братская помочь пострадавшим семействам Боснии и Герцеговины" (СПб., 1876) потонули в многоименных и многостраничных фолиантах, как впрочем и его переводы в изданной Н.В. Гербелем книге "Немецкие поэты в биографиях и образцах" (СПб., 1877). Пусть Случевскому, вносившему "в перевод бытовую окраску, отсутствующую в подлиннике" и удавалось мастерски передавать прихотливые размеры, но переводы "малоизвестных у нас поэтов барокко и романтизма", не принесли ему вящей славы. Не изменило эту ситуацию и обращение в конце жизни к У. Шекспиру и Ф. Шиллеру, а от предложений переводить Метерлинка отказался  - время переводов для него уже прошло.

И вот отец семейства (он женился в 1870 г. на О.К. Лонгиновой, в 1872 г. родился первенец - Константин ), чиновник Министерства имуществ решает отвоевать достойное себе место в литературном мире. Одобряемый Ап. Майковым и Н.Н. Страховым Случевский решается вновь пуститься "по морозу критики, которого бояться русскому человеку нечего", и на исходе 1878 г. отдает С.А. Суворину поэму "В снегах" для напечатания в "Новом времени" в качестве новогоднего приложения. То, что для поэта это был не простой шаг, свидетельствует его вопрос к Суворину в письме от 30 декабря 1878 г. "Очень любопытно знать: ожидает ли Вас процесс со стороны театральной улицы за характерное приложение?"  Через год эта же поэма появилась в первой книге стихов Случевского. Поэт посвятил ее Ап. Григорьеву, и это не только дань памяти, но и вызов все той же радикальной "театральной улице" - напоминая о восторженном отношении критика к своему творчеству, автор одновременно декларирует свою принадлежность к почвеническому, славянофильскому направлению.

Обычно считается, что после поэмы "В снегах" Случевский уже прочно вошел в литературную жизнь конца XIX в. и что его литературный путь с этого времени шел, если и не вполне гладко, то, по крайней мере, все же от непонимания к признанию. Действительно, с 1879 г. он печатается непрерывно - годы поэтического молчания позади. За поэмой "В снегах" появляется в "Русском вестнике" поэма "Картинка в рамке" (1879; затем "Три женщины"), с 1880 по1883 гг. - подряд три книги стихов, а в 1890 г. - четвертая . Томик за томиком выходит проза - отдельные издания повестей "Виртуозы" (1882), "Застрельщики" (1883), сборник "Тридцать три рассказа" (1887), дополненный и переизданный в 1894 г. под названием "Исторические картинки и разные рассказы". Проза Случевского достаточно разнообразна. То она занята социально-нравственными проблемами (те же "Виртуозы" и "Застрельщики"), то внутренним миром души, тайниками человеческой психики (повесть "Голубой платок"), то попытками научного обоснования загробного бытия (повесть "Профессор бессмертия"), то освоением (не без влияния исканий символистов) новых жанров ("Рассказ-симфония"), то она совершает экскурсы в историю, религию (циклы "Исторические картинки", "В великие дни") или в искусство (книга "Несколько картинок культуры и искусств разных народов", 1902). В 80-ые гг. Случевский становится летописцем путешествий вел.кн. Владимира Александровича. Также, как и многочисленные командировки от Министерства имуществ, это почетная (и от этого несколько тягостная обязанность) дала ему возможность объездить Россию, посмотреть на нее вблизи, ощутить мощь, ширь и многообразие отечества, почувствовать свой "материал". В результате Случевский выпускает не только полуофициальную хронику путешествий великого князя - "По северу России" и "По западу России", объединенную затем в книгу "По северо-западу России" (СПб., 1897), но и создает свои "северные" поэтические и прозаические циклы - "Мурманские отголоски", "Мурманские рассказы". Но литератором Случевский признан не только при дворе, которому он обязан камергерством и должностью редактора газеты "Правительственный вестник" (с 1891 по 1902 гг.). Конечно, его время от времени поклевывают слева - то "Отечественные записки" М.Е. Салтыкова-Щедрина, где сначала поругивали его прозу, а потом С.Я. Надсон анонимно разнес его сборник стихов 1883 г., то в начале ХХ в. П.Ф. Якубович объявит в "Русском Богатстве" (редактор которого В.Г. Короленко и сам не прочь выразить свое нелестное мнение о Случевском ) пустой затеей возрождение кружком Случевского ("плевадой" - как с тонкой иронией назовет он его) альманаха пушкинской поры - "Денницы", не предполагая, что это начинание натолкнет русских символистов во главе с В. Брюсовым на идею возрождения другого альманаха пушкинской поры - "Северных цветов". И все же его теперь признают многие собратья по перу, не только старшее поколение - Ап. Майков, Я. Полонский, но и младшее, то, которое так или иначе будет создавать литературу нового века, - от Ап. Коринфского, создавшего апологетический очерк "Поэзия К.К. Случевского" (СПб., 1899), до Ф. Сологуба, который весной 1899 г., прослушав в авторском чтении новую поэму Случевского "Он и Она (реальные фантазии)", писал: "<...> я ушел от Вас тронутый и взволнованный Вашею поэмою. В ней есть неотразимое обаяние истинного и глубокого, и великого человеческого чувства, которое выше и сильнее всего условного, случайного, - придуманных правил, навязанных мелочною жизнью симпатий. Ваше чтение заставило меня перечувствовать очень многое, - и, должно быть, сильное художественное настроение способно заражать: под впечатлением Вашей поэмы у меня сложился план повести, содержание которой никогда не представлялось мне до того вечера, - содержание странное, несколько дикое, и, может быть, более интересное, чем я смогу его написать". Именно в Случевском хранителя поэтического слова увидел и Вл. Соловьев: "Звучит загробный голос Фета, // И жив Случевский Константин" , - писал он в черновых набросках стихотворения "Ответ на ‘‘Плач Ярославны’’ К.К. Случевского" в 1898 г. Еще раньше философ взял на себя труд просмотреть и просеять через критическое сито готовящиеся к изданию "Сочинения" Случевского в шести томах, а также объяснить читающей публике, что же представляет собой поэзия Случевского и как понимать особый, свойственный поэту "импрессионизм мысли", когда он схватывает "на лету всевозможные впечатления и ощущения <...> немедленно обращая их в форму рефлексии". И пусть З. Гиппиус в эти дни с пафосом его осуждала: "Владимир Соловьев читал статью о Случевском... и, право, они оба друг друга стоили, у Случевского есть какие-то нотки, впрочем, но Владимир! Право, это постыдно! Я думала все время о том, какое громадное влияние имели и имеете на меня Вы" , - писала она А.Л. Волынскому 1 ноября 1896 г. Тем не менее, спустя год она стала членом поэтического кружка "Пятницы К.К. Случевского", возникшего на излете 1897 г., а позже вместе с Д. Мережковским мечтала преобразовать его в некое религиозно-философское общество, наподобие будущих Религиозно философских собраний, начавшихся в ноябре 1901 г.

Случевского посещают К. Бальмонт, В. Брюсов, И. Бунин, Н. Минский. Его стихи печатаются в символистских "Северных цветах" и в "Новом пути", в борьбе за издание которого принимал участие и Случевский. Даже после мучительной смерти поэта от рака желудка, его кружок не прекращает своего существования, преобразуясь в "Вечера памяти К.К. Случевского". Эти "Вечера", просуществовавшие вплоть до революции 1917 г., объединяли не только литературную "массовку", но и Ф. Сологуба, Н. Гумилева, А. Ахматову.

Действительно, можно подумать, что судьба, в сущности, была благосклонна к поэту, если, пережив эпоху презрения и освистывания, он пришел, если не к славе, то к пониманию. И тем не менее, если заглянуть в переписку Случевского с того же 1879 г., вся эта видимость благополучия рассыплется, как карточный домик. Из письма в письмо, из года в год повторяется одно и то же. В 1879 г. предлагает М. Каткову поэму "Поп Елисей" и получает отказ. Тогда же предлагает через А.Д. Градовского поэму "Иван Петров" ("Бывший князь") в журнал "Русская речь" и получает отказ. В 1881 г. предлагает поэму "Элоа", а затем и "Ересеарх" в "Русский Вестник" и получает отказ. В 1882 г. предлагает "Элоа" и драматическую хронику "Бунт" в "Вестник Европы" и получает отказ. Скажут: но ведь это 80-ые гг. Что ж, в 1898 г. он предлагает повесть "Лучи" в "Русскую мысль" и получает отказ. В начале ХХ в. всеми признанный полуслепой гофмейстер и член совета министра Внутренних дел, поэт год бьется за то, чтобы напечатать свои "Загробные песни". Он уговаривает Суворина, но напрасно.

Тогда он обращается к главе "Вестника Европы" - М.М. Стасюлевичу и пишет ему 28 ноября 1901 г. : "Более 35 лет знаю я Вас, Михаил Матвеевич, за полнейшего реалиста, но, тем не менее, рискую с картинками из Загробного Бытия! Дерзко - не правда ли?". К переговорам со Стасюлевичем он привлекает Н. Минского: "Если, действительно, Вы находите "Загробные песни" делом важным, не столько с поэтической, сколько с философско-этической стороны, то Вы можете помочь их воплощению. <...> Необходимо напечатать их сразу или в два раза. Январь и февраль. Всех стихотворений 57. Вот, дорогой поэт-философ, моя к Вам просьба. <...> Судьба указывает мне на Вас. Если бы жил еще покойный Вл. Соловьев, то, конечно, исполнил бы мою просьбу". Однако Стасюлевич отделывается шутками: "<...> еще подумают, что мне это прислал с того света Владимир Сергеевич Соловьев" . В начале 1902 г. в дело вступает К. Бальмонт, предлагая свою помощь в издании "Загробных песен" за границей. 31 декабря 1901 г. он писал Случевскому: "Очень меня интересуют Ваши "загробные" фантазии. Все "данс-макаберные" вещи у Вас выходят необыкновенно хорошо, и я многого жду от Вашей новой книги". 27 февраля 1902 г. повторял: "С нетерпением буду ждать Ваших "Загробных песен". В Париже их было бы очень удобно печатать. Если Вы хотите, я Вам узнаю условия тамошних типографий".

И Случевский уже готов сдаться. 12 декабря 1901 г. он признавался М.М. Стасюлевичу: "Вы не можете себе представить, как мне обидно, что не имею возможности напечатать здесь, в России, <...> Загробные песни" . Выручил давний поклонник поэзии Случевского и один из первых биографов Вл. Соловьева - В. Величко, решившийся взять их в свой "Русский вестник" на исходе 1902 г.

Скажут: обычная литературная жизнь, с ее обычными неурядицами, партиями, удачами и провалами. Однако сам поэт это не воспринимал просто как литературную рутину. Недаром в самые "благополучные" годы, когда жизнь - и личная (с новой семьей - с Агнией Федоровной Рерих и дочерью Шурой в небольшом эстонском именьице "Уголок", неподалеку от Нарвы), и литературная - складывалась вроде бы вполне удачно, он писал в принесшей ему больше всего литературных лавров книге "Песни из Уголка" (СПБ., 1902):

А теперь я что? Я - песня в подземелии,
Слабый лунный свет в горячий полдня час,
Смех в рыдании и тихий плач в веселии...
Я - ошибка жизни, не в последний раз...

Случевский отнюдь не пытается строить из себя некоего "байронического страдальца". Красивый собой, статный, страстный, увлекающийся, живо интересующийся современностью - наукой, политикой, театром, он был человек светский (в молодости даже щеголь), умеющий развлечь общество не только умной беседой, но и пением романсов под гитару, разрядить напряжение шуткой; умеющий жить в реальном мире. В общем, как сказал А.С. Пушкин о герое своих "Египетских ночей" - Чарском, "жизнь его могла быть очень приятна; но он имел несчастие писать и печатать стихи" и "когда находила на него такая дрянь", т.е. вдохновение, из каких-то неведомых глубин рождался "плач души", удивлявший, "чрезвычайной странностью звуков". Да, это глухое отчаянье было согрето в последние годы вниманием немногих искренних почитателей его таланта, таким, как тот же Вл. Соловьев или как академик Н.А. Котляревский - он, будущий директор Пушкинского Дома, о создании которого Случевский ратовал еще в 1899 г., тщетно хлопотал в год пушкинского столетия о присуждении поэту Пушкинской премии Академии Наук. Были у Случевского поклонники и после смерти. Вл. Ходасевич, О. Мандельштам, Б. Пастернак. Сергей Дурылин признавался: "Я люблю Случевского давней, действительной, болеющей любовью. "Свистуны перед ним Бальмонт, Белый, Брюсов. Они - как росчерк изящной тросточкой на песку, на дачной дорожке. А он - как угрюмая, глубокая борозда, проведенная плугом в черной, комкастой, корявой пашне" . Но не странно ли, не закономерно ли, что имена ценителей его творчества говорят нам больше, чем его собственное? Мы представляем, кто такой Вяч. Иванов, посвятивший восторженное стихотворение памяти Случевского, но мы все еще плохо знаем, что же за поэт тот, чей, по словам Вяч. Иванова,
дерзкий гений заклинал
На новые ступени дерзновенья
И в крепкий стих враждующие звенья
Причудливых сцеплений замыкал.

И поэтому каждый выход новой книги Случевского - это очередной дебют, дебют в вечности, дебют борца, почившего вечным сном.


Страница 1 - 1 из 3
Начало | Пред. | 1 2 3 | След. | КонецВсе

© Все права защищены http://www.portal-slovo.ru

 
 
 
Rambler's Top100

Веб-студия Православные.Ру