С.С. Бобров (1763-1810): Очерк жизни и творчества

Бобровым восхищались Г.Р.Державин и А.Н.Радищев, его творчество пропагандировал И.И.Мартынов, издатель ряда журналов и профессор Педагогического института, ему последовали А.Х.Востоков, С.А.Ширинский-Шихматов и др. Среди поэтов-архаистов начала XIX века Бобров был наиболее ярким и значительным, и едва ли не по этой причине стал главной мишенью полемических атак юных карамзинистов, сторонников нормативной поэтики, ценивших в стихах прежде всего легкость, изящество и "естественность". Самые достоинства сложной и возвышенной поэзии Боброва в их глазах являлись вопиющим примером порочности отвергаемой ими художественной системы (в главных чертах близкой к эстетике барокко). К.Н.Батюшков и П.А.Вяземский присвоили ему прозвище "Бибриса" (от лат. bibere – пить), ославили как "сумбуротворца", тяжелого и бессмысленного поэта. Выступления Пушкина-лицеиста закрепили эту репутацию Боброва, и вскоре он был забыт. В 1820-е годы его еще пытались реабилитировать А.А.Крылов, поместивший в журнале "Благонамеренный" большую статью о "Херсониде", и В.К.Кюхельбекер, ратовавший за высокую поэзию. Им интересовался А.С.Грибоедов. Опыт Боброва осваивал Пушкин, изменивший к нему отношение в период южной ссылки (скрытые цитаты из его стихов обнаруживаются в ряде стихотворений Пушкина, в "Бахчисарайском фонтане", в неоконченной поэме "Таврида" и "Евгении Онегине"; особенно очевиден "бобровский" подтекст в "Медном всаднике"). Однако для следующих поколений авторов и читателей Бобров не существовал: его попросту не читали. Вспомнили о нем только на рубеже XIX–XX веков, причем назвали "прадедушкой наших декадентов-сиволистов" (Н.А.Энгельгардт). Тогда же началось его изучение (С.Н.Браиловский, И.Н.Розанов, Л.В.Пумпянский).

На сегодняшний день ему посвящен ряд важных работ (см. избранную библиографию в конце статьи), его стихи включаются во все антологии, но по-прежнему Бобров остается малоизвестным автором. Одна из причин – труднодоступность его сочинений для широкого круга читателей. Впрочем, большую подборку стихотворений Боброва и одну песнь из поэмы "Херсонида" можно найти в сборнике "Поэты 1790–1810-х годов" (Л., 1971; Б-ка поэта, большая серия). Отдельные стихотворения см. в сборниках "Поэты начала XIX века" (Л., 1961; Б-ка поэта, малая серия), "Русская поэзия. 1801–1812" (М., 1989), "Русская литература – век XVIII. Лирика" (М., 1990), "Петербург в русской поэзии (XVIII – начало XX века)" (Л., 1988), "Русская стихотворная эпитафия" (СПб., 1998; Новая б-ка поэта) и др. Фрагменты из поэмы "Древняя ночь вселенной" перепечатаны в журнале "Волшебная гора (Философия. Эзотеризм. Культурология)" (1996. Т.5. С.37–54). Стихотворения, написанные и опубликованные после выхода "Рассвета полночи", т.е. в 1805–1809 гг., собраны и переизданы в приложении к нашей монографии (см.: Коровин В.Л. Семен Сергеевич Бобров: Жизнь и творчество. М., 2004. С.219–286). (Ниже стихи Боброва цитируются в основном по "Рассвету полночи" [ч.1–4. СПб., 1804]; римская цифра – том, арабская – страница.)


1. Московский университет (1780–1785)

Семен Сергеевич Бобров родился в семье священника в Ярославле в 1763 году (по другим данным – в 1765). В девятилетнем возрасте оказался в Москве, учился в духовном училище, потом в семинарии (скорее всего, при Заиконоспасской академии). В 1780 г. был принят в гимназию при Московском университете, а в 1782 г. произведен в студенты.

В автобиографическом стихотворении "Выкладка жизни бесталанного Ворбаба" (стихотворение это шуточное, в "Рассвете полночи" отнесенное к разделу "Погудки моей Каллиопы", а Ворбаб – анаграмма фамилии автора) Бобров так вспоминает о начале своей жизни:

   При бреге Котросли глубокой
   Там, – близко, – где, как бы устав,
   Она в стезе своей широкой...
   . . . . . . . . . . . .
   Ложится в лоно Волги славной...
   . . . . . . . . . . . . .
   Там – Ворбаб в мрачности родился,
   Там он увидел первый день;
   Без славы цвел – играл, резвился;
   Его дни крыла тиха тень;
   Там сном его летела младость;
   Там он невинну пил лишь радость.
   [...]
   Лишь Волжский берег девять раз
   Мелькнул во злаке мимо глаз,
   Судьба велела удаляться;
   Как горько c родиной расстаться!
   [...]
   Прости, прости, священна Нера!
   Мала твоей воды мне мера.
   Чуть начал ум мой расцветать,
   Я стал иной воды жаждать;
   Я с божеством стихов столкнулся,
   С Эвтерпой миленькой смигнулся;
   Чтоб сделать ливером умов,
   Она меня из рук кормила,
   Водой Смородины поила,
   Давала тук чужих голов.
    (III, 151-152)

"Смородиной" здесь названа Москва-река. Обучение Боброва в Московском университете пришлось на время активной деятельности в его стенах "мартинистов", масонов-розенкрейцеров (Н.И.Новиков, И.Г.Шварц и др.). Бобров входил в созданные ими Собрание университетских питомцев (март 1781) и Дружеское ученое общество (ноябрь 1782). Вошел он и в число воспитанников Переводческой семинарии (июнь 1782), для которых был куплен особый дом у Меньшиковой башни в Кривоколенном переулке. Его соседями здесь были Алексей Михайлович Кутузов (1746–1797), приятель А.Н.Радищева, входивший в верхушку розенкрейцерского ордена, Максим Иванович Невзоров (1762–1827), впоследствии известный масон, издатель журнала "Друг юношества", оставивший единственные воспоминания о Боброве, немецкий поэт Якоб Михаэль Ленц (1751–1792), Александр Андреевич Петров (1763–1793), переводчик, друг Н.М.Карамзина, позднее сам Карамзин и др.

В эти годы Бобров испытывал сильное влияние масонского окружения, и его литературная деятельность началась с их благословения. Так, по поручению Н.И.Новикова он исправил "с англинского подлинника" перевод романа Э.-М.Рэмзи "Новая Киропедия" (ч.1-2. М., 1785), который архиеп. Платоном (Левшиным) был отнесен к числу "сумнительных" изданий Новикова и изъят из книжных лавок. В 1785 и начале 1786 г. Бобров сотрудничал в новиковском журнале "Детское чтение для сердца и разума", который редактировали Карамзин и Петров. Однако масоном Бобров, вероятно, так и не стал (по крайней мере нет никаких сведений о его участии в работах какой-либо ложи). Напротив, недоброжелательные намеки на "мартинистов" находятся в двух главных произведениях Боброва: в "Херсониде", в сатирическом описании ордена дервишей, и в "Древней ночи вселенной", в рассказе о злонамеренных выдумках египетских жрецов (см. на сайте статью "Поэмы Семена Боброва").

В эти же годы Бобров начал писать стихи, поощряемый М.М.Херасковым, знаменитым тогда поэтом, куратором университета и видным масоном-розенкрейцером (он, кстати, вообще любил покровительствовать молодым талантам). В позднем, посвященном Хераскому стихотворении "Успокоение российского Марона" Бобров вспомнил о его покровительстве с благодарностью:

   Я долго в юности безвестной
   Еще во тьме себя не знал;
   Мой спящий Гений в сфере тесной
   Едва ль когда б из ней восстал;
   Он век лежал бы в прахе скрытый.
   [...]
   Так, – я сперва ему обязан,
   Коль мой соотчич внемлет мне;
   И чести знак мне им показан,
   Коль не стыдит чело мое
   Священных ветвей от дубравы.
    (Северный вестник. 1805. №7. С.111-112)

Первое стихотворение Боброва появилось в конце 1784 г. в журнале "Покоящийся трудолюбец", где издавались труды "университетских питомцев". Это было религиозно-дидактическое стихотворение "Размышление на первую главу Бытия". В 1804 г. Бобров переработал его, увеличив почти вдвое, и поместил "Рассвете полночи" под заглавием "Размышление о создании мира, почерпнутое из первой главы Бытия", сопроводив примечанием: "Это первое в жизни произведение моей Музы и первая дорога к Парнасу, особенно показанная ей нынешним героем российской поэзии М[ихаилом] М[атвеевичем] Х[ерасковым]" (III, 4).

В этом первом произведении Боброва можно усмотреть полемику с гностическими взглядами розенкрейцеров на происхождение мира как последовательность эманаций Божества (их, например, излагал в своих лекциях профессор И.Г.Шварц, фактический возглавлявший Директорию розенкрейцеров):
  
   Коль слабы те умы, которые заемлют
   От низких средств криле и путь туда приемлют,
   Где кроется судеб ужасна глубина!
   О коль трудна для них толь важная страна!
   […]
   Лишь зарево сие дел Божьих просияло,
   То вдруг из ничего быть нечто начинало.
   О! Како возмогло толико чудо быть!
   Возможно ль бренному хоть слабо изъяснить,   
   Как произникло то явленье велелепно?
   Возможно ль с чем сравнить то дело боголепно?
   Сравним ли мы сие явленье той мечте,
   Что производит ум в безмолвной темноте?
   Нет. Смело допустить сего нам невозможно,
   Пустая бо мечта есть существо ничтожно...
    (Покоящийся трудолюбец. 1784. Ч.2. С.1-2)

В 1785 г. в "Покоящемся трудолюбце" появились еще три стихотворения Боброва: "Осень", "Любовь" и "Ночное размышление" ("Уже в проснувшемся другом земном полшаре…") (вторые их редакции в третьей части "Рассвета полночи" озаглавлены соответственно "Осенние мысли о четырех возрастах", "Царство всеобщей любви" и "Прогулка в сумерки, или Вечернее наставление Зораму").

"Осень" – это философская медитация об осени природы и "осени мужеских дней":

   Спеши пожать поля — се плод они родили!
   Я чаю, клал весной ты в сердце семена.
   И пестры бабочки в куст миртов не манили.
   Но где ж плоды! где те златые времена?
   [...]
   Озрись, се за тобой стоит, дрожа от хлада,
   И в тыл толчет жезлом та дряхлая зима,
   Что серебрит власы у земнородна чада!
   Тогда все наши дни покроет скучна тьма.
    (Покоящийся трудолюбец. 1785. Ч.3. С.172-173)

Параллели "осень природы – осень жизни человека", "седина – созревшие колосья" вполне традиционны (ср. "Седина" Симеона Полоцкого или "Осень" и "На посев леса" Е.А.Баратынского и др.). Однако у Боброва осень и "дряхлая зима" (смерть) относятся не только к человеку, но и к человечеству, потомству Адама (такой ход мысли встречается реже; см., напр., "Осень" Н.И.Гнедича, написанную, возможно, не без влияния Боброва). Они – прямое следствие грехопадения. Подлинную весну, "не числятся где веки", лишь

     …наш первозданный видел,
   В нем горний свет горел, и дух почил в нем благ,
   Но лишь ступил не так, то промысл тем обидел.
   Коликих ангельских слез стоил оный шаг?
     (Там же. С.173)

Поэтому в космическом плане осень и зима нескончаемы и продлятся до тех пор,

   Пока архангельска труба, с небес простерта,
   Не возвестит земле весенних вечных дней.
     (Там же. С.174)

В оде "Любовь" "магнитна сила" Любви диктует законы "великому миру" (вселенной) и "малому миру" (человеку), побеждая разрушительную ненависть – "древнего змия", шлющего в мир "туманы, бури, громы, волны".

   Издревле на лице небес
   Зев адский ненавистью дышет;
   Он, вихрь пустив, весь мир колышет
   И в нас творит стихий превес.
    (Покоящийся трудолюбец. 1785. Ч.4. С.132)

История вселенной предстает как борьба природных стихий и человеческих страстей с законами гармонии, установленными Любовью. В конце концов она побеждает "змия", вновь устраивает "мятущесь в бурях естество" и вносит согласие в оба "мира":

   Твой трон меж Ангел и – в чете.
     (Там же. С.134)

В "Ночном размышлении" говорится о грядущей гибели мира в огне, причем используются апокалиптические образы (горящая земля, потемневшая луна):

    ...некогда потонет
   Земля во пламени, и кажда вещь тогда
   От ярости огня курясь в дыму восстонет...
   […]
     ... луна, которой луч заемной
   По тусклом своде в ночь безоблачну скользит,
   Зря гибель странную свой соседки черной,
   Сама начнет багреть и дым густой явит.
    (Покоящийся трудолюбец. 1785. Ч.4. С.140-141)

Но тварный мир, исчезнувший в огне, вновь возникнет, "подобно фениксу", и соединится с миром "никем незримым", "который вечно нов без прерождений сих":

   Там сый Господь блажен среди лучей духовных...
     (Там же. С.142)

В редакции 1804 г. ("Прогулки в сумерки") соответствующий фрагмент будет звучать более выразительно:

   Но нам судьбы гласят, что некогда потонет
   Дрожащая Земля в пылающих волнах
   И бренна тварь, огнем жегомая, восстонет
   Да из коры своей изыдет, сверзя прах.

   Увы! – тогда луна, которой луч заемной
   По тусклом своде в ночь безоблачну скользит,
   Зря судорожну смерть и вздох соседки черной,
   Сама начнет багреть и дым густой явит.
   [...]
   Постой, Зорам! – ты ль мнишь, что мир так исчезает? –
   Не мни! – то действует всевечная любовь,
   Что грубый с мира тлен сим образом спадает;
   Подобно фениксу наш мир возникнет вновь.

   Но знай, что есть един незримый круг верховный,
   Который выше всех явлений сих ночных,
   В который существа должны лететь духовны
   Сквозь облачны пары на крылиях живых!
      (III, 10-11)

Четыре стихотворения Боброва в "Покоящемся трудолюбце" образуют определенный цикл: творение мира и человека ("Размышление на первую главу Бытия") – блаженная весна Адама, грехопадение, подчинение человека времени и смерти ("Осень") – спасительное действие Любви в истории вселенной ("Любовь") – конечная катастрофа, явление новой земли и нового неба ("Ночное размышление"). Как видно, последовательно изложен весь цикл Священной истории.

В религиозно-философском отношении на этих стихотворениях лежит печать масонских представлений (несмотря на элементы полемики с ними), в поэтическом – Бобров ориентируется на английского поэта Эдварда Юнга (1683–1765). Его поэма "Жалоба, или Ночные размышления о жизни, смерти и бессмертии" ("The Complaint, or Night Thoughts on Life, Death and Immortality", 1742-1745) пользовалась большим уважением "мартинистов" (в прозаическом переводе А.М.Кутузова ее издал Н.И.Новиков), да и вообще была популярна в России в конце XVIII века ("юнгианские" реминисценции есть, например, в одах Г.Р.Державина "На смерть князя Мещерского", "Бог" и др.). Бобров оказался одним из первых интерепретаторов Юнга в оригинальном творчестве и, пожалуй, самым значительным ("певцом ночей" его будут называть по аналогии с Юнгом).

К этому релизиозно-философскому циклу примыкает стихотворение "Действие и слава зиждущего духа" (в редакции 1804 г. – "Образ зиждительного духа"). Здесь речь идет о действии Промысла в истории России, и решается эта тема в оптимистическом ключе гражданских од Ломоносова: "зиждущий дух" возводит города, осушает болота, спасает "правления корабль славянов бранный", давая ему "кормило" – "варяжских витязей", действует в святом князе Владимире, Иоанне IV, Петре I и, наконец, в Екатерине II. Неустроенная, непросвещенная страна возрастает, крепнет и просвещается:

   Блаженна та страна, где есть творящий дух!
    (Собеседник любителей российского слова. 1784. Ч.12. С.7)

Это стихотворение появилось в петербургском журнале, являющемся органом Российской академии, причем, на почетном месте – в начале очередного номера. К изданию "Собеседника любителей российского" была причастна сама императрица, а это был знак признания поэта далеко за пределами кружка "мартинистов". Бобров имел все основания рассчитывать на успех в столице.

В июле 1785 г. он окончил университет и получил чин губернского секретаря, а в первой половине 1786 г. отправился в Петербург. По его собственному выражению: "За счастьем к Бельту ну катить!" (III, 153).

 


Страница 1 - 1 из 6
Начало | Пред. | 1 2 3 4 5 | След. | КонецВсе

© Все права защищены http://www.portal-slovo.ru

 
 
 
Rambler's Top100

Веб-студия Православные.Ру